Жирмунский В.М. Сравнительное литературоведение. Восток и Запад

Подождите немного. Документ загружается.

Как всякое явление литературного развития, так называемые

«влияния» представляют категорию историческую и должны рас-

сматриваться в конкретных условиях исторического развития и

культурного взаимодействия народов. На разных ступенях этого

исторического развития различные фольклорные жанры оказы-

ваются в разной степени «проницаемыми» для международных

влияний.

Международный характер имеют в наибольшей степени сю-

жеты многих сказок — волшебных, животных, анекдотических, —

как о том свидетельствуют многочисленные каталоги сказочных

сюжетов, составленные по международной «системе Аарне»

(Аарне—Томпсон, Аарне—Андреев, ряд других национальных ка-

талогов). Поэтому необходимо согласиться с А. М. Горьким, что

вопрос о распространении сказок правильно решают те специали-

сты, которые, «как наш знаменитый Александр Веселовский — объ-

ясняли тематическое сродство и широчайшее распространение ска-

зок заимствованием их одним народом у другого» (Предисловие

к «Книге тысячи одной ночи», т. 1. М.—JL, 1929). С этим обстоя-

тельством должен считаться каждый исследователь национальной

специфики сказочного фольклора, которая может быть установ-

лена только за вычетом наличествующих в нем интернациональ-

ных элементов.

Однако хотя не подлежит сомнению, что сложный, состоящий

из большого числа специфических по своему характеру элемен-

тов сюжет сказки, распространенный, нередко без существенных

изменений, от Исландии и Испании через всю Европу до Ближ-

него Востока и Средней Азии (например, сказки о царевиче и

Жар-птице, о коте в сапогах и т. п.), не может не иметь общего

происхождения, тем не менее вопрос о времени и месте его сло-

жения, путях и границах распространения и т. д. остается до сих

пор настолько неясным, что хронологические даты образования

сказочной общности колеблются у разных авторов от эпохи нео-

лита до крестовых походов и монгольского завоевания и еще бо-

лее позднего времени. Точно так же, несмотря на большое число

монографий (преимущественно финской школы), посвященных

отдельным сказочным сюжетам, а также национальных сказочных

каталогов, составленных по системе Аарне, до сих пор остается

невыясненным, какая часть сказочного репертуара того или иного

народа является международной, какая местной, где мы имеем

дело с вариантами тождественного сюжета, а где лишь с отда-

ленным сюжетным или тематическим сходством, каковы общие

географические границы распространения тождественных или от-

даленно сходных сюжетов, и прежде всего — в чем заключается

своеобразие переработки сюжета в различных национальных вер-

сиях и то специфическое национальное содержание быта, социаль-

ных отношений и народной идеологии, которое наполняет и видо-

изменяет традиционную сюжетную схему. Работы финской школы

выдвинули правильный принцип документации — максимальную

189

полноту записей и точного их географического и хронологиче-

ского приурочения, однако они ограничиваются (как и самый

каталог Аарне) чисто внешним, формальным описанием и механи-

ческим сопоставлением сюжетных схем. Их выводы о путях рас-

пространения отдельных сюжетов имеют частный характер, при-

чем они крайне недостоверны, поскольку опираются на неполную

и случайную эмпирическую индукцию.

В отличие от сказки героический эпос отличается малой про-

ницаемостью для международных влияний. Представляя истори-

ческое прошлое парода в масштабах героической идеализации, он

вдохновляется памятью народа о своем прошлом, а не сюжетно

занимательными чужеземными образцами. Поэтому эпос не миг-

рирует, как сказка, и редко заимствует сюжеты и образы у других

народов.

Существует большое число исследователей, пытавшихся уста-

новить зависимость между эпосами кельтскими и древнегерман-

скими (Циммер, в новейшее время Ян де Фриз), возводящих

к скандинавским источникам сюжеты карело-финской «Кале-

валы» (Карл Крон и его школа), эпос старофранцузский (Пио

Райна) или испанский (Менендес Пидаль) —к более ранним ут-

раченным эпическим песням франков и вестготов, южнославян-

ский — к французско-итальянским рыцарским романам (Вайан,

Банашевич), а русские былины — к эпическим сказаниям Востока,

тюркско-монгольским (Потанин, Стасов) или иранским (Всеволод

Миллер). Обычно эти сближения крайне произвольны и нечетки;

в других случаях они неправильно оценивают несомненное исто-

рико-типологическое сходство как генетическое взаимодействие,

«влияние» или «заимствование».

Соответственно этому требует исторического уточнения и су-

щественного ограничения известное положение А. Н. Веселов-

ского: «Народный эпос всякого исторического народа по необходи-

мости международный». Для того чтобы эпос мог сделаться «меж-

дународным», необходимы в каждом конкретном случае особые

социально-исторические условия. У древних германцев общение

в области эпоса относится к эпохе «великого переселения наро-

дов» и имело поэтому не международный, а межплеменной харак-

тер; то же относится к распространению эпического сказания об

Алпамыше среди кочевых в прошлом тюркоязычных племен и на-

родов Средней Азци и Ближнего Востока. Проникновение старо-

французского эпоса в северную Италию, возможное благодаря

языковой и культурной близости, относится к периоду потери им

первоначального национально-исторического содержания и пре-

вращения из героического эпоса с национально-историческим со-

держанием («Песнь о Роланде») в занимательный историко-фан-

тастический рыцарский роман. В создании южнославянских

«юнацких песен» участвовали близкие по происхождению и языку

балканские славяне, объединенные общей борьбой против турец-

кого порабощения.

Широкая популярность у народов Ближнего и Среднего Вос-

тока исторического по своему происхождению (конец XVI в.) об-

раза героического повстанца Кёроглы, сперва как «народного

мстителя», потом как утопического «справедливого монарха», свя-

зана со сходными антифеодальными настроениями широких на-

родных масс в одинаковых условиях феодального порабощения.

Во всех подобных случаях национальная версия имеет творческий

и самобытный характер, и задача сравнительно-исторического ис-

следования должна заключаться в первую очередь в выяснении

особенностей этого национального новотворчества в его социаль-

ной обусловленности на основе международной традиции.

Таким образом, сравнительно-историческое изучение выводит

фольклористику из замкнутого и узкого круга местных проблем

в область более широких общих закономерностей и аналогий ис-

торического и литературного развития и культурных взаимодей-

ствий между народами, обогащая и углубляя в конечном счете и

самое изучение национально-исторической специфики народного

творчества.

1958.

ЭПИЧЕСКОЕ ТВОРЧЕСТВО СЛАВЯНСКИХ НАРОДОВ

И ПРОБЛЕМЫ СРАВНИТЕЛЬНОГО ИЗУЧЕНИЯ ЭПОСА

Настоящий доклад является попыткой ответить на один из во-

просов, поставленных перед членами конгресса Советским коми-

тетом славистов («Проект тематики IV Международного съезда

славистов». Вопросы по литературоведению, № 35): «Что может

дать сравнительно-историческое изучение фольклора славянских

народов для построения истории народного творчества славян?».

Докладчик не вправе считать себя специалистом по славянскому,

в частности и русскому фольклору. Однако, занимаясь в течение

ряда лет сравнительным изучением эпоса на материале западно-

европейском и восточном в целях обнаружения общих закономер-

ностей его исторического развития, он не мог в своих работах

пройти мимо замечательных произведений эпического творчества

славянских народов, тем более важных для сравнительного иссле-

дования, что как эпос живой, еще поющийся и даже развиваю-

щийся в устной народной традиции, он может служить ключом

к пониманию эпоса античного и западноевропейского, дошедшего

до нас только в классических письменных памятниках, в большей

или меньшей степени литературно обработанных.

На это обстоятельство неоднократно указывал еще академик

А. Н. Веселовский. Он обвинял немецких филологов, критиков

Гомера и «Нибелунгов», в «игнорировании живой эпической тра-

диции». «Западные ученые, которые очень мало знакомы с жи-

вущей эпической традицией, — писал Веселовский, — невольно

переносят на вопросы народной поэзии в древнем периоде вопросы

критики чисто книжной. Этим грешит вся критика „Нибелунгов"

и отчасти критика гомеровского эпоса». «Надо непременно отправ-

ляться от эпоса еще поющегося и изучить досконально его строй

и ступени его развития. На почве немецкой этот метод невозможен

за отсутствием еще живущей эпики».

Поэтому Веселовский предлагает исследователю обратиться

к эпосу русскому, сербскому, новогреческому. В настоящее время

горивонт наших исследований значительно расширился: мы доба-

192

вили бы также богатейшее эпическое творчество народов совет-

ского Востока — героический эпос кавказских, тюркских, монголь-

ских народов.

За два последних десятилетия сравнительное изучение эпоса

за рубежом уже вступило на этот путь. Сошлюсь хотя бы на фун-

даментальное трехтомное исследование Чадвиков «Становление

литературы»,

в котором русские былины, сербские юнацкие

песни, как и эпос тюркоязычных народов в записях академика

В. В. Радлова, занимают весьма видное место, или на значительно

более свежую по материалу книгу Боура, посвященную «Героиче-

ской поэзии».

Исследования в области сравнительного изучения

эпоса германиста проф. Теодора Фрингса (Лейпциг), написанные

частично в сотрудничестве со славистом Максом Брауном, ши-

роко используют материалы русского, южнославянского и восточ-

ного эпоса в сопоставлении с германским.

Особого внимания заслуживают в этой связи работы рано умер-

шего американского ученого Мильмэна Пэрри.

Будучи специали-

стом по Гомеру, он занялся записыванием и изучением сербохор-

ватских юнацких песен, желая «установить характерные черты

устного стиля» (the characteristics of oral style), наличие кото-

рого он усмотрел в эпитетах и повторениях «Илиады». В устной

поэзии южных славян он думал найти «свидетельства, из которых

могут быть сделаны выводы, применимые ко всякой устной поэ-

зии». «Современная поэтическая практика сама подсказывает нам

гипотезу, и эта гипотеза может быть проверена наблюдением над

современной поэтической практикой».

Пэрри ссылается как на своих учителей в области изучения

бытования устной поэзии на Мурко и Геземана (южнославянские

песни)

и на Радлова (устное творчество киргизов).

Мы бы доба-

вили методологические и методические установки русской и совет-

ской школы фольклористов от Гильфердинга (1871) до братьев

Соколовых и М. К. Азадовского и их многочисленных учеников.

Изучение устного народного творчества в его живом бытовании

позволило им в многочисленных вариантах текучего текста бы-

лины (и сказки) нащупать сложное взаимодействие индивиду-

альной творческой инициативы певца и коллективной народной

традиции. «Именно славянская наука, — пишет по этому поводу

германист Фрингс, — настойчиво разрабатывала на живом мате-

риале законы жизни эпической формы, и в настоящее время ис-

следователи Запада уже не вправе не считаться с этим».

«Русские героические песни показывают нам те изменения,

которые шпильман или вообще исполнитель мог вносить и дей-

ствительно вносил в каждое устное исполнение (Vortrag)».

Вопросы, поставленные А. Н. Веселовским и в наше время

Мильмэном Пэрри, относятся в широком смысле к области срав-

нительного изучения фольклора как устного народного творчества

(oral poetry) и, в частности, к сравнительному изучению эпоса.

Обычно, однако, под «сравнительным методом» в фольклористике,

13 В. M. Жирмунский

193

как й в литературоведении вообще, понимают изучение более уз-

кого круга явлений: литературных взаимодействий, так называе-

мых «влияний» и «заимствований». Именно работы в этой об-

ласти, в прошлом чрезвычайно многочисленные, скомпрометиро-

вали старую «компаративистику» в глазах современных исследо-

вателей. Беспринципное эмпирическое сопоставление фактов

литературы или фольклора на основе чисто внешнего сход-

ства, реального или — чаще — мнимого, объяснение всякого сход-

ства механически понимаемым влиянием, без необходимого учета

социально-исторических причин этого влияния, его местных исто-

рических предпосылок и социальной трансформации заимствован-

ных «образцов», вызвали обоснованное недоверие к так называе-

мому «сравнительному методу» в целом.

Мы считаем, что сравнение, т. е. установление сходств и раз-

личий между историческими явлениями и историческое их объяс-

нение, представляет не научный метод в собственном смысле (раз-

личия методов — это различия теоретических принципов научного

исследования, обусловленные мировоззрение^ данной научной

школы), а всего лишь методику, однако методику, необходимую для

всякого исследования в области исторических наук. Сравнение не

снимает специфики изучаемого явления (индивидуальной, нацио-

нальной, в широком смысле социально-исторической), но позво-

ляет установить ее с большей точностью на основе сходства или раз-

личий между явлениями. Мы считаем также, что сравнение истори-

ческих явлений между собой может преследовать разные, хотя и

взаимосвязанные задачи, смешение которых приводит к путанице,

отражающейся и на методике сравнительно-исторического анализа.

Мы различаем в дальнейшем следующие возможные аспекты

сравнительно-исторического исследования.

1. Простое сопоставление литературных явлений, представляю-

щее основу всякого более углубленного сравнительно-историче-

ского рассмотрения. В языкознании мы говорим в настоящее

время о сопоставлении в случаях синхронного анализа при отсут-

ствии историко-генетических связей между сравниваемыми явле-

ниями (либо без учета этих связей): ср., например, сопоставление

системы французского и английского глагола или способов пере-

дачи русских предлогов грамматическими средствами узбекского

языка.

2. Сравнение историко-типологическое, объясняющее сходство

генетически между собою не связанных явлений сходными усло-

виями общественного развития.

3. Сравнение историко-генетическое, рассматривающее сход-

ные явления как результат их генетического родства и последую-

щих исторически обусловленных расхождений.

4. Сравнение, устанавливающее генетические связи между яв-

лениями на основе культурных взаимодействий, «влияний» или

«заимствований», обусловленных исторической близостью данных

народов и предпосылками их общественного развития.

194

Метод сравнительно-генетический господствует, как известно,

в историческом языкознании (сравнительно-историческая грам-

матика и лексикология группы генетически родственных языков),

тогда как в сравнительном литературоведении, в так называемой

«всеобщей литературе», его роль должна принадлежать сравнению

историко-типологическому (последовательная смена сходных ли-

тературных направлений и стилей, обусловленная единством и за-

кономерностью развития человеческого общества). Различие это

объясняется тем, что литература как идеологическая надстройка,

в отличие от языка, более непосредственно отражает последова-

тельные ступени развития общества.

Культурные взаимодействия, «заимствования» и в том и в дру-

гом случае являются дополнительным фактором генетического по-

рядка, важное значение которого невозможно оспаривать, по-

скольку в реальных исторических условиях не существовало и не

существует абсолютно изолированного общественного и культур-

ного развития.

Наглядным примером сопоставительного изучения эпоса может

служить известная книга академика А. С. Орлова о казахском

эпосе.

Свой пересказ содержания казахских «былин» А. С. Ор-

лов сопроводил стилистическим комментарием, в котором художе-

ственные средства казахского эпоса сопоставляются с аналогич-

ными русских былин. В этих общих чертах А. С. Орлов усматри-

вает интернациональные шаблоны: «Существующие варианты

этого шаблона, объединяющие отдельные группы национально-

стей, не объяснимы только заимствованием, и основа данного шаб-

лона и его варианты получили общность, сходство и совпадение

своих признаков от общего уровня культурного развития, от од-

нородного общественного состояния разных народов».

Таким же методом исследователь южнославянского эпоса Дра-

гутин Суботич сопоставляет «югославские народные баллады»

(термин «баллады» принадлежит здесь Суботичу) с эпическими

песнями и балладами западноевропейских народов.

Книга Су-

ботича, в то время лектора сербохорватского языка в Лондонском

университете, написана на английском языке и для англичан.

Понятно, что в своих сопоставлениях автор уделяет наибольшее

внимание сходству сербохорватских эпических «баллад» с англо-

шотландскими. Мы не будем останавливаться на этих сопостав-

лениях, часто внешних или улавливающих то, что А. С. Орлов

называет «интернациональными шаблонами» эпоса и фольклора.

Скажем со своей стороны, что несколько большее сходство, обус-

ловленное аналогичной общественно-исторической ситуацией,

можно обнаружить между темами баллад о «шотландских погра-

ничниках» (border ballads) и сербохорватских эпических песен

так называемого «среднего периода» (о гайдуках и ускоках).

195 13*

Более широкую перспективу открывает другое сопоставление

Суботича: сербохорватских «баллад» — с испанскими «романсами»

и Марко Кралевича — с испанским национальным героем Сидом

Кампеадором,

«Главную тему» (prominent subject) того и дру-

гого эпоса автор усматривает в «борьбе между христианами и му-

сульманами».

Сопоставление это может быть расширено: туркам

и «арапам» южнославянского эпоса («арапы», каково бы ни было

их историческое происхождение, по своей функции являются эпи-

ческим вариантом тех же турок) соответствуют в качестве глав-

ного национального врага, как оно и было в исторической дейст-

вительности, во французском и испанском эпосе — мавры-сара-

цины, а в русских былинах — «поганые» татары, вытеснившие из

фольклора образы более ранних степных кочевников киевского

периода. При этом вероисповедные противоположности, как

обычно в средние века, служат лишь внешним оформлением столк-

новений между народностями или нациями.

Существеннее, однако, глубокое различие исторической ситуа-

ции. Турецкое владычество над южными славянами после исто-

рических катастроф XIV—XV вв., отразившихся в песнях о Ко-

совском бое, продолжалось в форме исключительно тяжелой

вплоть до начала национально-революционного движения XIX в.

Напротив, испанские романсы, как и поэмы о Сиде, создавались

в обстановке победоносной «реконкисты». Во Франции опасность

арабского завоевания была ликвидирована еще победой Карла

Мартела в битве при Пуатье (732 г.), и если «Песня о Роланде»

или поэма «Алисканс» еще проникнуты реальными историческими

воспоминаниями, освеженными походом Карла Великого в Испа-

нию, участием французских рыцарей в испанской реконкисте и

настроениями начала крестовых походов, то в позднейших фран-

цузских и франко-итальянских поэмах каролингского цикла сара-

цинские витязи, великаны, воинственные и влюбленные сарацин-

ские девы теряют всякое историческое и национальное значение

и превращаются в поэтические реквизиты рыцарского романа.

Наконец, татары в русских былинах отражают три последователь-

ных исторических наслоения: ужасы первых татарских погромов

(киевский период), гнет многолетнего татарского ига и полный

разгром национального врага (московский период).

Сопоставление Марко Кралевича с Сидом представляет, од-

нако, интерес и в другом отношении. Исследователи южнославян-

ского эпоса не раз ставили вопрос, каким образом Марко Вука-

шинович, турецкий вассал («турска предворица»), не прославлен-

ный никакими историческими подвигами, мог стать в эпосе

национальным героем сербо-хорватов, македонцев и болгар, слава

которого, по словам одного исследователя, распространилась «от

Истрии до Константинополя, от Янины до Варны».

Отметим, что служба маврам также не помешала историче-

скому Родриго Диасу де Вивар (около 1043—1099), известному

в испанском эпосе под арабским прозвищем Сид (сеид — «госпо-

196

дин»), стать национальным героем испанского эпоса. Изгнанный

в 1081 г. королем кастильским Альфонсом VI, своим сюзереном,

Руй Диас перешел на службу к эмиру Сарагосы аль-Моктадиру

и его сыну Мутамину, воевал попеременно с христианами и му-

сульманами, взял в плен графа Барселонского Беренгера и, захва-

тив Валенсию, правил в ней как независимый сеньор до самой

своей смерти. «За пределами родины, — пишет испанский исто-

рик, — окруженный своим немногочисленным войском, он ищет

богатства и почестей, предлагая свой меч различным мусульман-

ским владыкам. Подобно многим кастильским и леонским рыца-

рям, он переходит к мусульманскому эмиру Сарагосы аль-Мокта-

диру и на службе эмира ведет войну с различными мавританскими

вождями. После неудачной попытки к примирению с Альфон-

сом VI Сид возвращается в Сарагосу, к сыну аль-Моктадира, и

под его знаменами ведет войну с мавританским эмиром Валенсии,

которому помогали христианский монарх Арагона Санчо Рамирес

и граф Барселонской Беренгер-Рамон И. Родриго одерживает

победу над союзниками (1082), и слава о нем распространяется

по всей мусульманской Испании. .».

Историческая обстановка этого времени во многом напоми-

нает обстановку на Балканах во второй половине XIV в., до окон-

чательного превращения Сербии и Македонии в провинции турец-

кого государства, — с той, однако, существенной разницей, что

мавры во времена Сида и после не были уже хозяевами Испании

и власть их быстро клонилась к закату. Испанский эпос сохранил

славу воинских подвигов Руй Диаса и мог сделать его народным

героем реконкисты, главной опорой слабого и коварного короля

Кастилии Альфонса, забыв о его службе эмирам Сарагосы и во-

обще о его двусмысленной политике по отношению к маврам,

непонятной в новых условиях политической жизни Испании после

завершения реконкисты. Иное дело на Балканах, где многовеко-

вое турецкое владычество, окончательно установившееся с на-

чала XV в. под верховной властью турецкого «царя» в Стамбуле

(который был на самом деле захвачен турками лишь в 1453 г.,

т. е. через 60 лет после смерти Марка!), стало неустранимой исто-

рической реальностью и тем самым обязательным фоном для эпи-

ческих подвигов народного героя, обычно направленных против

тех же национальных врагов. Такова историческая ситуация, ха-

рактерная и для гайдуцких песен, родственных по своим темам

и одновременных по своему происхождению более поздним пес-

ням эпического цикла Марка Кралевича.

«В те времена, когда жил Марко, — пишет Воислав Джурич, —

турецкая сила была на вершине своего могущества, и не было

другой силы, которая могла бы ее ниспровергнуть. Поэтому дей-

ствительность, с которой певец должен был увязать песенный об-

раз Марка Кралевича, характеризовалась неизменностью турец-

кого владычества. Турки находились в стране, сила их была

безмерна, в течение долгого времени нельзя было и думать об

197

изменении этого положения. Поэтому народный певец должен был

изобразить Марка Кралевича, в основном исторически верно, как

турецкого вассала. Однако в народном певце горела, хотя и подав-

ленная турецким насилием, пламенная мечта об освобождении.

Из этой мечты родился образ упрямого и воинственного Марка

Кралевича. Хотя турки и не могли быть изгнаны из страны, хотя

их власть при всех обстоятельствах оставалась неизменным фак-

том, все же головы их могла рубить сабля, ребра их перебить

богатырская палица. Эту саблю и палицу народ вложил в руку

Марко Кралевича. Марко Кралевич порожден непримиримостью

народа к турецкому порабощению».

Мы проанализировали высказывания Суботича, чтобы показать,

что сопоставление, как результат синхронного анализа, всегда ну-

ждается в историческом истолковании. То же относится и к слу-

чаям сопоставления изолированных эпических мотивов и ситуаций.

Приведем несколько примеров таких сопоставлений южносла-

вянских эпических песен с гомеровским эпосом.

1. Когда все сербское войско уходит на Косово, царица Ми-

лица просит Лазаря оставить с ней хотя бы одного из ее братьев.

Утром она спешит к городским воротам и, увидев Бошка Юго-

вича, просит его остаться с ней. «Воротись, сестра, в свой терем

белый, — ответил ей брат, — хотя бы царь отдал мне свой город

Крушевац, я бы не воротился. Что тогда скажет дружина?». И он

промчался с конем в ворота.

Эта сцена напоминает М. Халанскому прощанье Гектора с Ан-

дромахой. На просьбы Андромахи остаться в городе Гектор отве-

чает:

.. страшный

Стыд мне пред каждым Троянцем и длинноодежной Троянкой,

Если как робкий останусь я здесь, удаляясь от боя.

Сердце то мне запретит; научился я быть бесстрашным,

Храбро меж всеми Троянцами первым биться на битвах.. .

2. В песне о «Кралевиче Марке и молодом турке» из сборника

Филиповича (№ XII) Марко убивает нахвалыцика турчина и тело

убитого увозит в Прилип. Мать турка старается достать тело сына,

посылает слуг, но Марко остается неумолимым. Тогда она

посылает вдову убитого и куму Марка к жене Марка — молить

ее упросить Марка, чтобы он выдал тело. Турчанка целует лицо

и руки «любе» (жене) Марка, роняя слезы, просит Ангелию:

«фдай мне, сестра по богу, тело моего милого: дам тебе шелко-

вые одежды, украшенные золотом и бисером, а к этому бурму

„стамбульскога везу" (вышивки) и перстень из драгоценных кам-

ней». Ангелия упросила Марка выдать тело, и он, омыв его и

умастив мазью, выдает молодой турчанке ее «л>убовника» — «да

га носи старо] CBojoj MajKH» (чтобы она отнесла его старой своей

матери) .

Эта сцена справедливо напоминает Халанскому «известный по-

трясающий эпизод из „Илиады" о Приаме в ставке Ахилла».

198