«Все приняло другой вид: если соседняя собака затесалась когда на
двор, то ее колотили чем ни попало; ребятишки, перелазившие через забор,
возвращались с воплем, с поднятыми вверх рубашонками и с знаками розг
на спине...» Наконец, к довершению всех оскорблений, ненавистный сосед
[Иван Никифорович] выстроил прямо против него, где обыкновенно был
перелаз через плетень, гусиный хлев, как будто с особенным намерением
усугубить оскорбление. И тогда Иван Иванович делает шаг, поднимающий
конфликт на более высокую ступень: он ночью рушит гусиный хлев, после
чего «зеркально» ожидает от своего врага поджога. Затем, «чтобы
предупредить Ивана Никифоровича» (опять же «зеркальное восприятие»),
пишет прошение в суд.
«...Известный всему свету своими богопротивными, в омерзение
приводящими и всякую меру превышающими законопреступными по-
ступками, дворянин Иван, Никифоров сын, Довгочхун, сего 1810 года
июля 7 дня учинил мне смертельную обиду... Оный дворянин, сам притом
гнусного вида, характер имеет бранчливый и преисполнен разного рода
богохулениями и бранными словами... назвал меня публично обидным и
поносным для чести моей именем, а именно: гусаком, тогда как известно
всему миргородскому повету, что сим гнусным животным я никогда
отнюдь не именовался и впредь наименоваться не намерен...» Иван
Иванович, как видим, тоже весь во власти иллюзии «плохого человека» и к
тому же еще иллюзии «самооправдания», что и воплощается в силу,
движущую его «бойкое перо», как выразился восхищенный энергичностью
слога автора секретарь суда.
Ответный шаг Ивана Никифоровича продиктован теми же, но «зер-
кально» отраженными стимулами. Он тоже приносит в суд прошение:
«...По ненавистной злобе своей и явному недоброжелательству, на-
зывающий себя дворянином Иван, Иванов сын, Перерепенко, всякие
пакости, убытки и иные ехидненские и в ужас приводящие поступки мне
чинит и... забрался ночью в мой двор и в находящийся в оном мой же