Уоллес-Хедрилл Дж.-М. Варварский Запад. Раннее средневековье 400-1000

Подождите немного. Документ загружается.

безусловно, также влияли на политические события.

Идеал христианской империи нашел наилучшее выражение в документе, известном как

Ordinatio Imperil (Устройство Империи) от 817 года. Фактически это был план Людовика на

будущее. Он не собирался оставлять каждому из своих сыновей равной доли своих владений.

Лотарь, старший, должен был получить императорский титул* и наибольшую часть

территории. Пипину причиталось королевство Аквитания, Тулузская марка и некоторые части

Бургундии. Людовику (названному впоследствии «Немецким») отходила Бавария и восточные

марки, а Бернард, племянник императора, оставался

* Фактически он получил его заранее, в качестве соправителя.

Глава VI. Христианская империя

161

правителем Италии. Однако все трое обязаны были признать свое подчинение императору

Лотарю, ежегодно преподносить ему подарки и не вести войн без его одобрения. Более того,

их королевства должны были отойти к нему в случае, если бы они не оставили наследника.

Назвать их его наместниками было бы слишком смело, поскольку на самом деле они должны

были оставаться независимыми от него, но, разумеется, предполагалось, что они признают его

своим христианским сюзереном. Но этот план, автором которого, вероятно, является Бенедикт

Анианский и братья Вала и Адалард, ни к чему не привел. Во-первых, Бернард Итальянский

счел его унизительным, восстал и был разом лишен королевства и зрения. Его семья была

изгнана в северную Францию, где она веками таила злобу на наследников Людовика

Благочестивого. Италия досталась Лотарю, и тем самым снова установилась тесная связь

между императором и папой. Во-вторых, умерла императрица, и Людовик почти тотчас же

женился во второй раз. Его новой женой стала Юдифь, дочь баварского магната, женщина,

отличавшаяся красотой и решительностью. Плодом этого брака стал Карл, Известный

последующим поколением как «Лысый». Усилия Юдифи обеспечить лучшую часть

наследства своему сыну, а его сводных братьев — помешать этому, вылились в возобновление

семейной вражды в лучших франкских традициях. В который раз Запад расколола

гражданская война. Приверженцы Imperium Christianum, теперь лежавшей в руинах,

естественно, взирали на Юдифь как на воплощение зла и особое проявление антихриста; и

если, с одной стороны, нам следует всмотреться и сквозь их яростную полемику разглядеть

естественные мотивы баварской принцессы, то, с другой стороны, мы должны допустить, что

разрушен был, действительно, великий идеал. Между конфликтующими сторонами стоял

император Людовик, на какое-то время подпавший под влияние преобразователей, а потом —

своей жены и ее соратников. Его престиж, а значит, авторитет его сана, понес непоправимый

ущерб, посколь-

63ак. 3111

162

Варварский Запад, 400-1000

ку люди привыкли к мысли о возможности измены и ощутили, что спасение состоит в том, чтобы

рассчитывать на самих себя. Это сыграло свою роль в постепенном появлении ряда

графскихдомов, власть которых, каково бы ни было ее происхождение, поддерживалась силой

меча, и чья преданность своему господину и королю была до крайности непостоянной.

Однако необходимо подчеркнуть, что такое положение дел не было новым. Отсутствию

преданности и расчету на себя в девятом веке придает особую окраску то, что мы видим их на

фоне уже не франкского королевства, а христианской империи в проекте. Европейские магнаты не

обернулись внезапно подлецами, не было у них и цели уничтожить королевство, как столь часто

повторяют историки. Они просто стремились жить без вмешательства в их владения и видеть в

короле толкователя законов и естественного лидера государства в военное время. Что они

действительно уничтожили, без сомнения ненамеренно, так это мечту монастырских рефор-

маторов.

Немногие из этих графских родов изучены во всех подробностях, мы же можем мимоходом

взглянуть по крайней мере на один, великую династию св. Гильома, поскольку ее история в

утрированной форме демонстрирует трудности и опасности, поджидавшие земельную

аристократию в раннем Средневековье.

Св. Гильом, друг, сосед и родственник Карла Великого, был пожалован в герцога, графа Тулузы и

правителя огромной марки, перекинувшейся через Пиренеи на юг, на территорию будущей

Каталонии. Пипин не намеревался вмешиваться в его дела в его собственном княжестве и не делал

этого. Его братом был Тьерр, граф Отена, а зятем грозный Вала. Его сын, Бернард Септиманский,

унаследовал немалую часть его власти, использовал ее для оказания поддержки императрице

Юдифи и в результате потерял все, так как был казнен в 844 году под стенами Тулузы. У Бернарда

Септиманского осталось двое сыновей. Старший Гильом, граф Бордос-

Глава VI. Христианская империя

163

ский, заявил права на принадлежавшее его отцу графство Барселона и также сложил голову, в то

время как младший, Бернард Плантевелю, решил ценой убийства вернуть семье Отен на севере.

Он также унаследовал обширные владения в Лангедоке, Тулузен, Лимузен, Берри и даже графство

Овернь, принадлежавшее его тестю. Короче'говоря, он пробудил воспоминания о древнем

герцогстве, усмиренном Пипином, и предвосхитил средневековых герцогов Аквитании. Итак, при

жизни трех поколений одна семья, часто встречаясь с королевским противодействием, установила

власть над большей частью юга Франции. Она достигла этого безжалостным предъявлением

семейных притязаний и расчетливыми браками, полностью внутри сложившейся веками системы

кровной мести и вражды. В этой истории не было бы ничего нового, если не считать того, что

представители этой семья происходили не из Аквитании, а из северо-франкских земель. Она была

пересажена на юг, чтобы выполнить особую миссию, там она пустила корни, отождествляясь с

югом, в то же время не теряя ни одного из своих интересов на севере; перерезая глотки, но

одаривая церкви*, игнорируя, а иногда бросая вызов Каролингам, но никогда не занимая их место

и не отрицая их королевской власти.

Людовик Благочестивый не больше других членов своей семьи преуспел в поисках выхода из

дилеммы: возможность заботиться о своих доменах или вознаграждение своих сторонников

входящими в них землями — и это притом, что надежда вернуть пожалованное на определенных

условиях или временно была очень невелика. Еще будучи королем Аквитании, он навлек на себя

отцовский гнев чрезмерным великодушием в отчуждении фиска, а в качестве императора он, не

колеблясь, отдал в вечное и безусловное пожалование еще большую его часть. Теган, один из его

биографов, пишет: «Он был так

* Гильом Благочестивый, сын и наследник Бернарда Плантевелю, стал основателем Клюнийского монастыря.

164

Варварский Запад, 400-1000

великодушен... что жаловал своим верным сторонникам королевские домены, которыми

владел он сам, его отец и дед, и притом в вечный дар (in possessionem sempi-ternam)». В

отличие от Карла Великого, он отказался от того, чтобы раздавать своим вассалам церковные

земли; и не умея, а может быть, и не желая увеличить имевшиеся в его распоряжении земли за

счет завоеваний, он неизбежно должен был вернуться к меровингской практике отчуждения

фиска. Нам несложно распознать последствия такой политики. Труднее предположить, что он

еще мог сделать.

В последние годы своей жизни и в период правления его сыновей, в империи Людовика

Благочестивого, подвергшейся сначала одному, а потом другому разделу, все более

заметными делались те части, из которых она была составлена. Более ярко выраженными

становились лингвистические различия. Так, например, родной язык восточных и западных

франков очень разными путями развивался в направлении современного немецкого и

французского, как можно видеть из клятв, которыми обменялись Карл Лысый и Людовик

Немецкий в Страсбурге в феврале 842 г., и которые были сохранены историком Нитхардом в

его «Истории сыновей Людовика Благочестивого»*. Каждому из королей пришлось говорить

на языке подданных другого, и это не вызвало трудностей, поскольку Карл по матери был

наполовину баваром, в то время как для чистокровного франка Людовика Бавария являлась

оплотом его власти. Однако Каролинги девятого века не рассматривали свои земли как

лингвистические общности, и потому их попытки разделить их обращали на язык мало или

вовсе никакого внимания. Людовик Немецкий не думал о том, что барьер такого рода может

помешать ему вмешиваться в дела западных франков. Причиной враждебности между

* Нитхард, внук Карла Великого и поклонник Карла Лысого был мирянином. Грамотность не была присуща

одному духовенству.

Глава VI. Христианская империя

165

западными и восточными франками был вовсе не язык, как не могла ею быть разделявшая их

река Рейн. Их разобщила политика, особенно создание между ними третьего, или серединного

королевства, богатой центральной полосы, тянущейся с севера, от Фризии, на юг, через

Лотарингию и Бургундию, до долины реки По.

Текст Верденского договора, которым было установлено это троякое разделение, не

сохранился, хотя нам известно, что он был плодом долгих переговоров между воюющими

Каролингами летом 843 года. Новое Срединное королевство, земля императора Лотаря*, не

имела ни этнического, ни географического основания. Но только членам комиссии по

демаркации было бы сложно справиться со своей работой, если бы их поставили перед

фактом необходимости создать Срединное королевство. Для самих франков в этом не было

ничего необычного. Они поделили свои земли таким образом, что старшему досталась доля

древнего франкского наследия, наряду с его собственным королевством Италия. Это»бы-ло

справедливой компенсацией императору, у которого больше не было надежды навязать своим

братьям христианское единство, предусмотренное в 817 году. Франкский мир снова был

раздроблен; как отмечали церковные современники, это было достойно сожаления, но также и

неизбежно и уж, конечно, не случайно или безнравственно. Каролинги приобрели мир в

настоящем ценой бесконечной войны в будущем, поскольку ни восточные, ни западные

франки не перестали домогаться богатых земель, теперь лежавших между ними, а когда-то

бывших общим достоянием, земель, на которых находились каролингские поместья и Аахен,

palatium (дворец) Карла Великого. Древняя вражда Франции и Германии не старше

Верденского договора.

Imperium Christianum более не существовала, еще меньше — империя Карла Великого;

франкскому миру больше никогда не суждено было знать покоя. И все же у

* Людовик Благочестивый умер в июне 840 года.

166

Варварский Запад, 400—1000

франков по-прежнему была возможность ощущать себя единым целым. В известном письме к

византийцам император Людовик II, сын Лотаря, с гордостью высказал это: «В кратких

словах, в ответ на ваше замечание, что мы не правим над всей Францией,— мы, на самом

деле, правим ею, ибо мы владеем тем же, чем владеют они, которые одной плоти и крови с

нами». Византийцы, конечно, были правы; но важно то, что Людовик II защищал себя в таких

выражениях. Немаловажна была и скорость, с которой немного времени спустя четыре ка-

ролингских правителя, искренне недолюбливавших друг друга, объединили свои силы, чтобы

сокрушить не-ка-ролингского узурпатора Прованса.

В западной Франции Людовику Благочестивому наследовал (в конечном счете и как

императору) его младший сын, которому он дал имя своего отца — Карл. Возможно, Людовик

не настолько высоко ставил Карла Великого, чтобы надеяться, что некогда его сын станет

править такой же по размеру территорией и в той же манере; но Карл новый не забыл старого,

принадлежа к поколению, уже достаточно удаленному от последнего, чтобы верить в золотой

век, ушедший вместе с великим императором. Карл Великий стал легендой, практически еще

при жизни, но к середине девятого века этот миф развился и процветал. Устав от bella civilia

(гражданских войн), люди желали увидеть в новом Карле старого; и поэтому, до некоторой

степени, так и делали. Например, монастырь в Санкт-Галлене написал рассказ о Карле

Великом для Карла Толстого — племянника Карла Лысого — на основе ходивших о нем тогда

историй. Результатом таких взглядов стал век сознательного архаизма. Карл Великий оказался

в начале замечательной средневековой карьеры, которой предстояло привести его через

chansons de geste (песни о деяниях) и «Pseudo-Turpin Chronicle» (Хроника Псевдо-Турпена) к

канонизации антипапой Барбароссы и занятию своего места в ряду Девяти достойнейших

людей мира, став ровней Гектору, Александру Македонскому, Цезарю, Цисусу, Давиду,

Глава VI. Христианская империя

167

Иуде Маккавею, Готфриду Бульонскому и королю Артуру. Влияние этого мифа на

средневековые умы было глубоким и странным, но оно лежит вне сферы интересов данной

книги.

Карл, безусловно, придерживался вождийских взглядов на императорскую власть. Короче

говоря, он полагал, что если король правит более чем одним королевством или народом, то он

в силу этого является императором, если провозглашен им. Англосаксы мыслили в том же

направлении и, предположительно, экспортировали это свое мнение, наряду со многими

другими, во Францию. Это не лишало коронацию в Риме ее совершенно особенного значения,

но несколько видоизменяло ее действие. Таким образом, мы обнаруживаем, что Карл Лысый

не всегда довольствовался сидением дома и управлением своими наследственными землями;

были и другие народы и места, которыми мог распорядиться франкский король. В конце

жизни он, при содействии папы, вознамерился принять императорский титул в Риме; но

франкские магнаты не поддержали его, заявляя, что у их короля не может быть дел в Италии,

когда распадается его родина.

Желая укрепить свой трон, Карл обращался к разнообразным источникам, а не только к

каролингскому преданию. Законодательство представлялось ему необходимой частью

королевских обязанностей. Ко времени его правления относится множество капитуляриев; и

нельзя исключить, что доля заслуг в собирании и письменной фиксации варварского права,

приписываемых Карлу Великому, по праву принадлежит его внуку. Безусловно, за время его

долгого правления были написаны некоторые из самых ранних и интересных сводов,

дошедших до наших дней. Король (а император еще в большей степени) был законодателем:

таковы были традиции Рима, Византии, Ветхого Завета и самих варваров.

Среди советников Карла особое место занимал некий Хинкмар. Он был монахом в Сен-Дени,

где увидел Каролингов вблизи и узнал, насколько тесно они связы-

168

Варварский Запад, 400-1000

вают свои интересы с интересами этого великого монастыря. Сам Карл был его светским

аббатом — то есть его покровителем в миру перед лицом всякого, кто посягнул бы на его

обширные владения или привилегии. В настоящее время Хинкмар общепризнан в качестве

автора отчасти измышленной истории аббатства при Дагоберте и Хлодвиге II. Используя

подручные материалы в биб- • лиотеке аббатства (уже тогда историографическом центре

Франции), он взялся показать, насколько близкими были отношения короны и аббатства, и это

ему удалось. С этого времени он много потрудился на королевской службе, а наградой ему

стало епископское кресло в Реймсе. Реймс не утратил своего значения со времен Хлодви-га и

св. Ремигия. Могло ли быть иначе, коль скоро это княжество протянулось через северную

Францию до самого моря, выступая в качестве преграды между Францией и Рейнской

областью? Хинкмар усилил его значение за счет своего участия в церемонии возведения на

трон, в результате чего в обрядах коронации и помазания возникла связь между Реймсом и

короной, а также большая часть самого этого чина. В 869 г. Хинкмар составил для Карла

специальный коронационный ordo (порядок) по случаю его коронации в Меце в качестве

короля Срединного королевства*. Так, постепенно, на основании, заложенном Хинкмаром и

его современниками, был построен сложный ритуал. Коронация требовала церемониальных

одеяний, оружия и книг, особенно Библии и служебников; и некоторые из них, великолепно

украшенные, сохранились со времен раннего Средневековья, чтобы доказать, что их

описания, вышедшие из-под пера современных писателей, не слишком далеки от истины.

Карл был могущественным королем, новым Константином, новым Соломоном, новым Феодо-

* Хинкмар не упустил случая напомнить Карлу, что он принадлежит к роду Хлодвига, помазанного и

посвященного в короли, и что его истинная власть происходила как раз от этого посвящения, осуществленного

руками епископов. Он был Christus Domini.

Глава VI. Христианская империя

169

сием, окруженным всевозможной пышностью, и притягивающим к себе византийское

искусство, первые из которых, вероятно, имели своим источником Византию. Каролингам

нравилось подражать грекам, которые, в конечном счете, были их близкими соседями по

Италии. Многие иллюстрации в каролингских рукописях девятого века выказывают

непосредственную зависимость от византийских образцов; церковь в Меце, где состоялось

посвящение Карла, гордилась, подобно Риму, своей греческой школой и фактически перевела

на греческий версию Laudes Regiae, торжественной литании, в которой западная Церковь

возглашает Христа Завоевателем, а с Ним — и Его земных представителей, императоров, ко-

ролей и священнослужителей, устанавливая связь между ними и их двойниками в небесной

иерархии. И снова устремления людей естественно облекались в форму, заданную «О Граде

Божьем» бл. Августина.

Но у Хинкмара были и другие основания претендовать на благодарность своего господина*.

Он взял на себе руководство западно-франкским духовенством и обеспечил его преданность

Карлу в период всеобщей ненадежности. Многие высокопоставленные люди не были уверены

в том, что один Каролинг не может оказаться лучше другого; а фактически не стоит ли им

предпочесть Карлу его брата Людовика Немецкого с его ненасытными аппетитами в

отношении Срединного королевства и даже западной Франции. Хинкмар удержал клир в

повиновении. Он не потерпел бы вмешательства Людовика и лишь в очень малой степени —

папы Николая I, первого со времен Григория Великого, кто безбоязненно утверждал право

Рима на толкование политической нравственности. Более того, в старости он написал для

юного внука Карла важный трактат, свой Ordine Palatii (Об устройстве дворца). Это был

краткий,

* Я оставляю полностью за рамками нашего повествования выдающиеся заслуги Хинкмара как знатока

канонического права (т. е. законов Церкви) и богослова. Он сыграл ведущую роль в богословской полемике

своего поколения.

170

Варварский Запад, 400-1000

и, возможно, неточный, обзор того, как, по его мнению, справлялся с делом управления Карл

Великий. К нему постоянно обращались глаза всех, и особенно Хинкмара, которому казалось,

что все бедствия современности можно относить за счет выхода Каролингов из-под контроля

Церкви. В действительности, Хинкмар не знал, как Карл Великий распоряжался своими дела-

ми, но любил изображать, что это происходило в строгом соответствии с божественной волей,

и что иерархия дворцовых чиновников существовала единственно для того, чтобы,

освободившись от мирских забот, он мог предаваться созерцанию божественного. Вот так,

облачившись в мантию нового Иезекииля, Хинкмар произнес свое последнее слово.

Из-под пера Хинкмара вышла значительная часть анналов, написанных в Реймсе, и

впоследствии известных как «Анналы Сен-Бертена». Важнее всего то, что эта часть стала

основанием для претензий Церкви Реймса на звание одной из величайших

историографических школ Запада, в число будущих писателей которой суждено было войти

таким выдающимся, каждому в своем роде, людям, как Флодоард, Рихер и Герберт. Хинкмару

принадлежит третий раздел реймсских анналов, охватывающий годы с 861 по 882. Более

ранние части немногословны и беспристрастны, но Хинкмар, будучи государственным

деятелем, наделенным бурными чувствами и широкими интересами, вносит в эту работу

живость. К тому же он был осведомлен гораздо лучше, чем его предшественники, и

использовал все возможности, предоставляемые широкой разветвленностью владений его

Церкви по всей Франции. Тем не менее если эти анналы выигрывают в полноте и яркости, то

проигрывают в беспристрастности. Хинкмар писал, как человек, страстно желающий

защитить свою реймсскую Церковь, и, с более критических позиций, своего господина,

западно-франкского короля.

Фульда сделала для востока то же, что Реймс — для запада. Излюбленная обитель св.

Бонифация никогда не

Глава VI. Христианская империя

171

теряла связи с Каролингами, а когда ветвь этой династии поселилась к востоку от Рейна,

именно хронисты Фуль-ды рассказали ее историю в форме анналов. И снова, как и в случае

Реймса, эти записи принадлежат не новому народу, внезапно обретшему самосознание, а мощ-

ному религиозному сообществу, интересы и источники информации которого были

приблизительно соразмерны протяженности его владений. Естественно, клирики Фульды

были лучше осведомлены и больше интересовались Людовиком Немецким, чем Карлом

Лысым, хотя, с другой стороны, они смогли обеспечить последнему наставника, Валафрида

Страбона. Сравнивая эти два собрания анналов, историки иногда могут получить объемную

картину, представляющую истинную ценность. Однако монахов Фульды побуждала к

ведению этих записей не просто любовь к древностям. Судьба связала их с династией, под

сенью которой они выросли и увеличили свои земли и богатства. Чуть ли не до конца

девятого века Фульда была единственным германским монастырем, пользовавшимся полной

свободой от епархиального контроля (в данном случае, Майнца); и этот режим

благоприятствования зависел от неизменности благоволения Каролингов. Крупный иммунист

всегда находился под подозрением. Поэтому естественно, что монахи делали для

поддержания династии все, что могли. Их наградой был целый ряд высоко ценимых

дарственных, иммунных пожалований и их подтверждений; когда же они терпели неудачу,

приходилось, как и повсюду (особенно в Сен-Дени), прибегать к подделке. Фульда

сфабриковала пожалование ей Карлом Великим одной привилегии и предъявила этот

документ его преемникам для подтверждения. В определении поддельных грамот совре-

менный знаток дипломатики или палеографии обладает гораздо большими навыками, чем

клерк из средневековой канцелярии.

Литературные интересы монахов Фульды этим, разумеется, не ограничивались. Библиотеки

крупных германских церквей и монастырей, вроде Лорша, Кельна,

172

Варварский Запад, 400-1000

Вюрцбурга, Райхенау и Санкт-Галлена, сохранили для нас многое из того, чем мы теперь

располагаем из классической литературы; а Фульда была величайшей из них. Ей мы обязаны

драгоценными текстами Тацита, Светония, Аммиана, Витрувия и Сервия (благодаря которому

средневековые люди узнали своего Вергилия). Возможно, в девятом веке ее самым ярким

светилом был аббат Рабан Мавр — «Ворон», которому Алкуин дал имя Мавра, ученика св.

Бенедикта,— закончивший свои дни архиепископом Майнца. Рабан был любимым учеником

Алкуина, а также наставником выдающихся ученых. Так, традиция Беды и Йоркской школы

передавалась дальше от одних к другим. Это была традиция, презиравшая оригинальность и

стремившаяся лишь к сохранению и распространению всего лучшего. Так что Рабан

довольствовался употреблением своих могучих дарований лишь на толкование и

сопоставление. Его преследовал образ разложения цивилизации. Безопасности не было нигде.

Он собирал то, что мог, и плодом стала «De Universe», энциклопедия полученных им знаний,

основанная на трудах Исидора Севильского. Но он был богословом столько же, сколько и

энциклопедистом, и столько же ученым, сколько богословом. О его интересе к языку можно

судить по его любви к рунам и шифрам, копировании шестнадцатибуквенного алфавита

времен эры викингов (сохранившегося в сент-гал-ленской рукописи девятого века), и его

маленькому трактату De Inventione Linguarum (или Litterarum), о котором можно сказать, что

он стоит, и не на последнем месте, в ряду еще не вполне оцененных средневековых трудов о

языке и литературе, венцом которых является De Vulgari Eloquentia (О народном

красноречии) Данте. Иногда, говорит Рабан, родной язык человека требует некоторых

объяснений. А затем, Господь питает воронов так же, как и голубей.

Рабан передал свою приверженность традиции Беды своим ученикам, по крайней мере

четверо из них пользовались уважением при жизни, как в Фульде, так и вда-

Глава VI. Христианская империя

173

ли от нее. Самым выдающимся из них был Луп Серва-тий, аббат монастыря Феррьер, и,

вероятно, он еще до Иоанна Сольсберийского являет собой самое большее приближение к

современному представлению об ученом, возможное в Средние века. Он был гуманистом,

собирателем и сопоставителем классических текстов*, но как и многие другие средневековые

ученые он был знаменит не только этим. Например, он пересмотрел толкование Рабана на

книгу Чисел, собрал и снабдил иллюстрациями свод варварских законов для герцога Фриули,

составил жития святых, написал лучшие письма своего времени, железной рукой управлял

своим монастырем, непрестанно борясь за его привилегии против узурпаторов, и принимал

большое участие в общественной жизни при западно-франкском дворе, в его собраниях и

синодах, и даже на поле битвы; поскольку в 844 г. он лично привел в армию отряд монастыря

Феррьер и был посажен в тюрьму, будучи, как он сообщает, плохим солдатом. Но как аббат,

так и епископ мог бы поплатиться жизнью, если бы не привел свой отряд по требованию

короля. Такой образ жизни не позволял современникам думать о клире и мирянах как об

отдельных сословиях. Их кругозор был очень ограничен.

Социально-политические процессы локализации и разобщения, которых мы уже касались,

значительно ускорились под тройным натиском с севера, юга и востока, которому подверглась

Европа в девятом и десятом веках. Иногда эти атаки были одновременными; а преувеличенное

представление о том, что так оно и должно было быть, заставляло некоторых, особенно в

римской курии, рассматривать Европу, как осажденный гарнизон, единственная надежда

которого заключается в единстве. Но истина состоит в том, что большинство людей не видело

ситуацию в таком свете и считало, что европейское един-

* Он пишет, например, Ансбальду: «Я сличу твой текст Писем Цицерона с моим, чтобы из этих двух текстов, если

возможно, обнаружилась истина».

174

Варварский Запад, 400-1000

ство — это надуманный идеал, напоминающий предшествующий ему идеал Христианской

Империи.

Нападения со стороны Скандинавии до сих пор не получили адекватного толкования.

Нехватка земли, рост населения*, недовольство усилением королевской власти, и

естественная страсть к грабежу и приключениям — все это выдвигается в качестве причин

сравнительно неожиданного, но доказанного, вторжения скандинавов в европейские воды.

Шведы выбрали балтийское направление, а затем на своих баркасах проникли вверх по гер-

манским и русским рекам. Из их торгового форпоста в Киеве им уже оказывалось рукой

подать до самой Византии. Норвежцы орудовали по огромной дуге вокруг Шотландии и

Ирландии до Фарерских островов, Исландии и далее. Даны распределили свои притязания

между англосаксонской Англией и континентом (Фризия, Франция, Испания и западное

Средиземноморье).

По мере того как войска и миссии ранних Каролин-гов продвигались на север во Фризию,

контакты с датским миром, лежавшим за ней, оказывались в порядке вещей. Было

невозможно контролировать фризскую торговлю и обращать души фризов, не поставив данов

в известность о том, что ничейная земля стремительно превращается в приграничную. Когда

Карл Великий в конце концов покорил саксов, соседей фризов, возникла еще более

недвусмысленная опасность. Где должно было остановиться продвижение франкского оружия

и франкского христианства? Один великий миссионер, св. Ансхарий из Корби (Житие

которого, написанное его преемником Римбертом, является важным источником для девятого

века), основал епархию Гамбургско-Бре-менскую и оттуда проник в Швецию. Еще важнее то,

что Каролинги, по-видимому, ограничили морское могущество фризов, так что когда даны

продвинулись на юг,

* Скандинавы практиковали полигамию и расставались с нею так же неохотно, как и другие варвары. В девятом

веке Церковь еще боролась с полигамией у франков.

Глава VI. Христианская империя

175

они обнаружили, что являются хозяевами во франкских и фризских водах без необходимости

отстаивать свое главенство. Удивительно то, что, узнав об отсутствии на море препятствий со

стороны франков и англосаксов, даны так долго медлили, прежде чем сделать свою власть по-

настоящему ощутимой.

Это не значит, что франки не знали о грозящей им опасности. И Карл Великий, и Людовик

Благочестивый делали все, что могли, для организации береговой охраны в устьях рек и на

подходах к гаваням. Но береговая линия была огромной, и ладьи всегда могли отыскать

отмель или бухту. Второй метод обороны заключался в том, чтобы посеять вражду между

вождями данов; в этом, как о том свидетельствуют франкские анналы, особенно преуспел

Людовик. Настоящая буря разразилась в годы, последовавшие за смертью Людовика. Именно

тогда высадились и надолго закрепились огромные полчища, организовав грабительские

набеги далеко вглубь Европы. Они жаждали добычи и грабежа, и нашли искомое в

монастырях каролингского возрождения; и если картину последовавшего опустошения в

принципе возможно было преувеличить, то не удивительно, что монастырские scriptoria

(скриптории) позволяли себе некоторые вольности в этом направлении. Язычники-викинги

часто были готовы потребовать того, что им было нужно, а потом двинуться дальше; но если

общины сопротивлялись или обманывали их, следствием был грабеж и пожар. К концу

девятого века импульс этих нападений был, по-видимому, исчерпан, и в целом набеги

становятся меньшими по размаху. Как утверждают, тот факт, что предводители без какой-

либо особой цели рыскали в поисках сокровищ, для того только, чтобы, вернувшись,

подорвать сложившуюся систему васаль-ной зависимости, шел вразрез с интересами сильной

датской монархии. Однако с последовавшим падением монархии викинги продолжили свои

операции, хотя в их действиях стала просматриваться тенденция превращения последних из

пиратов, так же стремительно исче-

176

Варварский Запад, 400—1000

зающих, как и появляющихся, в искателей земель для колонизации.

Возможно, что нужда в землях для колонизации, так или иначе, присутствовала всегда. Как

говорит один историк, это были люди, благоразумно посвятившие себя завоеванию земель за

границей. Людовик Благочестивый, например, предоставлял северные земли данам-

изгнанникам. Им недоставало умения управлять и обустраивать государства, но они были

здравомыслящими деловыми партнерами и хорошими земледельцами. Поселение очень скоро

оказывалось спаянным внутренними браками, обращением в христианство и торговыми

отношениями. В Ирландии скандинавские мародеры сравнительно быстро были приняты как

часть общества и были одинаково успешны и в качестве земледельцев, и как торговцы или

рыбаки. В северо-франкских речных поселениях у них, похоже, были более постоянные инте-

ресы, чем просто грабеж. Например, их участие в северофранкской торговле вином не

ограничивалось захватом вина для собственного употребления, хотя они и любили попойки.

Кроме этого, они умели контролировать движение по рекам в порты, откуда вино вывозилось

за границу (например, в Англию), и получать немалую выгоду от взимания пошлин. Не будет

преувеличением сказать, что эта приспособляемость и способность извлекать выгоду из

любых обстоятельств побудила некото'-рых франков поладить с пришельцами, поскольку при

случае они могли оказаться хорошими землевладельцами, и отказываться от благоприятных

условий, когда их предлагают, было бы безрассудно. И снова крайняя разобщенность

франкского общества, а значит, и настроений в нем, сделала немыслимым, чтобы каждый

оказавшийся в опасности землевладелец поставил государственные или даже королевские

интересы выше собственных. У него не хватало средств для сопротивления викингам, разве

что для отражения мимолетных набегов, и он знал, что помощь сверху никогда не сможет

прибыть вовремя. И потому, когда мог, он собирал во-

Глава VI. Христианская империя

177

круг себя своих людей и объединялся с соседями, чтобы оборонить свои поместья, а когда это

было невозможно — договаривался с врагом. Прежде всего он был предан своему

ближайшему окружению, и эта верность никогда не нарушалась*.

Каролинги также были владельцами значительных поместий, от которых они получали

немаловажную часть своих доходов. Эти поместья были в опасности точно так же, как и

владения других людей, и потому не удивительно, что королевская династия отвечала на

общую угрозу во многом схоже с семействами более низкого ранга. Почти все без исключения

поздние Каролинги были готовы сражаться с викингами при первой возможности. В пример

можно привести Людовика Благочестивого, Карла Лысого и Людовика III (879-882 гг.,

победителя в битве при Сокуре). Карл Толстый обычно считается несчастным исключением,

поскольку ему не удалось снять осаду викингов с Парижа, и он умер, потеряв все имущество,

свергнутый своими восточногерманскими сторонниками. Однако эта неудача имела место в

самом конце его жизни и вполне могла быть следствием слабости здоровья, а не недостатка

мужества. Карл Простоватый, который в 911 г. договорился с предводителем датчан Роллоном

об уступке ему на определенных условиях значительной земельной области (ядро

современной Нормандии) для постоянного жительства, действовал так не из малодушия. Он

был выдающимся воином, но осознавал, что там, где недостаточно средств для борьбы,

мудрее'проявить радушие**.

Каролинги сражались с викингами, когда только могли. Но настоящей защиты от

непрестанных вооруженных нападений с моря не существовало. Армия государства, которая

собиралась лишь время от времени, могла

* Хороший пример тому дают Анналы Сен-Бертена за 859 г., когда многие жители региона возле Луары

объединились для самообороны, но, на свою беду, были перебиты.

** Это соглашение не помешало данам в Нормандии вести себя по-пиратски еще долгое время после 911 года.

178

Варварский Запад, 400-1000

отразить крупную угрозу. У побед фирдов Альфреда в Англии были свои двойники во

Франции; на самом деле франкские и английские короли ясно видели, что датская угроза была

общей для обоих берегов Ла-Манша и учились друг у друга каким-то методам обороны, а так-

же тому, как добиться верности от своих подданных. Но когда угроза была рассредоточенной,

короли мало что могли поделать. Тогда бремя обороны и выбора между битвой и

капитуляцией ложилось на плечи людей на местах. Некоторые, например, род Робертинов на

севере — которым однажды суждено было стать Капетингами — сражались как настоящие

лорды, чьи владения находились на границах. Другие этого не делали. А в иные времена

ничего не оставалось, кроме как откупиться от нападающих данью. То есть реакция франков

на викингов оказывается довольно неоднозначной. Каролинги не считали себя естественными

спасителями любой части Франции, которая подвергалась нападению; магнаты не находили,

что верность, безусловно, требует от них борьбы с викингами до последней капли крови, а

уплата дани не всегда была знаком безнадежной капитуляции; и все, включая королей, иногда

были готовы погрузиться в свои вендетты вместо того, чтобы объединиться против общего

врага. Вправе ли мы винить их за то, что они видели результат менее ясно, чем мы, как и за то,

что им не удавалось жить в соответствии с идеалом, поставленным перед ними Церковью?

Со стороны Средиземноморья на Европу нападали сарацины, под именем которых

современники знали арабов, берберов и мавров, завоевателей Египта, римской Африки и

Испании. Каролинги оттеснили их к югу от Пиренеев и создали огромное княжество-марку

для защиты южных подступов к Франции. Но после смерти Карла Великого опасность

грозила уже не из Испании. Экспедиции, разграблявшие прибрежную полосу Прованса и

Италии, направлялись из эмирата в Тунис. Длинная и ожесточенная война привела к захвату

византийской Сицилии (Таормина держалась до

Глава VI. Христианская империя

179

902 г.), и южная Италия была открыта для вторжений. Героем франкского сопротивления стал

император Людовик II, сын Лотаря. Он провел большую часть своей жизни в борьбе с

сарацинами в Италии, иногда с помощью Византии. Но, как и в северных водах, береговая

линия была слишком протяженной для обороны от морских сил, которые могли нанести удар

в любом месте и, более того, рассчитывать на местных предателей. Очень многое зависело от

решимости местного населения не сдаваться.

Неаполь, Гаэта и Амальфи организовали совместную оборону, увенчавшуюся успехом, в то

время как Рим оказался менее удачливым. Но перед смертью в 875 г. Людовик II смог

гарантировать Италии, что она не станет второй сарацинской провинцией вроде Испании.

Сарацинское влияние и сарацинские общины оставались важным фактором итальянской

жизни, но они не определяли ее.

Сарацинские нападения на побережье Прованса и далеко вглубь страны были проблемой, на

которую Людовику Благочестивому пришлось обратить внимание еще в будущность королем

Аквитании. Самым печально известным оплотом сарацин был Фраксинет (теперь Сен-

Тропез). Поколения грабителей выходили оттуда, чтобы громить монастыри и подстерегать

путников. Только тогда, когда им удалось захватить и в ожидании выкупа удерживать как

заложника великого аббата монастыря Клюни, св. Майоля, поднялось достаточно сильное

негодование, чтобы привести к их истреблению. Стойкого эффекта подобными акциями

добиться сложно. - С одной стороны, некоторые историки заходят слишком далеко, наделяя

сарацин строительным гением (например, ирригационная система в Брианконне), а с другой

— есть и такие, которые слишком буквально понимают монастырские истории о разорении и

кровопролитии. Как и даны, сарацины, наверное, не были сознательными разрушителями в

широких масштабах, да и не всегда встречали враждебный прием. Бывали случаи, когда

180

Варварский Запад, 400-1000

южные магнаты или общины приглашали сарацин участвовать в своих вендеттах. Более

того, если сарацины и отклонялись от прямого пути и ставили под угрозу средиземноморскую

торговлю с отдаленными странами (а это непросто доказать в подробностях), то они также

разрушили несколько замкнутую экономику франкского мира своими закупками северных

товаров, например, рабов, мехов, металлов, оружия и леса. За них сарацины платили золотом,

а оно, в свою очередь, использовалось на поддержание европейской торговли с Византией.

Было бы слишком смело утверждать, что сарацинское золото финансировало каролингский и

оттонский ренессанс, но оно, скорее всего, оживило экономику севера. Впервые Восток,

Средиземноморье и Север были связаны и поддерживались единой денежной системой, и это

продолжалось до тех пор, пока существовала исламская гегемония, то есть до одиннадцатого

века.

Третий разряд завоевателей, славяне и венгры, прибыли на запад не морем, а сушей с равнин

Восточной и Центральной Европы. Карл, старший сын Карла Великого, всю свою жизнь

посвятил борьбе с ними там, где сейчас расположена центральная Германия, а в свое время

его дело унаследовал Людовик Немецкий. Однако славян необходимо отличать от венгров,

или мадьяров. Их княжества превосходили размером всю германскую восточную марку.

Иногда они вдавались в германскую территорию, но чаще германцы вторгались на земли сла-

вян, взимая тяжкую дань, захватывая рабов*, создавая собственные поселения и

распространяя христианство через ряд приграничных миссионерских епархий, призванных

бороться за души славян, особенно в княжестве Моравия, с миссионерскими усилиями

Византии. Это

* К концу девятого века servus уже стал называться serf, это был полусвободный крестьянин, обязанности

которого по отношению к лорду были ограниченными; классическое же понимание раба (servus) теперь было

представлено только пленником (slave) из восточных марок, проданным на Западе, особенно в нехристианской

Испании, для домашних работ и конкубината.

Глава VI. Христианская империя

181

было одно из проявлений византийского влияния, которое в этот период ощущалось по всему

Западу. Ученые все больше приходят к мнению, что верность Восточному Риму в западном

Средиземноморье никогда не умирала, и что немаловажное значение имело не только его

культурное влияние, но и политическое. Должно быть, временами казалось, что западная

реконкиста на манер Юстиниановой неизбежна, особенно в период совместных действий

франков и византийцев против «мусульман» в Италии. Религиозные расхождения между

Востоком и Западом не были глубокими и никогда не считались непреодолимыми.

Равновесие между германцами и славянами было насильственно разрушено прибытием

кочевников-венгров. Будучи тюрко-монголами — и, тем самым, родичами гуннов и аваров,—

венгры за шестьдесят лет прошли по всей Европе. Взирая на этих новых завоевателей, раз-

грабляющих Запад, как им угодно, современники вспоминали орды Аттилы. Они держали в

страхе Италию, Францию и Германию. Как и в случае с данами и сарацинами эффект этих

набегов, возможно, преувеличен. Но венгры, наверное, были самыми жестокими из всех, и,

конечно, внушали своим жертвам величайший ужас. По крайней мере они оставляли после

себя малонаселенные и потому необрабатываемые земли. А значит, тем более их падение,

когда оно произошло, было воспринято как освобождение.

Династия восточных Каролингов, была не более своих западных родственников убеждена в

том, что обязана защищать всю христианскую Европу; но растущий натиск с Востока

вынудил их создать ряд военных подразделений, способных обезопасить ограниченную

территорию без дальнейшего вмешательства королей. Одним из них было герцогство в

восточной Саксонии, а командование им было поручено семье Лиудольфингов (позже

Отгонов). Каким бы временным ни было первоначально это назначение, род скоро

отождествился с местными интересами и защищал Саксонию не только по

182

Варварский Запад, 400—1000

соображениям верности франкской короне. Утверждается, что если бы в 911 г. дому

Каролингов не пришел конец, в Саксонии и других германских герцогствах, возможно,

никогда бы не развились сепаратистские интересы. Но этот взгляд, скорее всего,

преувеличивает объем власти Каролингов к востоку от Рейна и обращает слишком мало

внимания на племенные традиции Швабии, Баварии, Франконии и Саксонии. Даже если мы

согласимся с тем, что герцоги были чиновниками, они все-таки правили территориями,

сохранявшими некоторую связь с древним племенным делением, для упразднения которого

Церковь приложила мало усилий. Объединение Германии не было неизбежным процессом, и