Арьес Ф. Человек перед лицом смерти
Подождите немного. Документ загружается.
Постепенно значение церемоний, совершавшихся у могилы, уменьшилось. Религиозным
центром тяжести похорон стали службы, проходившие в церкви.
Такое же богослужение, как и в день похорон, совершалось и на следующий день или
даже в течение трех первых дней после смерти и повторялось в годовщину печального
события, когда, как и в день погребения, беднякам раздавали милостыню. Из страха за
посмертную судьбу своих душ завещатели всегда торопились с заупокойными мессами.
Так что подчас, как в одном из завещаний 1600 г., они требовали отслужить
«годовщину»... уже в первые три дня после смерти
165
.
По истечении года цикл месс, заказанных заранее и оплаченных на месте, завершался, и
начинался новый, уже не ограниченный сроками, цикл богослужений «фундационных»:
завещатель передавал церкви, монастырю, больнице или братству какое-либо недвижимое
владение (дом, поле, виноградник), деньги или доходы с вложенного капитала (например,
с лавки) на помин души, дабы соответствующая община продолжала молиться и служить
мессы за душу усопшего. Одним из наиболее древних и значимых видов таких фундаций
была постройка часовни внутри церкви или примыкающей к ней, где капеллан, часто
вообще не имевший других источников заработка, должен был ежедневно служить мессы
за упокой души завещателя, его
==173
родных, друзей и благодетелей. Если один из предков завещателя уже построил такую
часовню, завещанные суммы шли на ее поддержание и на продолжение там непрерывной
череды молитв и служб. Зачастую эта же часовня становилась семейной усыпальницей. В
1612 г. Жан Саблез, сеньор Нуайе, упоминал в завещании «свою часовню* в местной
церкви. Там уже похоронена его жена, и там же хотел бы лежать после смерти он сам.
Более того, он давал распоряжение перенести в ту же часовню совершение богослужений,
происходивших по воле его матери в часовне, основанной ею в другой сеньории
166
. В XV
в. основать часовню значило построить ее и обеспечить материально, дабы специально
назначенный капеллан ежедневно служил там мессы за умерших благодетелей. В XVII в.
фундация сводилась обычно к заказыванию богослужений, часовня же все чаще служила
местом погребения потомков ее основателя.
Нельзя обойти молчанием и благотворительные фундации: дар монастырской больнице на
содержание одной койки, пожертвование на создание школы для сирот, взнос на приданое
для девушки из неимущей семьи и т.п. с условием служить за упокой души благодетеля
поминальные мессы. Подобные благотворительные вклады в монастыри были особенно
распространены в XII — XIII вв. и затем вновь значительно возросли и участились в XVII
в., благодаря чему в это время возникло особенно много больниц и иных богоугодных
заведений
167
.
Вот для примера одно из таких завещаний, составленное вблизи Парижа в 1667 г.: «Я даю
и завещаю навечно церкви Сен-Мартэн ренту в 100 ливров ежегодно, дабы ее
выплачивали женщине или девушке, способной учить девиц деревни Пюто читать и
понимать катехизис, каковых женщин или девушек будет выбирать мой душеприказчик в
течение всей своей жизни, а после его смерти будут выбирать викарии и виднейшие
жители деревни». В другом завещании, в Тулузе в 1678 г., дается распоряжение, чтобы
после смерти наследника завещателя его дом был передан местному кюре, а когда и он
умрет, то дом будет превращен в бегинаж — благочестивое, напоминающее монастырь
общежитие для малоимущих девиц или вдов. Заглядывая на два поколения вперед,
завещатель точно определяет и число этих не имеющих или потерявших мужа набожных
особ: пять «в память о пяти язвах Спасителя Нашего Иисуса Христа».
На протяжении многих столетий, с XII по XVIII в., завещателей преследовал страх, что
церковные власти не исполнят их распоряжений в точности. Поэтому они добивались
публичного оглашения в церкви всех условий контракта,
==174
размеров пожертвования, перечня молитв и служб, заказываемых завещателем. Еще чаще
в церквах вывешивали металлические, обычно медные таблички, где указывали имя и
титул завещателя, день и год его кончины и перечень церковных служб, которые должны
были совершаться за упокой души его, родных, друзей и благодетелей. Эти
фундационные таблички, очень распространенные до XVII в.. иногда заменяли
вмурованные в стену надгробные плиты
В музее в Кавейоне хранится целая серия таких «донативов», то есть табличек с именами
донаторов и указанием размеров их благотворительного вклада. К этой серии приложен
календарь в стиле XVIII в., состоящий из двух табличек, каждая из которых представляет
6 месяцев, где против каждого дня записано имя донатора; перед началом ежедневных
богослужений священники должны были сверяться с этим реестром, напоминавшим
старые монастырские обитуарии, чтобы знать, за чью душу возносить молитвы в тот или
иной день.
Обычаи эти сохранялись в неизменном виде с XII по XVIII в., хотя избыточная, часто
непомерная щедрость ранних донаторов сменилась в XVII — XVIII вв. более
рациональным подходом к благотворительности, в значительно большей мере уважавшим
имущественные права прямых наследников завещателя. Но сам пафос этих распоряжений,
намерения завещателей оставались все те же, что и в глубоком Средневековье.
Важные изменения произошли только в середине XVIII в. Они подробно
проанализированы Мишелем Вовеллем: «фундационные» мессы стали тогда редким
исключением, а полное
преобладание получили мессы, заказанные в точно определенном
количестве на первые месяцы или первый год после смерти завещателя и оплаченные на
месте. Даже самые богатые завещатели решительно предпочитали вложить деньги пусть
даже в тысячу заказанных месс, но гарантированных, нежели довериться иллюзорной
вечности молитв и служб, обеспеченных лишь сделанным однажды благотворительным
вкладом. Тем более что иногда религиозные общины, изнемогавшие под бременем
обязательств, получали от церковных властей разрешение сократить число совершаемых
молитв и служб: своего рода «духовное банкротство»
Братства
Изменения в погребальном обряде привели к оттеснению на второй план родных и
близких покойного из числа светских лиц и к выдвижению на авансцену людей церкви:
священников и монахов или же представителей Бога, како-
==175
выми считались бедняки и сироты. Оплакивание умершего его домочадцами и друзьями
было теперь скрыто от глаз посторонних, отодвинуто в тень массой молитв и служб у
алтаря. Произошла клерикализация смерти. И вместе с тем именно в это время, начиная с
XIV в., возникли первые объединения мирян с целью помочь священникам и монахам в
совершении погребального обряда. Братства XIV — XVIII вв. были религиозным
двойником всех иных функциональных объединений: ремесленных цехов, гильдий и т.п.
Но в отличие от цеховых братств прежних времен, членство в этих более поздних
религиозных братствах определялось не функцией человека, не его профессией или
возрастом, а лишь его желанием: то были в полном смысле слова добровольные
общества
170
. Управляемые мирянами (даже если кто-либо из людей церкви и принимал в
их деятельности личное участие), эти братства до известной степени противостояли миру
духовенства, и их роль в осуществлении погребального обряда в какой-то мере может
показаться противоречащей тому, что было сказано выше о церковной «колонизации»
смерти.
Братства посвящали себя делам милосердия, поэтому на севере и на западе Франции их
называли «шаритэ» (charité, «милосердие, благотворительность»). Программа их
деятельности подробно представлена на алтарных ретаблях в принадлежавших им
часовнях в приходских церквах или других местах. Анализ этих изображений позволяет
лучше понять изменения в восприятии смерти и отношении к ней.
Иконография деяний милосердия основывалась на
притче о Страшном суде в Евангелии
от Матфея — главном, как мы видели, источнике эсхатологии «второго Средневековья».
«Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда
сядет на престоле славы Своей, и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от
других, как пастырь отделяет
овец от козлов. И поставит овец по правую Свою сторону, а
козлов — по левую. Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: «приидите,
благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира. Ибо
алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли
Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы
пришли ко Мне».
Первые изображения Страшного суда обходят молчанием эту волнующую сцену,
настолько иконография была захвачена великим дыханием конца времен. Только братства
выделят эту тему в обширной эсхатологической фреске Средневековья и представят ее в
виде ряда обыденных
==176
сцен, где нищие получают хлеб, вино и одежду, где дают приют странникам, навещают
больных и заключенных. Посреди нищих и странников художники охотно помещали и
фигуру Христа. Правда, изобразить Его вместе с заключенными, за решеткой или в камере
пыток, они не решались, но иногда зритель мог видеть Сына Человеческого среди тех, кто
давал есть и пить осужденным, стоявшим у позорного столба. Эти живые и живописные
картины заняли свое место на алтарных ретаблях, на витражах в часовнях,
принадлежавших братствам. Никакая другая иконография не была в то время столь
популярной
171
.
В Евангелии от Матфея упоминается шесть деяний милосердия. На исходе Средневековья
их иконография дополнилась еще одним элементом, несомненно чрезвычайно важным
для людей, ведь речь шла о добавлении к священному тексту! Этим новым элементом
было погребение мертвых. Хоронить умерших считалось милосердным деянием, равным
раздаче пищи голодным или посещению больных и узников. Между тем в самом
Евангелии о погребении мертвых ничего не говорится. Более того, Иисус здесь говорит
одному из учеников загадочную фразу: «Предоставь мертвым погребать своих
мертвецов», что можно было интерпретировать как осуждение похоронных церемоний
вообще. Все происходит так, словно «второе Средневековье» с трудом выносило
молчание Евангелия на этот счет и само осмелилось ввести в него погребение умерших
как седьмое деяние милосердия, за которое праведники получат вечную награду на
небесах.
В «Зерцале Церкви» Гонория Отенского (XII в.) в списке деяний милосердия погребения
мертвых еще нет. Оно появляется впервые в иконографии одновременно с
возникновением похоронных братств. Мы находим его на барельефах Джотто на
флорентийской Кампаниле. Начиная с XV в. погребение мертвых выступает уже
повсеместно как неотъемлемый элемент изображения деяний милосердия. В жизни же оно
стало главной целью братств. Их святыми патронами были небесные защитники от чумы
и других эпидемий: св. Себастьян, св. Рох.
Создание братств отвечало трем стремлениям людей того времени. Первое — обеспечение
гарантий для потустороннего мира: умершим гарантированы заупокойные молитвы их
собратьев, захоронения происходят в часовне братства, где будут совершаться
богослужения, дабы души усопших обрели вечный покой. Если приходское духовенство и
монахов завещатели подчас подозревали в том, что те способны пренебречь своими
обязательствами перед донатором, то молитвенное заступничество членов братства
считалось делом надежным.
==177
Другой мотив, вызвавший к жизни похоронные братства, — помощь бедным, не имевшим
достаточных материальных средств, чтобы заручиться поддержкой духовных
заступников. Даже в эпоху высокой смертности от эпидемий, опустошавших европейские
города, современники не могли смириться с тем, чтобы мертвые оставались без молитв. В
сельских общинах даже бедным, в соответствии со старинными обычаями, было
гарантировано присутствие соседей и друзей в похоронной процессии. В городах же,
число которых на исходе Средневековья быстро росло, бедняк или человек одинокий, что
то же самое, не мог рассчитывать ни на групповую солидарность, сохранявшуюся в
деревне, ни на духовную поддержку и молитвенное заступничество священников,
монахов или сообщества бедняков прихода. Одинокого бедняка зарывали второпях, там,
где его настигала смерть, даже не всегда в освященной церковной земле, по крайней мере
так было до XVI в. Потому-то братства и взяли на себя дело погребения и молитв за
упокой души умершего. В Риме в 1560 г.
было основано «братство молитвы и смерти»,
имевшее целью хоронить на кладбище своей часовни трупы, обнаруженные за городом
или выловленные в Тибре.
Во Франции в 1633 г. братство Сен-Сакреман заботилось уже не только о погребении
бедняков, но и об оказании им помощи в самый момент смерти. Разумеется, и раньше
бедняки в больших
городах могли во многих случаях удостоиться последних таинств.
Однако новое братство считало, что дело не должно ограничиваться соборованием
умирающих, после которого «никто уже не давал себе труда помогать им перед агонией, и
их оставляли умирать без того, чтобы кто-либо сказал им хоть малейшее слово утешения».
Конечно, речь не всегда Шла о физическом одиночестве: возле умирающего оставались
его родные и друзья. Но ему не хватало поддержки духовной, а именно этим предполагали
заняться члены братства, обратившиеся за содействием к кюре тех приходов, где
проживало больше всего неимущих. Впрочем, судя по материалам к истории братства
Сен-Сакреман, большого успеха оно в своей деятельности не достигло .
Третьим raison d'être братств было обеспечение похоронных торжеств в приходе. Во
многих местах церковные власти передали им организацию всей церемонии, и особенно
траурной процессии. Некоторые братства были облечены, таким образом, фактически,
если не юридически, важной функцией публичной власти. С исчезновением похоронных
братств в годы Французской революции стало труднее организовывать погребальные
церемонии, поэтому при Консульстве вновь зазвучали голоса сторонников
восстановления
==178
братств . В ряде мест Нормандии подобные общества милосердия еще и сегодня
исполняют свою традиционную миссию, и муниципальные власти сохраняют за ними
монополию на проведение похорон.
Итак, братства очень рано стали и долго оставались институтами смерти. Их развитие в
XIV в. было связано с изменениями, придававшими погребению и заупокойной службе
характер религиозных церемоний. Однако в иконографии деятельности братств образ
смерти — это образ не богослужения в церкви, а самого погребения: члены братства часто
изображались несущими покойного, иногда в гробу, иногда — зашитого в саван, а также
крест и сосуд со святой водой к вырытой на кладбище могильной яме. То, что мы не
видим на этих картинах церковных служб в присутствии тела умершего, объясняется,
несомненно, особым, благотворительным характером деятельности братств; похороны,
которые здесь изображались, — это похороны бедняков. Кроме того, члены братств были
мирянами, отстававшими поэтому от общей тенденции клерикализации погребального
обряда. До эпохи Контрреформации благочестие мирян сохраняло верность старинным
религиозным традициям, отводившим священникам скорее ограниченное место.
Начиная с XIV в. клерикализация смерти начала изменять топографию церквей. Для
заупокойных месс и молитв заступничества было отведено особое пространство. В
старинных, еще каролингского времени, аббатствах появились дополнительные алтари; те
же изменения затронули кафедральные и коллегиальные церкви. Необходимо было дать
место всем капелланам, обязанным служить мессы и читать заупокойные молитвы за
скончавшихся донаторов. Для этого строились специальные часовни по сторонам
главного нефа: строили их или отдельные семьи, или, как мы уже видели, братства.
Отныне трудно было найти церковь без таких боковых капелл, служивших и для
совершения похоронных церемоний, и как место захоронения членов семьи или братства.
Гарантии для мира земного и мира потустороннего. Функция завещания.
Перераспределение богатств
Внимательный читатель не преминет заметить: с XIII по XVII в. городские массы
воспроизводили, с опозданием на несколько столетий, практику и концепции
каролингских монахов: молитвы за мертвых, серии заказных месс,
==179
свитки с именами умерших. Отличная от представлений раннехристианской церкви
концепция смерти, вызревшая и развившаяся в среде монахов каролингского времени и
проникнутая религиозными идеями св. Августина и папы Григория Великого, не оказала
немедленного воздействия на мир мирян — рыцарей и крестьян. Миряне оставались
верны традиционной, языческо-христианской традиции, не заботившейся особенно о
посмертной участи индивидуальной души. Начиная же с XII — XIII вв. и, безусловно, под
влиянием проповедей нищенствующих монахов в новых городах, уже и массами мирян
овладели идеи, пришедшие из старых аббатств и касавшиеся заступнических молитв за
души усопших, идея сокровища церкви, накапливаемого усердными молитвами и
богослужениями и духовного могущества святых заступников.
Но если миряне открылись тогда навстречу этим идеям, то, значит, они были готовы их
принять. Прежде различия в менталитете сообщества мирян и монастырской среды —
изолированного средоточия письменной культуры — были слишком велики, чтобы
выношенные монахами представления о смерти и об отношении к ней могли получить в
обществе широкое распространение. В городах Европы XIII — XIV вв. эти два
менталитета сблизились. Один из путей такого сближения мы только что исследовали:
возникновение и деятельность братств. Другим было завещание. Именно завещание
позволило отныне любому верующему, даже не имевшему семьи и не принадлежавшему к
братству, обеспечить себе все те духовные преимущества — гарантии для потустороннего
мира, — которые в Раннем Средневековье были обеспечены
лишь тем, кто был приобщен
к сложившейся между церквами и монастырями сети взаимной молитвенной поддержки.
Когда в XII в. завещание вновь вошло в привычный обиход западноевропейского
общества, оно уже не было тем, чем оно было в Древнем Риме и чем затем вновь стало в
конце XVIII в.: исключительно частноправовым актом, регулировавшим наследование
имущества. Средневековое завещание — прежде всего акт религиозный, внедряемый
церковью и получивший распространение даже в среде самых малоимущих. Церковь
сделала предсмертные распоряжения обязательным религиозным ритуалом, навязывала
их под страхом отлучения. Тот, кто не оставил таких распоряжений, в принципе мог быть
лишен погребения на освященной земле. Составителями и хранителями завещаний
выступали наряду с нотариусами и приходские кюре; только в XVI в. нотариус в этом
качестве окончательно вытеснил священника.
К оглавлению
==180
Итак, в последние часы своей жизни верующий христианин должен был исповедаться,
покаяться в грехах и искупить их правовым актом, письменно передав часть своего
имущества «на дела благочестия». Церковь же, делая обязательным составление
завещания, контролировала примирение грешника с Богом и взимала свою десятину
смерти, питавшую одновременно и материальное богатство церкви, и ее духовное
сокровище.
Вот почему вплоть до середины XVIII в. завещание состояло из двух частей равной
значимости: сначала благочестивые распоряжения, затем раздел имущества. Порядок
первых оставался традиционным и нерушимым: это тот же порядок, в каком следуют
жесты и слова умирающего Роланда и других героев рыцарского эпоса. «Принимая во
внимание, — гласит совместное завещание одного парижского булочника и его жены в
1560 г., — что кратки дни всякого человеческого существа и что им самим надлежит
отойти в вечность, не ведая как и когда, и не желая отойти из этого мира в мир иной без
завещания, они, пока чувство и разум управляют их мыслями, составили свое завещание
во имя Отца, Сына и Святого Духа, в той форме и таким образом, как следует ниже».
Завещание продолжается исповеданием веры, парафразирующим покаянную молитву
Confiteor, и упоминанием всей небесной курии, которая словно бы собралась у изголовья
смертного одра умирающего, как на небесах в день конца времен. «И прежде всего я
вверяю свою душу Богу, Создателю моему, сладчайшей и преславной деве Марии, Его
матери, мессиру святому Михаилу Архангелу, мессирам святым Петру и Павлу и всей
блаженной райской курии», — читаем мы в одном завещании 1394 г.
1
Завещатели 1560 г.,
уже знакомые нам парижане эпохи Контрреформации, называют себя «добрыми и
истинными католиками» и продолжают: «Они поручили и поручают свои души, когда те
покинут их тела, Богу, Спасителю нашему и Искупителю Иисусу Христу, святой деве
Марии, господину святому Михаилу, ангелу и архангелу, господам святым Петру и
Павлу, господину святому Иоанну Евангелисту, господину святому Николаю, госпоже
святой Марии Магдалине и всей небесной курии Рая».
За этим следуют пожелания, чтобы исполнители завещания уплатили долги умирающего
и исправили иные его неправые поступки. Подобно поэту Жану Ренье в середине XV в.
виноградарь из Монтрёя в 1628 г. «хочет и подразумевает, чтобы долги его были
уплачены и его неправые деяния, если таковые были, были исправлены и поправлены его
душеприказчиком». «Я прощаю от чистого сердца всем
==181
тем, кто причинил мне какой-либо ущерб или неудовольствие, моля Бога снять с них
вину, как и я прошу тех, кому я причинил какой-либо ущерб или вред, соблаговолить меня
простить из любви к Богу»
175
.
Далее наступает черед выбора места погребения; многочисленные соответствующие
примеры из завещаний XIV — XVII вв. мы уже рассматривали выше. Затем идут
предписания, касающиеся организации траурной процессии и заупокойных богослужений,
благотворительных фундаций на помин души усопшего, раздачи милостыни и установки
надгробного памятника. И именно здесь завещатель обращается к благочестивым
распоряжениям, придававшим завещанию со времен Средневековья и до XVIII в.
глубокий смысл.
Нам уже приходилось говорить о страстной любви к жизни и вещам, свойственной
человеку «второго Средневековья* и Ренессанса, и о том, в какое трудное положение
ставили тогда умирающего эта глубокая привязанность к благам земного существования и
одновременно завороженность тем, что ожидало его душу в мире потустороннем.
Современные исследователи склонны подчас противопоставлять эти чувства одно
другому, считая их непримиримыми и следуя в этом пафосу традиционной христианской
проповеди. Но в повседневной жизни того времени оба этих чувства сосуществовали и
как бы даже усиливали одно другое. В наши дни мы, напротив, отмечаем, что они
ослабляют друг друга.
Перед человеком той поры был в его смертный час ясный выбор: temporalia aut aeterna,
«бренное или вечное». Цепляться за свое имущество, свою власть над людьми и вещами и
погубить свою душу, как учила церковь, или отказаться от них и обрести вечное спасение.
Завещание было религиозным средством, как обрести вечное, не потеряв совсем бренное,
точнее — подчинив богатства задаче спасения души. Это было нечто вроде гарантийного
контракта, который смертный человек заключал с Богом при посредничестве церкви.
Завещание служило, таким образом, «паспортом на небо» (Ж. Ле Гофф), гарантируя
вечные блага, оплаченные вполне земной монетой — благочестивыми распоряжениями
завещателя, и вместе с тем оно было «пропуском на земле», оправдывая и узаконивая
пользование добытыми при жизни земными благами. Без таких благочестивых
распоряжений, сделанных в завещании, пользование и преумножение земных богатств
были, с точки зрения людей церкви, делом сомнительным. За наслаждение земными
благами человек платил, напротив, монетой духовной: мессами и молитвами, которые
церковь обязывалась совершать в обмен на благочестивые распоряжения в ее пользу,
предусмотренные в завещании.
==182
Итак, завещание, с одной стороны, позволяло надеяться на блага вечные, с другой
стороны — реабилитировало пользование земными. Первый аспект давно и хорошо
известен. Историки не раз подчеркивали, в каких больших масштабах происходило
перераспределение материальных благ в эпоху Средневековья и даже много позднее.
В более ранний период рыцари и богатые купцы еще при жизни оставляли свое добро и
запирались в монастыре, где и встречали свой смертный час. Принятие монашеского
клобука перед смертью еще долго было распространенным обычаем, гарантируя
умирающему молитвы монахов за упокой его души и погребение в монастырской церкви.
Обычай полностью оставлять свое имущество и раньше времени удаляться от дел, столь
частый в XII — XIII вв., стал начиная с XV в. все более редким. В более
урбанизированном и оседлом мире XV — XVII вв. люди лет 50, считавшиеся тогда
стариками, старались как можно дольше сохранять экономическую активность и держать
управление своим имуществом в собственных руках. Но перераспределение имущества
после смерти, по завещанию, оставалось весьма распространенной практикой.
Только часть нажитого отходила наследникам завещателя, другая же предназначалась
церкви и на благотворительные цели. «Если не иметь в виду одержимость спасением
души и страх перед адом, руководившие людьми Средневековья, — пишет Жак Ле Гофф,
— то никогда не удастся понять их менталитет и мы застынем в изумлении перед этим
забвением всех усилий алчной жизни, отказом от могущества, отказом от богатства,
которые приводят к чрезвычайной мобильности богатств и показывают, в какой мере в
средние века самые жадные до земных благ в конце концов, хотя бы под конец жизни,
начинают презирать мир. Эта черта менталитета, препятствующая накоплению состояний,
способствует отдалению людей Средневековья от материальных и психологических
условий капитализма»
176
. Заметим лишь, что для того, чтобы начать презирать мир, его
нужно было прежде страстно любить, подобно тому как сегодня общество потребления
отвергают прежде всего те, кто уже пользовался им, и напротив, этот отказ
скандализирует тех, кто еще только ждет для себя выгод от такого общества.
Ж.Геерс, со своей стороны, видит в огромных масштабах дарений по завещанию одну из
причин разорения западноевропейской знати в XIV в. Знатный человек обеднял
наследников ради своих благочестивых фундаций «на помин души», завещая
значительную часть собственного состояния беднякам, больницам, церквам и
монашеским орде-
==183
нам, заказывая сотни и тысячи месс за упокой души. Исследователь считает это поведение
не столько чертой глобального менталитета людей Средневековья, сколько определенной
классовой характеристикой: свойственный аристократии того времени отказ от
накопления, от экономического обеспечения будущего своих наследников
177
.
Но не таковы ли были и привычки купечества? В документах, касающихся семьи Барди,
богатых флорентийских купцов, мы также видим драматический контраст между
повседневной жизнью этих предприимчивых и упорных людей, создателей громадных
состояний, и ужасом, который охватывал их при мысли о вечных муках, уготованных им
за богатства, нажитые сомнительным путем. В 1300 г. один купец из города Мец завещал
разным церквам более половины своего капитала; подобную же щедрость можно
обнаружить и у фламандских купцов и банкиров XIII — XIV вв.
178
Не следует ли признать такое перераспределение материальных благ общим обычаем
развитых доиндустриальных обществ с их тезавризацией богатства? По мысли П.Вейна,
доиндустриальные общества характеризуются невероятным, с точки зрения современного
человека, разрывом в уровне индивидуальных доходов и отсутствии возможностей
капиталовложений, если не считать деятельности немногих профессионалов, не
боявшихся риска. Мировой капитал состоял тогда главным образом из обрабатываемых
земель и построек; орудия производства, телеги, плуги, ткацкие станки, корабли были
лишь его небольшой частью. Только после промышленной революции появилась
возможность инвестировать годовую прибыль в производство, в машины, железные
дороги и т.д. Прежде же прибыль оседала в виде дворцов, церквей, монастырей, но также
в форме сокровищ, ювелирных изделий, произведений искусства.
Богачи доиндустриальных времен, если не проедали своих доходов, тезавризировали их,
но наступал день, когда оказывалось выгодным вновь пустить эти сокровища в дело и
когда люди с куда меньшими колебаниями, чем были бы у нас на их месте, использовали
их для строительства церкви или благотворительного заведения. То был особый,
доиндустриальный тип homo oeconomicus, некогда весьма распространенный, замечает
П.Вейн, но сегодня представленный разве что эмиром Кувейта и несколькими
американскими миллиардерами, основывающими больницы или музеи современного
искусства
179
.
Перераспределение части состояний посредством завещаний относится, следовательно, к
явлениям, составлявшим основу жизни тогдашнего общества. В XVI — XVII вв. эти
==184
перераспределения стали более скромными и взвешенными, менее огорчительными для
наследников завещателя. Ж.Лестокуа замечает в Аррасе в XVI в. снижение щедрости
завещателей в отношении церкви и благочестивых фундаций. В начале XVII в.
происходит постепенное возвращение к средневековой ситуации, и лишь в середине
следующего столетия, как мы видим вслед за М.Вовеллем, выделение части имущества
«на дела благочестия» сходит на нет. В XVII и даже еще в XVIII в. вся система
общественного вспомоществования основывалась в католических и протестантских
странах на благочестивых фундациях. Так что попечители и попечительницы больниц и
приютов в Нидерландах той эпохи вполне заслужили, чтобы их портреты висели там в
больших залах, оставаясь в памяти благодарных потомков.
| Богатствоисмерть
Если в античных обществах момент детезавризации, время, когда богатый человек пускал
накопленные сокровища в дело, зависели от превратностей политической карьеры, то в
средние века и в Новое время этот момент совпадал с моментом наступления смерти или с
моментом, когда смерть казалась близкой. Установилась определенная корреляция,