Вестник Северо-Кавказского государственного технического университета. 2011. № 1 (26)
141
нравится всем без понятия». Прекрасное – это «целесообразность без цели» [3. С. 8, 57, 64].
Он отрицает правило вкуса как объективное и на этом основании – идеал красоты. В этом случае
говорить о духовном познании не приходится. Добро, истина и красота составляют все три стороны
духовной жизни человека, они носят безусловно онтологический характер, высшая же форма
красоты рождается из расцвета души. Платон, Шеллинг, Вл. Соловьев, Достоевский говорят
о необходимости того, чтобы красота стала символом всех человеческих идеалов, ведь развившийся
человек стремится к проявлению любви в той же мере, как и красоты.
Шеллинг, создатель Философии искусства, напротив, дает определение красоты с точки
зрения познания истины: «вечное понятие вещи
необходимым образом прекрасно». У Платона
эйдос вещи как ее первообраз содержит в себе не только ее онтологическое основание, но
и эстетически прекрасную форму, этическую цель и смысл. Красота, таким образом, мыслится
онтологически – как явленность истины. Шеллинг замечает по данному поводу: «Та единственно
высокая истина не случайна для красоты, не случайна и
красота для истины, подобно тому как
истина, которая не есть красота, не может быть истиной, так же и красота, которая не есть истина,
не может быть красотой». И далее философ продолжает: «...одни, стремящиеся только к истине,
достигают вместо этого лишь грубого натурализма... другие же, совершенно чуждые истине,
создают пустую и слабую видимость формы, вызывающую восторг невежд, которые называют
ее красотой. ...высшее единство красоты и истины – единство философии и поэзии: ибо разве
не стремится философия к той вечной истине, которая тождественна красоте, а поэзия – к той
не ведающей рождения и смерти красоте, которая тождественна истине?»
[4. C. 498].
В письме Шлегелю в 1802 г. Шеллинг пишет: «...универсум, пребывая в абсолютном
в качестве органического целого, также пребывает в нем и как художественное целое
и произведение искусства. Музыка, словесность, живопись – все искусства, как и искусство
вообще, имеют свое по-себе-бытие в абсолютном» [5. С. 12]. Таким образом, искусство в учении
Шеллинга является особым видом духовного познания абсолюта. Ницше определял искусство как
«великое стимулирующее средство жизни», хотя для той культуры, в которой он жил, истина не
всегда соответствовала жизни и красоте, поэтому у философа «искусство умнее истины» [6. C. 160].
Вл. Соловьев стремился придать искусству теургическую функцию. Данный термин широко
используется в оккультизме. Первоначально он возникает в лоне магии, имеет герметическое
и неоплатоническое толкование. По сути он означает возможность магического овладения
таинственными силами, об определенном воздействии на Бога. На языке русских теургов (от
Вл. Соловьева до поэтов Серебряного века, Н. Бердяева и др. деятелей «нового религиозного
сознания») это означает возможность непосредственного преображения бытия через сферу
эстетики, что порождает «эстетический утопизм». Так, Вл. Соловьев писал в своей первой Речи
в память Достоевского (ошибочно, на наш взгляд, приписывая ему свои взгляды): «Художники
и поэты опять должны стать жрецами и пророками, но уже в <…> более важном и возвышенном
смысле: не только религиозная идея будет владеть ими, но и они сами будут владеть ею
и сознательно управлять ее земными воплощениями <…>. Еще нет представителей этого
религиозного искусства, но уже появляются его предтечи. Таким предтечей был Достоевский» [7.
С. 189]. В этом случае по сути креационистские свойства абсолюта приписываются художнику,
поэту, творческому гению вообще. Данное понимание роли искусства и художника подвергли
критике В. Зеньковский и С. Булгаков. Согласно первому «злосчастная идея теургической задачи
искусства изнутри искажала эстетическое самосознание в символизме» [8. С. 95] (Вяч. Иванов,
Блок, Андрей Белый и др.). Согласно С. Булгакову, «…теургия как задача для человеческого усилия
невозможна и есть недоразумение или богоборчество» [9. С. 334].
В мировоззрении Достоевского Зеньковский также обнаруживает «затаенную мечту
о “восстановлении” человечества», «христианский
натурализм» и «эстетический утопизм»
(«шиллеровщину»). Последний связан с тем, что Достоевский первоначально мыслил спасение
через красоту, видя в ней, на платонический манер, «что-то уже достигнутое», «преображенное»,
приобщаясь к чему можно постичь истину. Это, в свою очередь, вытекает из его «христианского
натурализма», согласно которому «спасение может и должно прийти от
самого человека». «Соблазн
натурализма», по Зеньковскому, заключается в том, что: «В этих перспективах Церковь мыслится не
как Тело Христово, не как Богочеловеческий организм, а как вошедшая уже в мир, как