Ученова В.В. У истоков публицистики

Подождите немного. Документ загружается.

нравоучительного трактата, содержащего элементы политического памфлета. Обличительный пафос

этого произведения чрезвычайно силен. Автор обращается к правителям разрозненных британских

государств с призывом одуматься, прекратить произвол, междоусобицы, порочную жизнь. "Пусть

устремляются в непрерывном потоке правдивых (слов) камни упреков", - пишет Гильдас и виртуозно

осуществляет эту задачу

. Вот проповедник обращается к правителю Маглокуну:

Что же ты, островной дракон, изгнавший многих вышеупомянутых тиранов как из владений, так даже из жизни, не

привыкший к письму, выделяющийся пороками, превосходящий многих могуществом, а равным образом и коварством, щедрый в

дарах, неумеренный в грехе, сильный оружием, но более сильный в том, что губит душу, - это ты, Маглокун, как пьяный от вина,

отжатого из виноградной лозы содомской, бессмысленно погряз в столь старой черноте преступлений? Почему ты добровольно

вешаешь на шею такое, я бы сказал, неотвратимое бремя грехов, подобных огромным горам?

Автор чередует подобные обращения с обширными библейскими примерами, которые заставляют

отнести это сочинение к разряду богословско-риторических, а не историографических или собственно

политических трудов. Сочетание различных родов словесности в тексте Гильдаса делает "Послание о

разорении и завоевании Британии" выразительным свидетельством переходной эпохи. Гильдас стоит у

начала длинного ряда бичевателей нравов нерадивого духовенства:

В Британии есть священники, но неразумные; есть многочисленное духовенство, но хитрые хищники; есть пастыри, но они,

как говорится, волки, готовые к умерщвлению душ и, разумеется, не заботящиеся о пользе для народа, но стремящиеся наполнить

свое чрево. У них построены церкви, но приходят они туда ради низкого корыстолюбия. Они учат толпу порокам и дурным нравам,

подавая худшие примеры... Словно ужасные змеи, они смотрят на неимущих праведников свирепыми взглядами и без всякого

стыда почитают богатых преступников как небесных ангелов

Затем Гильдас обличает как великий грех симонию - покупку церковных должностей за

полтысячелетия до всеобщего негодования, публицистической полемики и ограничительных мер по

поводу этого порока

Традиции Гильдаса продолжились в английской литературе. Его историографические наблюдения

развили Ненний (IX в.) и

Гильдас. О разорении и завоевании Британии, 65. Здесь и далее используется перевод И. Ю. Петер в дипломном сочинении,

защищенном на кафедре средних веков исторического факультета МГУ в 1986 г. Рукопись С. 127.

Там же, 33 С 95-96

Там же, 66. С. 127-128.

См. раздел 3 настоящей главы.

Гальфрид Монмутский (ок. 1110-ок. 1154), проповеднический пафос восприняли аббат Эльфрик (ок.

955 - после 1005) и Вульф-стан, которого исследователи отождествляют с архиепископом Иоркским,

возглавлявшим церковь в 1002-1023 гг.

Эльфрик умело возбуждал интерес аудитории, включая в проповеди диалогические фрагменты:

Отчего нет более чудес? Чудеса были необходимы в начале христианства, потому что благодаря им и язычники уверовали.

Человек, насаждающий растения или деревья, поливает их до тех пор, пока они не пустили ростков, а потом прекращает поливку;

так и всемогущий бог являл чудеса язычникам, пока они не обратились в христианство; а когда оно распространилось по всему

свету, то прекратились и чудеса

Так выглядят в чем-то наивные, но одновременно и изощренные попытки согласовать веру и разум,

предвосхитить самовозрастание сомнений.

От Вульфстана сохранилось более 80 проповедей. В одной из них, датируемой 1014 г., проповедник

адресуется "к англам в то время, когда они особенно угнетаемы были датчанами". "Смело обличал он

также англосаксонскую знать. Это был, несомненно, сильный и суровый человек, мощный деятель

безвременья... Он бесплодно старался сплотить национальные силы, остановить начавшееся разложение

в обществе, расшатывание нравственных устоев. Этим объясняется продолжительность влияния его

писаний на литературные и даже на юридические памятники последующей эпохи"

Резервы идейно-политического управления аудиторией заключены во многих произведениях

средневековой эпистолографии. Письменное обращение, адресованное большой группе людей, широко

использовавшееся в античности, сохранило жизненность после гибели римской цивилизации.

Эпистолография достигла высочайшего расцвета в средневековой Византии. Апостольские послания,

вошедшие в канонический текст священного писания, придавали особый авторитет подобной форме

обращения к христианам. Этой традиции следовали прелаты различных рангов, адресуя письменные

указания пастве. Ко всей массе верующих регулярно обращался римский первосвященник с важнейшими

внутрицерковными и общеполитическими проблемами, новыми установлениями. Папские послания

официально назывались "апостолическими грамотами", а с XIV в. - буллами. Это название появилось

потому, что обычно булла (печать, подвешенная на шнурке) удостоверяла подлинность текста. "Буллы

разделялись на несколько групп...

Цит. по: Жюссеран. История английского народа в его литературе. СПб., 1898. С. 70.

Алексеев М. П. Литература средневековой Англии и Шотландии. М., 1984. С. 77.

Особый интерес в качестве источников имеют бреве (малые грамоты)... Они издавались по поводу

различных конкретных событий и представляют собой политическую переписку пап со всеми

государствами, городами, епископами, монастырями и т. д."

В такой переписке, особенно обращенной не к индивидуумам, а к общностям, в популярной форме

истолковываются злободневные общественно-политические явления с установкой на общественный

резонанс, на публичную реакцию. Некоторые послания переписываются, начинают циркулировать в

публичной аудитории. Иногда подобные тексты приобретают жанровый статус памфлетов. Памфлеты

средневековья, судя по доступным образцам, многообразнее по содержанию, чем античные. Здесь реже

изложение сводится к личностному обличению - за уничижительными нападками на личность крупнее и

четче очерчены вызвавшие полемику причины. Критика не сводится лишь к перечислению нравственных

пороков и извращений противника, но обязательно сопровождается обвинениями в вероотступничестве и

политической ненадежности. В этой части фантазия авторов и их доводы, подтверждаемые обилием

ссылок на священное писание, развиваются вариативнее трафаретного набора провинностей, хотя по-

прежнему объем стереотипных обличительных конструкций дисгармонично велик.

Несколько выдающихся по политической остроте памятников сохранилось от эпохи так

называемого "каролингского возрождения". Огромные территориальные завоевания короля франков

Карла Великого (742-814) стали предпосылкой утверждения идеи о возрождении былого могущества

Римской империи, о наследовании новым властителем достояния античных предшественников. В 800 г. в

Риме Карл увенчался императорской короной. Этот символический акт запечатлел определенный итог

синтеза трех культур на протяжении трех веков: античной, христианской и варварской. Вступивший в

тесный альянс с христианской церковью король варваров принимает титул римского императора и

стремится в организации своей власти, в культурной политике опереться на традиции античности. Карл

создает придворную "академию", руководитель которой приглашает прославившихся ученостью людей

со всех концов империи; указами он стремится укрепить и возродить епископальные и монастырские

школы.

Все это сказалось в заметном оживлении литературного творчества: дидактической и

апологетической поэзии, подражаниях античному эпосу и античной историографии. Деятелей церкви -•

епископов, настоятелей монастырей, рядовых клириков - император использовал как опору своей

политики.

Около 798 г. Карл направил орлеанского епископа Теодульфа и лионского Лейдрада с

административной ревизией по провинциям Нарбонской Галлии (Южная Франция). Обстоятельства

поездки известны из обширной латинской поэмы Теодульфа "Увещание судьям".

Люблинская А.Д. Источниковедение истории средних веков. Л., 1955. С. 303.

Многие строки поэмы проникнуты обличительным пафосом и продолжают тему неправедных судей,

часто звучащую с проповеднических амвонов. В прозаическом переложении впечатления королевского

ревизора звучат так:

Все полагались на свои дары и не было ни одного, кто бы надеялся добиться чего-нибудь без подарка. О пагубная чума,

распространенная повсюду! О преступление, о бешенство! О достойный ужаса порок, который может похвастаться, что подчинил

себе весь мир! Нигде нет недостатка в людях, дающих и получающих неправо. Они спешили подкупить меня, а ведь и не сочли бы

меня способным к тому человеком, не встречай они до меня таких. Никто не ищет кабанов в волнах, рыбы в лесах, костра в море,

воды в очаге... Всякий предмет ожидают найти там, где его обыкновенно встречали, и смертные думают, что случившееся раз

будет всегда повторяться. Когда они видят, как ломаются острия их слов, как оружие их обещаний не служит им ровно ни к чему, -

видят, что я остаюсь твердым, как крепость, после сражения, и не попадаюсь ни на какие хитрости, тотчас каждый занимается уж

исключительно своим делом, каждый получает только следующее ему по праву

Далее епископ-ревизор адресует неправедным судьям гневные упреки, стремится пробудить их

человеколюбие и милосердие описанием тяжелой доли бедняков. Как бы ни были тяжеловесны,

прямолинейно дидактичны увещания Теодульфа, как ни далека их громоздкость от требований

публицистической популярности, автору произведения нельзя отказать в тяге к совершенствованию

общественной жизни. Об орлеанском епископе можно говорить как об одном из зачинателей

политической поэзии средневековья. Тогда граница между прозаическими и поэтическими жанрами

была более подвижной, чем в новых европейских литературах. Учебные трактаты, педагогические

сочинения, описывающие свой предмет в рифму, легче запоминались и, значит, быстрее достигали

образовательной цели. Исторические хроники также часто излагались ритмическим или рифмованным

слогом, а уж морализаторские трактаты тем более. Любопытный пример последнего - "Книга о

христианских правителях", написанная ирландцем Седулием Скоттом для внука Карла Великого - короля

Карла Лысого в середине IX в. Дурным правителям адресованы строки:

Те цари, что злыми делами

Обезображены, разве не схожи

С вепрем, с тигром и с медведями?

Есть ли хуже этих разбойник

Между людьми, или лев кровожадный,

Или же ястреб с когтями лихими?

Что кичитесь в мире, венками Изукрасясь, в пурпур одевшись? Ждут вас печи с пламенем ярым, Их же дождь и росы не

тушат

Набор правил для верховного управителя, своды поучительных рекомендаций монархам - один из

древнейших пластов ди-

Цит. по: Гизо. Указ. соч. Т. 2. С. 140-141.

Скотт Седулий. О дурных правителях // Памятники средневековой латинской литературы IV-IX веков. С. 356-357,

фактической литературы. Среди папирусных текстов Египта, относящихся к третьему тысячелетию до н.

э., уже содержатся подобные поучения, которые можно назвать политической дидактикой. Она

создавалась обычно для узкого круга, не ориентируясь на публичное распространение. Однако эти

своеобразные руководства по государственному управлению содержали предпосылки будущих

развернутых политических концепций. Именно здесь формируются представления о природе

сеньориальной, вассальной или духовной власти, которые стали предметом напряженной публичной

полемики в недалеком будущем.

Один из подобных трактатов "О дворцовом и государственном управлении" (882) создан реймским

архиепископом Гинкмаром для правнука Карла Великого -Людовика Заики. В трактате для молодого

монарха высказаны политические советы, опирающиеся на огромный опыт преуспевающего царедворца,

властного правителя, опытного мастера политических интриг.

Гинкмар - церковник, который максимум сил отдавал служению светской политике. В течение

нескольких десятилетий он возглавлял все основные придворные церемонии: бракосочетания, венчания

на царство и т. п. Его подпись стоит под решениями 39 церковных соборов и в заключительных строках

423 писем, адресованных королям, герцогам, графам, священнослужителям различных рангов. От него

осталось 70 сочинений богословского и политического содержания

. В них те элементы трактовки

власти, которые станут первоосновой дальнейших притязаний церкви на всемирное господство:

Когда утверждают, что король не подчинен ничьему закону и суду, кроме божьего, то утверждают справедливое, если он

действительно король, царь, как указывает на то его имя. Он назван так, потому что царит и управляет: если он, по воле бога,

управляет самим собою, если он наводит добрых на прямой путь и исправляет злых, чтобы воротить их с дурной стези на

хорошую, тогда он - король и не подчинен ничьему суду, кроме божьего, - ибо законы установлены не против праведников, а

против неправедных, - но если он прелюбодей, убийца, несправедливый судья, грабитель, то он должен тайно или явно быть судим

епископами, престолами бога

Здесь уже выражено убеждение в главенстве духовной власти, ее праве "вязать и разрешать" не

только простых смертных, но и монархов. Доводы Гинкмара еще не раз прозвучат с церковных кафедр, с

папского престола, из уст странствующих проповедников, в полемических трактатах.

Реймский архиепископ использовал в своей интенсивной церковно-политической деятельности и

проповедь, и трактат, и послание, и поучение, и жанр видения. Под его пером и в его устах многие из

этих текстов смыкаются с публицистикой, поскольку служат политической злобе дня, апеллируют к

широкой аудитории во имя достижения отнюдь не трансцендентных, а сугубо земных целей.

См.: Гизо. Указ. соч. Т. 2. С. 210 •"• Там же. С. 213-214.

Ссылки на запредельный мир архиепископ также подчиняет задачам текущей политики. В его

"Видении Бернольда" повествуется о тех впечатлениях, которые монах Бернольд вынес из посещения

загробного царства, - сюжет, задолго до Данте занимавший воображение публики. "Авторы видений

обращались к весьма пестрой аудитории, картины ада и рая завораживающе действовали на всех - от

простолюдинов до монархов. Власть имущим специально были адресованы так называемые

"политические видения", в которых рассказывалось об участи тех или иных правителей на том свете; эта

участь во многом зависела от их отношений с духовенством. "Политические видения", получившие

особое распространение в каролингское время, в руках высшего клира служили средством прямого

давления на носителей государственной власти"

Вот и Бернольд, чье видение передает Гинкмар Реймский, повидал в аду более сорока епископов,

"которые пребывали в крайне жалком состоянии, то дрожа от нестерпимого мороза, то изнывая от

жары... Валяющийся в нечистотах и пожираемый червями Карл Лысый (этому императору, как мы

помним, адресовал поэму Седулий Скотт. - В. У.) кается, что при жизни не слушал советов

архиепископа"

. Так религиозно-литературные фантазии использовались во имя упрочения

политического влияния. Тому, насколько подобное объединение религиозных и политических интересов

типично для многих деятелей раннего средневековья, есть масса примеров. Выразителен фрагмент из

хроники Видукинда Корвейского (между 917 и 973) "Деяния саксов". Упоминая об активной

политической деятельности брата императора Оттона I Бруно - архиепископа Кёльнского и герцога

Лотарингии, хронист добавляет: "И пусть никто не считает его повинным в этом (совмещении светской и

духовной власти. - В. У.), так как мы читаем, что и святой Самуил, и многие другие были в одно и то же

время и священнослужителями, и правителями"

Мы познакомились с раннесредневековыми текстами, исполнявшими "по совместительству" с

конфессиональными и публицистические задачи. Некоторые из них - нравоучительные трактаты и поэмы

- циркулировали в относительно узкой аудитории грамотных людей, другие - проповеди, видения,

многие послания - пересказывались, читались, разными путями доходили до широкой аудитории,

воздействовали на ее сознание и поведение, обусловливали выбор решений, влияли на отношения и

поступки людей. Мера политической ориентации в окружающем заслонена в этот период иллюзорными

представлениями о взаимосвязи явлений, хотя и не утрачена. Все же о собственно публицистических

произведениях в период раннего средневековья, видимо, говорить преждевременно.

Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры. С. 46-47

Там же. С. 191.

Видукинд Корвейский. Деяния саксов, I, 31 М., 1975. С. 144.

Уместно продолжить исследование тех сфер творчества, где шло формирование политического

сознания и разнообразных способов его воплощения в письменных текстах.

2. ПОЛИТИЧЕСКИЕ МОТИВЫ В ЭПОСЕ И ИСТОРИОГРАФИИ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Угодно ль будет господам честным

Внять песне о деяниях былых?

Жонглеру знать ее сам бог велит.

Хранится свиток с нею в Сен-Дени,

Хоть много лет никем был не раскрыт.

Монашество Гильома.

Знакомство с античной культурой показало, как тесно исторические идеи народа сплавлены с его

политическими воззрениями. До возникновения письменной историографии историческую память и

политический опыт народа хранит и выражает эпос. "Эпос соответствует такой форме сознания, которая

характеризуется преобладанием коллективного начала, устойчивых групповых настроений и

представлений"'. "Эпос возникает как своего рода коллективная историческая традиция"

Устный народный эпос выступает предшественником письменной историографии, а затем

длительное время, исчисляемое веками, бытует параллельно с последней. Между этими сферами

творчества возникают многообразные взаимосвязи. Наиболее явная среди них - заимствование ранней

историографией любого народа сведений из устных эпических сказаний. Нередко в средневековые

хроники включаются целиком или в отрывках обширные эпические произведения. Средневековые

авторы стремятся создать по примеру фольклорных песен поэтически оформленные - ритмические и

рифмованные - исторические своды. В средневековой английской историографии, например, авторы от

Беды Достопочтенного (672 или 673-ок. 735) до Гальфрида Монмутского постоянно опирались на

эпическую традицию. Генрих Гентигдонский, изложивший "Историю Англии" от экспедиции Юлия

Цезаря в Британию до 1135 г., включает целиком перевод эпической песни о битве под Брунанбургом

(937).

И напротив, создание поэм на генеалогические темы и по следам исторических событий - частное

явление. К началу XII в. относится серия стихотворных хроник, которые излагают генеалологии и

родовые предания нормандских герцогов

. Монах Аббон из парижского монастыря создал латинскую

поэму об осаде Парижа норманнами (885-887) и о правлении короля Эда до 896 г.

Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1984. С 216.

Стеблин-Каменский М. И. Заметки о становлении литературы // Проблемы сравнительной филологии. М.; Л., 1964. С. 403;

см. также: Мелетинский Е.М. Рождение героического эпоса. М., 1963.

См. Алексеев М.П. Литература средневековой Англии и Шотландии. – М., 1994. С. 89-101 и далее.

Происходит и специальная поэтическая переработка того или иного эпизода, заимствованного из

хроник.

Обоснованно и общепринято мнение о значительно большей точности сообщений хроник по

сравнению с эпическими поэмами. Но есть случаи, когда эпос доносит более объективные данные, чем

письменная традиция. По общему мнению литературоведов и историков, долгое время считалось, что в

"Песни о Роланде" эпизод битвы с сарацинами - это реальный исторический факт битвы с басками в

Ронсевальском ущелье. Так сообщали несколько хронистов. Но арабские источники, изученные

сравнительно недавно, подтвердили участие в битве именно арабов, т. е. сарацин эпической версии.

"Отсюда следует, что в "Песни о Роланде" описывается не "незначительное" столкновение с басками,

превращенными певцами-сказителями в грозных сарацин, как обычно принято считать среди филологов-

романистов, а реальный военный конфликт с арабами, основными противниками Карла Великого в

Испании. Факт отражения исторических событий позволяет предположить, что "Песнь о Роланде" была

создана непосредственно после описываемых событий 778 г. и существовала долгое время в устной

традиции до письменной фиксации"

. В письменном же варианте "Песни о Роланде" неоднократно

упоминаются летописи и ссылки на них в подтверждение истинности слов певца:

Сказал Туркен: Бесстрашен наш народ,

С ним не сравнится никакой другой.

В "Деяньях франков" писано о том,

Что Карл один имел таких бойцов

Устный эпос рыцарского, "дружинного" происхождения получил широчайшее распространение во

всех слоях населения. "Ряд жанров средневековой литературы и фольклор как бы переливались друг в

друга, находясь в постоянном взаимодействии"

. В первую очередь это относится к наиболее

популярным эпическим творениям.

Как свидетельствуют хронисты, сказитель - непременный участник и битв, и пиров в эпоху раннего

средневековья. "Непременным или, во всяком случае, желанным участником пира был скальд,

произносивший песнь (иногда тут же импровизируемую), в которой восхвалял короля... В песни скальда

вождь находил не только удовлетворение тщеславия, но и нечто большее: поскольку слово, в

особенности поэтическое слово ("связанная речь"), обладало, по тогдашним представлениям, магической

силой, хулительная речь была способна причинить вред, а хвалебная речь укрепляла благополучие и

удачу воспеваемого вождя"

" Волкова 3. Н. Эпос Франции. М., 1984. С. 256.

Песнь о Роланде. СХ1, 1440 // Западноевропейский эпос. Л., 1977. С. 536.

Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981. С. 23.

Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. С. 240-241.

Залог политического, общественного влияния, столь сильный в ораторском мастерстве античности и

в средневековой проповеди, существовал также в различных вариантах фольклорного творчества. В

летописях и сагах неоднократны упоминания о том, что песни о героических деяниях исполнялись перед

войском, идущим в битву, чтобы возбудить мужество примером предков.

Некоторые концепции происхождения французского героического эпоса предполагают, что

развернутым сказаниям - жестам (от слова geste - деяние) о Роланде, Гильоме Оранжском. Карле

Великом - предшествовали кантилены (произведения, воспевавшие лишь небольшой эпизод будущего

цикла). Один из ученых называет кантилены "бюллетенями битвы". Есть мнение, что они создавались

как отклик на пережитое сражение. Есть и иная версия о назначении кантилен: их пели перед

сражениями, вдохновляя на бой

. Думается, одно не противоречит другому. Из наиболее ранних записей

подобных "бюллетеней" известна германская "Песнь о Людвиге", восхваляющая победу франкского

короля Людовика III над норманнами в битве при Сокуре 3 августа 881 г. Рукопись ее относится к IX в.

Основные сюжеты французских эпических песен восходят также к IX в., времени правления Карла

Великого. Биограф этого императора - Эйнхард упоминает о приказе Карла составить письменный

сборник песен" которые поются в народе с давних времен. "Повелел также переписать и сохранить для

потомства варварские старинные песни, в которых воспевались деяния и битвы древних королей"

. Нам

интересна общественно-политическая роль подобных песен - их информационные, пропагандистские и

организаторские возможности, их связь с практической политикой, определившая родственность таких

произведений публицистике.

Существует несколько упоминаний нормандских хронистов о том, как подобные произведения,

вдохновляли французскую армию перед битвой при Гастингсе в 1066 г. Во главе войска находился

менестрель:

Он продвигался впереди герцога и пел

О Карле Великом и о Роланде,

И об Оливьере, и о вассалах,

Которые погибли в Ронсевале

Эти факты - лучшая оценка того общественного влияния, которым обладал героико-исторический

эпос. К. Маркс отмечал, что в "Песни о Роланде" "воспевается единство Франции, воплощенное в

личности Карла"

. Песнь содержала могучий заряд патриотизма, не ослабевавший на протяжении

многих веков.

См.: Волкова 3. Н. Указ. соч. С. 76-77.

Эйнхард. Жизнь Карла Великого, 29 // Памятники средневековой латинской литературы IV-IX веков. М., 1970. С. 298.

Цит. по: Волкова 3. Н. Указ. соч. С. 3.

Архив К. Маркса и Ф. Энгельса. М., 1941. Т. 10. С. 301.

Исторические песни по следам событий создавались не только во Франции и Германии.

Англосаксонские хроники включают, например, песни об освобождении королем Эдмундом Лейстера,

Ноттингема и других городов (942), о короновании короля Эдгара (973), о смерти короля Эдуарда

Исповедника (1066)

Оперативный поэтический отклик на крупнейшие исторические события - таково ядро

исторического эпоса европейских народов. В этом отклике воплощались идеологические ценности

эпохи. И хотя благочестие - важное качество прославляемого героя, оно не заслоняет земных интересов,

чувств и страстей действующих лиц. Как отмечал известный русский литературовед А. Веселовский,

"интересы и идеалы эпической песни чаще всего расходятся с интересами и идеалами летописи,

церковной или придворной, все равно"

В мировоззренческом отношении эти идеалы и интересы далеки от ортодоксального христианства.

Содержание большинства эпических поэм несет многочисленные приметы "двоеверия". О существе

такого взгляда на мир А. Я. Гуревич пишет: "Христианизация, глубоко изменившая мироотношение

человека, не вытравила до конца те представления, которые господствовали в эпоху варварства.

Результатом этого столкновения был сложный синтез варварских, христианских и античных отношений"

Эпические герои европейского средневековья далеки от идей смирения, всепрощения, аскетизма.

Они самоотверженно сражаются за "святую веру", но отнюдь не склонны ожидать возмездия для своих

врагов лишь в загробной жизни. Каждый хочет добиться справедливого воздаяния здесь, на земле. И

"Песнь о Роланде", и жесту Гильома Оранжского, и "Песнь о Сиде" пронизывает идея человеческого, а

не божьего могущества, хотя и с традиционным рефреном: "Как того захотел господь". Все эти

произведения доказывают неизбежность прижизненной кары предателям и злодеям, и превосходство

деятельности на благо своего народа над аскетическими идеалами.

На всем протяжении средневековья эпос, как и другие фольклорные жанры, сохранял

нетускнеющим ореол реальных жизненных ценностей, передавал от поколения к поколению идеалы

героизма, жизнелюбия, патриотизма. Олицетворение идеала - Гильом Оранжский - герой обширного

песенного цикла. На старости лет он решил уйти в монастырь, но не смог ужиться с процветающими там

"лицемерием, стяжательством и ленью":

Монахи же хотят лишь есть да пить,

Молитвы повторять да петь псалмы,

См : Алексеев М. П. Указ. соч. С. 42.

Веселовский А. Новые исследования о французском эпосе//Журнал Министерства народного просвещения (далее -

ЖМНП). 1885. Апрель. С. 259.

Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. С. 229.

Да дрыхнуть от заката до зари,

Чтоб не спустить случайно лишний жир

Не только на клириков распространяется сатира эпических песен. Не минуют остроты иронии

безвольные и трусливые короли, криводушные придворные, бесчестные воины, неправедные судьи. В

образе Карла Великого эпическая традиция воплотила народные упования на мудрого справедливого

короля, монархистские иллюзии, неотторжимые от идеологии феодального периода. Отчетливо звучат

подобные упования в наставлении сыну, которое волей эпического певца произносит основатель

Каролингской империи:

Не скрою от тебя, наследник мой:

Бог над народом короля вознес

Не для того, чтоб тот презрел закон,

Грешил распутством, поощрял порок,

Или у сирот отнимал феод,

Иль вымогал последний грош у вдов.

Нет, государь карать обязан зло

И втаптывать его во прах пятой.

Пусть видят бедняки в тебе оплот.

Внять жалобам их будь всегда охоч,

Советом им стремись помочь во всем,

За их права во имя божье стой.

А с тем, кто нравом непомерно горд,

Будь сам, как лютый леопард, жесток

Но эти наставления не способны выполнить наследники Карла Великого. Жеста Гильома от песни к

песни ведет противопоставление несправедливого, жалкого коронованного сюзерена и его верного

вассала Гильома. На несправедливое отношение к нему короля Гильом отвечает благородством, отвагой,

великодушием, вновь и вновь спасает Людовика, а с ним и всю страну из труднейших положений.

"Поэтому Гильом Оранжский выступает в посвященном ему цикле поэм как народный герой"

, т. е.

воплощает собой не идеал рыцарский или христианский, а именно общечеловечески притягательную

личность - нередко противоречивую, вспыльчивую, но никогда не предающую подлинных ценностей:

добра, верности и любви к родине:

Без нужды граф не делал ближним зла,

Особенных грехов не совершал,

Но был поесть и выпить не дурак,

Умом не скуден, сердцем смел и прям,

Щедр к рыцарям, у коих пуст карман,

Ко всем, отзывчив, с кем стряслась беда,

И этим братье (монашеской. -В. У.) ненавистен стал

Монашество Гильома, IX, 320 // Песни о Гильоме Оранжском. М., 1985. С. 324.

Коронование Людовика, XIII, 175-185 // Песни о Гильоме Оранжском. С. 89.

Михайлов А. Д Жеста Гильома // Песни о Гильоме Оранжском. •С. 524.

Монашество Гильома, XVII, 780 // Песни о Гильоме Оранжском. С. 330.

Параллельно с народно-эпической возникает и монастырская традиция сочинений о Гильоме.

Современные исследователи трактуют ее как вторичную. Происходило и взаимное обогащение

традиций. "Жонглеры, останавливавшиеся на ночлег в монастырях, узнавали кое-что от их обитателей,

те в свою очередь прислушивались к баснословиям бродячих певцов... Монастырская и эпическая

традиции существовали параллельно, в определенные моменты обогащали друг друга, но никогда не

сливались"

Жонглеры, гистрионы, сказители на всем протяжении средних веков - носители народной культуры,

по преимуществу выразители светской идеологии. Не случайно церковь ведет постоянную борьбу с этим

неунывающим племенем, грозит проклятиями и самим жонглерам, и тем, кто покровительствует им и

пользуется их услугами. Церковный собор, состоявшийся еще при жизни Карла Великого (813),

требовал: "Священнослужители должны воздерживаться от всех увеселений слуха и зрения... а также

убеждать верующих изгонять гистрионов и фигляров с их непристойными, срамными играми"

. Собор

816 г. повторял запрещение и строго-настрого предписывал духовным лицам покидать торжества после

того, как в них примут участие жонглеры, скоморохи, мимы и другие "разносчики мирских соблазнов".

Однако заглушить голос народного певца, пресечь остроумие мимов было так же невозможно, как

убить живую душу народа.

Известно несколько разрядов исполнителей песен. "Самые скромные из них, существуя на монетки,

которые бросали им слушатели, "завернув полу кафтана", и впрямь сочетали ремесло бродячего

сказителя с ремеслом акробата. Другие, которым посчастливилось снискать покровительство знатного

сеньора, причислившего их к своему двору, были обеспечены более надежным куском хлеба. Из этой-то

среды и выдвигались авторы поэм. Иными словами, жонглеры либо исполняли устно чужие

произведения, либо сами "изобретали" песни, которые затем исполняли. Между этими двумя

крайностями существовало, впрочем, бесконечное количество нюансов"

Жеста Гильома говорит о таких певцах:

Сдается, он - жонглер, один из тех,

Чьи песни люди слушают везде -

И в городе, и в замке, и в селе.

Расчета нет у нас чинить им вред.

Я их повадки изучить успел.

Сберет такой игрец су пять иль шесть

И тут же их спускает в кабаке,

Поет, покамест деньги есть в кисе,

Да забавляет остальных гостей.

Михаилов А. Д. Указ. соч. С. 492.

Цит. по: Сидорова Н. А. Очерки по истории ранней городской культуры во Франции. М., 1953. С. 208.

Блок М. Феодальное общество // Апология истории, или Ремесло историка. М„ 1986. С. 156.

А если, всласть напившись и поев,

Заметит он, что дно видать в мошне

И расплатиться нечем как на грех,

С хозяином присядет в уголке,

Попросит пособить ему в нужде:

"Пойду-ка, брат, к торговцам я теперь

Да их потешу за пяток монет;

Ты ж под заклад мне в долг пока поверь".

Даст он в залог какой-нибудь предмет –

Штаны, виолу иль иную вещь,

А нет, так просто слово долг принесть,

И как трактирщик ни жестокосерд,

Жонглера отпускают без помех,

И вновь идет искать того игрец,

Кто рад за песню развязать кошель,

Будь то священник, рыцарь иль купец.

Жонглер другим и нравом не в пример:

Поел - и распевает веселей,

Чем если б сорок марок поимел.

Он телом здрав, затем что сердцем щедр

Такова самохарактеристика одного из исполнителей и сотворцов жесты Гильома. Нет оснований не

доверять сказанному: певец сообщал о том, что знал на собственном опыте.

Эпос достигает расцвета в XI-XII вв., чтобы на исходе средневековья уйти на периферию

литературных процессов, уступить первенство новым формированиям светской культуры, в частности

светски ориентированной историографии. Французский исследователь эпоса Л. Готье заметил: "Века

песни уступили место векам письменности. История родилась. Известно, что как только История входит

в одну дверь, эпос выходит в другую"

Но первое вытесняется вторым поистине с эпической неторопливостью. Многие века эпос и

историография развивались параллельно. И эпические, и историографические тексты составляли как бы

идейный резервуар будущих развернутых политических концепций, накапливали предпосылки будущего

самоопределения популярных политических публикаций, свободных от религиозного облачения.

На заре европейской историографии почетное место принадлежит труду Иордана "О

происхождении и деяниях готов" (551), написанному в пору разрушения готского государства

Византийской империей во главе с императором Юстинианом. Именно во славу Юстиниана, по словам

автора, и создается история готов:

Читатель, знай, что, следуя писаниям старших, я собрал с обширнейших их лугов лишь немногие цветы, и из них, в меру ума

своего, сплел я венок для пытливого. Но пусть никто не подумает, что я, как ведущий свое происхождение от вышеназванного

племени, прибавил что-либо в его пользу против того, что прочел и узнал. Если я и не охватил всего, что пишут и рассказывают об

этих (людях), то изобразил я это ведь не столько во славу их самих, сколько во славу того, кто победил

Монашество Гильома, XXIV, 1250-1275 // Песни о Гильоме Оранжском.

Цит. по: Волкова 3. Н. Указ. соч. С. 242.

Иордан. О происхождении и деяниях готов, 316. М., 1960. С. 130.

Так сам автор определяет "сверхзадачу" произведения, имеющую целенаправленный политический

характер. Переводчик и интерпретатор Иордана считает: "Для современников Иордана, для его

единомышленников главное в "Getica" состояло в политической тенденции сочинения, в котором

сочетается восхваление готов и их королей с призывом к подчинению побеждавшей в та время

империи"

Эта политическая тенденция почти не выходит на поверхность текста, выполненного в стиле

традиционной фактографической хроники. Компактность, динамика изложения, полное отсутствие

богословских реминисценций позволяют говорить о нем как о своеобразном политическом трактате

Конечно, сфера его распространения крайне узка и не идет в сравнение со сферой действия исторических

песен. Однако аккумуляция политической мысли, в известной мере сохранявшей самостоятельность

перед всепоглощающей стихией религиозного истолкования явлений, происходила именно в таких

хрониках.

Одним из ранних историографов, для которого "светская история занимает не подчиненное место по

отношению к истории церкви, а, наоборот, становится главным предметом изложения"

, является

Видукинд, монах монастыря Новая Корвея, расположенного на территории германского герцогства

Саксония. Видукинд (917-973) был современником саксонского герцога я немецкого короля Генриха I

Птицелова (ок. 876-936) и германского императора Оттона I (912-973). Их и прославляет значительная

часть главного произведения историка - "Деяния саксов", посвященного дочери Оттона I, аббатисе

Матильде (966- 999). Этот труд примечателен тем, что в нем отражены и народно-эпическая, и античная

книжная традиция. Наименее выражен здесь религиозный компонент. "В описываемых фактах,

исторических событиях, отраженных в этом сочинении, бог не вмешивается в ход истории, христианские

добродетели героев часто уступают таким качествам, как мужество, мудрость, щедрость"

Тем самым эпическая традиция проявляется не только в пересказе полулегендарных народных

преданий, но и в трактовке исторических эпизодов. "Даже там, где Видукинд изображает, желая быть

историком, своих современников, деяния, которые для него должны быть ясны как день, он, как истый

сын своего народа, ударяется в эпически-немецкие обороты и рисует героев своего племени сильными

штрихами немецкого эпоса"

Скржинская Е. И. Предисловие // Иордан. О происхождении и деяниях готов. С. 37.

Там же. С. 47.

Санчук Г. Е. Видукинд Корвейский и его "Деяния саксов" // Видукинд Корвейский. Деяния саксов. М., 1975. С. 31.

Там же. С. 53.

Лампрехт К. История германского народа. В 3 т. М., 1894. Т. 1. С. 449.

Что касается античной традиции, то Видукинд - последователь сжатого, внутренне напряженного

стиля Саллюстия - историка, чьи труды почитались и переписывались в монастырских скрипториях.

В содержательном плане наиболее интересна политическая концепция Видукинда - сторонника

прочной королевской власти, независимой от духовенства и папства. Коронование основателя

саксонской династии Генриха I в 919 г. хронист описывает так:

А (Генрих), когда архиепископ, которым в то время был Геригер, предложил ему корону и помазание, (последнее) не отверг,

но и не принял. "Мне достаточно того, - сказал (Генрих),-что вы по соизволению милости божией и по своему милосердию

провозгласили меня королем и определили меня перед моими знатными (людьми). А помазание и корона пусть будут уделом

лучших, мы же полагаем, что мы недостойны такой почести". Речь встретила одобрение .всего народа, и, стекаясь толпами,

поднимая правую руку к небу и с громкими криками провозглашая имя нового короля, все его приветствовали

Исследователи по-разному трактуют этот эпизод. Часть склонна видеть в нем наглядное

утверждение Генрихом самостоятельности светской власти по отношению к церкви. Приблизительно

через полтора столетия после сочувственно описанного Видукиндом события полемика о

взаимоотношении двух властей и борьба между ними достигли высшей степени ожесточения и охватили

всю Европу.

Свои политические установки Видукинд проводит в хронике последовательно, но не нарочито - они

замаскированы внешне •объективированным изложением. И в этом отношении наглядно стилистическое

сходство почерков его и Иордана.

Иной политический темперамент в историографических трудах современника Видукинда -

Лиутпранда Кремонского (ок. 920- 972). Он начал карьеру при дворе итальянского короля Беренгария,

однако вынужден был эмигрировать в Германию. Здесь он выполняет дипломатические поручения

германского короля, а с 962 г. императора Оттона I, сопровождает его как переводчик в итальянском

походе, пишет "Деяния Оттона" и "Антаподосис или Воздаяние". О назначении последнего автор

говорит во введении:

Цель этого труда состоит в том, чтобы отметить, показать и изобличить дела Беренгария, кто не правит теперь, а скорее

тиранствует в Италии, а также жены его Виллы... Ибо меня и мой дом, родных и близких они, не имея на то причин, так

преследовали и копьями лжи, и хищным вымогательством, и бесчестными интригами, что ни языком этого выразить, ни пером

описать невозможно. Да послужат эти страницы им антаподосисом, т. е. воздаянием... Но не в меньшей мере пусть послужит этот

труд воздаянием и людям благочестивым и благонамеренным за услуги, какие они мне оказали

Видукинд Корвейский. Деяния саксов, I, 26. С. 142.

Лиутпранд Кремонский. Антаподосис, или Воздаяние, III, 1 // Памятники средневековой латинской литературы Х-XII

веков. М., 1972. С. 58.

Как далеко отстоит подобное заявление от намерений историографов, настаивающих на

бесстрастности и объективности, Лиутпранд открыто заявляет о своих пристрастиях и по существу

переходит с позиций хрониста на позиции публициста, стремясь обличить и вынести приговор

современным политическим деятелям.

Такую задачу Лиутпранд наиболее полно решает в небольшом "Отчете о посольстве в

Константинополь". Оно написано после поездки автора в столицу Византии в 968-969 гг. по поручению

Оттона I для сватовства сына императора к византийской принцессе. Посольство оказалось неудачным

(хотя задуманный брак все же состоялся в 972 г.), и кремонский епископ распространил "Отчет о

посольстве", клеймящий порядки константинопольского двора и самого византийского императора. Это

произведение, отчасти имитирующее жанр деловой письменности - отчета о дипломатической миссии,

насыщено полемизмом, экспрессией, подчеркнутой тенденциозностью. Оно содержит характерные

черты публицистического памфлета.

Чего стоит описание внешности византийского императора, когда посольство привели к человеку

...весьма отталкивающей наружности, какому-то пигмею с тяжелой головой и крошечными, как у крота, глазами; его

уродовала короткая, широкая, с проседью борода, а также шея высотой в толщину пальца. Его длинные и густые волосы придавали

ему вид кабана, цветом кожи он был подобен эфиопу .. Живот одутловатый, зад тощий, бедра для его короткой фигуры непомерно

длинны. голени маленькие, пятки и стопы соразмерны. Одет он был в роскошное шерстяное платье, но слишком старое и от

долгого употребления зловонное и тусклое, обут в сикионские башмаки. Дерзкий на язык, с повадками лисы, по вероломству и лжи

он - Улисс. Вы, мои повелители и императоры, всегда казались мне прекрасными, насколько же прекраснее теперь! Всегда

великолепными, насколько же великолепнее теперь! Всегда могущественными, насколько же могущественнее теперь! Всегда

добрыми, насколько же добрее теперь! Всегда полными всяческих добродетелей, насколько же полнее теперь

Эти славословия адресованы отправителям посольства императору Оттону I и его наследнику. Было

бы неверным полагать, что лишь личная неприязнь, горечь оскорбленного самолюбия и низкопоклонство

водили пером Лиутпранда, создававшего столь, острую риторическую антитезу. За контрастным

сопоставлением убогого византийского и великолепного оттоновского тронов скрывалась реальная

непримиримая борьба наследников восточной и западной частей Римской империи. Политическое,

идейное, конфессиональное соперничество по существу не прерывалось после гибели римской

цивилизации. Византийские монархи расценивали западных императоров, венчавшихся короной в Риме,

как узурпаторов и все еще не теряли надежды на обретение Константинополем былой мощи.

Лиутпранд Кремонский. Отчет о посольстве в Константинополь, 3 // з. соч. С. 66-67.

Указ. соч. С. 66-67

В свою очередь наиболее властные императоры Запада (а Оттон I был из их числа) не теряли

надежды подчинить своей воле надменную Византию. Схожей политики придерживалось и папство,

стремясь превратить константинопольского патриарха в послушного исполнителя планов римской

церкви.

Во времена Лиутпранда исход векового соперничества был не ясен. Словесные же обличения, как и

устные проклятия, наделялись магической силой. С их помощью как бы приближали желаемое.

Приверженец Оттонов не жалеет выразительных средств, чтобы очернить каждый шаг византийского

монарха: "В течение долго тянувшегося и отвратительного обеда с избытком масла, как это и бывает у

пьяниц, и какого-то мерзкого рыбного маринада он (император. - В. У.) задал мне массу вопросов о

Вашем могуществе, о Вашем государстве и войске"

. Автор передает свой разговор за столом, который

вряд ли мог быть столь резким. Византийский император, конечно, не стал бы слушать поношений

дерзкого посла и предал бы его казни как любого хулителя. Читатели же памфлета могли поверить

предложенным оценкам и, если это были сторонники оттоновской политики, утвердиться в ее

правомерности, если же колеблющиеся - увереннее сделать выбор.

Вот какие речи якобы вел в присутствии базилевса посол:

"Но мы, лангобарды, саксы, франки, лотаринги, бавары, швабы, бургундцы, так презираем их, что у

нас, когда мы в гневе, нет иного бранного слова, чем "римлянин". Одним этим именем "римлянин" мы

обозначаем все, что только есть самое низкое: трусость, алчность, изнеженность, лживость - словом, все

самое порочное!"

. Под "римлянами" здесь разумеются "ромеи" - самоназвание византийцев как

истинных преемников римской цивилизации, как их общее отличие от племен варваров, заселявших

Запад и гордо перечисленных Лиутпрандом. В открытости идейно-политических воззрений - ценность и

своеобразие "Отчета о посольстве в Константинополь" и других произведений этого автора. Не сухая

историческая компиляция, не благочестивые размышления составляют их особенность, а яркий

публицистический темперамент, богатая гуманитарная образованность, эмоциональность изложения.

Поэтому с полным основанием один из ведущих знатоков средневековой литературы И. Н. Голенищев-

Кутузов называет Лиутпранда блестящим литератором своего времени: "Самый субъективный из

исторических писателей раннего средневековья, он намного превосходит их блеском и изысканностью

своего стиля. Большой опыт политического деятеля, посвященного во все тайны государственных

отношений своего времени, в церковные дела и дворцовые интриги, соединился в его исторической

публицистике с метким писательским глазом, ироничным умом, широтой и независимостью суждений"

Там же, 11. С. 67-68.