Выходные данные неизвестны.
Не так уж плохо быть эмигрантом — если, конечно, приживешься. Да, у
меня нет теперь титула и поместья, но я живу хорошо и вполне
доволен жизнью. Соседи меня уважают, власти не трогают... что еще
можно пожелать?
А какие урожаи я собираю на своем огороде! Яблоки — такие оторвали бы Еву от запретного плода — румяные, сладкие, ветки гнутся от их тяжести; вишня краснее крови и сладка, как мед; морковь, выдернутая из грядки и обтертая от земли, будто светится изнутри; лук — сочный, лиловый, ешь без хлеба и соли; а какой шпинат! Капуста! Томаты...
Есть у меня и корова; она дает густое душистое молоко, каждый год приносит теленка. Осенью я сам забиваю его и продаю — только Гендлерам, что живут у Трех Буков. Я делаю кошерную говядину.
Вначале меня считали за чудака и чужака. Но когда узнали, что я никогда не заглядываю к мяснику, а телят продаю, доктор Фишер стал расхваливать мой образ жизни. Он уважает вегетарианцев и сам мечтает вести здоровый образ жизни — но, увы, мягкое кресло и румяные бифштексы держат его слишком крепко. После мы с доктором сошлись еще ближе, а я стал его постоянным пациентом: у меня в крови повышенное содержание железа, и доктор дает мне какую-то микстуру. Но я не люблю сидеть у Фишеров, слишком уж смущают меня его краснощекие, пышнотелые жена и дочь. Предпочитаю видеть доктора у себя.
Захаживает ко мне и викарий Браун, преподобный отец любит поболтать, с удовольствием угощается моими яблоками, а в каждую третью проповедь вставляет намек на меня — вот-де человек, потом своим добывающий плоды земные (они же дары божьи). Впрочем, я не хожу в церковь, и преподобный Браун мне прощает это. По воскресеньям мы собираемся у меня — я, доктор, викарий и лесник Стивенс, — и играем пульку-другую. За картами и вишневкою время проходит незаметно, и когда стрелки часов подходят к одиннадцати, даже не хочется расходится.
Но я провожаю их, убираю со стола и жду, когда пробьет полночь.
А какие урожаи я собираю на своем огороде! Яблоки — такие оторвали бы Еву от запретного плода — румяные, сладкие, ветки гнутся от их тяжести; вишня краснее крови и сладка, как мед; морковь, выдернутая из грядки и обтертая от земли, будто светится изнутри; лук — сочный, лиловый, ешь без хлеба и соли; а какой шпинат! Капуста! Томаты...
Есть у меня и корова; она дает густое душистое молоко, каждый год приносит теленка. Осенью я сам забиваю его и продаю — только Гендлерам, что живут у Трех Буков. Я делаю кошерную говядину.
Вначале меня считали за чудака и чужака. Но когда узнали, что я никогда не заглядываю к мяснику, а телят продаю, доктор Фишер стал расхваливать мой образ жизни. Он уважает вегетарианцев и сам мечтает вести здоровый образ жизни — но, увы, мягкое кресло и румяные бифштексы держат его слишком крепко. После мы с доктором сошлись еще ближе, а я стал его постоянным пациентом: у меня в крови повышенное содержание железа, и доктор дает мне какую-то микстуру. Но я не люблю сидеть у Фишеров, слишком уж смущают меня его краснощекие, пышнотелые жена и дочь. Предпочитаю видеть доктора у себя.
Захаживает ко мне и викарий Браун, преподобный отец любит поболтать, с удовольствием угощается моими яблоками, а в каждую третью проповедь вставляет намек на меня — вот-де человек, потом своим добывающий плоды земные (они же дары божьи). Впрочем, я не хожу в церковь, и преподобный Браун мне прощает это. По воскресеньям мы собираемся у меня — я, доктор, викарий и лесник Стивенс, — и играем пульку-другую. За картами и вишневкою время проходит незаметно, и когда стрелки часов подходят к одиннадцати, даже не хочется расходится.
Но я провожаю их, убираю со стола и жду, когда пробьет полночь.