Жирмунский В.М. Сравнительное литературоведение. Восток и Запад

Подождите немного. Документ загружается.

в новой, модернизованной обработке. В той же «Эдде» «Песнь

об Атли» (Аттиле), существующая в двух вариантах, рассказы-

вает о том, как король гуннов, жадный до золота Гуннара, зазвал

его в свою страну и убил, а жена Атли, Гудруна, сестра Гун-

нара, отомстила своему мужу за братьев; развязка — убийство

Атли Гудруной и пожар дворца, в котором Гудруна сжигает короля

и его свиту. И здесь Гудруна могла быть известна из других пе-

сен, например из песни о Сигурде, как жена этого героя; но

песня об Атли — не вторая глава сказания о Сигурде, между сю-

жетами этих песен нет необходимой связи, каждая песня вполне

самостоятельна, исчерпывает сюжет до конца.

Различие между песней и поэмой — не в сюжетной рамке,

которая остается неизменной при всех эволюциях песни: суще-

ственным для перехода к морфологическому типу поэмы является

изменение стилистической трактовки. Вторая часть немецкой

поэмы о Нибелунгах по сюжету совпадает с песней об Атли

в «Эдде»; она рассказывает также о «гибели Нибелунгов» (Гун-

тера и его братьев) в стране гуннов. Однако при одинаковом

сюжете рассказ немецкой поэмы в 28 раз пространнее архаиче-

ской песни в «Эдде». Для того чтобы от песни архаического типа

перейти к поэме о Нибелунгах, понадобилось не 28 песен одной

цепи, а внутреннее разрастание одной песни при неподвижной

сюжетной рамке, ее стилистическое распространение или, по вы-

ражению Хойслера, «разбухание» (Anschwellung). Песня отлича-

ется сжатостью изложения (Knappheit), поэма — распространен-

ностью, эпической «широтой» (Breite). Переход от песни к поэме

заключается, таким образом, в изменении стиля в границах неиз-

менной сюжетной рамки (Stilwandel bei festem Rahmen), т. е.

в морфологической эволюции: число действующих лиц увеличива-

ется, вырастает количество сцен и эпизодов, появляются подроб-

ные статические описания обстановки, биографии и душевного

состояния действующих лиц и т. д. Действительно, известные нам

немецкие эпические поэмы (например, «Вальтарий», «Равенская

битва», «Нибелунги» и др.) никогда не являются циклом сюжетов,

а имеют, как и песни, один сюжет (в некоторых случаях — два,

как «Нибелунги»).

По материалам «Эдды» и немногочисленным западногерман-

ским памятникам (отрывки англосаксонской песни о Финне, древ-

ненемецкой о Хильдебранде) Хойслер восстанавливает основные

морфологические признаки древнегерманской героической песни.

Песня дружинного певца исполняется во время пира. Этими усло-

виями исполнения определяются ее размеры: 80—200 стихов, ко-

торые поются за один раз, без перерыва, и исчерпывают данный

сюжет. При сжатости песни число сцен и действующих лиц неве-

лико. Певец выделяет только главные, наиболее эффектные

вершины действия, обычно возбуждая внимание слушателя вне-

запным зачином, вводящим непосредственно в драматически на-

пряженное положение, без экспозиции предшествующих событий:

19 в. М. Жирмунский 289

«Слыхал я, по рассказам, как повстречались однажды Хильдебранд

и Хадубранд перед двумя дружинами — отец и сын...». Суще-

ственное место в составе песни занимает драматический диалог

(от

І2 до

/з всей песни): речи эти двигают действие, разверты-

вают драматическую сцену, нигде не распространяясь в статиче-

ские, медитативные монологи, как в более поздней поэзии.

Эддическая традиция сохранила несколько ярко выраженных

примеров героической песни такого типа: старая песня о Сигурдег

старая песня об Атли, песнь о Хамдире (сказание о смерти Эрма-

нариха). Но рядом с этой древней формой, известной всем герман-

цам в эпоху переселения народов, в той же «Эдде» встречаются

также и более новые, специально скандинавские формы: по при-

знакам морфологическим в поэтическом наследии «Эдды» разли-

чаются наслоения разной древности. В более позднюю эпоху, под

влиянием изменившихся культурных условий, возникают новые

художественные задачи: традиционные эпические сюжеты подвер-

гаются психологическому углублению и осмыслению. Песня ста-

рого типа, повествовательная по своему характеру, изображала

события (Ereignislied), новая песня создает неподвижную ситуа-

цию, задачей поэта является лирическое раскрытие ее психологи-

ческого содержания (Situationslied). Так, «первая песнь о Гуд-

руне» в «Эдде» предполагает события, связанные со смертью

Сигурда, уже известными: наутро после смерти Сигурда его вдова,

Гудруна, сидит над телом убитого мужа, она не может плакать —

так велико ее горе; женщины пытаются утешить её рассказами

о пережитых ими страданиях; одна срывает покрывало с тела

Сигурда, чтобы Гудруна еще раз увидела его раны, и вот у нее

появляются слезы, и звучит ее жалоба, как элегическое воспоми-

нание о прошлом. Так же построена «Поездка Брюнхильды

в Хель»: у ворот подземного царства Брюнхильда встречает при-

вратницу, осыпающую ее упреками, и ей она рассказывает о своих

страданиях на земном пути. Речи героев имеют здесь совершенно-

иную функцию: статический, медитативный монолог героя заклю-

чает элегическую реминисценцию, лирический обзор прошлого,

иногда — пророчество, лирический каталог грядущих событий

(«Пророчество Грипира»); монологу предпосылается краткое

изображение исходной ситуации или небольшое повествовательное

введение. Такие «героические элегии» на тему старых сказаний

распространяются на севере в середине XI в.

Рядом с этим новым типом наблюдаются формы переходные:

стврая эпико-драматическая песня, рассказывающая исключи-

тельно о событиях (doppelseitiges Ereignislied), приспособляется

к новым требованиям, модернизуется путем введения нового пси-

хологического материала, преимущественно в форме статических

монологов медитативного типа (beschauliche Reden). Так называе-

мая «малая» песнь о Сигурде, «гренландская» песнь об Атли, на-

конец — «большая» песнь о Сигурде, восстановленная Хойслером

с помощью «Саги о Волсунгах», показывают модернизованную*

1958.

песню на пути к расширению в поэму: вводятся медитации героев

в монологической форме как способ раскрытия душевной жизни,

мотивов действия, нередко противоречивых и сложных,

увели-

чивается число действующих лиц и сцен, появляются описатель-

ные подробности. Случай, сохранивший в «Эдде» две песни об

Атли, старую и новую, сделал возможным сравнение, интересное

в методологическом отношении: число действующих лиц увеличи-

лось от 6 до 13, число сцен — от 14 до 24, появились новые

эпизоды (вещие сны двух королев накануне отъезда мужей

в страну Атли), появилось цодробное описание битвы между

Гуннаром и его свитой и витязями Атли и т. п.

Некоторые песни «Эдды» являются целиком диалогическими

(мифологическая «Песнь о Скирнире», песня о Регине и о Фаф-

нире из цикла сказаний о Сигурде); ситуация изображается в них

в драматической форме. Этот морфологический тип встречается

также только в Исландии, притом очень рано. В терминологии

Хойслера это «односторонняя повествовательная песня» (einseiti-

ges Ereignislied), с генетической точки зрения более новая форма

по сравнению со старой общегерманской «двусторонней» песней,

в которой наличествовали повествование и диалог, т. е. событие

излагалось с двух сторон — в рассказе автора и в речах героев

(в «Эдде» — старая песнь о Сигурде, песни об Атли и о Хамдире,

немецкая «Песнь о Хальдебранде», англосаксонская о Финне

и др.). В «Эдде» большинство односторонних песен представлено

в отрывках с вводными и соединительными сценами. Однако в от-

личие от более ранних исследователей Хойслер не считает эту

«смешанную» форму древней (общегерманской); она имеет ис-

ландское происхождение и в ряде случаев содержит редакцион-

ные пояснения составителя «Эдды».

Несмотря на эти новые тенденции «распространения» песни,

Хойслер не усматривает на германской почве ни одного случая

спонтанной, органической эволюции короткой песни в большую

эпическую поэму. Процесс этот всегда совершается, по его мне-

нию, под влиянием новых художественных образцов — античных

и христианских.

Единственный пример германской героической поэмы на тра-

диционный национальный сюжет представляет англосаксонский

«Беовульф» (около 700 г.). Рядом с ним существуют многочислен-

ные поэмы с новым религиозным содержанием: англосаксонский

религиозный эпос на темы из Ветхого Завета (поэмы, приписывае-

мые Кэдмону, конец VII в.) или из христианских легенд (Кюне-

вульф и его школа, IX в.); древнесаксонская поэма «Хелианд»

(«Спаситель»), изображающая жизнь Христа (первая половина

291

19*

VIII в.), и др. С начала XIX в. принято было рассматривать

поэму о Беовульфе как единственный дошедший до нас эпос,

который может считаться свидетельством богатой эпической тра-

диции, уничтоженной нетерпимым отношением католической

церкви к остаткам древнего язычества. Воздействием церкви

объясняли также христианские наслоения в дошедшей до нас

редакции «Беовульфа». Под влиянием «Беовульфа» и других —

не дошедших до нас — произведений германского героического

эпоса возникли и названные уже христианские поэмы, использо-

вавшие стилистические приемы национального эпоса для новых

религиозных тем. С этой точки зрения именно на примере «Бео-

вульфа» мог быть поставлен и действительно ставился вопрос

о спонтанной органической эволюции героических песен в боль-

шую эпическую поэму.

В современной Хойслеру англистике конца XIX—начала XX в.

произошла почти полная переоценка места «Беовульфа» в исто-

рии германского эпоса (работы Шюккинга, Клэбера и др.); к этой

новой точке зрения примыкает и Хойслер.

«Беовульф» — не про-

дукт спонтанного, органического развития искусства англосаксон-

ского дружинного певца, «скопа», это—«книжный эпос» (Buch-

epos), произведение клирика. Поэт Кэдмон, автор эпических поэм

на ветхозаветные темы (вторая половина VII в.), был в этом

смысле новатором: его поэмы предшествуют «Беовульфу». Хри-

стианский эпос на народных языках, пользующийся стилистиче-

скими формулами старой героической песни, возникает по образцу

античных авторов — Вергилия, Пруденция, Ювенка. «Всюду, —

утверждает Хойслер, — где средневековье создает о своих героях

книжный эпос, оно идет по стопам Гомера» («Wo das Mittelalter

zum Heldenbuch gelangt, da tritt es in die Stapfen Homers»). «Бео-

вульф» является попыткой клирика использовать новую форму

поэмы, созданную Кэдмоном и его школой, приспособив ее к ста-

рым сюжетам германских героических песен. Автору «Беовульфа»

была хорошо известна «Энеида» Вергилия: об этом будто бы сви-

детельствует рассказ Беовульфа о своих подвигах при дворе ко-

роля Хюгелака, напоминающий аналогичный по содержанию рас-

сказ Энея о гибели Трои, описание озера чудовища Гренделя

и т. д. Произведение задумано как поучение доброму князю,

пользующееся с дидактической целью материалами героических

сказаний. Это своеобразный продукт придворной поэзии: уже не

песня, исполняемая дружинником во время пиршества, а книга,

иэ которой клирик читает королю и его приближенным. С этим

связана указанная выше христианизация германского героя: Бео-

вульф, убивающий чудовище Гренделя и его мать и жертвующий

жизнью, чтобы избавить свою страну от огнедышащего дракона,

становится христианским культурным героем, борцом против дья-

вольских козней адского духа (ein Kämpfer gegen Teufelsspuk).

Источниками автора были старинные эпические песни. Его глав-

ный прием — «распространение» (Anschwellung): он вставляет

1958.

длинные статически-медитативные речи, описания обстановки

(морской путь Беовульфа, пиршество во дворце), подробное изо-

бражение отдельных боев Беовульфа; вводятся авторские реми-

нисценции о прошлом или рассказ героя о своих подвигах, под-

водящий итог событиям, уже известным слушателям из рассказа

поэта; вводятся отступления, относящиеся к содержанию других

сказаний и характеризующие интересы и осведомленность ученого

автора. Однако число действующих лиц ограничивается обязатель-

ным для сюжета минимумом: развертывание поэмы новым пове-

ствовательным материалом чуждо лирико-дидактической манере

автора «Беовульфа».

В этой концепции немало преувеличений, характерных для

«аристократической теории» эпоса. Вряд ли можно убедительно

доказать влияние на автора «Беовульфа» латинских эпических

образцов. Его поэтическое искусство, как, впрочем, и искусство

создателей англосаксонских религиозных поэм, непосредственно

продолжает стилистические традиции германского аллитерирую-

щего эпоса, а его знакомство с древними эпическими сюжетами,

восходящими к периоду, предшествующему переселению англов

и саксов на Британские острова (V—VI вв.), свидетельствует

не о латинской «учености», а о глубоком знакомстве с устной

эпической традицией. Скорее можно предполагать, что автором

«Беовульфа», как и произведений религиозного эпоса, был хри-

стианизованный скоп. Биографические легенды об «обращении»

Кэдмона и Кюневульфа, указание латинского предисловия к дре-

внесаксонскому «Хелианду» достаточно ясно рисуют историче-

ски типичную фигуру такого певца. Разумеется, эта христиани-

зация отразилась и на трактате героического сюжета, окрашен-

ного новыми идейными тенденциями. Однако в принципе,

несмотря на эти преувеличения, процесс развития от песни к эпи-

ческой поэме правильно намечен Хойслером и на этом примере.

Развертывание сюжета, эпическая «широта» в «Беовульфе»,

как и в произведениях аллитерирующего религиозного эпоса,

сопровождается существенными изменениями словесного стиля.

Изменения эти служат для Хойслера подтверждением его основ-

ной мысли: противопоставления устной песни как создания дру-

жинного певца, «скопа» (scop), и книжной (письменной) поэзии,

сочиненной грамотным, образованным клириком, «книжни-

ком» (Ьбсеге). В книжном эпосе появляется синтаксический пе-

ренос из стиха в стих (enjambement), развивается синтаксиче-

ское подчинение рядом со старыми простыми формами сочине-

ния, косвенная речь — рядом с прямой, которая в двусторонних

повествовательных песнях вводилась краткой формулой: «И про-

молвил Хильдебранд, сын Херибранда. .». Как средство словес-

ного распространения широко применяется синонимическая ва-

риация, связанная с синтаксическим параллелизмом. Ср. в «Бео-

вульфе»: «Ему старший ответствовал, предводитель дружины

открыл клад своих слов...», или «положили они тогда любимого

1958.

властителя, подателя запястий, на дно корабля, знаменитого —

у мачты...». Прием этот прежде рассматривали как общее свой-

ство древнегерманской аллитерирующей поэзии. На самом деле,

как показывает Хойслер, в более древних героических песнях

он представлен лишь в зачаточном виде.

Наибольшее внимание Хойслер уделяет вопросу о переносе,

связанному с метрико-синтаксической композицией повествова-

ния. Старинная героическая песня не знала переноса: каждый

стих (строка) образует законченное синтаксическое целое (по

терминологии Хойслера, «строчечный стиль» — Zeilenstil). Стихи

свободно объединяются в группы различной, непостоянной ве-

личины, строфический принцип отсутствует («свободный стро-

чечный стиль» — freier Zeilenstil). Эддическая поэзия обнаружи-

вает новый принцип: тенденцию к группировке синтаксически

законченных стихов по строфам, обычно по четыре стиха

в строфе («связанный строчечный стиль» — gebundener Zeilen-

stil). Книжный эпос, напротив, не знает строфичности, он разру-

шает законченность отдельного стиха многочисленными перено-

сами из стиха в стих; часто синтаксический отрезок начинается

с середины одного стиха, со второго полустишия (от цезуры),

и заканчивается в середине следующего стиха, его первым полу-

стишием (до цезуры), образуя как бы «крюки» (Hakenstil).

По отношению к свободной «строчечной» композиции старой

песни стиль «Эдды», как и стиль больших эпопей, одинаково

являются нововведением.

Это указание Хойслера необходимо отметить. Представители

старой школы противопоставляли строфическую форму и стихо-

вую, причем первую, засвидетельствованную в «Эдде», считали

более древней, общегерманской, в собственном смысле песенной

(связанной с предполагаемым происхождением песни из хоро-

вого исполнения).

Синтаксические переносы и «крюки», как показывает Хой-

слер в других своих работах, характерны и для средневерхнене-

мецкого «книжного эпоса», в частности для «Песни о Нибе-

лунгах».

Все эти признаки словесного стиля обнаруживают общий ха-

рактер эпической поэмы: это не песня, созданная в процессе

устного исполнения, а письменное произведение, книга для

чтения.

Героические сказания древних германцев (Heldensage) были

созданы и передавались в устной традиции в форме повествова-

тельных эпико-драматических песен дружинного певца. Поэтому

эволюция сказания (эпического сюжета) обусловлена жизнью

песни. В теории Хойслера морфологическая эволюция песенных

1958.

форм по-новому освещает проблему развития эпических сюже-

тов. Это становится особенно ясным на примере сказания о Ни-

белунгах.

Сказания о Зигфриде и Нибелунгах дошли до нас в несколь-

ких литературных источниках разного времени и происхожде-

ния. Из них главнейшие: а) на скандинавском севере — герои-

ческие песни «Эдды», прозаические переложения «Саги о Вол-

сунгах» и так называемой «младшей Эдды», а также норвежской

«Саги о Тидреке», основанной, по признанию автора, на рас-

сказах и песнях «мужей немецких» (нижненемецкая версия);

б) в самой Германии — «Песнь о Нибелунгах», возникшая на

Дунае (около 1200 г.), и «Песнь о Роговом Зигфриде» (XVI в.),

позднейшая обработка произведений рейнских шпильманов.

Ученые старой школы обычно отдавали предпочтение сканди-

навским источникам, в которых видели прямое отражение древ-

негерманской, чуть ли не прагерманской формы героических

сказаний, сохранивших на отдаленном севере первоначальные

языческие черты, исказившиеся и затемненные на рано христи-

анизованном немецком юге. При этом все скандинавские источ-

ники признавались одинаково древними и авторитетными; в со-

ставе самой «Эдды» еще не были установлены различные по

времени литературные наслоения. Существенные противоречия

отдельных версий сглаживались и сводились к мнимому един-

ству. Так из отдельных поэтических памятников складывалась

связная «биография Зигфрида», которая, в духе господствовав-

шей «мифологической школы», преподносилась в соответствую-

щем истолковании как природный («солнечный») миф. Ср., на-

пример, изложение Симонса в авторитетной «Энциклопедии гер-

манской филологии» Германа Пауля.

«Герой вырастает в лесу,

не зная родителей, у искусного кузнеца или альба. Он освобож-

дает девушку, которая заперта в высокой башне или живет на

вершине горы, окруженная пламенем или широкой водной по-

верхностью; преодолеть эти препятствия может только суженый

ей герой, обладающий чудесным мечом или конем и побеждаю-

щий дракона, который охраняет девушку. Вместе с девушкой

герой приобретает неисчерпаемый клад и волшебные предметы,

подчиняющие ему природные силы. Затем он попадает во власть

демонических противников. С помощью чар они заманивают его

в свои сети, отнимают у него девушку для себя и, убив героя,

завладевают его кладом».

В этой мифологической биографии Зигфрида особенно важное

значение имеет вопрос об освобожденной им девушке. По пред-

ставлению ученых старой школы, освобожденная девушка —

Брюнхильда, будущая невеста короля Гунтера: Зигфрид пробу-

ждает ее ото сна, обручается с ней (Vorverlobung — первое об-

ручение), затем покидает ее ради воинских подвигов, приезжает

в Вормс, в королевство бургундов, где царствует Гунтер, и, об-

манутый напитком забвения, который подносят ему бургунды,

1958.

изменяет своей первой невесте и обручается вторично с сестрой

Гунтера Кримхильдой (в скандинавских источниках она назы-

вается Гудруной), обещая Гунтеру, своему названому брату, со-

сватать ему Брюнхильду. Это толкование сказания наиболее

популярно и в литературных обработках «Нибелунгов»: мы на-

ходим его, например, у Рихарда Вагнера, опиравшегося на на-

учную традицию своего времени, в его музыкальной тетралогии

«Кольцо Нибелунга» (1852—1874 гг.).

Однако уже в 70-х гг. XIX в. намечается существенная пере-

оценка скандинавской традиции героических сказаний; впервые

датский ученый Э. Иессен отчетливо устанавливает происхож-

дение героических сюжетов «Эдды» из Германии: сюжеты эти

повествуют о великом переселении народов, их герои — бур-

гунды, франки, гунны и другие племена, занимающие герман-

скую территорию в V в.

В 80-х и 90-х гг. Вольфганг Гольтер в ряде статей

указал,

что сказание о Зигфриде — специально франкского происхожде-

ния и возникло на Рейне. Проникновение его на скандинавский

север имело несколько последовательных этапов. На севере ска-

зания получили затем дальнейшее самостоятельное развитие.

Первое обручение Зигфрида с Брюнхильдой (Vorverlobung), со-

гласно Гольтеру, представляет новый, не известный немецким

версиям мотив сказания. В старейших скандинавских версиях

девушка, спящая на вершине горы и пробужденная Зигфридом

ото сна, — не Брюнхильда, а валькирия Сигрдрифа («дарующая

победу»). Напиток забвения, выпитый Зигфридом, есть также

поздний скандинавский мотив, не имеющий соответствия в Гер-

мании. Таким образом, работы Гольтера установили существо-

вание в эддической традиции различных наслоений, из которых

некоторые являются результатом местного развития на сканди-

навском севере и отходят от первоначального содержания ска-

зания. С другой стороны, Симоне доказал подробным литератур-

ным анализом «Саги о Волсунгах»,

что эта прозаическая ком-

пиляция не является самостоятельным источником, как думали

раньше, а пересказывает песни поэтической «Эдды», стараясь

объединить их в связную биографию героя; при этом нередко

параллельные версии сказания, сохранившиеся в «Эдде» в не-

скольких самостоятельных песнях, превращаются у компилятора

в последовательные главы единой биографической цепи. Пере-

оценке подвергалась и «Сага о Тидреке». В течение долгого вре-

мен главы этой саги, посвященные сказанию о Нибелунгах,

считались в основном переложением немецкой «Песни о Нибе-

лунгах». Эту точку зрения отстаивал еще Герман Пауль,

ее до

сих пор защищает Панцер.

Однако уже Вильманс

и Дрёге

показали, что «Сага о Тидреке» имеет значение самостоятель-

ного источника для восстановления истории сказания; нижне-

немецкие материалы, использованные норвежцем, составителем

этой саги, восходят к поэтической версии, непосредственно пред-

1958.

шествующей «Песни о Нибелунгах». Вопрос этот был еще раз

пересмотрен Хойслером и решен в том же смысле.

К этим результатам филологической работы своих предшест-

венников Хойслер присоединяет проблему морфологической

структуры старинных эпических форм. Различая в эддической

традиции последовательные напластования общегерманских и

континентально-германских сюжетов, западноскандинавские нов-

шества в период, предшествующий заселению Исландии

(с 850 г.), и последующее местное исландское новотворчество

(конец IX—XIII вв.), он вводит новый, морфологический крите-

рий для установления относительной древности исландских эпи-

ческих песен, которые сохранила нам «Эдда».

Его основной

тезис гласит: героические сказания существовали только в форме

героических песен; поэтому нельзя приписывать сказаниям та-

ких признаков, которые противоречат структурным особенно-

стям песни. Германская поэзия не знает морфологического типа

биографической поэмы; героические сказания древних германцев

существовали в форме самостоятельных песен, посвященных от-

дельным подвигам героев, из которых каждый образует особый

сюжет. Такая форма литературной традиции допускает противо-

речия не только между вариантами одной и той же песни (ва-

риации сюжета), но также между отдельными сказаниями об

одном герое. Нельзя реконструировать связную биографию там,

где не существовало биографической формы. Связной биографии

Зигфрида не знает и эддическая традиция; только в поздней

«Саге о Волсунгах» делается попытка биографической цикли-

зации и приведения к единству первоначально самостоятельных

песен. «Эдда» является сборником поэтических произведений, по

формальным признакам относящихся к различным литератур-

ным эпохам: старинный жанр германской эпико-драматической

песни, рассказывающей о событиях (Ereignislied), стоит здесь

рядом с новым жанром «героической элегии» с неподвижной си-

туацией (Situationslied). Песни эти отражают различные этапы

в литературной жизни сказания; в частности, отношения Зиг-

фрида и Брюнхильды в отдельных песнях мыслятся по-разному:

новые песни вводят мотив обручения Зигфрида и Брюнхильды,

отсутствовавший в старинных песнях, как и в более древней

в этом отношении немецкой традиции. Необходимо историю ге-

роических сказаний изучать по принципам истории литературы

(Sagengeschichte ist Literaturgeschichte); при таком историко-ли-

тературном подходе возникают вопросы об источниках и эволю-

ции сюжета, о традициях и новых индивидуальных импульсах, об

изменении художественных вкусов и смене литературных форм,

О Зигфриде существовало несколько самостоятельных сказа-

ний, каждое из них — в обычной форме песни, исчерпывающей;

отдельный сюжет (по этому вопросу см. в особенности статьи:

Хойслера в «Энциклопедии германских древностей»,

а также

работы его ученика Полака).

1958.

а) Сказание о драконе и кузнеце. Зигфрид вырастает в лесу

у кузнеца; он убивает дракона, добывает клад, кровь дракона

дает ему чудесные свойства (в немецких версиях — он иску-

пался в крови дракона, тело его покрыто роговой оболочкой;

в скандинавской версии — капля крови дракона попала ему на

язык, он научился понимать язык птиц). Сказание о жизни

в лесу у кузнеца и сказание о драконе связаны в сюжетном от-

ношении и потому образуют содержание одной песни: кузнец

посылает Зигфрида в лес убить дракона, желая сам завладеть

его сокровищем; убив дракона, Зигфрид убивает своего воспи-

тателя. В первоначальной версии сказания Зигфрид не знает

своих родителей, он сирота; впоследствии жизнь в лесу мотиви-

руют различным образом: Зигфрид становится витязем королев-

ского рода, в «Песни о Нибелунгах» — королевичем и рыцарем.

б) Сказание о кладе Нибелунгов. Зигфрид убивает двух

братьев, владеющих несметным кладом. Братья называются Ни-

белунгами, они подземные альбы или цверги (карлики). «Песнь

о Нибелунгах» дает им имена — ПІильбунг и Нибелунг.

В «Эдде» произошло сближение со сказанием о драконе и куз-

неце: один из братьев отождествляется с кузнецом (Регин—Ми-

мир), другой — с драконом (Фафнир): характерная контамина-

ция, вызванная желанием объединить два самостоятельных

сказаний о кладе Зигфрида. В дальнейшем развитии сказания Ни-

белунгами будут называться все последующие владельцы клада.

в) Сказание о спящей красавице (Erweckungssage). Зигфрид

пробуждает красавицу от волшебного сна. В северных сказаниях

эта красавица — валькирия (Сигрдрифа), но не Брюнхильда.

Отождествление с Брюнхильдой — результат более поздней био-

графической циклизации.

В основе этого сказания, как было указано Фогтом,

лежит

старинная сказка о спящей красавице (Dornröschen), междуна-

родный сказочный сюжет, перенесенный в героическую сферу.

в) Сказание о сватовстве (Werbungssage). Зигфрид, назва-

ный брат бургундского короля Гунтера и жених его сестры

Кримхильды (Гудруны), помогает Гунтеру добыть себе невесту

Брюнхильду, которая живет во дворце, окруженном пламенем.

Зигфрид в образе Гунтера проникает на коне сквозь пламя,

в течение трех ночей он делит ложе Брюнхильды, но, верный

обету побратимства, кладет между собой и Брюнхильдой меч.

Ссора королев, Брюнхильды и Кримхильды, во время купания

на реке обнаруживает обман: Кримхильда показывает пояс и

кольцо, отнятые Зигфридом у Брюнхильды в брачную ночь.

Брюнхильда требует мести. Один из братьев (или вассалов) Гун-

тера убивает Зигфрида. Мотивировка убийства вполне ясна:

обманутая Брюнхильда мстит за оскорбленную честь. Первое об-

ручение Зигфрида и Брюнхильды (Vorverlobung) было бы ос-

ложнением сюжета двойной мотивировкой (месть за измену Зиг-

фрида своей первой невесте + месть за обман при сватовстве).

1958.