Уоллес-Хедрилл Дж.-М. Варварский Запад. Раннее средневековье 400-1000

Подождите немного. Документ загружается.

которого по-прежнему вела активную деятельность в Риме). Язычество, естественно, уже не

было политической силой, хотя и таилось еще во многих неожиданных уголках. Христианство

подавило его. И теперь сенаторы стояли за полноту ортодоксальной традиции св. Августина,

или по крайней мере такую ее часть, какую только они были в состоянии.усвоить, точно так

же, как некогда они перед лицом имперской оппозиции ратовали за сохранение своих

религиозных обрядов, считая их самой драгоценной частью своего наследия. Именно поэтому

они взирали на папу как на представителя своей среды. Посему следовало ожидать, что люди,

подобные Кассиодору и Боэцию, будут взирать на свою работу в интересах светской науки

сквозь призму наследия ортодоксального христианства. Подобно Кассиодору, который,

находясь на покое в Вива-

Варварский Запад, 400-1000

риуме, где он и его ученики придерживались устава на основе Правила св. Бенедикта, собрал

у себя рукописи о римском праве и письма, и Боэцию, который, получив из Африки и

Византии основной корпус сочинений Платона и Аристотеля, приступил к грандиозному (но

незаконченному) делу их перевода на латынь, все были воодушевлены желанием сделать

доступным для римского общества все наследие прошлого. В знаменитом тюремном диалоге

Боэция «Об утешении философии» не найти и следа христианства; ученые уже достаточно

потрудились, ища его. Но из-под этого же пера вышли и богословские трактаты «О Троице»,

«О католической вере» и «Против Евтихия». Кассиодор, которому Цицерон и св. Августин

были почти одинаково дороги, разделил «Наставления», самый значительный из своих педа-

гогических трудов на две части — богословские и светские письмена; и богословские были

помещены первыми*. Во вступительных словах своего предисловия он выражает печаль по

поводу того, что немало ученых готовы преподавать светские науки, в то время как лишь не-

многие преподают Священное писание. Это нужно исправить.

Откуда это ощущение неотложности? Из-за того, что остготы были арианами. Ничто, никакие

компромиссы по несущественным вопросам, ни почтение по отношению к преемнику св. ап.

Петра, не могло скрыть того основополагающего факта, который в конце концов стал камнем

преткновения для государства Теодориха — как и любого другого арианского правителя.

Арианство было общим врагом, который объединил папство и аристократию и сделал их

лояльными подданными Византии. Процветание Италии под властью готов могло скрывать

реальную опасность только до возникновения принципиальных проблем.

* Они пользовались влиянием, но необязательно в качестве учебника. Во многих монашеских и епархиальных

школах эта книга была, скорее, справочной, вроде «Этимологии» Исидора, и «Брака» Марциана Капеллы.

Глава П. Наше море

Кризис, как выяснилось, был делом рук Византии. Императору Юстину удалось прояснить

некоторые догматические разногласия, которые отвращали его предшественников от Рима, а

затем, в 523 г., издал закон, имевший силу и в Италии, который лишал язычников, иудеев и

еретиков — под которыми он подразумевал ари-ан — права быть занятыми~на

государственной службе. Был ли этот закон направлен против Теодориха, неизвестно; но

готы, конечно же, отреагировали так, как если бы это так и было, и последние годы жизни

Теодориха были отмечены гонениями на ортодоксальных христиан. Боэций был лишь одной

из его жертв. Важно не рассматривать этот внезапный поворот событий как непредвиденный.

Взаимные преследования были привычт ными как для ортодоксов, так и для ариан, и

существует множество свидетельств о трениях, возникавших между ними в Италии в течение

всего периода остготского завоевания. В качестве примера можно привести ту ярость, с

которой восприняли римляне разрушение готами ортодоксальной церкви у ворот Вероны,

хотя не могло быть особых сомнений, что это было сделано с единственной целью обеспечить

возможность достройки городских укреплений. Папа Иоанн I даже не пытался скрывать свою

враждебность к арианам, и его смерть в готской тюрьме стала причиной его почитания как

ортодоксального мученика. Теодориха," умершего вскоре после этого, сочли жертвой

божественного правосудия.

Особенное несчастье Теодориха состояло в том, что у него не было сына, чтобы наследовать

ему. Он был один из немногих варварских правителей, чьи успехи были столь велики, что он

вполне мог бы стать основателем династии. Его дочь была замужем за вестготом, о котором в

противном случае было бы ничего неизвестно, уникальность же его состояла в том, что в его

венах действительно текла кровь Германариха. Но он умер прежде своего тестя, предоставив

своей жене править готами, насколько она была в состоянии это делать. За этим не мог не

последовать распад.

Варварский Запад, 400-1000

Иногда утверждают, что Теодорих рассматривал себя как главу германской федерации

Европы. Это было не так. Но нельзя усомниться в том, что он активно интересовался

событиями во франкской Галлии, вестготской Испании и вандальской Африке; и не в

последнюю очередь потому, что он их боялся. Первые годы его правления были посвящены

борьбе с готами, захватившими земли в Иллирике и Паннонии, и на Балканах, землях, через

которые он сам некогда прошел, и безразличие по отношению к которым для властелина

Италии всегда было непозволительным. А затем, в 507 г., его взгляды обратились на запад.

Результатом явился ряд династических браков, связавших его род с семействами других

варварских королей. Чего он надеялся достичь таким путем? Вполне вероятно, что он хотел

обезопасить себя от интриг со стороны императора с франками Галлии. Отлучения от

авторитетности императорской власти и смещение имперских интересов в сторону

франкского короля могло опрокинуть остготское королевство за одну ночь. Отсюда и

стремление Теодориха заинтересовать бургундов, вандалов и вестготов событиями у себя до-

ма*. Отсюда, опять же, его особенная чувствительность ко всему, что касалось богатых и

незащищенных земель Прованса, которые соединяли его с вестготской Септи-манией.

Кассиодор сохранил для нас часть уникальной дипломатической переписки, имевшей место в

этот период между Теодорихом и его соседями. На этом основании зиждется бесспорный

вывод: стабильность на территории Западного Средиземноморья в значительной мере

зависела от событий в Северной Галлии. Это было неизбежным, исходя из географических

соображений. Так же, как некоторые его римские и варварские предшественники в Италии,

Теодорих ясно видел, что он не может позволить себе игнорировать Галлию. Его брачные

альянсы, как бы искусно они ни были заключены,

* Остготские монеты, найденные к северу от Альп, говорят о торговых контактах.

Глава II. Наше море

не имея другой глубинной цели, были призваны просто удерживать франков за пределами

средиземноморского мира. В течение последующих веков европейская история, в большой

степени, обуславливалась их проникновением туда.

Наконец, мы должны рассмотреть то влияние, которое оказало на Европу вандальское

завоевание римской Африки. С первых же дней после своего прибытия на Запад варвары

инстинктивно устремлялись в Африку; она была житницей Европы, значит, Меккой для

голодных и не имеющих пристанища германцев. Если бы у Алариха были корабли, чтобы

добраться туда, его преемник не отправился бы из Италии в Южную Галлию. Восточный и

Западный императоры в конечном счете были солидарны, считая абсолютно необходимым как

можно дольше не допускать варваров до средиземноморских портов, морских перевозок и

даже знаний о кораблестроении. Согласно указу 419г. были наказаны смертью несколько

римлян, открывших вандалам секреты кораблестроения. Но было уже слишком поздно. Всего

за несколько лет вандалы осуществили переправу из Испании в Африку.

В Африке вандалы приобрели влияние, несоразмерное с их численностью, и это несмотря на

то, что они не были единым народом. Мы можем отнести это за счет трех факторов. Во-

первых, вандалы, контролировали жизненно важные для Европы пути и могли (да и делали

это) по своему желанию перерезать поставки зёрна и масла; во-вторых, они принадлежали к

самым ярым арианам, в то время как африканцы находились в числе самых ярых ортодоксов;

и, в-третьих, они владели провинцией, которую можно было с наибольшим основанием

считать интеллектуальным центром римского мира. Можно добавить, если угодно, что в

самый критический период ими правил вождь выдающихся способностей, Гейзерих. Один

историк даже назвал его самым тонким государственным деятелем своего времени.

Сведения о вторжении вандалов сравнительно многочисленны благодаря тому потрясению,

которое оно

Варварский Запад, 400-1000

причинило африканской Церкви. Подобно своим европейским коллегам, африканские

епископы вдруг превратились в лидеров местного сопротивления безжалостному врагу.

Некоторые, и среди них бл. Августин, стояли непоколебимо. Другие пускались в бегство вме-

сте со своей паствой или без нее. А некоторые даже стали арианами. Нетрудно представить

себе, что у зажиточных африканцев было больше оснований искать почвы для согласия с

завоевателями, чем у всех прочих; на карту были поставлены огромные состояния. Компро-

мисс шел рука об руку с коррупцией. Когда это не увенчалось успехом, последовали гонения

— более жестокие и, в некотором смысле, более желанные, чем где-либо еще на Западе. Когда

же настал черед ортодоксов, они оказались такими же безжалостными. Какое-то время

императоры были не в состоянии вмешаться. Они наблюдали за продвижением вандалов

вдоль побережья из города в город, за уничтожением значительной части богатств провинции

и истреблением ортодоксальной Церкви. Они видели, как голодает Рим, и как вандалы

беспрепятственно нападают на побережье Италии. Константинополь также ощутил

сокращение средиземноморской торговли. И действительно, похоже, что экономика

Средиземноморья так и не оправилась от хаоса, в который она тогда оказалась ввергнута.

Восток и Запад, разумеется, не были полностью отрезаны друг от друга, нельзя также сказать

и того, что товары из Африки перестали достигать Европы и Леванта; но контакты были

эпизодическими, уверенность торгового сословия поколебалась; шел поиск новых рынков.

Страх перед тем, к чему это могло привести, должно быть, стал решающим фактором,

подвигнувшим Восточных императоров к тому, чтобы оказать содействие своим западным

коллегам, а когда их не стало, в одиночку заняться восстановлением власти империи в

Западном Средиземноморье. Вторым, но не менее важным, был фактор религии. В частности,

восточные императоры были глубоко вовлечены в религиозные споры, которые, хотели

Глава П. Наше море

они того или нет, превратили их в богословов и теокра-тов. Не услышать вопль католической

Африки и католической Италии было бы равноценно отказу от исполнения

основополагающей функции империи, подразумеваемой в трудах не только Константина, но и

самого Августа. Питая эти интересы, Константинополь направил силы под командованием

своего лучшего военачальника, варвара Аспара, чтобы помочь Западу отстоять от вандалов то,

что еще оставалось от римской Африки, а после отступления западной армии продолжать

войну в одиночку, но тщетно. В 440 г. уже во второй раз крупная морская экспедиция

отправилась из Константинополя, чтобы отвоевать Карфаген,— и это тогда, когда самому

Константинополю грозила серьезная опасность со стороны гуннов. Это позволяет оценить,

насколько жизненное значение имела Африка в глазах восточных римлян. Ни та ни другая

экспедиция не достигла успеха. Еще менее удачными были те, которые Запад планировал

самостоятельно. Разработка и осуществление того, что стало известно под названием

Реконкисты, выпало на долю императора Юстиниана.

Юстиниан происходил из Иллирика, и родным языком для него была латынь. Исходя из этого,

ученые иногда делают вывод о том, что он питал больший интерес к событиям на Западе, чем

если бы на его месте был император-грек. В пользу этого суждения говорит немногое.

Наиболее яркой чертой Юстиниана была чрезвычайная консервативность ума, которая

заставляла его действовать, стремясь как можно более соответствовать своим представлениям

о действиях предшественников. В основе его озабоченности делами Запада — в ущерб даже

собственной восточной границе, находившейся под постоянной угрозой со стороны

Персидской империи — лежал не голос крови, а точная оценка интересов и задач империи.

Изображать Реконкисту в виде грубого и бесполезного анархизма значит иметь абсолютно

неверное представление об интересах Византии в шестом веке. Причину неудачи здесь

следует искать не в

Варварский Запад, 400—1000

идее, а в ужасающей дороговизне и разрушительности Реконкисты.

Грек по имени Прокопий, имевший доступ к придворным кругам, оставил подробный рассказ

о трех великих войнах Юстиниана (Персидской, Вандальской и Готской), которые вместе с

предпринятой им новой кодификацией римского права позволяют нам считать его

величайшим и наиболее ортодоксальным из последних императоров. Как хотел заверить

своих читателей Прокопий, обе войны, составившие Реконкисту, были начаты при полной

поддержке порабощенных римлян Запада. Частые разочарования не притупили их жажды

освобождения от ариан — вандалов и готов. Когда решение о вторжении было, наконец,

принято, оно основывалось, скорее, на религиозной почве, чем на советах военачальников,

часть которых говорила императору, что при отсутствии опорных точек на Сицилии и в

Италии никакое нападение на Африку не может увенчаться победой. Однако Велизарий

согласился возглавить операцию.

Падение вандальской Африки было стремительным. Если верить имеющимся источникам, то

значительная часть римского населения приветствовала своих избавителей, снабжала их

продовольствием и открывала перед ними свои города. Но окончательное поражение вандалы

понесли на поле битвы.

Последовавшее новое заселение Африки римлянами поднимает две интересные проблемы.

Во-первых, купцы, похоже, вернулись к традиционным торговым маршрутам без особой

ох9ты; Юстиниану так и не удалось уговорить средиземноморский мир признать, что вандалы

были всего лишь эпизодом. Осуществленное им возвращение сельскохозяйственной

собственности и земельных владений потомкам лишенных имущества римлян было гораздо

успешнее его коммерческой политики. И, во-вторых, его религиозное возрождение превзошло

самые смелые надежды африканской Церкви, которая не только вновь обрела свое отнятое

имущество, но еще и получила возможность (и не упустила ее)

Глава II. Наше море

начать преследование арианских иерархов. Вот отрывок из послания африканского

духовенства, по случаю его первого собора в Карфагене в 534 г., папе Иоанну II:

«Мы жаждем возрождения прекрасных обычаев прошлого, упраздненных вековой тиранией и

пленом, несмотря на единодушные протесты. И потому мы снова созвали собор всей Африки

в базилике Юстиниана в Карфагене — и мы оставляем Вашему Святейшеству представить

себе, каким потоком льются наши радостные слезы в таком месте».

Почти без передышки Юстиниан перешел к действиям, которые выглядят вполне логичным

продолжением одержанной им победы. Он взялся за восстановление власти империи над

Италией. Но здесь проблема была сложнее, поскольку варварское владычество было более

мягким, а арианские гонения менее жестокими, чем все то, что испытали на себе африканцы.

Следовательно, приветствия римской Италии в адрес войск императора могли быть не столь

уж чистосердечными. Далее, итальянцам недоставало чувства сплоченности и провинци-

альной гордости, которая позволяла африканцам мыслить и действовать сообща. Но прежде

всего имперские военачальники неверно оценили силу и разум остготов. Для того чтобы

завершить Итальянскую войну, понадобился не один год, а двадцать; и за это время Италия

была разорена от края до края, а ее города разграблены так, как никогда прежде.

Значительную часть этого ущерба можно отнести за счет жестокости имперских наемников, у

которых было меньше оснований охранять права собственности, чем у осевших здесь готов.

Городам Италии, и самому Риму, был нанесен удар, от которого они так никогда полностью и

не оправились. Но все равно часть бедствия была связана с естественными причинами,

особенно с голодом и чумой, которые почти не могли контролироваться войсками. Если бы

освобождение Италии было осуществлено с той же скоростью, что и Реконкиста в Африке, не

было бы никаких серьезных сомнений в том, что Юстиниан был бы встречен как из-

Варварский Запад, 400-1000

бавитель. Но этому помешала эпоха военных столкновений и разрушений длиной в целое

поколение. И когда Рим, наконец, пал, итальянский сепаратизм, антигреческие настроения и

местные интересы соединились, чтобы обеспечить имперским войскам очень прохладный

прием.

К сожалению, освобождения Италии не воспел ни один эпический поэт.

Юстиниан осуществил цель своих предшественников — восстановление Римского мира,

обнимающего Средиземное море,— ценой непомерных человеческих и финансовых потерь.

Африканские, итальянские и даже испанские порты были снова открыты для римского су-

доходства. Мог ли этот мир, при благоприятных условиях, вернуть себе свое древнее

благосостояние, сказать невозможно; через очень короткое время лангобардам и арабам было

суждено упразднить результаты Реконкисты. Но Юстиниан верил, что это было возможно; и в

течение этих коротких лет его правления, особенно в Италии, наблюдались некоторые

приметы восстановления, указывающие на обоснованность его веры.

Итак, подведем итог: на протяжении всего периода дезинтеграции постоянным фактором

оставалась твердая решимость римских императоров восстановить империю.

Глава III ИТАЛИЯ И ЛАНГОБАРДЫ

Восстановленная власть Юстиниана над Европой очень скоро подверглась испытанию. В

Италию почти сразу вторглись лангобарды и захватили часть этой провинции. Важно

отметить решимость и мудрость, с которой Восточные императоры в течение двух веков

пытались защитить эту с таким трудом завоеванную провинцию, и неразрешимость проблем,

которая привела их к фиаско.

Мы бы знали относительно мало о лангобардах в Италии и бесконечно меньше об их ранней

истории, если бы один из них, Павел Диакон, сын Варнефрида, не решил последовать примеру

Иордана, написав, как это сделал бы римлянин, прозаическое повествование о подвигах

своего народа. И потому будет справедливо предоставить первое слово ему.

Излишне говорить, что подобно другим «национальным» историкам того времени, Павел,

несмотря на всю силу своей этнической гордости, думал о прошлом с точки зрения

становления структуры христианства; его народ, некогда языческий, а впоследствии

арианский, наконец (хотя и совсем недавно) обратился в католичество. Его темой стала

победа ортодоксии, а не победа лангобардов. Сам Павел вырос в Павии при двор'е короля

Ратхи-са. В 775 г. или вскоре после того он постригся в монахи в Монте-Кассино, приняв обет

по уставу св. Бенедикта, и оставался там до тех пор, пока через семь лет семейные дела не

привели его на север ко двору первейшего из всех варваров, Карла Великого. По-видимому,

он немало про-

Варварский Запад, 400—1000

жил в Меце, родовом гнезде семьи Каролингов. Он много писал на различные темы. В

небольшой, но авторитетной книге о епископах Меца он воспользовался случаем (а может

быть, в этом и. состояла истинная цель его работы) изложить древнюю историю предков

Карла Великого и, особенно, епископа Арнульфа. Он писал просто, выказывая образованность

и живость — качества, которым Каролинги всегда умели находить применение; и только

проведя на севере около пяти лет, он получил возможность вернуться в Монте-Кассино. Там

он продолжил свою литературную работу. Она включала гомилии, очень ценившиеся во

франкских землях (мы до сих пор не располагаем их критическим изданием), и историю

лангобардов, начиная со времени, когда они впервые выступили с побережья Балтийского

моря до смерти короля Лиутпранда (744 г.). Если бы Павел прожил дольше, то, возможно, он

захотел бы продолжить эту историю, отчасти идя по стопам Григория Турского, поскольку

остановился он на моменте, который для него являлся началом современной истории. Но,

несмотря на все разт нообразие его интересов, его страстью было прошлое и особенно

влияние Рима и христианства на его предков-варваров. Он написал краткую историю Рима,

достаточно небрежную, но чрезвычайно важную для нас, как сви-детельство того, что по-

настоящему поражало воображение варваров в восьмом веке.

История лангобардов Павла пользовалась безмерной популярностью. Она сохранилась во

многих рукописях. Почему? Не потому, что она предоставляла образованным лангобардам

более подробную или более живую картину их легендарного прошлого, чем та, которую они

могли почерпнуть из устной традиции или песен своих собственных бардов (которыми

пользовался Павел), и не потому, что она успокаивала их в момент капитуляции лангобардов

перед лицом Карла Великого, а потому, что она показывала им самих себя, отраженными в

римском зеркале. Само по себе чтение или составление цстории было обычным римским

занятием; мыслить о

Глава III. Италия и лангобарды

себе в историческом контексте значило мыслить по-римски; быть ортодоксальным

христианином было то же, что быть римлянином. Нам не так сложно представить себе ту

картину, которую они видели в этом зеркале, как помнить о том, что это зеркало вообще

существовало.

Рассказ Павла о миграции лангобардов это не более чем краткий очерк, и можно сколько

угодно терять время в бесполезных дискуссиях по поводу его источников. В целом, его

рассказ о передвижении из Скандинавии через Центральную Европу в Паннонию не так уж

бездоказателен, хотя его детали подчиняются литературному шаблону, введенному

Кассиодором и Иорданом, писавшими о миграции остготов. Но это не должно нас беспокоить:

кочующие германские племена во многом следовали одному и тому же пути, поэтому в

описании их перипетии оказались взаимозаменяемыми в интересах повествования. Еще

задолго до времени Павла существовал общепринятый свод германских легенд о миграции, на

который с большей или меньшей долей вероятности опирались все германские авторы.

Несмотря на то, что Павел был лангобардом и писал для лангобардов, у него отсутствовало

стремление обелить своих предков. На самом деле он ставил перед собой задачу подчеркнуть

их дикость. Она проявлялась в их вендеттах с соседними племенами, которые не становились

менее яростными по мере того, как они все сильнее и сильнее подпадали под влияние Рима и

христианства. Во время захвата степного пространства между Тиссой и Дунаем, около 500 г.,

они впервые встретились с арианским миссионером и стали номинально христианами. Под

командованием свирепого Альбоина и в союзе с азиатами-аварами они напали на гепидов и

уничтожили их, захватив богатую добычу. Доля самого Альбоина включала Розамунду, дочь

Кунимунда, убитого правителя гепидов, из черепа которого этот лангобард сделал кубок, на

его языке называвшийся scala. Натиск аваров, любовь к грабежу и потребность в нем,

Варварский Запад, 400-1000

чтобы вознаградить своих соратников, а к тому же и неотступная проблема поиска новых

земель для питания, привела Альбоина на юг, в Италию. Переход через Альпы был скорее

отходом, чем наступлением. У нас нет никаких оснований для того, чтобы оценить чис-

ленность его свиты, или определить, какая ее часть состояла из настоящих лангобардов, но

маловероятно, чтобы их было столь же много, как остготов под командованием Теодориха.

Второй момент, в котором лангобарды уступали остготам, состоял в том, что в Италию они

вошли не как federati, или союзники Империи, а как враги. Восточные императоры не забыли

об этом и в течение двух веков делали все, что было в их силах, чтобы изгнать их. Ненависть

лангобардов ко всему гре-коязычному населению Империи была плодом страха; власть

лангобардов над Италией так и осталась весьма зыбкой.

Равнины Северной Италии, куда лангобарды спустились в начале 568 г., не были такими

цветущими, какими увидел их Теодорих. Масштабы любой войны и разрухи легко

преувеличить, но фактом остается то, что Италия послужила ареной долгой и ожесточенной

борьбы между греками и готами, а также их наемниками, борьбы, затронувшей как города, так

и сельскую местность. Вследствие этого конец шестого века для Италии был периодом

непрекращающегося голода и чумы. Лангобарды обострили эту проблему, а не породили ее.

Голод с чумой и облегчение после них являются неизменным фоном для роста политической

и территориальной власти папства в Италии.

Историки до сих пор спорят об отношении лангобардов к жителям Италии и землям, которые

они возделывали. Многое зависит от смысла единственной фразы в главе 16 третьей книги

«Истории» Павла (эта глава представляет собой определенную шкалу), где утверждается, что

у лангобардов не было причин умышленно навлекать страдания на итальянцев или лишать их

собственности; имеется свидетельство о том, что некоторые круп-

Глава III. Италия и лангобарды

ные землевладельцы сохранили за собой свои владения и просто платили лангобардам дань. С

другой стороны, трудно поверить, чтобы даже первое поколение ланго-бардских

военачальников удовлетворилось (или могло удовлетвориться) обработкой лишь пустующих

земель на севере, куда Рим традиционно поселял своих германских наемников. Несмотря на

то, что ортодоксальная иерархия Северной Италии не была полностью истреблена, а римские

землевладельцы не были поголовно обращены в рабство, лангобарды Альбоина относились к

римлянам с подозрением и, насколько это было возможно, держались от них на расстоянии.

(Одной из сфер, в которых изоляция была с самого начала невозможна, являлась торговля.)

Павел рассказывает нам, что они взяли с собой своих жен и детей, и имеющиеся

свидетельства убедительно подтверждают, что лангобардам дольше, чем любому другому

германскому народу, когда-либо селившемуся на римской территории, удавалось сохранять в

неприкосновенности свою этническую самобытность, независимость и язык.

В Италии характерной для них социальной единицей была/ага, или группа семей, живших на

военном положении в каком-нибудь укрепленном пункте, откуда можно было организовывать

набеги на соседние территории, и где можно было сосредотачивать и распределять добычу.

Нет сомнения, что/агае, до-итальянские по времени своего происхождения, видоизменились в

результате контакта с высокоразвитой цивилизацией Италии; но их сохранение указывает на

убежденность лангобардов в необходимости сохранения своих исконных институтов семьи,

которые фактически были одним из способов выживания*. Только к двенадцатому веку слово

fara получило значение «род». Другими словами, кровные отношения, более глубинные,

нежели те формы, которые

* Наиболее ранние поселения, вероятно, создавались на основе крепостей (castra), захваченных у римлян и

византийцев, как и древнейшие поселения франков в Belgica Secunda.

Варварский Запад, 400-1000

привнесло в общество наследственное владение землей, даже на тот момент еще не были

полностью утрачены из виду. Этой картины не опровергает и археология. Древнейшие в

Италии погребальные клады лангобардов, как и в Паннонии, являются чисто германскими и

очень напоминают захоронения всех прочих германских народов языческого периода,

включая остготов. Возможно, они не дают нам права говорить о самобытном искусстве лан-

гобардов, но они действительно говорят нам о народе, еще полукочевом, зажатом между

владениями людей, чьей цивилизации они еще не были в состоянии подражать. Говоря

словами Бери, умом они все еще были в лесах Германии.

То, что в период после смерти Альбоина положение и взгляды лангобардов стали

стремительно меняться, было в значительной мере связано с великим папой Григорием I и св.

Бенедиктом, учителем Григория. Эти два человека вместе внесли определяющий вклад в

стабилизацию варварской Европы.

Св. Бенедикт известен нам только по краткому житию, составленному Григорием примерно

через 45 лет после его смерти. Оно образует вторую книгу Диалогов последнего. Естественно,

можно возразить, что, не имея в поддержку никаких свидетельств, подобное повествование

может почти не содержать исторической правды. Мы вправе принимать его на веру или нет,

как нам угодно. Ученые в основном отказались доверять ему.

Григорий говорит, что Бенедикт родился в зажиточной семье в провинции Нурсия. Можно

заключить, что произошло это примерно в 480 году. Образование он получил в Риме. Подобно

другим представителям своего поколения, он еще в молодости ощутил призвание к

аскетической жизни, которую вел сначала в Субиако, недалеко от развалин дворца Нерона, а

потом на огромной высоте Монте-Кассино, нависающей над дорогой из Рима в Неаполь.

Каковы бы ни были его личные желания, он собрал вокруг себя значительное количество

учеников; и именно ради наставления этих людей (а

Глава III. Италия и лангобарды

не по приказанию какого-либо папы) он в конце концов письменно изложил свой общинный

устав, опирающийся на основополагающие принципы смирения, милосердия, послушания,

постоянства места, нищеты и веры в Провидение, соблюдения которых он всегда требовал от

своих соратников. Эти принципы не были новыми, так же, как и монашество не представляло

собой нового образа жизни. Но заслугой Бенедикта стало их объединение. Великий монах —

как и большинство его первых последователей, он так и не стал священником — был также

чудотворцем. Это не только принесло ему славу при жизни, но стало частью арсенала его под-

ражателей в последующие века. Чудотворение и культивация всего сверхъестественного

принадлежали к числу самых стойких увлечений бенедиктинцев.

Устав св. Бенедикта сохранился в списке, сделанном в Аахене для Карла Великого с

экземпляра, присланного ему Теодемаром, аббатом Монте-Кассино. Этот экземпляр

непосредственно воспроизводил рукопись самого св. Бенедикта; и, следовательно, список

Карла Великого, по-видимому, представляет собой уникальный случай в области древних

текстов — это копия, отделенная от оригинала

всего одним промежуточным звеном. А значит,

мы с полным правом можем быть уверены в том, что именно было написано св. Бенедиктом.

В данной работе мы не имеем возможности подвергнуть этот устав сколько-нибудь

подробному рассмотрению. В нашем случае интересен сам факт существования этого

документа, с трудом находящий свои основания в прошлом, и в то же время отвечающий

запросам новой варварской эпохи — аккурат между античностью и Средними веками. Об

этом говорит даже язык; дело в том, что св. Бенедикт писал не на классической латыни,

которой его могли обучить в Риме, а на вульгарной, то есть на языке его современников. Его

устав был рассчитан на практическое применение.

Он предназначался для кеновитов, то есть монахов, которые в соответствии с уставом и под

руководством

3 Зак. 3111

Варварский Запад, 400-1000

отца, или аббата, живут общиной, будучи связаны с ней клятвой относительно постоянства

места до самой смерти, в обители, отвечающей всем их потребностям. Вступление в

подобную общину не обязательно было легким. Но это, в конечном итоге, не помешало

распространению общин, следующих уставу св. Бенедикта, или какой-то его версии, по всей

Западной Европе, тем самым как разрешая, так и порождая социальные проблемы, о которых

будет более подробно рассказано в других частях этой книги.

Св. Бенедикт с большим искусством дал определение тому, как должны были строиться его

общины, и каким образом им следовало проводить время. Он не ждал, что его монахи будут,

подобно отцам-пустынникам, практиковать крайний аскетизм, напротив, они должны были

вести размеренную жизнь одной семьей, наверное, похожей на лучшие римские фамилии

прошлого, работая на земле и находясь под руководством аббата, положение которого не

радикально отличалось от римского paterfamilias, хотя аббатом (Abbas), то есть «отцом», он

был назван не из-за этого.

Устав разделял день монаха на уравновешивающие друг друга должным образом периоды

ручного труда, чтения и присутствия на божественных службах. Все три эти составляющие

понимались как части духовного целого, но лишь последняя было его сердцевиной и целью.

Соблюдение четкой дисциплины было средством и никогда не превращалось в самоцель.

Дисциплина строго упорядоченной общинной жизни делала возможным то, чего неизмеримо

труднее добиться в миру,— беспрепятственное возношение хвалы Богу и молитву о спасении

душ, следующих пути, проложенному Римской Церковью и описанному в ее законах. Главной

целью св. Бенедикта было дать мужским общинам возможность осуществлять свой

священный христианский долг с целеустремленностью, которой редко могло добиться

епархиальное духовенство. Но его бы в содрогание привело известие о том, что однажды его

монахи,

Глава III. Италия и лангобарды

теперь образованные и рукоположенные, станут противниками епархиального и мирского

духовенства.

Св. Бенедикт умер в Монте-Кассино в марте 547 г. или вскоре после этого; там же он был и

похоронен рядом со своей сестрой св. Схоластикой. На момент его смерти его уставу в

Италии уже определенно следовали три общины, и, несомненно,, существовали и другие. Но

через тридцать лет по Италии прокатились лангобарды, уничтожая все религиозные

структуры. Известно, что на территории, контролировавшейся лангобардами, сохранился

только один монастырь — св. Марка в Сполето. Некоторым монахам из Монте-Кассино уда-

лось ускользнуть от ярости Зотто, герцога лангобардов, и достичь Рима, принеся с собой

рукопись своего устава. Папский престол сохранил труд св. Бенедикта и обратил его на

собственные нужды.

Главным действующим лицом в этом акте был папа Григорий, известный потомкам, но

отнюдь не современникам, как Великий. То, что его авторитет при его жизни не был так

высок, и то, что самое раннее его жизнеописание столь коротко, само по себе ничего не

говорит*. Тем не менее остается фактом, что короткое упоминание о его жизненном пути,

вставленное в конце седьмого века в Liber Pontificalis (бесценная серия полуофициальных

жизнеописаний пап), имеет мало общего с тем образом, который позволяют нарисовать его

собственные произведения, и еще менее с тем портретом, который предпочитали

воспроизводить средневековые биографы (особенно английские). С уверенностью можно

сказать одно — этот бескомпромиссный папа возбудил против себя ненависть, отзвуками

которой являются и сдержанное упоминание в Liber Pontificalis, и предание о том, что после

его смерти толпа хотела сжечь его библиотеку. Однако в действительности достижений

Григория не

* Лишь в работе монаха из Уитби, современника Беды, собраны воедино обрывки информации, которые ему

удалось разыскать, с тем, чтобы результат этого труда можно было использовать в ходе ежегодного празднования

памяти св. Григория в его монастыре.

Варварский Запад, 400—1000

может быть сомнений. Его деятельность и труды говорят сами за себя и не нуждаются в

помощи биографов. Они представляют нам первого великого папу средневековья, ученика

одновременно и св. Бенедикта, и св. Августина.

Подобно св. Бенедикту, Григорий принадлежал Риму. Там он вырос. Но, в отличие от св.

Бенедикта, он был глубоко вовлечен в римскую политику, поскольку до того, как отречься от

мирской суеты и превратить свои фамильные владения на Сицилии и на Коэлийском холме в

монашеские обители, он являлся префектом своего города. Произошло это в 575 г., за два года

до разграбления Монте-Кассино и за три —до кончины престарелого Кассиодора. В начале

590 г. он был вызван из своего Ко-элийского монастыря, посвященного св. Андрею и сле-

довавшего бенедиктинскому уставу, чтобы сделаться папой. Его предшественник умер от

чумы, которая тогда опустошала Италию; и Павел в своей «Истории лангобардов» связывает

эту чуму с разливом Тибра, в водах которого было замечено множество змей, включая не-

обыкновенной красоты дракона, которые плыли к морю. Григорий начал свою деятельность с

семичастного просительного молебствия, в ходе которого не меньше восьмидесяти его

участников упали мертвыми. Не вдаваясь в подробности, мы можем увидеть в этой истории

отражение реальной обстановки времени его понтификата. Это было время отчаянного

кризиса, чумы, голода и разрухи.

Григорий не был первым папой, встретившимся с испытаниями такого рода: его

современникам, естественно, приходила на ум аналогия со Львом Великим. Он также не был

первым папой, получившим образование в Риме, или получившим хорошую школу в качестве

дипломата в Константинополе, или посвятившим много времени размышлениям над

сложными произведениями св. Августина. Но он был первым из учеников св. Бенедикта, кто

занял престол св. Петра, Из-за своей преданности литературе св. Бенедикта, отразившейся в

житии последнего, то есть во второй книге

Глава III. Италия и лангобарды

«Диалогов», он получил от византийских греков титул «Двоеслов», призванный отличить его

от тезок.

С точки зрения некоторых ученых, это житие имело такое же значение для огромной

популярности устава, как и собственные достоинства последнего. Оно образует часть работы,

первоначально и более удачно названной «Чудеса итальянских Отцов», но впоследствии

известной как «Диалоги» по причине используемого автором метода. Поиск материалов для

этой книги не составил труда. В переписке папы содержится несколько просьб прислать те

или иные сведения, и примеры того, как он торопился расспросить стариков, чьи

воспоминания могли быть ему полезны. Он предостерегает своих читателей от легковерия,

призывая их искать подтверждений якобы совершившимся чудесам, подтверждения, скорее,

не того, что они имели место, а того, что поручившиеся за это люди ведут высоконрав-

ственную жизнь. Для средневекового ума агиографическое и историческое свидетельство

никогда не были вещами одного порядка. Таким образом, Григорий, возможно, внес не

последний вклад в формирование средневековой агиографии, этого удивительного литератур-

ного жанра, обширное историческое богатство которого до сих пор едва нащупано. При

помощи чудес и новой христианской мифологии стало возможным обуздать и победить

суеверный разум варвара.

Однако литературная деятельность папы лежала за рамками агиографии. Она охватывала

исследования по литургическому богословию (плодом которых стал григорианский распев) и

экзегетике; толкование на книгу Иова, обладавшее большим авторитетом; и Liber Regulae

Pastoralis, прекрасное описание пастырского призвания — не просто к жизни в

вероучительном христианстве, как это часто бывало в прошлом, но к нравственной чистоте,—

которое впоследствии король Альфред избрал для перевода на свой родной английский. Вся

эта работа создала прецедент, которого средневековый Рим не мог забыть. Последующие

папы нечасто вели жизнь

Варварский Запад, 400-1000

такого духовного уровня, как Григорий I. Но лишь немногие забывали о том, что защита

христианства имеет литературный аспект, забота о котором является их обязанностью. Однако

заложение основ средневекового папства Григория не интересовало. Для него его литературные

труды, осуществляемые с большим пылом, были лишь частью мощных пастырских усилий спасти

от проклятия души римлян и варваров. Если им недостает лоска, то это потому, что их автор не

мог позволить себе терять время. Он был больным человеком, умиравшим не от голода, подобно

своей рассеянной пастве, а от физических немощей, которые он рисует в своей переписке.

Историки любят привлекать внимание к беспрестанной деятельности Григория в качестве

землевладельца. Его письма создают образ папы, который, несмотря на весь апокалипсизм своего

мировоззрения, каждый день был готов защищать патримонии своих предшественников от

лангобардских мародеров и побуждать своих служителей к дальнейшим трудам. Огромное

земельное богатство средневекового папства многим обязано этому человеку, который был готов

защитить свое собственное достояние, но не только его, поскольку, собственно говоря, оборона

Рима была обязанностью не папы, а Восточного императора. Именно в этом, говорят нам, и ле-

жали зачатки распада: растущая озабоченность территориальной властью должна была лишить

пап их духовного авторитета. Однако Григорию эта проблема виделась в несколько ином свете.

По крайней мере можно сказать, что он смотрел на насильственное лишение собственности в

основном так же, как любой другой римский аристократ, и имел достаточно сил для защиты

земель, которые унаследовал. Но дело было не только в этом. Его паства, в буквальном смысле,

питалась с церковных земель и на пожертвования верующих. Италия представляла собой страну,

народ которой долго жил в состоянии непреходящей неуверенности. Ее дороги были полны

бродяг, нищих и сирот; и только церкви были в состоя-

Глава III. Италия и лангобарды

нии помочь им. Григорий подходил к этой проблеме с точки зрения нравственности, а не

экономики. Велиза-рий пытался превратить изголодавшихся римских безработных в воинов,

пригодных для того, чтобы сражаться под знаменами Империи; но у Григория не было подобной

утилитарной цели. Через посредство церквей и монастырей он создал систему пособий для

бедных, больницы и бесплатную раздачу хлеба, которые им дорого обходились. Потраченные

средства уже никогда не вливались обратно в их казну. Он неоднократно заявлял, что его

патримония существует для того, чтобы помогать бедным. Для себя он не желал более почетного

титула, чем dispensator in rebus pauperum, распорядитель вспомоществования бедным. Вот каков

был его взгляд на милостыню: «Земля — это общее достояние всех людей — когда мы подаем

бедным необходимое для жизни, мы возвращаем им то, что уже и так им принадлежит,— мы

должны думать об этом больше как об акте справедливости, чем сострадания».

При таких принципах, как реагировал Григорий на лангобардов? Разумеется, без непримиримой

вражды. Вероятно, он думал о них в основном так же, как св. Августин о вандалах, то есть как об

ужасном, но необходимом наказании; а может быть, и как о посланном Богом знаке

приближающегося конца мира, победы антихриста. «Какие радости еще остаются в этом мире? —

вопрошает он в своей шестой гомилий на книгу Иезекии-ля.— Со всех сторон мы видим войну, со

всех сторон мы слышим стоны. Наши города разрушены, крепости стерты с лица земли, деревни

заброшены. Некому возделывать поля, и почти некому удерживать города. На уцелевших, на эти

жалкие отбросы человечества, ежедневно совершаются нападения. Но до сих пор удары

божественного правосудия не прекращаются — кто-то обращен в рабство, кто-то искалечен, кто-

то убит. И снова я спрашиваю, братья мои, какие нам еще остаются радости? — смотрите, во что

превратился Рим, когда-то властитель мира. Измученный своими великими и не-

Варварский Запад, 400-1000