Ученова В.В. У истоков публицистики

Подождите немного. Документ загружается.

со времен античности. Третья обосновывает полную независимость светской власти от папского

престола. Данте четко отграничивает сферу своих размышлений от теологических предметов:

"Поскольку предлагаемая здесь материя есть материя политическая, больше того, поскольку она

является источником и началом правильных государственных устройств, а все политическое находится в

нашей власти, очевидно, что предлагаемая нами материя предназначена не для созерцания прежде всего,

а для действия"

. Такова устремленность автора, который опирается не на божественный промысел, а на

человеческую предприимчивость в государственных делах и надеется повлиять на ход этих дел своим

пером. И. Н. Голенищев-Кутузов подчеркивает: "Само появление философа в "Монархии" как высшего

судии светских дел, который опирается на чистый разум, а не на догматику, было революционным

явлением в средневековом сознании, подготовленном, однако, длительной эволюцией юридической и

философской мысли"

Что же считает Данте, конечной целью усилий разумных политиков? Порядок, который

обеспечивает мир и благополучие подданных, наилучшие условия для всеобщего благоденствия. Такая

цель звучит явно гуманистически, ориентируясь на "блаженство здешней жизни". Но утопичны

развиваемые трактатом средства, якобы ведущие к этой цели. Среди них широко бытовавшая в средние

века и перешедшая в новое время иллюзия мудрого монарха, олицетворения права, справедливости и

свободы.

Весьма условны на современный взгляд те доводы, которым посвящена вторая часть трактата. Здесь

идет речь о провиденциалистской избранности Рима на верховную роль в судьбе человечества. Но само

прославление античного государства овеяно новизной. Это суждение контрастно догматическому

взгляду на греховность всего язычества. Версии теологов об античном Риме как колыбели антихриста

Данте противопоставляет благотворность Римской империи, в пределах которой свершилась

искупительная жертва Христа.

Наконец, последняя часть трактата посвящена, как подчеркивает автор, наиболее спорному вопросу.

Он спорен не потому, что сложно доискаться истины, а потому, что римские первосвященники, их

алчные ставленники-церковнослужители и крючкотворы-канонисты умышленно не дают истине стать

достоянием большинства. Эта часть трактата последовательно развенчивает обычные Доводы в пользу

папского приоритета на основании требований разума, здравого смысла и богатой юридической

эрудиции. Правовые аргументы Данте использует для ниспровержения законности пресловутого

"Константинова дара":

Данте Алигьери. Монархия, I, 2, 6-7 // Указ. соч. С 305

Голенищев-Кутузов И. Н. Данте и предвозрождение // Литература эпохи Возрождения и проблемы всемирной литературы.

М., 1967. С. 80.

143

Я говорю, что доказательство не имеет силы, ибо Константин не мог отчуждать права и владения империи, а церковь

принимать их Никому не дозволено, основываясь на вверенной ему должности, делать то, что этой должности противоречит

Империя есть правовое установление, охватывающее всю область светского права, следовательно, она предшествует тому, кто

осуществляет ее власть, то есть императору, ибо он предназначен для нее, а не наоборот Отсюда очевидно, что император в той

мере, в какой он является императором, изменять установленный порядок не может, ибо от империи получает он свою власть

Нетрудно заметить элементы умозрительности в форме рассуждения. Но в этих схоластикой

разработанных способах доказательства звучат доводы человека, по-новому осмысливающего опыт

предшествующих споров. И он вместе с читателем вправе сделать вывод "Итак, посредством

приведенных выше аргументов было достаточно доказано от противного, что власть империи вовсе не

зависит от церкви"

Такая степень определенности вывода не означала все же конца полемики. Спустя несколько лет

после смерти Данте доминиканец Гвидо Вернани сочинил "Опровержение "Монархии", написанной

Данте" Называя автора еретиком, монах отвергает все три ведущие идеи трактата, осужденного

церковью на сожжение в 1329 г. И этот приговор, и письменное опровержение - свидетельства

действенности "Монархии" "Негодование церковника великолепно оттеняет прогрессивный смысл

дантовского трактата. Подтверждается глубокая связь политических утопий поэта с реальными

конфликтами его страны и эпохи"

И еще одно суждение авторитетного знатока творчества Данте "Летучая огненная публицистика

писем Данте была рассчитана на непосредственный эффект. "Монархия" своей тяжелой

основательностью крепила полемическое действие писем. В литературе, сопровождавшей вековой спор

между империей и папством, "Монархия" наряду с "Защитником мира" Марсилия Падуанского занимает

одно из самых видных мест"

Есть определенная преемственность идей между отмеченными трактатами. Марсилий из Падуи

(между 1275 и 1280-1343) - младший современник Данте - принадлежал к левому крылу францисканцев

Место умершего в 1313 г Генриха VII в его политической концепции занял Людвиг Баварский,

претендент на императорский трон с 1314 г. В его поддержку наряду с памфлетами Уильяма Оккама

написан трактат "Защитник мира" (1324).

Данте Алигьери Монархия, III, 10, 5, 10-11 // Указ соч. С 353-354

Там же, III, 15, 10 С 360

Баткин Л М Рецензия на кн: Маттеини Н. Первый политический оппонент Данте: Гвидо Вернани из Римини Падуя 1958 //

Средние века Вып 22 М, 1962 С 254

Дживелегов А К Указ соч С 246

144

Это довольно громоздкое произведение значительно превосходит по объему "Монархию" и

относится более к теории политики, чем собственно к публицистике. И все же есть сведения о том, что,

укрепляя фронт сторонников при очередном конфликте с папой, императорская канцелярия прилагала к

рассылавшейся по городам декларации дружественных Людвигу курфюрстов и текст "Защитника мира"

Это произведение развивает светскую теорию государства. На смену "божественных установлении"

приходит теория народовластия, восстанавливающая основные идеи аристотелевской "Политики" Одна

из ведущих мыслей трактата - правитель получает власть не от высших сил, а от гражданского

сообщества, перед которым он и несет ответственность Народу принадлежит и высшее право

законодательства и суда над поправшим законы монархом. В главе XVIII первой части трактата

подробно разбираются различные меры воздействия на правителя. Эти меры должны предотвратить его

превращение в тирана, а тем самым предупредить и неизбежное возмущение против него народа

Средством урегулирования подобных конфликтов Марсилий считает детально разработанный

законодательный кодекс

В этих идеях исследователи видят отражение конкретной истории итальянских городов-коммун с их

политической эмансипацией и многообразным политическим творчеством. "Марсилий являлся

идеологом итальянского пополанства, причем наиболее передовым его представителем Это

подтверждается его государственно-правовой теорией и связью ее с конкретной действительностью

городов-коммун Северной Италии"

По теории Марсилия, церковь обязана всецело подчиняться общечеловеческим законам Она

трактуется уже не вершителем, и даже не соперником, а объектом светской политической власти. И

папство "создано не богом непосредственно, а человеческой волей и духом, подобно другим должностям

в государстве"

По словам дореволюционного русского историка государства и права, "это было самое

существенное возражение не только против всех светских притязаний (церкви -В У ), но против всего

средневекового порядка, в котором церковному союзу давалось слишком обширное значение"

Такой приговор выносил в лице Марсилия не только передовой мыслитель и публицист - его

выносило время. И хотя Людвиг Баварский, поддержанный в своей борьбе с папством яркими

публицистами, вынужден был еще идти на компромиссы с римским первосвященником, историческая

роль церкви как высшей идеологической санкции в Европе шла к концу. Наступала эпоха гуманизма.

См Петрункевич А. Кола ди Риенцо СПб, 1909 С 22

Магs11u s vоn Padua. Der Vertreidiger des Fnedens Berlin, 1958. Bd 1 S 221-227

Баранов В Ф Политическое учение Марсилия Падуанского и его связь = коммунальным движением Северной и Средней

Италии С 136

Там же С 135

Чичерин Б. История политических учений В 5 т М, 1903 Ч 1 С 254.

145

2. ПУБЛИЦИСТИЧЕСКИЕ ЖАНРЫ В КУЛЬТУРЕ РАННЕГО ВОЗРОЖДЕНИЯ

...Тебя, канцона,

Приветят дружно те,

Что о добре пекутся к чести мира,

Так будь на высоте,

Иди, взывая: "Мира! Мира! Мира!"

Петрарка. Канцона итальянским властителям

Переход к эпохе Возрождения обусловливал дальнейшую секуляризацию мышления и политизацию

общественных интересов. Обсуждение наилучших вариантов политической власти и общественного

устройства, роли и взаимоотношений сословий, сущности патриотизма, социального предназначения

человека стало средоточием духовной жизни в Италии. Для первого этапа итальянского гуманизма,

условно говоря, от Данте до Альберти, т. е. с начала XIV до середины XV в., именно эти проблемы

интересуют передовых мыслителей. Вслед за Данте многие из них непосредственно участвуют в

практической политике и стремятся повлиять эрудицией и красноречием на ход истории. Это не всегда

удается, но попытки не прекращаются.

Особенности раннего итальянского Возрождения названы в научной литературе "гражданским

гуманизмом". Известный исследователь Л. М. Брагина считает, что "гражданский гуманизм'"

складывался как комплекс этико-политических идей, ориентированных на воспитание патриотизма и

социальной активности граждан"

. Наиболее полно это направление выразило себя Е деятельности

флорентийских гуманистов, многие политические идеи которых преемственны и взаимосвязаны: это

трактовка свободы, справедливости, любви к родине, стремления к земной славе, деятельности на благо

общества и т. п. Понятно, сколь далеки подобные идеи от религиозных канонов праведной жизни. Ош

направляли мысли и поступки сограждан в принципиально новое русло.

Средством распространения идей "гражданского гуманизма стали жанры различных родов

литературы: философской, моралистической, исторической, художественной. Но в первую очередь-

публицистической. Глубокое и всестороннее исследование публицистики раннего Возрождения не

предусмотрено данной книгой. Мы предполагаем лишь очертить наиболее продуктивные жанровые

тенденции ранневозрожденческой публицистики в преддверии изобретения книгопечатания.

Брагина Л. М. Итальянский гуманизм. М., 1977. С. 126. 146

В это время в Европе письменное тиражирование интересующих грамотную публику текстов вышло

за тесные стены монастырских скрипториев. Во всех западноевропейских странах действуют мастерские

письма, профессиональные объединения переписчиков. Именно с их помощью удовлетворялся растущий

общественный интерес к творчеству античных авторов, элементам светского знания. И все же

переписчики не полностью могли воплотить новые формы политического творчества, рождаемого

ростом деловой и гражданской активности городов-государств. Опять возникает громадный интерес к

политическому красноречию. "Ни одна выдающаяся особа не умирает, ни один капитан и ни один

гонфалоньер не вступает в должность, ни один посланник не принимается, ни один кондотьер не

получает жезла без того, чтобы их не почтили речью"

. Новые формы гражданских ритуалов все более

сужали сферу государственного значения молебнов и проповедей.

На заре средневековья проповедник сменил политического оратора античности. В эпоху

Возрождения в Италии происходил обратный процесс. Итальянцы "находили чрезвычайное наслаждение

в слушании речей, и народная фантазия охотно представляла себе при этом древний римский сенат с его

красноречием. К тому же красноречие в это время уже совершенно освободилось от влияния церкви,

служившей ему прибежищем в средние века, и стало необходимым элементом и украшением

общественной жизни"

Одним из энергичнейших провозвестников такого освобождения стал римлянин Кола ди Риенцо

(1313-1354). Этот сын трактирщика и прачки, выбившийся в нотариусы, был страстно одержим идеей

возрождения величия античного Рима. Он возглавил римское народное движение и сумел подготовить

переворот, учредивший в 1347 г. на короткий срок республиканский образ правления в папской столице.

Подобно многим лидерам народных движений - Арнольду Брешианскому, Дольчино, Джону Боллу - в

подъеме и организации сторонников Кола ди Риенцо опирался на мощь своего красноречия. Это были

уже не столько проповеди, сколько политические речи античного образца, исполненные, разумеется,

религиозного пафоса.

Примечательно в его политико-пропагандистской деятельности обращение к изобразительной

публицистике. В период духовной диктатуры церкви живопись и скульптура служили по преимуществу

культовым целям, достигая виртуозной изысканности и мастерства. Это вызывало нередко бурное

возмущение сторонников аскетического служения божеству. Так, Бернар Клервоский раздраженно

писал:

Монье Ф Опыт литературной истории Италии XV в. Кватроченто, СПб.. 1904. С. 114. '

Буркгардт Я. Культура Италии в эпоху Возрождения. В 2 т. СПб.. 1904. Т. 1. С. 284; см. также: Брагина Л. М. Идеи

гражданского гуманизма в речах флорентийских магистратов XV в. // Средние века. Вып. 47. М., 1984.

147

К чему в монастырях перед лицом читающей братии это смешное уродство, это некая странная безобразная красота и

красивое безобразие? К чему здесь нечистые обезьяны? К чему дикие львы? К чему уродливые кентавры? К чему получеловеки? К

чему полосатые тигрицы? К чему сражающиеся воины? К чему трубящие в рога охотники? Ты можешь увидеть здесь множество

тел с одной головой и, наоборот, на одном теле множество голов. Здесь перед глазами находится четвероногое со змеиным

хвостом, там рыба с головой четвероногого. Тут зверь влачит зад козы, являясь спереди лошадью, там рогатое животное

оканчивается конем. Наконец, столь великое и столь причудливое разнообразие всяких форм, что ты пожелаешь читать скорее по

мрамору, нежели в книгах, и провести целый вечер в любовании этими диковинками, чем в размышлении перед божественным

законом

В азарте обличения фанатичный прелат ярко охарактеризовал всю притягательность искусства,

ангажированного церковью, и то многообразие архитектурных, скульптурных, живописных,

иконописных форм, которыми наглядно воплощались для верующих догматы и легенды религии. И

конечно, они воздействовали не только так, как опасался отец Берна р. Они давали возможность

неграмотным "простецам" воспринимать "Библию в камне" или в картинах и нередко углубляли, а не

сокращали благочестие.

На заре Возрождения живопись и скульптура вынесены из храмов не только во дворцы

владетельных особ, но и в общественные здания: сеньории, ратуши, на улицы и площади. Летописи

сообщают, что Кола ди Риенцо, став одним из соправителей Рима, широко пользовался настенной

живописью для пропаганды своих идей. По его приказанию на одной из стен Капитолия изобразили

бушующее море, в волнах - тонущий корабль, на корабле - коленопреклоненная женщина во вдовьем

одеянии с надписью: "Это Рим", молящая о спасении. Бурю производили четыре скопления животных. В

одном были львы, медведи и волки; надпись над ними гласила: "Вот могущественные бароны и гнусные

ректоры". Во второй группе собаки и свиньи трактовались как лукавые советники власть имущих. В

третьей группе драконы олицетворяли неправедных судей. Четвертая состояла из козлов, кошек и

зайцев, что символизировало прелюбодеев, воров и убийц. Грозный судия взирал с небес, знаменуя

неизбежность расплаты с губителями Рима.

В пересказе картины летописцем упоминаются и другие детали, так что можно было долго

всматриваться в нее и открывать для себя все новые и новые смыслы в этом, говоря современным

языком, политическом плакате. Народное восприятие, с детства натренированное разгадками

аллегорических композиций в храмах, успешно расшифровывало подобную изобразительную

публицистику.

Цит. по: Сидорова Н. А. Очерки по истории ранней городской культуры во Франции. М., 1953. С. 221-222.

148

Вскоре в Риме по приказу народного трибуна появилась еще одна настенная фреска. В ней

аллегорически изображалось будущее Рима, к которому вел Кола ди Риенцо: костер с горящими в нем

людьми и женщиной на первом плане, а недалеко церковь, из которой появлялся ангел и подавал руку

женщине, чтобы спасти ее. Подпись гласила: "Наступает время великого правосудия: жди его".

Летописец перечислил и другие детали картины, дополняющие выразительность идеи о последней

возможности спасти погибающий в огне и буре властолюбивых страстей Рим.

Летописец сообщает, что у картин постоянно толпился народ. Многие говорили, что это "вздор и

пустяки, и что не картинами можно исправить положение дел в Риме; другие находили, что это - великая

вещь и имеет большое значение"

А настенная агитация продолжалась. Незадолго до переворота на одной из самых популярных

римских церквей прихожане читали броскую надпись: "В скором времени вы вернетесь к вашему

античному доброму порядку".

В такой комбинаторике слова и изображения публицистика получала новый импульс развития.

Заставки, орнаменты, миниатюры - органичный элемент средневековых рукописей. Но

иллюстрированные, обычно очень дорогие, рукописи были достоянием узкого круга людей. А для

широкого употребления распространялись народные гравюры и "картинки" - оттиски с резных, сначала

деревянных, позже металлических досок. Изобразительная публицистика постепенно приобретает

мобильные массово тиражируемые формы. Но в пору Колы ди Риенцо эта стадия еще не наступила.

Помимо политических речей и аллегорически-плакатных картин "последний трибун" активно

использовал эпистолярную форму пропаганды своих идей. Вскоре после обретения верховной власти в

Риме Кола ди Риенцо обратился с развернутыми посланиями-призывами о поддержке к различным

городам своей провинции, главным городам Италии и правителям других стран. В этих посланиях звучит

надежда на объединение Италии под мирным руководством Рима, - надежда, осуществления которой

предстояло ожидать еще пять веков. Одно из подобных писем, адресованное коммуне города Витербо,

содержит широкий свод деклараций и рекомендаций:

Повсюду угнетения, возмущения, вражда, войны, уничтожения животных, пожары внутри и вне (страны), на суше и на море-

и все это совершалось с полной необузданностью, с великой опасностью для всего города (Рима) и провинции, с великим ущербом

для душ, тел и имущества, с немалым разрушением всей христианской веры... И этот же народ (римский) после свободных и

справедливых обсуждений по собственному желанию даровал нам, хотя и недостойному, полную и свободную власть и право

реформировать и охранять мирный строй сказанного города и всей римской провинции и передал нам эту власть в своем почетном

и всенародном парламенте с полного согласия всех присутствующих.

Далее народный трибун, обращаясь к жителям Витербо, расположенного недалеко от Рима,

высказывает убежденность в их поддержке и призывает к бдительности по отношению к крупным

феодалам:

См.: Петрункевич А. Кола ди Риенцо. СПб., 1909. С. 195-196.

149

Для победы и для устрашения гордыни и тирании некоторых непокорных,, намеревающихся разрушить или

воспрепятствовать этому новому порядку, дарованному вам самим Христосом, немедленно звуком коммунального колокола и

специальными глашатаями возбудите народ и коммуну к приготовлению оружия, лошадей и всего необходимого для войны, для

того, чтобы под покровительством бога и под стягом святого правосудия нашими руками гордыня и тираны были бы сокрушены, а

свобода, мир и справедливость восстановлены по' всей римской провинции

Похожие призывные послания были отправлены правителям итальянских городов-государств

Флоренции, Лукки, Милана, Мантуи, Модены, Феррары и др. О своем избрании в римские

градоправители и намерениях проводить политику утверждения республиканского строя в духе

античного Рима Кола ди Риенцо сообщил также королям Франции и Сицилии, императору Людвигу

Баварскому, папе Клименту VI. Ряд посланий носит характер открытых публицистических обращений, а

не закрытой дипломатической переписки. "Не школьная ученость, не холодный рассудок водили пером

Кола ди Риенцо, а страстность борца, уверенность в победе, раздражение на противников, гордость

победителя, уловки побеждаемого, религиозная экзальтация, мистика, вера и любовь к Италии"

. Общий

дух и стиль многих из этих посланий напоминают обращения к городам купеческого старшины Парижа

Этьена Марселя. Они создавались на десятилетие позже в сходной исторической ситуации, знаменуя

политический прорыв в будущее другой европейской столицы.

Эпистолярная форма в этот период становится общепризнанным способом пропаганды

политических идей - устойчивым жанром публицистики.

"Первый гуманист" Франческо Петрарка (1304-1374), автор многочисленных политических

епистолий, сообщил Коле ди Риенцо из Авиньона о том, как воспринимались эпистолярные римские

новости:

Не знаю, известно ли тебе, что твои письма не остаются исключительно в руках тех, кому они адресованы: их так усердно

списывают, с такой поспешностью несут их в апартаменты святейшего отца, что можно вообразить, что они писаны не простым

смертным, а антиподами или же что они сваливаются к нам прямо с неба. Едва становится известным, что от тебя получено письмо

- все приходит в движение! Никогда дельфийский оракул не толковался столь разнообразно, как объясняется каждое твое слово... Я

видал также и других людей, которые не знали, чем следует больше восторгаться: твоими деяниями или твоими словами; называть

ли тебя Брутом или Цицероном? Итак, продолжай так, как ты начал, и пиши всегда, как будто весь мир тебя читает, и не только

читает, но и распространяет это по всему миру

Там же. С. 220-222.

Там же. С. 143.

Там же. С. 334.

150

Сам Петрарка именно так работал над своими посланиями-, словно предназначая их для всего мира,

даже если писал близким друзьям и покровителям. Как отметил М. С. Корелин, "письма Петрарки редко

имеют только личный или деловой характер, в большинстве случаев это или нравственные поучения, или

исторические справки, или политические проекты, или докладные записки, или газетные передовые

статьи. В последнем случае адресат ставился иногда наудачу, или письмо адресовалось к неизвестному,

или целый сборник получал название "писем без адреса". С писем всегда снимались копии, и они

распространялись в обществе иногда раньше, чем доходили по адресу. Кроме того, сам автор их

тщательно собирал и время от времени выпускал их в виде сборника. Словом, это был настоящий

суррогат политической прессы"

Соображение это чрезвычайно существенно, хотя и не лишено, на наш взгляд, модернизации или

скорее метафоричности. Как известно, до становления журналистики на рубеже XVI и XVII вв. было еще

более двух с половиной столетий. Но предпосылки к формированию новой системы обмена оперативной

социальной информацией уже появились: это интенсификация экономической и политической жизни в

Европе, расширение грамотности, демократизация и секуляризация общественной мысли - вся атмосфера

Возрождения.

Именно от Петрарки публика услышала своего рода публицистическое кредо, выразившее

стремление партикулярной личности повлиять на ход государственных дел. "Но когда речь может быть

полезна, а те, кому наиболее подобает говорить, молчат, тогда следует возвышать свой голос и нарушать

зловредную тишину. Приняв во внимание не мое положение, а мою убежденность, я считал для себя

подобающим и почетным возвысить свой голос среди такого крушения общественной жизни и кричать,

кричать, ибо, если мой крик бессилен помочь общественным бедам, пусть, по крайней мере, он облегчит

страдания и горести моей души"

Здесь то самое "не могу молчать", которое и создает, и утверждает настоящих публицистов вплоть

до нашего времени. Здесь та степень убежденности в праве на улучшение всеобщей жизни, в

целительной власти выношенного слова, которые и поныне питают публицистическое творчество. Здесь

всецело выражено упование на деятельную сущность человека, а не на божество.

Узнав о перевороте, совершенном Кола ди Риенцо, Петрарка восторженно приветствовал его в ряде

посланий. Одно из них первый гуманист адресует всему населению Рима и просит просесть

собравшимся на Капитолии:

Корелин М. С. Петрарка как политик // Очерки итальянского Возрождения. М., 1896. С. 78.

Петрункевич А. Указ. соч. С. 263.

151

Я не знаю, о великодушный, кого я должен больше поздравлять: тебя ли за совершенное славное деяние или граждан,

благодаря тебе, свободных? С вами вместе я радуюсь и потому обращаюсь к тебе и к ним одновременно... Наконец-то вы овладели

свободой, всю сладость и прелесть которой могут знать только те, кто ее уже раз утратил. Пользуйтесь этим бесценным

сокровищем с радостью, И с умеренностью, скромно и спокойно, моля бога, да не потерпит он больше порабощения своего святого

города, который его же судом был избран центром империи. И если вместе со свободой к вам вернулась и мудрость, то вы

предпочтете расстаться с жизнью, чем со свободой, без которой жизнь - пустая насмешка".

Петрарка призывает римлян к бдительности и твердости, к сплоченности вокруг трибуна и

дисциплине. Он высказывает свои заветные надежды на возрождение империи под главенством Рима,

отчасти совпадающие с недавними надеждами Данте:

Велико еще имя римского народа, хотя и угнетенного: его боятся! Велики еще его богатства, если ими разумно

распоряжаться! Не иссякли еще его силы! Многое может он, лишь бы только он захотел этого!.. Там, где есть осторожность и

храбрость, будут и силы, и не только для того, чтобы защищать свободу, нов и чтобы снова отвоевать империю. Этому поможет и

память о прежних временах, и величие имени, всегда дорогого вселенной... Мне не дано помочь вам делом, и потому я посылаю

единственное, что в моей власти, - мое словесное ободрение... Я взялся за перо, чтобы среди всеобщих возгласов в честь народной

свободы хотя бы издали услышался и мой голос, дабы хоть таким образом я исполнил долг римского гражданина

Голос публициста был услышан - его письмо читалось на Капитолии при большом стечении народа.

Кола ди Риенцо направил Петрарке столь же вдохновенный ответ. Начали эти послания

распространяться и в списках. Но воодушевление корреспондентов по поводу происшедших событий

намного превосходило их реальную политическую прозорливость. И Кола, и Петрарка в своих

построениях и ожиданиях опирались более на идеалистические конструкции, чем на реальное

соотношение политических интересов и сил. Папа Климент VI, находившийся в Авиньоне, при первых

известиях о перевороте в Риме не ощутил угрозы для своего влияния. Напротив, объявленная народом

война феодальным фамилиям, боровшимся за власть в городе, лишь укрепляла положение "святейшего

отца". Но так ситуация выглядела только на первых порах. Демократические реформы, начатые

народным трибуном, угрожали не только аристократии, но и теократии. Авиньон направил в Рим легата,

полномочия которого были подкреплены не столько папским авторитетом, сколько наемным войском.

Трибуну пришлось бежать, скрываться. Он был пойман, заключен в тюрьму сначала в папском

Авиньоне, затем в Праге - резиденции императора Карла IV.

Летописи отмечают, что преемники Колы на посту управителей Рима, сенаторы из

могущественнейших семей Орсини и Савелли приказали изукрасить стены капитолийского дворца

изображениями свергнутого трибуна и его приближенных. Они были начертаны головой вниз.

Изобразительная публицистика боролась за восстановление старых порядков.

Там же. С. 269-270.

Там же. С. 272-273.

152

В научной литературе есть мнение, сопряженное с осуждением, что Петрарка мало помогал

плененному трибуну в беде, мало ходатайствовал за него перед папой и императором. Не удивительно,

что лично и гласно делать это он остерегался. Но вот анонимно было распространено письмо, оказавшее

пленнику услугу. И мало кто сомневался, что оно принадлежит Петрарке. В письме есть самооправдание

анонима: "Я молчу и не подписываюсь, полагая, что мой стиль скажет вам, кто я, в особенности если я

прибавлю, что я римский гражданин".

Не только стиль, но и весь комплекс идей, провозглашаемых письмом, подтверждает авторство

первого гуманиста:

Если бы дело разбиралось перед нелицеприятными судьями, а не перед враждебным трибуналом, я рассчитывал бы сказать

что-нибудь такое, что доказало бы яснее дня, что, во-первых, Римская империя и теперь еще в Риме и пребудет там, даже если от

него останется голая капитолийская стена, и, во-вторых, что вся власть у римского народа... Итак, смело требуйте выдачи вашего

согражданина. В этом не будет ничего нового, ничего несправедливого; напротив, вы были бы виновны, если бы молчали. Но если,

против обычая ваших предков, ваша храбрость исчезла вместе с вашей удачей, если вы настолько выродились, что вам кажется

дерзостью требовать справедливости, требуйте, по крайней мере, чтобы ему не отказывали в публичном суде и в законной защите...

Осмельтесь на что-нибудь, если вы хотите быть чем-нибудь! Страх не достоин римлян: если вы боитесь, если сами себя презираете,

знайте, что вас будут презирать многие, а бояться - никто! Но если вы захотите, чтобы вас не презирали, вас будут бояться, как

боялись в то время, когда вами правил тот, о ком я говорю. Но только будьте единодушны: пусть мир узнает, что у римского

народа одна воля и один голос, и все будут его чтить и бояться... Требуйте узника или, по крайней мере, справедливости и

освободите Риенцо от недостойной его тюрьмы!

1Э

Как воздействовало это письмо, исполненное риторики, но, несомненно, производившее сильное

впечатление, досконально не известно. Но в решении об освобождении Риенцо из тюрьмы, принятом

после долгих проволочек новым папой, имеется упоминание о ходатайстве римского народа. Видимо,

анонимная епистола не прошла бесследно. По новым папским замыслам Колу опять облекли

полномочиями правителя Рима в должности сенатора. Но его дух сломили застенки. Вторичное

правление Колы прошло бесславно: народ, подстрекаемый недругами сенатора, сверг бывшего кумира-

Кола погиб, вторично пытаясь - бежать из Рима. Но не погибла его страстная идея - возрождение

античного наследия. Над ней размышлял и продолжал ее осуществлять Петрарка, все еще считая, что

"если Рим начнет познавать себя, то древняя доблесть воскреснет".

Свои надежды Петрарка обратил к императору Карлу IV. Теперь уже ему направляются письма с

увещаниями, убеждениями, почти с требованиями осуществить возрождение империи с Римом во главе.

"Верь мне, цезарь, - убеждает гуманист, - мир тот же самый, что и был: то же солнце, те же стихии,

уменьшилась только доблесть...

Там же. С. 120-123.

153

Теперь путь ровный и легкий, но недостает путника: теперь роскошь и бездеятельность получили

широкое господство, трусость овладела вселенной и тотчас уступит вооруженному цезарю, даже более

того - примет его сторону"

Как и в отношениях с Колой, Петрарка принимал здесь желаемое за действительное, давая

основание биографам говорить о нем как о неудачливом политике

. М. С. Корелин шире смотрит на

роль первого гуманиста в политической жизни Европы:

"Всякое более или менее крупное явление в современной жизни отмечено в переписке Петрарки, и в

наиболее важное он считает долгом вмешаться в качестве непрошеного советника, т. е. как публицист.

Его неизменной точкой зрения в этих вопросах служит интерес мира и порядка в Италии"

Поэтому, как только он узнает о подготовке войны между Венецией и Генуей, направляет письмо к

венецианскому дожу, надеясь предотвратить конфликт. Вновь терпит крах, но не оставляет подобных

попыток. В них М. С. Корелин видит заслуживающее всяческого уважения стремление "создать

искусство управления путем рационального пользования наличными силами данного времени... Вместе с

ним в историческую жизнь входит новый фактор, неведомый предшествующему периоду. Петрарка был

первым выразителем только что народившегося светского общественного мнения, той идеальной силы,

могущество которой с каждым годом возрастает в цивилизованной Европе"

И если с точки зрения непосредственных практических результатов слово Петрарки редко

осуществлялось, то с точки зрения идеологического воздействия оно было сильным. Но требовалось еще

немалое время, чтобы идеи первого гуманиста могли осуществиться.

В 1345 г. в библиотеке Веронского епископата Петрарка отыскал рукопись Цицерона "Письма к

Аттику", до той поры неизвестную. Различные последствия имела эта находка. Облик Цицерона,

которого первый гуманист почти боготворил, обрел новые черты, для поклонника неожиданные. Вместо

античного безукоризненного героя предстал человек мятущийся и тревожный, делающий ошибки и

пытающийся их исправлять.

На возможности эпистолографии Петрарка также взглянул по-новому. И с той поры начал собирать

и публиковать сборники своих писем. Его опыту последовали многие гуманисты. Среди посланий,

созданных Петраркой, несколько обращено к деятелям античности, в том числе два - к Цицерону. Сам

Петрарка объясняет, что писал их "ради разнообразия и для приятного развлечения и отдыха от трудов"

. Но смысл их, конечно, глубже.

Цит. по: Корелин М. С. Петрарка как политик. С. 112-113.

См.: Фойгт Г. Возрождение классической древности, гуманизма. В 2 т. М., 1884. Т. 1. С. 68.

Корелин М. С. Петрарка как политик. С. 122.

Там же. С. 160-161.

Петрарка Ф. Книга писем о делах повседневных, XXIV, 3 // Эстетические фрагменты. М., 1982. С. 227.

154

Этот факт выразительно передает мироощущение создателей новой западноевропейской культуры -

чувства живой, кровной близости с творцами античности, степень их увлеченности древним наследием и

отхода от ортодоксальных религиозных трактовок язычества. "Часто с ярким светочем язычества в руках

они дерзали соперничать с меркнущим солнцем веры и нередко торжествовали победу"

Дружеское письменное общение Петрарки с Цицероном примечательно и тем, что передает не

слепое поклонение возрожденному кумиру, а достоинство человека, знающего свое право на равных

беседовать с великими. Весь дух писем к классикам, начиная с первых строк обращения, свидетельствует

об этом:

От Франциска другу Цицерону привет. С жадностью прочел твои письма, которые долго и старательно искал, найдя их, где

всего меньше думал. Я услышал твой голос, Марк Туллий, много говорящий, многое оплакивающий, многое меняющий, и если

раньше знал тебя как наставника других, то теперь узнал, каков ты был для себя самого. Где бы ты ни был, услышь в ответ идущий

от истинного милосердия уж не совет, а плач, который в слезах слагает тебе один из потомков, влюбленный в твое имя и твою

славу. О вечно беспокойный и терзаемый тревогой... чего ты добивался бесчисленными спорами и совершенно бесплодным

соперничеством? Куда ты забросил приличный и твоим годам, и занятиям, и достатку спокойный досуг? Какое обманчивое сияние

славы втянуло тебя, старика, в войну с юношами и, проведя через все превратности случая, отдало недостойной философа смерти?

Столь непосредственно и живо проходит перед нами "половина диалога отсутствующего с

отсутствующим", как определяли эпистолографию античные письмовники, столь свободно

преодолевается здесь разрыв во времени в четырнадцать столетий, и овеянная историческими легендами

личность вводится в круг ближайших собеседников. Вероятно, эти шутливо задуманные и

непринужденно изложенные 24 письма Петрарки к античным классикам сделали для возрождения

древней культуры, ее широкой популяризации не меньше, чем многочасовые штудии и многоречивые

трактаты. Прошлое выступало здесь олицетворенным и одухотворенным, древняя история - родственно

очеловеченной, сама эпистолография - ломающей схоластические каноны. И все вместе вело к новому

миросозерцанию и новой культуре.

Мы познакомились с риторическим пафосом, политической дидактикой, дружеской

непосредственностью открытых писем Петрарки. Но был среди них и остро критический, полемический

Цикл. Он представлен жанром инвектив, о котором мы упоминали в связи с эпистолографией Данте.

Инвективы - обличительные послания, ради опровержения противника широко использующие нападки

на личные его черты, нравственные и интимные качества.

Фойгт Г. Указ. соч. С. 91.

Петрарка Ф. Книга писем о делах повседневных, XXIV, 3 // Указ. соч. С. 229-230.

155

В "Письмах без адреса" Петрарки много суровых слов высказано о папском дворе в Авиньоне: "Я по

опыту узнал, что там нет ни благочестия, ни любви, ни веры, ни благоговения перед богом, ни страха;

там нет ничего святого, истинного, справедливого, ничего серьезного, ничего, наконец, даже

человеческого. Любовь, стыд, приличие, чистота изгнаны оттуда"

. При всей горечи и суровости этого и

подобных упреков, высказанных в "Письмах без адреса", гневность их пафоса не столь концентрирована,

чтобы отнести их к жанру инвективы. Форма инвектив, начиная с Петрарки, становится

распространенной формой публичной письменной полемики по политическим, литературным, морально-

этическим вопросам. Одна из инвектив Петрарки "Против врача" (1352-1353) состоит из четырех частей.

Имя оппонента, отвечавшего на инвективу, установить не удалось. Петрарка прозорливо писал в начале

полемики: "Ты показался мне недостойным того, чтобы получить через меня известность у потомков или

найти место в моих сочинениях". А далее, как отметил М. С. Корелин, "все четыре книги наполнены

бранью против какого-то медика, который осмелился свою науку поставить выше риторики и поэзии"

Быть может, сказано слишком строго, но действительно, в инвективах - и это их жанровая черта -

доказательная критика вытеснялась произвольной бранью. Автор инвективы "не ограничивается спором

о фактах и идеях, а стремится подорвать умственный и нравственный кредит своего противника"

Одним из наиболее известных в истории гуманистической полемики является обмен политическими

инвективами между Антонио Лоски (1368-1441) и Колюччо Салютати (1331-1406). Это следующее за

Петраркой поколение гуманистов совмещало занятия науками с государственной, политической

деятельностью. Именно в этом поколении сформировались позиции гражданского гуманизма. В 1375 г.

Салютати был избран канцлером Флоренции и сохранял этот пост до конца жизни. Многим стало ясно,

насколько велика польза гуманистической образованности для ведения государственных дел.

Следуя Петрарке, Салютати пишет множество писем в другие-города и страны. "Письма и

инструкции послам и государственным деятелям, обращения к королям сходны с посланиями друзьям: и

те и другие изобилуют цитатами из античных авторов, упоминаниями эпизодов из греческой и римской

истории, пестрят именами языческих богов и героев"

. Убедительность этих посланий была велика,

авторитет их у современников очень высок.

Корелин М С. Ранний итальянский гуманизм и его историография. В 4 т. СПб., 1914. Т. 2. С. 51.

Там же. С. 27.

Там же. С 30.

Абрамсон М. Л. От Данте к Альберта. М., 1979. С. 113.

156

Тиран Милана Джан-Галеаццо Висконти заявлял, что письма флорентийского канцлера способны

нанести больший урон, чем тысяча флорентийских вооруженных всадников. Видимо, исходя из

подобной идеи, и был приглашен служить Милану гуманист Антонио Лоски. Во время подготовки

вооруженного конфликта с Флоренцией Лоски поручили написать инвективу против вражеского

государства. И вскоре флорентийцы из рук в руки передавали небольшую книжечку, где говорилось, что

население Флоренции ждет не дождется "освободителей" - миланцев.

Подобная идеологическая диверсия требовала веского ответа. За него взялся убеленный сединами

канцлер республики Колюччо Салютати. Его ответная инвектива вошла в историю наиболее известных

литературных подвигов гуманистов и отмечена даже в посмертной эпитафии, высеченной на его

саркофаге. Строки послания утверждали:

Где город не только в Италии, но и в целом мире более крепкий стенами, более гордый своими дворцами, более украшенный

храмами, зданиями, портиками и площадями, более населенный и богатый, с почвою более обработанной, климатом более

здоровым, водою более мягкою и приятною? Где город, который, не имея гаваней, производил бы большую торговлю? Где бы

искусства так процветали, умы были столь утончены и было такое множество знаменитых мужей? И чтобы не перечислять всех,

прославившихся оружием или правительственной деятельностью, где еще найдутся Данте, Петрарка, Боккаччо?

Так были опровергнуты все нападки Лоски. Инвектива Салютати имела огромный успех, потому что

в отличие от инвективы Лоски была создана не по заказу тирана, а пронизана истинным чувством

патриотизма, подлинным уважением к политическому строю Флоренции, несокрушимой уверенностью в

преимуществах республиканского строя сравнительно с тиранией. О том, насколько глубоко осмыслены

Колюччо Салютати эти различия, свидетельствует его трактат "О тиране" (1400), предписывающий

изгнание и даже казнь властителя, нарушающего суверенные права народа.

Обращаясь к автору промиланского выступления, Салютати спрашивает:

Почему ты называешь своего господина герцогом, когда он самый настоящий тиран? Но ты скажешь: разве он авторитетом

императорского величества не был сделан герцогом Милана и графом Павии? Я признаю, что он был сделан, если только герцоги и

графы создаются среди пенящихся бокалов… в осуждение и ущерб империи за постыдные деньги, а не за род, не за доблесть, не за

заслуги; если может превратиться в законного герцога или графа тот, кто установил тиранию и постоянно остается тираном

Огромная энергия, энтузиазм первооткрывателя многих истин, убеждение в правоте наполняли

произведения Салютати, как и других гуманистов, особой силой.

Цит. по: Веселовский А. Вилла Альберти. М., 1870. С. 210.

Цит. по: Корелин М. Ранний итальянский гуманизм и его историография. Т. 4. С. 244.

157

Действительно, они иногда достигали пером и словом целей, каких не смог бы достичь и меч.

Как острый жизненный вопрос дискутируется в обществе раннего Возрождения сравнительная

ценность созерцательной и деятельной жизни, или, другими словами, путь отшельнического "спасения" в

сопоставлении с гражданственностью. Об этом размышлял Данте во вступительной части "Монархии" и

делал твердый выбор в пользу политической деятельности. Впоследствии гуманист Маттео Пальмиери

(1406-1457) подробно ответит на бытующие сомнения в диалоге "О гражданской жизни" (1430).

Гуманистические памфлеты против монашества еще более снизят авторитет идеала созерцательной

жизни. Пока же Салютати посвящает этой проблеме многие свои письма к соратникам и знакомым.

Нотарию из Сиены флорентийский канцлер пишет:

Хотя уединенная жизнь считается надежнее, однако это не так; честно заниматься честной деятельностью, если не свято,

более свято, чем бездействовать в уединении. Ибо святая простота заботится только о себе, как говорит св. Иероним, деятельная

святость, напротив, созидает для многих, потому что открыта многим и многих ведет за собой по пути к небу, подавая им пример.

И потому честно заниматься мирскими делами - большая заслуга

Те же мысли в письме другому адресату: "Хотя созерцание более божественно и возвышенно, оно,

однако, должно быть соединено с действием; и не всегда следует пребывать на вершине созерцания"

Так вырабатывается новый мировоззренческий фундамент. В переписке, полемике, постоянном

обмене мнениями складывается концепция деятельного гражданского гуманизма, противостоящая

религиозному идеалу бегства от мира. Вновь обретают утраченный со времен античности авторитет идеи

общественного блага и общественной пользы. Позже Маттео Пальмиери об этом скажет: "Никакая

человеческая деятельность не может быть лучше, чем забота о благополучии родины, защита городов и

сохранение союза и согласия соединенных во благо масс... Полезные вещи различны и многообразны, но

среди них наиболее значительными являются те, с помощью которых одни люди приносят пользу

другим"

Колюччо Салютати-Андреа Джусти да Вольтерра // Ревякина Н. В. Итальянское Возрождение. Новосибирск, 1975. С. 37.

Колюччо Салютати - Пелегрино Дзамбеккари // Указ. соч. С. 36.

Пальмиери Маттео. Из диалога "О гражданской жизни" // Указ. соч. С. 41-42.

158

Смерть застала гуманиста-канцлера Салютати, когда он работал над очередной инвективой,

направленной против монаха-доминиканца Джованни Доминичи. Тот настойчиво выступал против

распространения гуманистической образованности, светской литературы и других проявлений нового

мышления в своем полемическом труде "Светляк в ночи". Их опровержением и занимался Салютати

буквально до своего последнего вздоха

Его усилия по формированию новой культуры продолжило следующее поколение гуманистов.

Наиболее талантливые среди них Леонардо Бруни (ок. 1370-1444) и Поджио Браччолини (1380-1459)

почитали Салютати своим духовным отцом и во многих отношениях стали не только преемниками его

общественных взглядов, его политических идей, но и преемниками его политической деятельности.

Бруни в 1427-1444, а Браччолини в 1453-1459 гг. были канцлерами Флорентийской республики. В их

творчестве гуманистическая мысль и гуманистическая публицистика выходят на новый этап своего

развития: обретают разностороннее развитие идеи гражданского гуманизма; публицистические жанры

открытого письма, инвективы, памфлета получают дальнейшее распространение, завоевывают все более

широкие аудитории. Возможность выделения публицистики в специфический род деятельности

становится реальностью.

См.: Ревякина Н. В. Письма Салютати как источник для изучения раннегуманистической культуры Италии // Бахрушинские

чтения. Новосибирск, 1978.

159