Виноградов В.В. О теории художественной речи

Подождите немного. Документ загружается.

говорят одним голосом, одним языком. Все это один и тот

же человек, подающий одним и тем же языком различные

реплики, переодевающийся в разные костюмы и не похожий,

в конце концов, ни на себя, ни на других. Многочисленные

его герои расставляются им на ровной плоскости, вроде

оловянных солдатиков, которых дети расставили друг про-

тив друга для сражения. А сражения-то и нет! Стоят себе

они оловянными, мертвыми, безголосыми... Это показатель

отсутствия беллетристического мастерства, дарования. Вот

почему я не могу припомнить у него ни одной характерной

сцены, ни одного характерного типа. Тот же недостаток и у

Шеллера, но у него он искупается умом и содержательно-

стью сюжета. Типов у него в сущности тоже нет. Нельзя

припомнить отдельной, ярко очерченной сцены людей с са-

мостоятельными голосами. Все затушевано однообразием и

однотонностью языка всех действующих лиц, ровностью их

расстановки. Но если герои Шеллера и не художественны,

то зато они у него бесспорно полезны по своему духовному

облику, по направлению. Недостаток художественности вос-

полняется и искупается благородством направления. Разу-

меется, гармонически-целостное сочетание и того и друго-

го—

это высшая ступень творчества, но достижение ее вы-

падает на долю только настоящих мастеров, взысканных

большими дарованиями».

«Я даже представить себе не могу, как не могу предста-

вить себя человеком выского роста,— чтобы сесть писать

роман или повесть и не знать, что из этого выйдет и для че-

го я их пишу. Я, конечно, не знаю еще удадутся ли они мне,

но я знаю, для чего эта повесть, или роман, нужна, и что я

хочу ею сказать»

Большой интерес для исторической и теоретической поэ-

тики представляют наблюдения Б. М. Эйхенбаума над соот-

ношением и связью дневника Л. Толстого со структурой его

ранних рассказов и повестей (в книге «Молодой Толстой»).

Б.

М. Энгельгардт поставил своей задачей определить прие-

мы и способы борьбы И. А. Гончарова с речевыми образами

и риторической патетикой романтического стиля (Марлин-

ского, Бенедиктова и др.) во «Фрегате Палладе».

Полны глубокого интереса наблюдения Ю. Н. Тынянова

над формами речи, связанными с образом повествователя

Андрей Лесков. Жизнь Николая Лескова. Гослитиздат, М.,

1954,

стр. 627—628. Запись — «Русские писатели о литературе>, стр. 309—

310;

Записи беседных высказываний — «Русские писатели о литературе»,

стр.

310, стр. 303—304.-

lib.pushkinskijdom.ru

в пушкинском «Путешествии в Арзрум». Л. П. Гроссману

принадлежит множество ценных замечании и обобщений,

касающихся речевой структуры романов Достоевского,

А. В. Чичерину — над изменениями форм речи в повество-

вательном стиле Л. Толстого и А. П. Чехова.

Хотя трудно указать в качестве образца исчерпывающие

и всесторонние монографические исследования речевой

структуры художественной прозы русских классиков XIX в.,

таких как Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Тургенев, Л. Тол-

стой, Достоевский, Н. Лесков, А. Чехов и др. и известных

советских писателей, напр., А. Н. Толстого, К. А. Федина,

Л.

М. Леонова, М. А. Шолохова и т. д., но в общем, принци-

пы построения русской художественной прозы в ее истори-

ческом движении и во многообразии ее стилистических ва-

риаций у нас разработаны довольно разнообразно, хотя и

недостаточно конкретно. Было бы очень полезно сопоста-

вить характер и направление наших работ по стилистике и

поэтике разных жанров художественной прозы хотя бы с со-

ответствующими чешскими и польскими исследованиями.

Кроме книги проф. Л. Долежела «О стиле чешской модер-

ной прозы» \ в которой детально разобраны разные формы

речи (объективно-повествовательной, прямой, несобственно

прямой), а также приемы сочетания и взаимодействия пове-

ствования с диалогическими, драматическими вкраплениями

и перебоями, и намечены отличия композиционной структу-

ры современных произведений от эпического повествования

предшествующего времени, можно указать на большое ко-

личество статей, особенно чехословацких, которые посвяще-

ны проблемам использования стилистических форм устной,

разговорной и письменной речи в художественной прозе.

Прежде всего здесь разрабатывается новая терминология,

которая связана с изучением строя и системы «высказыва-

ний» общей письменной и устной речи, с специфическими

видами и типами строения сложных синтаксических конст-

рукций живой народной речи и т. п.

С другой стороны, исследуются те изменения, которым

подвергаются формы и конструкции общей .разговорной и

письменной речи, включаясь в систему словесно-художест-

венного творчества. Тут возникает множество вопросов, от-

носящихся к теории соотношения структуры речи в литера-

турных произведениях с бытовой жизненной ситуацией и к

L. D о

е z е I О style moderni ceske prozy, Zana, 1960.

lib.pushkinskijdom.ru

типологии художественных форм и принципов воспроизведе-

ния п преобразования этих обиходных речевых форм в ли-

тературном произведении. Эти вопросы объединяются чехо-

словацкими филологами в категории художественной «эво-

кации» как проблемы языка и литературы

. В литературном

произведении невысказанное может при определенных об-

стоятельствах иметь большую значимость, чем то, что в дей-

ствительности содержится в тексте. Кроме того, сложные

эстетико-коммуникативные функции в литературно-художе-

ственном произведении сопряжены с отношениями отдель-

ных его элементов к структурам вне произведения — прежде

всего к языку, его стилям и нормам в нехудожественной об-

ласти, к литературно-эстетическим нормам или приемам

определенной эпохи и литературного жанра, а также к эсте-

тическим и этическим общественным нормам.

Таким образом, исследование композиционных видов ре-

чевых образований и правил, их изменений и сцеплений в

художественной прозе производится у представителей чеш-

скословацкой стилистики и поэтики параллельно и сопоста-

вительно с описанием и изучением явлений, особенно струк-

турно-синтаксических, вне художественной письменной и

разговорной речи в ее многочисленных модификациях. Ино-

гда ими же предлагаются сравнения и теоретические раз-

граничения с однотипными процессами и явлениями в рус-

ском языке

В связи с исследованием принципов преобразования «вы-

сказываний» и конструктивных систем повседневно-бытовой

устной и обиходно-письменной речи в структуре и компози-

ции литературно-художественных произведений выдвигает-

ся задача определения приемов, при помощи которых автор

знакомит читателя с движением сюжета, с развертыванием

событий повести, романа. Например, Квета Кожевникова в

статье «К вопросу художественного воспроизведения выска-

зываний повседневной устной речи в литературном произве-

дении»

предлагает различать три основных приема автор-

ской повествовательной информации о развитии событий ху-

дожественного повествования: реферативный, р

е.

п р о-

Ср. V. Skali cka. Evokace jako problem jazyka a literatury. Slo-

vo a slovesnost. 24, 1963, стр. 20.

Ср. R. Mrazek. К stylisticke charakteristice hovorove mluvy

(s vzhledem к ćestine a ruśtine). Dialog, 1964, 3, 25.

«Ceskoslovenska rusistica», X. 1965, 2, стр. 76 и след.

lib.pushkinskijdom.ru

дуктивный и комментирующий. Автор или сооб-

щает о событии (например: Уже вечерело... С ним случи-

лось несчастье... и т. п.), или воспроизводит уже реа-

лизованные (конечно, условно) высказывания косвенно (он

сказал, что..., в книге было написано, что...) или прямо (он

сказал:—...в книге было написано...) или же их комменти-

рует (сказал не своим голосом..., соврал и т. п.).

Уже этих иллюстраций достаточно для того, чтобы опре-

делить специфический характер актуальной чешскословац-

кой методики изучения проблем стилистики и поэтики худо-

жественной прозы по сравнению с советской. Принцип срав-

нительного или динамически сопоставительного исследова-

ния внутренних качеств и свойств художественно-прозаиче-

ской трансформации особенностей общественно-обиходной

речи позволяет глубже проникнуть в специфику поэтической

речи и — вместе с тем — в характерные черты и своеобразия

разных сторон общелитературного или народного языка.

Труднее и сложнее двигалось изучение процесса форми-

рования художественно-стилистической структуры образов

персонажей лирики, драмы, романа и повести. В сущности,

у нас и до сих пор нет исследований, которые детально вос-

производили бы развитие способов и приемов словесно-худо-

жественного построения образа героя, образа персонажа

или личности в художественной литературе. Напр., только в

самое последнее время стала более или менее определяться

прерывистая структура формирования героев пушкинских

поэм, романа в стихах, прозаических повестей и историче-

ских романов.

Н. К. Пиксанов около сорока лет тому назад обратил

внимание на одну чрезвычайно важную черту пушкинского

стиля в «Евгении Онегине» — в связи с анализом XXIV

строфы седьмой главы этого произведения К Он сам не опре-

делил и не обозначил эту черту. Он лишь описал ее — и при-

том довольно противоречиво. Эта черта — отсутствие внут-

реннего образно-семантического единства, психологической

согласованности и динамической последовательности в изо-

бражении основных персонажей и героев «романа в сти-

Н. К. Пиксанов. Из анализа «Онегина». К определению об-

раза Евгения. Сб. статей «Памяти П. Н. Сакулина». М., 1931, Коопер.

издательство писателей «Никитинские субботники».

lib.pushkinskijdom.ru

хах» — прежде всего Онегина и Татьяны. К образам персо-

нажей «Евгения Онегина» неприменимы те принципы реа-

листического стиля, которые были связаны с изображением

характеров в русской реалистической поэтике, начиная с

40—50 гг. XIX в.

Вот те строки седьмой главы «Евгения Онегина», кото-

рые привлекли внимание Н. К. Пиксанова:

И начинает понемногу

Моя Татьяна понимать

Теперь яснее — слава богу —

Того,

по ком она вздыхать

Осуждена судьбою властной:

Чудак печальный и опасный,

Созданье ада иль небес,

Сей ангел, сей надменный бес,

Что ж он? Уже ли подражанье,

Ничтожный призрак, иль еще

Москвич в Гарольдовом плаще,

Чужих причуд истолкованье,

Слов модных полный лексикон?..

Уж не пародия ли он?

Ужель загадку разрешила?

Ужели слово найдено?

Вот что по поводу этих стихов замечает Н. К. Пиксанов:

«Спорно здесь, во-первых, уверение Пушкина, будто Татья-

на, прочитывая несколько книг с пометками Онегина, стала

понемногу, но все яснее понимать того, по ком она вздыха-

ла. В библиотеке Евгения она нашла и перечла —

Певца Гяура и Жуана

Да с ним еще два-три романа...

Но правда ли, что сквозь них Татьяна угадала и не только

угадала, но и переоценила душу Онегина? Ведь это была

хоть чуткая, но малообразованная девушка, во-первых. За-

тем, едва ли ей до того времени были знакомы те романы-

новинки, которые оказались у Онегина. Едва ли было ей лег-

ко освоить их идейное и моральное содержание и подняться

над ним со своей критикой и осуждением. Скорее могло

быть обратное: увлечение «опасной книгой»...

Еще труднее было романтического героя — «современно-

го человека с безнравственной душой» — сблизить с живым

человеком и на второго перенести оценку первого.

Ведь что знала Татьяна об Онегине? Она ни разу не по-

говорила с ним. Его красота, его светская обаятельность, пе-

чать оригинальности, общее веяние духовной силы — вот и

все,

что могла воспринять влюбленная девушка, естествен-

lib.pushkinskijdom.ru

но притом склонная к идеализации возлюбленного. И если

литературных героев Татьяна, в противоположность своим

современницам-отроковицам, признала людьми с безнравст-

венной душой, себялюбивой и сухой, то ожидалось бы, что

она отвергнет сближение их с ее героем, Онегиным. Пушкин

понуждает нас поверить обратному» (224—225).

Далее Н. К. Пиксанов стремится понять, от чьего лица —

автора или Татьяны — ставятся вопросы, относящиеся к ха-

рактеру Онегина.

«По некоторой юношески наивной фразеологии одного

из них («Созданье ада иль небес, Сей ангел, сей надменный

бес») можно было считать, что вопрос задан от имени юной

Татьяны (см. в ее письме к Онегину: «Кто ты: мой ангел ли

хранитель Или надменный искуситель?»). Но остальные во-

просы формулированы так зрело, так сурово, так тяжко!

Только ум и дух, вполне созревший, сам некогда бывший во

власти байроновских очарований и с усилиями от них осво-

бодившийся, каков и был ум Пушкина, мог создать эти опре-

деления. Знаменитая формула «москвич в Гарольдовом пла-

ще» не могла и сложиться в голове Татьяны: ведь она и в

Москве-то еще не побывала. Стало, быть, поэт говорит за

самого себя. Сама постановка таких вопросов, их внутрен-

нее единство предполагает их предрешение. Вопросы стано-

вятся типическими, т. е. с готовым утвердительным ответом.

Ужель загадку разрешила?

Ужели слово найдено?

— спрашивает Пушкин за Татьяну. И опять не дает ответа

и «слово не называет...» (226).

Ср.

Сомов в «Обозрении Российской Словесности за вто-

рую половину 1829 и за первую 1830 года» (Альманах «Се-

верные цветы на 1831 г.», СПб, 1830), приведя из 7-ой главы

Онегина «догадки» Татьяны насчет странного, но милого ей

существа, хозяина «опустелого дома»:

Что ж он? Уже ли подражанье,

Ничтожный призрак, или еще

Москвич в Гарольдовом плаще

Чужих причуд истолкованье,

Слов модных полный лексикон?...

Уж не пародия ли он? —

так иронически комментировал эти стихи:

«В эпоху пародий (т. е. в 1830 году), когда нам хотят

выдавать собственную бездарность за намерение посмеяться

над дарованиями других,—этот стих как будто нарочно на-

lib.pushkinskijdom.ru

писан для заучения на память (un vers à retenir). Конечно,

«Северная пчела», «Сын Отечества» и «Московский теле-

граф» не поблагодарят Пушкина з-а этот стих, пригодный

для столь метких и живых применений» (42).

Художественные формы построения характеров, образов

персонажей, углубляясь и развиваясь в творчестве самого

Пушкина (в «Медном всаднике», в «Пиковой даме», в «Ка-

питанской дочке», в «Истории Петра» и т. д.), Лермонтова,

Гоголя и других, имели сходную судьбу в русском литера-

турном искусстве 30-50-х годов. И все же ощутим резкий

скачок к совсем иным стилевым формам воспроизведения

характера, его эмоционально-психологических колебаний и

размышлений в стиле Достоевского с конца 50-х годов, но

особенно со времени работы над «Преступлением и наказа-

нием».

Прием изображения чувств и настроений в их колебани-

ях и противоречиях — характерная особенность стиля До-

стоевского. В этом отношении очень симптоматичны и инди-

видуально-своеобразны способы изображения дум и пере-

живаний Вельчанинова в связи с покушениями на него, на

его жизнь Павла Павловича Трусоцкого (в повести «Вечный

муж»).

«Он решил вопрос странно,— тем, что «Павел Павлович

хотел его убить, но что мысль об убийстве ни разу не вспа-

дала будущему убийце на ум». Короче: «Павел Павлович

хотел убить, но не знал, что хочет убить. Это бессмысленно,

но так»,— думал Вельчанинов.— Не мести искать и не для

Багаутова он приехал сюда — хотя и искал здесь мести и

забегал к Багаутову и взбесился, когда тот помер; Багауто-

ва он презирал как щепку. Он для меня сюда поехал и при-

ехал с Лизой...»

«А ожидал ли я сам, что он ... зарежет меня?» Он решил,

что да, ожидал именно с той самой минуты, как увидел его

в карете, за гробом Багаутова. «Я чего-то как бы стал ожи-

дать ... но, разумеется, не этого, разумеется, не того, что за-

режет?..»

«И неужели, неужели правда была все то»,— восклицал

он опять, вдруг поднимая голову с подушки и раскрывая

глаза,— «все то, что этот... сумасшедший натолковал мне

вчера о своей ко мне любви, когда задрожал у него подбо-

родок и он стукал в грудь кулаком? Совершенная прав-

да!»—

решил он, неустанно углубляясь и анализируя,—

«этот Квазимодо из Т.— слишком достаточно был глуп и

благороден для того, чтоб влюбиться в любовника своей же-

lib.pushkinskijdom.ru

ны,

в которой он в двадцать лет ничего не приметил. Он ува-

жал меня девять лет, чтил память мою и мои «изречения»

запомнил,— господи, а я-то не ведал ни о чем! Не мог он

лгать вчера! Но любил ли он меня вчера, когда изъяснялся

в любви и сказал: «посквитаемтесь!?» Да, со злобы любил;

эта любовь самая сильная...»

«Писатели в своих романах и повестях — писал Ф. М. До-

стоевский в начале части четвертой «Идиота» — большею

частию стараются брать типы общества и представлять их

образно и художественно — типы, чрезвычайно редко встре-

чающиеся в действительности целиком, и которые тем не

менее действительнее самой действительности. Подколесин

в своем типическом виде, может быть, даже и преувеличе-

ние,

но отнюдь не небывальщина». Далее выражается мне-

ние,

что «в действительности типичность лиц как бы разбав-

ляется водой и все эти Жорж Дандены и Подколесины су-

ществуют действительно, снуют и бегают перед нами еже-

дневно, но как бы в несколько разжиженном состоянии».

Вместе с тем огромное большинство всякого общества —

это «ординарности», обыкновенные люди. Что же делать пи-

сателю с ними? Достоевский отвечает на это так: «Совер-

шенно миновать их в рассказе никак нельзя, потому что ор-

динарные люди поминутно и в большинстве звено в связи

житейских событий; миновав их, стало быть, нарушим прав-

доподобие. Наполнять романы одними типами или даже

просто, для интереса, людьми странными и небывалыми

было бы неправдоподобно, да пожалуй, и неинтересно. По-

нашему, писателю надо стараться отыскивать интересные и

поучительные оттенки даже и между ординарностями». Важ-

ны приемы и способы раскрытия «ординарностей», их ха-

рактера, их портрета, их поведения.

Для тех русских писателей, которые следовали новым

принципам воспроизведения образа автора, как бы рассло-

ившегося на ряд или совокупность ликов и личин, тем но-

вым принципом, которые раньше всего воплотились в твор-

честве Пушкина и Гоголя, сама эта проблема образа автора

принимает более сложные и разнообразные формы и очер-

тания. Г. И. Успенский в письме к В. В. Тимофеевой-Почин-

ковской

замечал о стиле очерков Салтыкова-Щедрина:

Ф.

М Достоевский. Собр. соч , т. IV, стр. 566,

lib.pushkinskijdom.ru

«Салтыков пишет от своего Я, но обратите внимание, засло-

няет ли он этим Я то, что описывает. Нет. Его Я едва замет-

но.

Это Я постороннее, это посторонний наблюдатель, и той

средой, в которой это Я живет, никоим образом самого Сал-

тыкова объяснить нельзя...»

Что такое «писатель, автор без лица»? А. М. Горький от-

ветил И. С. Шмелеву, получив от него — совсем неизвест-

ного тогда писателя в 1910 году — рукопись его рассказов:

«Из Ваших рассказов я читал «Уклейкина», «В норе», «Рас-

пад»—

эти вещи внушили мне представление о Вас, как о

человеке даровитом и серьезном. Во всех трех рассказах

чувствовалась здоровая, приятно волнующая читателя нер-

возность, в языке были «свои слова», простые и красивые, и

всюду звучало драгоценное, наше русское, юное недоволь-

ство жизнью. Все это очень заметно и славно выделило Вас

в памяти моего сердца — сердца читателя, влюбленного в

литературу — из десятков современных беллетристов, людей

без лица»

Леонид Андреев писал А. М. Горькому и М. Ф. Андрее-

вой (10—11 марта 1905 г.) о понятии — «по-горьковски»:

«Я долго ломал голову, стараясь понять, определить это

«по-горьковски» — и не мог, не могу. У каждого писателя

есть свой вкус, и определить его так же невозможно, как

вообще определить вкус; и только идиоты-критики, описав

точно внешний вид котлеты, ее размер и цену, думают, что

все сделано. И у твоих писаний совсем особенный, очарова-

тельный вкус, благородный, сильный, единственный. И пре-

жде всего: вкус свободы, чего-то вольного, широкого, сме-

лого.

Что бы ты ни написал, всякий, прочтя, почувствует:

«Это писал свободный человек; иногда он не сумеет этого

своего чувства определить, но не испытать его не может.

И оттого все рабы и слуги — и слуги и рабы самой свобо-

ды—

твои неизбежные враги. Случается иногда, что ты, как

и все, городишь ерунду, но и ерунда у тебя особенная, вкус-

ная,—

свободная ерунда.

Случалось ли тебе, мальчишкой, искать в саду или в по-

ле свергибус— этакую съедобную травку, с горьковатым,

острым вкусом, запахом поля — земли, травы, лета? Вооб-

Г. И. Успенский. Поли. собр. соч., т. 14, изд. АН СССР,

стр.

302, 304.

М. Горький. Собр. соч. в тридцати томах, т. 29, М., 1955,

стр.

107-

lib.pushkinskijdom.ru

рази, что где-нибудь в Эрмитаже, за ужином со всякой чер-

товщиной, электричеством, лакеями и литераторами, вдруг

попал тебе на зубы свергибус — это ты, твои писания»

Л.

Андреев в письме к Горькому (начало мая 1904 г.)

подчеркивает значение авторского тона в структуре художе-

ственного произведения и образа автора: «Не знаю, откуда

это у меня явилось — но в последнее время сильно тянет

меня к лирике и некоторому весьма приподнятому пафосу.

Приподнятость тона сильно вредит «Василию Фивейскому»,

так как, по существу, ни к громогласной лирике, ни к пафо-

су я не способен. Хорошо я пишу лишь тогда, когда совер-

шенно спокойно рассказываю о неспокойных вещах, и не ле-

зу сам на стену, а заставляю стену лезть на читателя...

Нужно писать так, чтобы были только слова необходимые,

а слова полезные, красивые и т. д. к черту»

Формы и типы организации «образа автора» в структуре

художественного произведения могут быть очень разнооб-

разны. П. Н. Островский (от 4-го марта 1888 г.) в письме к

А. П. Чехову по поводу повествовательного стиля «Степи»

так писал об этом: «Комментарии и впечатления автора, из-

давна знакомого со степью вдоль и поперек, автора, резони-

рующего и поэтизирующего свои впечатления, перемежают-

ся с реальными непосредственными ощущениями ребенка;

в отдельности то и другое верно, поэтично; но переходов

между ними нет или они слишком резки; внимательного чи-

тателя это иногда сбивает и вредит цельности его впечатле-

ния. Тургенев в этом смысле (как достигнуть цельности впе-

чатления) великий мастер и образец, достойный изучения:

самые незначительные его рассказы производят эффект тем

искусством, с коим он выбирает какую-нибудь человеческую

фигуру в посредники между изображаемым миром и читате-

лем (нечто вроде прозрачной среды, собирающей и прелом-

ляющей световые лучи, прежде чем они дойдут до глаза), и

никогда не выходит из тона и миросозерцания той фи-

гуры»

В.

А. Каверин в своем автобиографическом очерке «Не-

сколько лет» рассказывает, как он был вынужден изменить

«позицию автора» после появления своей книги «Пролог»,

Горький и Леонид Андреев. Неизданная переписка.

«Литературное наследство», т. 72, 1965, стр. 258.

Горький и Леонид Андреев. Неизданная переписка.

«Литературное наследство», т. 72, 1965, стр. 212.

А. П. Чехов и наш Край. Ростов на Дону. 1835. стр. 131.

lib.pushkinskijdom.ru