Жирмунский В.М. Сравнительное литературоведение. Восток и Запад

Подождите немного. Документ загружается.

литературного исследования подобных произведений, позволяя

отчетливее выделить на фоне традиции новое идейно-обществен-

ное и художественное содержание произведения.

В этой связи следует подчеркнуть, что именно практика работы

над памятниками средневековой литературы, для которой пере-

воды и переделки традиционных (так называемых «бродячих»)

повествовательных сюжетов представляют специфическую форму

литературных взаимодействий, укрепила Веселовского в методо-

логически неправильном выводе, будто все развитие литературы

сводится к видоизменению традиционных образов и сюжетных

схем, передающихся в ряду поколений как готовые формулы, спо-

собные оживиться новым содержанием.

Вопрос о традиционных

сюжетах в творчестве Боккаччо, Ганса Сакса и даже Шекспира

представляет реальную историко-литературную и теоретическую

проблему — одну из разновидностей проблемы традиции и нова-

торства в литературе, тогда как сопоставления Лео в романе

Шпильгагена «Один в поле не воин» с Прометеем или героинь

детской писательницы Марлитт с Золушкой, предложенные Весе-

ловским, являются не более как игрой ума, аналогиями, притом

мало плодотворными и поучительными. Для героя Шпильгагена,

как известно, прототипом послужил не Прометей Эсхила или

Байрона, а Фердинанд Лассаль — т. е. имело место прямое наблю-

дение над общественной жизнью своего времени, типическое

обобщение и осмысление общественного опыта, характерное для

творческого метода современного писателя-реалиста.

Вместе с развитием буржуазных наций литературы нового вре-

мени приобретают ярко выраженный национальный характер, они

дифференцируются и расходятся в гораздо большей степени, чем

средневековые литературы; вместе с развитием личности индиви-

дуальное мировоззрение (в рамках социального, исторического и

классового) и индивидуальные особенности литературного ма-

стерства (в рамках национальных традиций и поэтической школы)

приобретают небывалое прежде значение. В связи с этим и в об-

ласти международных литературных взаимодействий выступает

индивидуальная инициатива художественной личности, выражаю-

щей новую общественную идеологию и создающей новое направ-

ление в искусстве: мы говорим соответственно этому о влиянии

Байрона на европейские литературы эпохи романтизма («байро-

низм»), о более ограниченном влиянии Жорж Санд («жоржсан-

дизм»), о влиянии Гете или Диккенса, Достоевского, Толстого или

Чехова.

Но вместе с формированием и более четким обособлением на-

циональных литератур растет и другая «всемирно-историческая

тенденция капитализма к ломке национальных перегородок, к сти-

ранию национальных различий».

В 1827—1830 гг. Гете, развивая мысли, уже намеченные его

учителем Гердером, выступает с лозунгом «всеобщей мировой ли-

тературы» (allgemeine Weltliteratur). По его мысли, «мировая ли-

гература», основанная на «более или менее свободном духовном

торговом обмене» между народами (freier geistiger Handelsver-

kehr), должна преодолеть рамки узкой национальной ограничен-

ности, включив в свой состав все самое ценное, что было создано

всеми народами на всех ступенях исторического развития. «На-

циональная литература сейчас не много стоит, — заявляет Гете

в беседе с Эккерманом. — Сейчас мы вступаем в эпоху мировой

литературы, и каждый должен теперь содействовать тому, чтобы

ускорить появление этой эпохи». «Хорошо, что нам сейчас при

тесном общении между французами, англичанами и немцами при-

ходится друг друга поправлять (т. е. дополнять). От этого для

мировой литературы большая польза, которая обнаруживается все

яснее».

Накануне революции 1848 г. в «Манифесте коммунистической

партии» Маркс и Энгельс теоретически формулируют понятие

«мировой литературы» как один из исторических признаков раз-

вития нового буржуазного общества. «На смену старой местной и

национальной замкнутости и существованию за счет продуктов

собственного производства приходит всесторонняя связь и всесто-

ронняя зависимость наций друг от друга. Это в равной мере отно-

сится как к материальному, так и к духовному производству.

Плоды духовной деятельности отдельных наций становятся общим

достоянием. Национальная односторонность и ограниченность

становятся все более и более невозможными, и из множества

национальных и местных литератур образуется одна всемирная

литература».

Гете сам в своем творчестве, как неоднократно отмечалось

критикой, представляет наиболее яркий пример «универсального»

поэта нового времени, творчески воспринявшего и переработав-

шего многообразие традиций мировой литературы. Гете проявлял

живой интерес к поэзии Запада, классической и современной,

к Шекспиру и Байрону, к Расину, Вольтеру и французским ро-

мантикам, к персидской и китайской лирике, к немецкой народной

песне и сербскому эпосу. Освоение наследия немецкого нацио-

нального прошлого, античности и открытой им поэзии Ближнего

Востока образует этапы его собственного творческого развития,

всегда остававшегося национальным и в то же время глубочай-

шим образом индивидуальным.

Рядом с Гете должен быть назван Пушкин, другой величай-

ший поэт нового времени, столь же универсальный по своему поэ-

тическому кругозору и по своим творческим симпатиям. Отно-

шение Пушкина к его предшественникам и современникам на

Западе и к мировому литературному наследию прошлого было

различным на разных этапах его творческого пути. Французы

XVIII в. (в особенности Вольтер), Байрон, Шекспир и Вальтер

Скотт обозначают последовательные литературные воздействия,

творчески воспринятые и претворенные в его поэзии. Это — учи-

теля, в общении с которыми сложился его самостоятельный твор-

ческий метод, которые помогали ему в решении задач, постав-

ленных перед ним развитием русского общества и русской лите-

ратуры. Аналогичный характер имел творческий путь и других

великих мировых поэтов, современников Пушкина, — например,

Байрона, Мицкевича, — не замыкавшихся в узком литературном

провинциализме, но открытых для передовых влияний современ-

ности. Было бы поэтому неправильно из ложно понятого нацио-

нального самолюбия отрицать то, что признавал сам Пушкин.

«Бахчисарайский фонтан», писал Пушкин, как и «Кавказский

пленник», «отзываются чтением Байрона, от которого я тогда

с ума сходил». «Шекспиру я подражал в его вольном и широ-

ком изображении характеров, в небрежном и простом составлении

типов» (наброски предисловия к «Борису Годунову»). Однако

так называемый «байронизм» Пушкина уже в годы, проведенные

в южной ссылке (1820—1824), очень скоро превращается в идей-

ную и художественную борьбу с Байроном и в преодоление огра-

ниченности его романтического индивидуализма, а влияния Шекс-

пира и Вальтера Скотта со времени Михайловской ссылки

(1824—1826) с самого начала имеют характер соревнования в ре-

шении сходных задач изображения исторической и современной

национальной действительности в художественной форме драмы

или романа.

Но кроме предшественников и учителей, влиявших на форми-

рование творческого метода Пушкина, были его современники на

Западе — французские и английские романтики, Мицкевич и дру-

гие, — с которыми он участвовал в общем литературном движе-

нии; на фоне известного сходства общественной ситуации и парал-

лелизма литературного развития сочувственная или враждебная

перекличка с этими современниками во многом уясняет лите-

ратурные позиции Пушкина. Наконец, в последний период твор-

чества Пушкина литературное общение открывает русскому

поэту широкий путь к творческому освоению мирового культур-

ного наследия прошлого. При этом художественное многообразие

античных, западных и восточных литератур и фольклора служит

материалом для его собственного творчества, широко откликаю-

щегося на темы мировой литературы.

Этот факт международных литературных связей и отношений

Пушкина нельзя игнорировать при изучении его индивидуального

творческого пути и при решении вопроса о его месте как великого

русского национального поэта в развитии мировой литературы.

Замечания эти представляются мне справедливыми и для любого

другого крупного писателя нового времени.

Новые формы литературного общения создаются в наше

время в литературе социалистического общества. Великая Ок-

тябрьская революция заложила основы многонациональной совет-

ской литературы, объединенной общим осознанным мировоззре-

нием и общей исторической целью, единством художественного

метода социалистического реализма, литературы национальной по

6 В. M. Жирмунский

форме, социалистической по содержанию. Тема эта является пред-

метом рассмотрения в специальном докладе. С точки зрения про-

блематики данного доклада, при наличии существенных особен-

ностей национальной жизни в психологии и национальной лите-

ратурной традиции советская литература обнаруживает типоло-

гически сходные тенденции и факты параллельного развития,

которые отмечал, например, казахский писатель Мухтар Ауэзов,

сопоставляя процесс развития советского романа, исторического и

современного, у разных народов нашей страны. В то же время

чрезвычайно интенсивный характер имеет и взаимодействие ме-

жду братскими литературами советских народов, обмен творче-

ским опытом, использование лучших достижений национальной

литературы прошлого, при ведущем влиянии передовой русской

литературы, классической и современной. Обе эти стороны еди-

ного литературного процесса теснейшим образом связаны между

собой: общее направление и единство исторического и литератур-

ного процесса служит предпосылкой для связей и взаимодействий

между его отдельными национальными участками.

Как известно, современная компаративистика на Западе при-

дает большое значение различию, которое она проводит между

так называемым общим и сравнительным литературоведением

(litterature generale и litterature comparee, allgemeine и verglei-

chende Literaturgeschichte). Разрыв между ними представляет

неизбежное следствие социологии, отрицающей общие закономер-

ности исторического, а следовательно — и литературного разви-

тия. Такая методология превращает всеобщую литературу в про-

стую сумму отдельных фактов из области национальных литера-

тур, а литературные связи и взаимодействия между ними,

составляющие предмет так называемого «сравнительного литера-

туроведения», — в ряд случайных эмпирических «встреч» между

писателями, которые приобретают самодовлеющее и притом пре-

увеличенное значение будто бы основного фактора развития ли-

тературы.

Марксистское понимание законов исторического развития,

единства и закономерности общеисторического (а следова-

тельно— и литературного) процесса делает впервые возможным

поденно историческое построение не только всеобщей истории,

но и всеобщей истории литературы. Построение это должно опи-

раться на сравнительное изучение литератур, учитывающее как

параллелизм литературного развития и вызванные им закономер-

ные историко-типологические схождения между литературами,

так и наличие обусловленных ими международных литературных

взаимодействий. Явления эти, как уже было сказано, диалекти-

чески взаимосвязаны и должны рассматриваться со всесторонним

учетом этих связей.

Разумеется, такая подлинно «всеобщая» литература в соответ-

ствии с духом советской исторической науки должна преодолеть

традиционный «европоцентризм» зарубежного литературоведения,

став историей литературы действительно мировой, а не только об-

щеевропейской. Для этого необходимо прежде всего, чтобы ли-

тературы народов, мало нам известных вследствие своей геогра-

фической отдаленности от европейского мира или отставших

в своем культурном развитии и ставших колониями или полуко-

лониями капиталистической Европы, потеряли для нас налет «эк-

зотики», столь характерной, например, для «китайщины» в евро-

пейском искусстве XVIII в. или для увлечения негритянской

скульптурой в западноевропейском модернизме; иными словами,

мы обязаны раскрыть в них те общие исторические и историко-

литературные закономерности, которым были подчинены и эти

литературы при всей их географической от нас отдаленности и

веками сложившемся национальном своеобразии. Путь к осуще-

ствлению этой важной исторической и культурной задачи откры-

вает нам сравнительно-историческое изучение литератур.

1960.

А. Н. ВЕСЕЛОВСКИП

И СРАВНИТЕЛЬНОЕ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ

Наиболее замечательным представителем сравнительного лите-

ратуроведения в европейской и русской науке XIX в. был акад.

А. Н. Веселовский. В его трудах сравнительное литературоведе-

ние из частной проблемы изучения «влияний» и «заимствований»

вырастает в принципиальную установку исследования, направлен-

ного на раскрытие закономерностей историко-литературного про-

цесса в их обусловленности общими закономерностями социально-

исторического развития.

Теоретический пафос всей жизненной борьбы Веселовского как

ученого — в идее построения истории литературы как науки.

«История литературы — может ли она быть предметом науки?» —

спрашивает молодой ученый уже в дневнике своей первой загра-

ничной командировки (1863) и добавляет: «Я говорю об истории

литературы, как я ее понимаю, — истории культурной мысли, не

о перечне литературных фактов, расположенных в хронологиче-

ском порядке и пересыпанных эстетическими оценками и карти-

нами нравов».

От прогрессивного периода буржуазной историче-

ской мысли Веселовский воспринял глубокое убеждение в зако-

номерности исторического процесса в целом, частью которого

является и историко-литературный процесс. Задача историка лите-

ратуры, с точки зрения Веселовского, заключается в раскрытии

объективных исторических закономерностей литературного разви-

тия, только таким путем может быть построена история литера-

туры как наука.

Веселовский как ученый-позитивист относился резко отрица-

тельно к априорным философско-историческим построениям не-

мецкого философского идеализма. В еще большей степени вызы-

вают его полемику скороспелые «риторические» обобщения фран-

цузской общественной критики, которая «на трех идейках» строит

канву эпохи Возрождения во Франции или заменяет подлинное

«внутреннее единство» исторического явления тем «внешним впе-

чатлением единства», какое производит на нас известное имя, из-

вестное событие, художественный образ «великого человека», ко-

торый «должен отвечать за единство взгляда, за целость обобще-

ния».

В этом смысле чрезвычайно показательна ироническая

рецензия, посвященная Тэну, которого Веселовский порицает за

легкость непроверенных обобщений, за любовь к риторическим

эффектам и импрессионизм стиля, пленяющий «публику de ГЕсоІе

des Beaux Arts».

Сам Веселовский, блестящий стилист и мастер художественной

характеристики (Боккаччо, Жуковский), в течение ряда лет по-

следовательно ограничивает себя накоплением параллелей и

сопоставлений, фактического материала выписок и цитат по

средневековой литературе и народной словесности, которые без

вмешательства субъективной точки зрения исследователя должны

подсказывать читателю объективные обобщения, как бы заложен-

ные в самом материале. Однако при всем эмпиризме, характерном

для ученого-позитивиста, строящего свои выводы как частичные

обобщения, Веселовский никогда не теряет из виду общих зако-

номерностей исторического и литературного процесса. Раскрытие

этих закономерностей представляет для него последнюю и высшую

задачу истории литературы как науки. В эпоху общего упадка

буржуазной исторической мысли, когда академическая наука окон-

чательно замкнулась в узкой специализации и бесперспективной

фактографии, великий русский ученый создает грандиозный за-

мысел «Исторической поэтики», представляющий, несмотря на

свои противоречия и незавершенность, последнюю попытку боль-

шого исторического синтеза на базе домарксистского литературо-

ведения, попытку, единственную в своем роде не только в рус-

ской, но и в мировой науке и не потерявшую своего значения и

для нашего времени.

А. Н. Веселовский — крупнейший русский литературовед до-

революционного времени. По своему научному кругозору, исклю-

чительной широте своих знаний, глубине и оригинальности теоре-

тической мысли он намного превосходит большинство своих со-

временников, как русских, так и иностранных. Литературное

наследие Веселовского заключает более 289 статей и книг;

оставшееся незаконченным собрание его сочинений (изд. Акаде-

мии наук) должно было насчитывать 26 томов. Веселовский был

не только историком и теоретиком литературы, но и лингвистом и

филологом, издателем и комментатором средневековых текстов,

русских и западных. Круг его исследований охватывает итальян-

ское Возрождение и романтизм в России и на Западе, средневе-

ковую литературу и фольклор, вопросы теории литературы и поэ-

тики. Для того чтобы разобраться в этом разнообразии творческих

устремлений Веселовского и проследить пути формирования его

теоретических обобщений, необходимо вкратце познакомиться

с основными фактами научной биографии великого ученого.

Александр Николаевич Веселовский родился в 1838 г. в Москве

в небогатой дворянской семье. Отец его был военный педагог, прѳ-

подаватель одного из московских кадетских корпусов, человек ши-

роко образованный, «постоянно следивший за всем выдающимся

в русской и европейской науке и литературе». Влиянию семьи

Веселовский обязан своими ранними литературными интересами

и хорошим знанием иностранных языков; историком литера-

туры, западником сделался впоследствии и его младший брат,

проф. Алексей Н. Веселовский.

По окончании гимназии в 1854 г. Веселовский поступил на

словесный факультет Московского университета. Время его сту-.

денчества является одной из ярких эпох в истории старейшего

русского университета. Среди учителей молодого Веселовского

были историки Грановский и Кудрявцев, филологи Шевырев, Бус-

лаев, Бодянский, Леонтьев. Для умственных интересов Веселов-

ского характерно его холодное отношение к реакционеру Шевы-

реву и равнодушие к лекциям пользовавшегося особой популяр-

ностью либерала Грановского, от которых, по его словам,

«отдавало фразой». Зато Кудрявцев, работавший в это время над

своей известной статьей о Данте («Данте, его век и жизнь» —

«Отечественные записки»-, 1855—1856), первый познакомил Ве-

селовского с его будущей специальностью, итальянским Возрож-

дением, и пробудил его интерес к вопросам истории культуры.

Но наибольшее влияние имел на начинающего ученого его бли-

жайший учитель, проф. Ф. И. Буслаев: он направил Веселов-

ского на изучение древней русской литературы и народной сло-

весности и познакомил его с теми теориями, которые в то время

господствовали в западноевропейской и русской науке под влия-

нием романтического «народничества» Гриммов. От «романтизма

народности» Веселовский, по собственному признанию, скоро

освободился, но он усвоил филологический метод Буслаева, так

восхищавший его в студенческие годы: «работа, творившаяся

почти на глазах, орудовавшая мелочами, извлекавшая неожидан-

ные откровения из разных Цветников, Пчел и т. п. старья».

Но университет жил не обособленной жизнью. Мировоззрение

молодого ученого слагалось под влиянием общественного движе-

ния в стране, находившего себе отголосок и в стенах универси-

тета. Годы учения Веселовского (1854—1858) падают на начало

того общественного подъема, который завершится революционно-

демократическим движением «шестидесятников». В некрологе, по-

священном памяти друга и во многих отношениях единомышлен-

ника, А. Н. Пыпина, Веселовский вспоминает это время в словах,

имеющих несомненное автобиографическое значение:

«То было

время тревожных ожиданий и розовых надежд, переходивших

в требования; новое творилось в перебое со старым; оживали

люди сороковых годов, чтобы уступить место молодым шестиде-

сятникам, глубже и страстнее относившимся к вопросам общест-

венного обновления. Чернышевский и Добролюбов вступили в ре-

дакцию „Современника", и Пыпин присутствовал при борьбе

старой партии либеральных бар-эстетов с „разночинцами", как

называл нх Фет, ставившими политическую экономию и кресть-

янский вопрос выше поэзии и лирического прекраснодушия».

«В 1855—6-х годах появились в „Современнике" „Очерки гого-

левского периода русской литературы" Пушкинское направление,

которое поддерживали писатели-художники старого кружка

„Современника", должно было поступиться перед гоголевским;

это было дальнейшее развитие заветов Белинского, программа

ожидаемого литературного движения».

Веселовский испытал на себе влияние революционно-демокра-

тической идеологии этого времени, материалистически окрашен-

ного позитивизма, повышенного интереса к вопросам социологии.

В полуофициальной научной автобиографии, предназначенной для

печати и опубликованной А. Н. Пыпиным в «Истории русской

этнографии», ученый академик отметил как существенный факт

своего развития, что в молодые годы он втайне увлекался Фейер-

бахом и Герценом и симпатизировал социологическим обобщениям

Бокля, за которого «и впоследствии долго ломал копья».

Имя

Чернышевского, по понятным причинам, не упомянуто Веселов-

ским. Но с годами его студенчества совпало появление диссерта-

ции Чернышевского «Эстетические отношения искусства к дей-

ствительности» (1855), которая защищалась в Петербургском уни-

верситете и не могла пройти мимо него незамеченной. В споре

между революционно-демократической критикой, представленной

Чернышевским и Добролюбовым, и «старой партией либеральных

бар-эстетов» молодой историк литературы несомненно стоял на

стороне новой, в своей основе материалистической эстетики Чер-

нышевского. Отсюда — сочувствие Веселовского «всеобщему на-

правлению к факту действительности»,

как и его отрицательное

отношение к «гнилым теориям прекрасного и высокого, которыми

нас занимали до сих пор»,

— отношение, засвидетельствованное

его юношескими дневниками и кандидатскими отчетами. Не слу-

чайно в том же дневнике Веселовский нападает на «старую

фразу» «искусство для искусства», так неудачно комментирован-

ную, по его словам, критиком «Утра»;

сборник «Утро», объеди-

нивший представителей реакционного лагеря дворянской литера-

туры, сторонников идеи «чистого искусства», вызвал в том же

1859 г. резко полемическую рецензию Добролюбова («Современ-

ник», 1859, кн. 1), с которой Веселовский, таким образом, объяв-

ляет себя солидарным. Не случайно также значительно позже, во

вступительной лекции 1870 г., полемизируя с немецкой идеалисти-

ческой эстетикой, Веселовский (вслед за Чернышевским) высту-

пает против «гипотезы красоты как необходимого содержания

искусства».

«Всякое искусство и поэзия в высшей степени отра-

жают жизнь», — записывает Веселовский в своем дневнике.

До конца своего творческого пути Веселовский оставался во мно-

гих отношениях «шестидесятником», как и его ближайшие совре-

менники Менделеев и Сеченов, ученым-позитивистом со стихий-

ной тягой к материализму, культом факта, скептическим отноше-

нием ко всякой научной романтике и широкими демократиче-

скими симпатиями, бессознательно руководившими им при вы-

боре и разработке литературных тем.

В 1858 г. Веселовский окончил университет и был оставлен

дри нем для подготовки к профессорскому званию. Желая специа-

лизироваться в области западноевропейских литератур, он мечтает

о поездке за границу для усовершенствования. Стесненный

в средствах, он поступает домашним учителем в семейство рус-

ского посланника в Испании кн. Голицына, и эта служба дает

ему возможность впервые побывать в Испании, Италии, Франции

и Англии и тем расширить свой культурный кругозор. Только

в 1862 г. он получает казенную стипендию для поездки за гра-

ницу с учебной целью. В течение года он слушает лекции по гер-

манской и романской филологии в Берлинском университете. Эти

занятия вооружили его прекрасным знанием средневековых гер-

манских и романских языков, которое он насаждал впоследствии

в Петербургском университете, и техникой современного филоло-

гического исследования. Веселовский занимался германистикой

у Карла Мюлленгофа, крупнейшего представителя школы Якоба

Гримма и Лахмана (лекции о Нибелунгах, об Эдде, о Вальтере

фон дер Фогельвейде в связи с метрикой, курс исторической грам-

матики немецкого языка).

Лекции Мюлленгофа познакомили

Веселовского с вопросами теории эпоса, в частности с полемикой

вокруг проблемы происхождения германского эпоса («Нибелун-

гов»).

Впоследствии Веселовский особенно много занимался вопро-

сами, связанными с эпическим творчеством, подготовляя книгу по

истории эпоса, в которой значительное место уделялось эпосу гер-

манскому.

По романской филологии Веселовский частным обра-

зом занимался у Мана (провансальским языком). Кроме того, он

слушал общий курс средневековой литературы у Гоше, психоло-

гию — у Юргена Бон-Мейера, историю искусства — у Вагена и

введение в историю литературы — у философа Штейнталя, основа-

теля «народно-психологической» школы (Völkerpsychologie). Идеи

Штейнталя, как будет показано дальше, оказали существенное

влияние на формирование теоретических взглядов молодого Весе-

ловского, в частности на оформление первого замысла его «Исто-

рической поэтики». Для широкого универсализма литературных

интересов кандидата Веселовского характерно, что он был одним

из двух слушателей, посещавших специальный курс Шотте о фин-

ском народном эпосе (разбор «Калевалы»). Впоследствии «Кале-

вала» занимает постоянное место в сравнительно-исторических

изысканиях Веселовского по теории эпоса.

Второй год командировки Веселовский проводит в Праге, са-

мостоятельно занимаясь славянской филологией. Поездка в Прагу

и небольшая экскурсия в австрийскую Сербию позволяют ему

углубить свои знания и в области славистики, в которой он вы-

ступал впоследствии как высококомпетентный специалист.