Труды камской археолого-этнографической экспедиции. Выпуск V. Университет и историко-культурное наследие региона
Подождите немного. Документ загружается.
1. Горизонтальный цилиндрический пружинный навесной замок с торцевым отверстием
для ключа. Корпус представляет собой ребристый (6 ребер) цилиндр длиной около 600 мм, и
диаметром – 28 мм. Дужка круглая в сечении диаметром 10-11 мм.
2. Вертикальный цилиндрический пружинный навесной замок с отверстием для ключа на
донышке. Корпус представляет собой неправильный восьмиугольный цилиндр со сторонами
в 8 мм, высотой около 22 мм, и диаметром – около 21 мм. В районе крепления дужек - два
трапециевидных выступа по всей высоте корпуса. Дужка круглая в сечении диаметром 6-7
мм.
Элементы обуви. Четыре подковки для каблуков, сделанные из железа, и фрагмент
полукруглого каблука с железной подковкой. Каблук состоит из нескольких слоев кожи, и
закреплен семью сапожными гвоздями. Его ширина – 68 мм, толщина – 15 мм. Подковка с
четырьмя отверстиями, в которых также сохранились гвозди. Кончики подковки приострены
и загнуты вверх на 7-8 мм. Ширина железной пластины – 10-12 мм, толщина – 3-4 мм. Общие
размеры подковки 73 х 65 мм.
Подкова конская с четырмя подпрямоугольными отверстиями и приостренными
кончиками. Размеры отверстий 8 х 3 мм. Посередине дуги находится шип в виде
четырехугольного усеченного конуса высотой 8 мм, шириной 16 мм у основания и 10 мм у
вершины. Ширина железной пластины от 10 до 20 мм, толщина – 2-5 мм. Общие размеры
подковы 100 х 65 мм.
Таким образом, при проведении охранных археологических исследований была изучена
внутренняя часть Поварни и прилегающая к Кладовой палате территория у западной стены.
Во время раскопок была собрана достаточно представительная коллекция археологических
находок, которая пополнит фонды Верхотурского музея-заповедника.
Н.Г. Брюхова ПАРНЫЕ ПОГРЕБЕНИЯ БОЯНОВСКОГО
МОГИЛЬНИКА
Пермский филиал Института
истории и археологии УрО РАН,
г. Пермь
Бояновский могильник можно по праву считать одним из ценнейших источников
информации по вопросам погребальной обрядности населения Прикамья в ломоватовскую
эпоху. В 1951, 1953 гг. на могильнике были произведены раскопки отрядом КАЭ ПГУ под
руководством В.А. Оборина. В 2005-2008 гг. работы на памятнике были продолжены отрядом
КАЭЭ ПГПУ под руководством А.В. Данича. За время исследования могильника было
вскрыто около 180 погребений, отнесенных к IX – XI вв. (Данич 2007, с.22-25).
Несмотря на плохую сохранность костных останков в погребениях, тщательный анализ и
фиксация уцелевшего антропологического материала позволяет, в большинстве случаев,
интерпретировать особенности положения покойного во время совершения погребального
обряда.
Если основным, т.е. наиболее часто встречаемым на рассматриваемом памятнике
способом погребения, считать одиночные захоронения по обряду ингумации, то случаи,
когда мы сталкиваемся с отклонениями от «обычного» ритуала можно назвать
«особенными». В данном случае хочется рассмотреть, как «особые» - парные погребения
Бояновского могильника.
В 2007 году обнаружены 6 могильных ям, в которых, судя по костным останкам, были
похоронены по два человека.
Погребение № 105: В погребении захоронены мужчина, умерший в возрасте 25-35 лет и
ребёнок 6+\-3 месяцев. Мужчина был уложен на спину, головой на север, ноги вытянуты.
Руки погребённого были согнуты в локтях: левая кисть лежала в абдоминальной области, а
правой рукой мужчина «приобнимал» ребёнка.
Погребение № 114: В погребении обнаружены зубы двух индивидов (в северной части
ямы, по разные стороны от условной оси). Останки принадлежат взрослому человеку,
умершему в возрасте 20-30 лет (индивид № 1) и ребёнку, умершему в возрасте 7лет +\-24
месяца (индивид №2). Оба человека были похоронены одновременно в одной могильной яме.
Ребёнок был уложен с правой стороны от взрослого.
Погребение № 116: В погребении обнаружены костные останки двух индивидов.
Условные оси каждого костяка параллельны друг другу и условной оси погребения. Останки
принадлежат взрослому человеку, умершему в возрасте 30-40 лет и ребёнку, умершему в
возрасте 4 года +\-12 месяцев. Оба человека были похоронены одновременно в одной
могильной яме. Ребёнок был уложен с правой стороны от взрослого.
Погребение № 127: В могильной яме обнаружены костные останки двух индивидов (по
разные стороны от условной оси). В северо-западной четверти могильной ямы найдены 13
зубов (жевательных) обеих челюстей индивида №1. В северо-восточной четверти погребения
лежали 4 зуба (жевательные) верхней челюсти индивида № 2.
В погребении были захоронены два человека примерно одного возраста 20-30 лет. По
археологическим данным, пол обоих индивидов реконструируется как женский. Оба человека
были похоронены одновременно в одной могильной яме, уложены параллельно друг другу,
головами на север.
Погребение № 128: В погребении были захоронены два мужчины, возраст индивида №
1 не определен, индивид № 2 умер в возрасте 40-60 лет. Оба человека были похоронены
одновременно в одной могильной яме, уложены параллельно друг другу, головами на север.
Погребение № 135: В погребении обнаружены костные останки двух человек (по разные
стороны от условной оси). Пол погребенных определить не удалось. Индивид № 1 умер в
возрасте 16-25 лет, индивид № 2 - в возрасте 20-30 лет (Брюхова 2007).
Одноактность использования всех погребений подтверждается планиграфически и
стратиграфически. Опираясь на случаи, где возможна половозрастная идентификация
погребенных, мы получаем одно парное погребение женщин (№ 127), одно – мужчин (№128)
и три могилы, в которых захоронены ребенок и взрослый (№ 105, № 114, № 116), в двух из
них ребенок уложен рядом с мужчиной (№ 105 и № 116) ( Рогинский, Левин 1978). Во
взрослых погребениях покойные были уложены параллельно друг другу, головами на север.
В погребениях с детьми во всех случаях ребенок находился справа от взрослого.
Два парных погребения взрослых являются могилами однополых индивидов. Возможно,
это связано с отличиями в проведении похоронного ритуала для женщин и мужчин. Не
исключено, что в обряде похорон для разных полов есть такие особенности, которые не
позволяют проводить одновременное захоронение мужчины и женщины.
Явная неординарность одновременного погребения нескольких человек вынуждает
исследователей искать возможные объяснения этому феномену. Стоит отметить, что кроме
парных погребений на исследованной части могильника были зафиксированы кенотафы и
вторичные захоронения. Наличие костей со следами рубленых ран во вторичных погребениях
наводит на мысль о том, что население, использовавшее могильник, пережило ситуацию,
связанную с военными столкновениями. Может быть, и появление части парных погребений
связано с захоронением одновременно погибших людей (Бужилова 2005).
Что касается одновременных погребений с детьми, то хочется обратить внимание на то,
что дети похоронены рядом с мужчинами (в двух случаях, где пол взрослого определен).
Вероятно, это также можно связать с одновременной смертью людей, наступившей в
результате трагических событий.
Еще одной гипотезой одновременного уложения в могилу ребенка и взрослого, может
быть не одновременная смерть индивидов, а одновременное их захоронение. Такой случай
может иметь место, когда для похорон (обряд, приезд на кладбище, рытье могилы) только
ребенка физические затраты слишком велики. Например, в силу неблагоприятных погодных
условий (зима, распутица). Тогда умершего ребенка временно оставляют не похороненным
до благоприятной погодной ситуации или до смерти взрослого (родственника), с которым его
можно захоронить в одной могиле. Косвенным подтверждением этой версии служит
раскопанный в 2008 г. участок детских погребений, который мог появиться в результате
проведения примерно в одно время «отложенных» похорон.
Еще раз хочется обратить внимание на то, что дети во всех трех погребениях находились
с правой стороны от взрослого. Такая ситуация отмечена и на других могильниках
ломоватовской эпохи. Например, парное погребение № 57 Деменковского могильника так
описано В.Ф. Генингом «погребенная женщина лежала вытянуто на спине, левая рука
положена вдоль тела, а правая поднята и согнута так, что обнимала костяк ребенка…»
(Генинг 1964, с.135-136). На том же Деменковском могильнике в 2007 г. под руководством
А.Ф. Мельничука раскопаны смежные погребения 163 и 163а, где в пределах одних
очертаний, но на разной глубине, зафиксированы кости молодой женщины и ребенка. Костяк
ребенка и в этом случае находился с правой стороны от взрослого. Мы можем предположить,
что факт положения ребенка справа являлся принципиальным в погребальном обряде.
Это может пролить свет на положение «валетом» двух женщин из парного погребения
(№32) могильника Пыштайн. Судя по закономерности в положении костей и уровню их
фиксации, погребение является парным с одновременным захоронением. В могилу были
уложены два человека параллельно друг другу, тела вытянуты по линии ЮВ-СЗ. Ноги одного
рядом с ногами другого, головами в разные стороны. Обе женщины уложены так, чтобы
каждая относительно другой была с левого боку, то есть никого нельзя было положить по
правую руку. Может быть это связано с наличием - отсутствием кровного родства.
Подведу итоги:
1) появление парных погребений на данном участке Бояновского могильника может
быть связано с одновременной гибелью людей в ходе военных столкновений;
2) все описанные парные погребения взрослых (где определен пол) однополые, что
можно связать с отличиями в проведении похоронного ритуала для женщин и мужчин.
3) одной из причин захоронения детей с взрослыми может выступать нецелесообразность
физических затрат на похороны одного ребенка, из-за неблагоприятных погодных условий;
4) при захоронении вместе взрослого и ребенка расположению ребенка с правой стороны
от взрослого придавалось особое значение.
Е.О. Святова ПАЛЕОДЕМОГРАФИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ КЛАДБИЩА НОВОГО
ВРЕМЕНИ г. КАМЕНСК-УРАЛЬСКОГО
ОГУК «НПЦ по охране и использованию памятников истории и культуры
Свердловской области»,
г. Екатеринбург
Весной 2001 г. в краеведческий музей г. Каменск-Уральского Свердловской области
поступил череп с проникающим ранением и оставшейся в полости мозговой коробки
железной стрелой. Череп был обнаружен при проведении земляных работ, направленных на
благоустройство площади перед Свято-Троицким Собором, и происходил из разрушенного
погребения. Этот факт позволил приостановить строительные работы, однако часть кладбища
была уже разрушена, поскольку, по свидетельствам очевидцев, строителям неоднократно
попадались человеческие кости.
По договору с администрацией г. Каменск-Уральского летом 2001 г. сотрудниками
археологического отдела НПЦ Свердловской области было проведено исследование
территории, позволившее вскрыть значительный участок кладбища (476 кв. м). Кладбище
располагалось на правом берегу р. Каменка, в пределах Троицкого городка, к северу от
первой деревянной Троицкой церкви, функционировавшей в течение чуть более 100 лет
(1701-1820 гг.). Этим же временем (XVIII – нач. XIX вв) были датированы и вскрытые в ходе
работ захоронения.
По результатам археологических исследований Каменский могильник был определен как
христианское православное кладбище с элементами языческой обрядности, в пользу которой
говорило использование бересты для покрытия тела или гробовища.
В процессе работ было обнаружено 44 погребения и собраны элементы разрушенных
костяков.
Палеоантропологическая серия представляет собой коллекцию из 58 индивидуумов.
Подавляющее большинство погребенных, у которых определена расовая принадлежность –
европеоиды.
Проведенный половозрастной анализ исследуемой совокупности показывает картину,
которая согласуется с демографической моделью относительно благополучного сообщества:
некоторое превышение количества умерших взрослых (59 %) по отношению к количеству
умерших детей (41%) при примерно равном количестве умерших мужчин и женщин (29 и 26
% соответственно) (табл. 1).
Данное соотношение так же позволяет нам предполагать, что кладбище при Троицкой
церкви являлось общегородским некрополем, где в данный период и на данном участке
погребали всех умерших жителей города.
Анализ показателей смертности общей выборки по пятилетним возрастным интервалам
показывает, что имеется два периода, в которых вероятность смерти значительно повышается
(табл. № 2): первый приходится на первый год жизни (25 % всех смертных случаев), а второй
– на временной промежуток от 30 до 39 лет (23,4 % всех смертных случаев). При этом
средний возраст смерти в группе составляет 22,1 года.
Рассматривая смертность взрослого населения (табл. №3), можно отметить, что
показатели женской выборки демонстрируют более или менее прямую зависимость смерти от
возраста, причем, наибольшая вероятность наступления смерти приходится на временной
промежуток 30-39 лет (44,1 %), а рубеж в 60 лет переходит 2,5 % женщин. Средний возраст
смерти женского населения составляет 37,5 года. Причем, на мой взгляд, следует отметить,
что в данной выборке отсутствует обычное повышение уровня смертности в возрасте 15-19
лет, что традиционно связывают с неблагоприятным исходом ранних родов.
Показатели смертности по мужской выборке демонстрирует два значимых повышения
вероятности смерти, приходящиеся на возраст 20-24 (13,5 %) и 30-34 лет (18,1 %). Затем
следует спад и вновь небольшой подъем показателей в возрасте 45-49 лет (15,8 %). Возраста
60 лет достигает лишь 1,7 %. Средний возраст смерти мужского населения составляет 36,3
года.
Наиболее наглядно выглядят графики кривых смертности, построенные на основе
данных таблиц № 2 и 3 (рис. 1):
Кривая смертности объединенной выборки имеет два подъема: наибольший приходится
на первый год жизни, довольно существенный подъем отмечается в возрастном интервале 30-
34 года, причем с последним совпадают пики смертности и мужского и женского населения.
Кривая смертности женской выборки имеет одновершинный характер, а вот кривая мужской
смертности демонстрирует сразу три пика, что говорит о демографической деформации,
вызванной социальными или физиологическими факторами. В связи с этим возникла
необходимость привести данные палеопатологического анализа (табл. № 4):
Травматические поражения скелета регистрируются как у мужчин, так и у женщин,
однако, количество травм у мужчин в несколько раз превышает женский травматизм по всем
категориям (так, травмы черепа отмечены у мужчин в 80 % случаев, травмы грудной клетки в
83,3 % случаев, травмы верхних конечностей – в 75%). Причем, нам известны два
травматических события, которые можно отнести к последствиям боевого столкновения
(проникающее ранение черепа и рубленая травма руки). Переломы грудной клетки носят, как
правило, множественный характер. Наименьшую встречаемость имеют травмы нижних
конечностей, а в женской выборке данная категория вообще не диагностирована.
Кроме того, мужчины лидируют и по количеству зафиксированных инфекционных
заболеваний (50 % от общего количества случаев), уступая первенство лишь в категории
«другие патологии» к которым, в основном, относятся врожденные аномалии развития
(соответственно, в 75% случаев они диагностированы у детей первого года жизни).
Таким образом, можно сделать вывод о том, что мужское население города испытывало
на себе влияние факторов, по всей видимости, социальных, которые сопровождались
повышенным травматизмом. К таким факторам можно отнести ситуации агрессивного
физического контакта и профессии с повышенным уровнем травматизма. По всей видимости,
пик смертности, приходящийся на временной промежуток 20-25 лет, связан с недостаточным
развитием навыков безопасности жизнедеятельности. Интерпретировать два других в
настоящее время затруднительно.
Важную роль в исследовании палеодемографических характеристик играет анализ
детской смертности.
Кривая (рис. 2) показывает прямую зависимость вероятности детской смерти
от возраста, и ее характер близок к демографической норме: наиболее высокие
показатели смертности приходятся на первый год жизни (около 54,7 %), затем ее
значения резко снижаются, причем, даже в возрасте пубертата не происходит
заметного роста показателей смертности, что косвенно может свидетельствовать
об относительном физиологическом благополучии детей подросткового возраста
(табл. № 5).
Иная ситуация складывается при анализе младенческой смертности (табл. №
6).
Необходимо отметить, что смерть от причин эндогенного характера (к которым
относятся, прежде всего, врожденные пороки развития) наступает в течении неонатального
периода развития ребенка (первые 28 дней жизни, а в условиях палеодемографического
анализа неонатальный период определяется как 0 месяц жизни) и раннего постнеонатального
периода (1-3 месяцы жизни). В конце XIX в. показатели неонатальной смертности
превышали 30 % от общего числа смертей в возрасте до 1 года, а вместе со смертными
случаями 1-3 месяцев жизни составляли около 50 % (Шабуров 1979).
В нашем случае показатели неонатального и раннего постнеонатального уровня
смертности составляют всего 28,3 %, при этом на долю неонатальной смертности приходится
лишь 12,9 %. Это очень низкие показатели при высоком общем уровне детской смертности.
Вместе с тем, отмечается значительный рост смертности во втором полугодии, что
связано с экзогенными факторами (все формы инфекционных заболеваний, желудочно-
кишечных заболеваний и болезней органов дыхания). Причем пик, приходящийся на возраст
6 месяцев (рис. 3), соответствует среднему возрасту смерти первого года жизни от пневмоний
(Шабуров 1979).
Таким образом, анализ младенческой смертности показывает, что достаточно высокая
смертность от экзогенных факторов в первом полугодии жизни ребенка, принимает еще
более высокие показатели во втором полугодии. Т.е., степень внимания, уделяемые детям
первого года жизни, характер ухода за ребенком в семье, система питания и уровень
медицинской помощи, все те факторы, которые влияют на уровень смертности по причинам
экзогенной этиологии, были явно недостаточны.
* * *
Подводя итоги вышеизложенного, предлагается следующая обобщенная реконструкция
исследуемого объекта:
Распределение половозрастных показателей говорит о демографической норме в
исследуемом сообществе: количество жителей мужского пола примерно соответствовало
количеству жителей женского пола. Количество умерших детей соответствует количеству
взрослых.
Исходя из этого, можно сделать вывод о том, что захоронения на исследованном участке
кладбища не носили избирательный характер, то есть, хоронились все умершие жители
города.
Анализ палеодемографических данных указывает на относительное благополучие и
стабильность женского населения города по сравнению с мужским. Максимальное
количество умерших женщин приходится на возрастной интервал 30-34 года, в то время как
мужская смертность имеет несколько мод: в возрасте 20-24 лет, 30-34 лет и 45-49 лет.
Средний возраст смерти мужчин более чем на год меньше среднего возраста смерти женщин
(36,3 и 37,5 лет соответственно), а возрастной рубеж 60 лет преодолевает 2,5 % женщин и
всего 1,7 % мужчин. Кроме того, показатели уровня травматизма и диагностики следов
инфекционных заболеваний в мужской выборке в несколько раз превышает эти же
показатели женской группы.
Структура детской смертности показывает прямую зависимость смертности от возраста,
что не дает оснований говорить о воздействии специфических факторов, однако анализ
смертности первого года жизни показывает, что в структуре причин смерти ведущее место
принадлежит экзогенным факторам. Для этого типа детской смертности характерна
смертность от пневмонии, желудочно-кишечных и инфекционных заболеваний. Доля причин
смерти эндогенной этиологии в общем числе смертных случаев невелика.
.И. Козлов*, С.А. Боринская**, Е.Д. Санина* **, Д.В. Лисицын*, Г.Г.
Вершубская* ОТРАЖАЕТСЯ ЛИ ХАРАКТЕР ТРАДИЦИОННОГО ПИТАНИЯ
ПЕРМСКИХ И ВОЛЖСКИХ ФИННОВ В ИХ ГЕНОФОНДЕ?
* Институт возрастной
физиологии РАО, г.Москва;
** Институт общей генетики
им.Н.И.Вавилова РАН, г.Москва
Состав продуктов, входящих в кухни народов при «традиционном» образе жизни,
определяется не только доступностью ресурсов, культурными традициями и
технологическими достижениями, но и генетически детерминированной способностью
членов популяции усваивать тот или иной продукт. При этом особенности генофонда и сами
формируются в ходе адаптации и отчасти отражают специфику природной и культурной
среды, к которой популяция адаптировалась. Другими словами, генетическая адаптация к
особенностям питания – процесс двусторонний: мутации расширяют возможности для
культурных изменений, а те, в свою очередь, повышают генетическую ценность особей,
полезных для данной культурной среды.
В настоящем сообщении рассматриваются особенности генофонда восточно-финских
народов, которые могут отражать специфику традиционного питания коренного населения
Центрального Поволжья и Приуралья.
Сведения о традиционной кухне восточных финнов изложены в большом количестве
публикаций; ограничимся ссылкой только на обобщающий том «Народы Поволжья и
Приуралья» (2000). Резюмировать имеющиеся материалы можно следующим образом.
Обитание в северной лесо-таежной зоне привело к тому, что собственно земледелие у
восточных финнов в меньшей степени потеснило традиционные охоту, рыболовство и
собирательство, чем это произошло, к примеру, у соседей-славян. Соответственно, в кухне
пермских и волжских финнов сохранился (или сохранялся до недавнего времени) ряд
элементов, характерных для питания древних насельников лесов бореального пояса. К числу
таких архаичных черт восточно-финской кухни можно отнести:
· отсутствие устойчивых обычаев обжаривания мяса в жире;
· использование крови животных, в том числе, в блюдах с мучной основой;
· применение ферментации как вида кулинарной обработки животного белка (в
частности, рыбы);
· ограниченное использование цельного молока в блюдах «взрослой» кухни.
Энергетические потребности пермских и волжских финнов при «традиционном» образе
жизни были довольно высокими. По нашим расчетам, средние суточные энерготраты
варьировали от 2724 (коми-пермяки) до 3011 ккал/сут (ижемские коми). При этом
продуктивность сельского хозяйства была невысока. Мелкостадное скотоводство лесо-
таежной зоны не обеспечивало получения значительного количества мяса и в особенности
жира (Крыласова 2006).
Продукцию бедного сельского хозяйства пополняли столь же небогатые лесные
промыслы. Добыча таких опасных животных, как лось и медведь, не могла быть регулярной.
Основную массу добычи обеспечивал промысел мелкого лесного зверя (зайца, белки, бобра)
и птицы, в северных регионах, возможно, охота на северного оленя. По-видимому,
значительную, если не ведущую, роль играло рыболовство.
Анализируя традиционное хозяйство восточных финнов (особенно их северных,
пермских групп), можно заключить, что его сравнительно малая продуктивность не
гарантировала стабильной пищевой базы, поэтому сохранялась опасность возникновения
периодических и/или сезонных голодовок – гипокалорийных стрессов. При этом питание
характеризовалось невысоким и неравномерным потреблением животных жиров. Наземная
северная фауна (заяц, северный олень) сравнительно бедна жирами (Speth, Spielmann 1983);
поздно появившееся и слабо развитое молочное животноводство также не могло обеспечить
существенной прибавки поступления жиров. Прямых этнографических и археологических
свидетельств потребления восточными финнами рыбьего жира обнаружить не удалось.
Невысоким был вклад в традиционную кухню и сахаров, которые поставляли ягоды,
сахаросодержащие побеги и соки растений, а также мед. Молочный сахар (лактоза) был
доступен преимущественно детям в период грудного вскармливания: молоко домашних
животных потреблялось в небольших количествах и, по большей части, в виде
кисломолочных продуктов, в ходе приготовления которых дисахарид лактоза расщепляется.
Такие условия среды обитания, природопользования и питания могли наложить
отпечаток на характерные для популяции частоты генов, регулирующих некоторые этапы
обмена веществ. С этих позиций мы и рассмотрим специфику распределения в восточно-
финских популяциях аллелей генов APOE и LCT, участвующих в метаболизме
соответственно жиров (липидов) и одного из углеводов (молочного сахара – лактозы).
ГЕН APOE И МЕТАБОЛИЗМ ЖИРОВ
Ген аполипопротеина Е (APOE) оказывает влияние на несколько важных этапов
метаболизма жиров. В частности, он кодирует особенности строения белка апоЕ, который
регулирует всасывание холестерина в кишечнике, замедляя этот процесс при избыточном
поступлении жиров с пищей, а также связывает холестерин в периферических тканях и
переносит его в печень (Eisenberg, 1984; Kesaniemi et al. 1987).
Ген АРОЕ полиморфен: известны три его аллеля, из которых APOE*е4 является
эволюционно самым древним, а е3 и е2 – более «молодыми». В современных популяциях
частоты аллелей различаются. Наиболее редок аллель е2: его частота в различных группах
населения Евразии колеблется от 1 до 15%. Носительство аллеля е2 в гомозиготной форме
ассоциировано с повышенным риском развития атеросклероза в молодом возрасте (Breslow,
1988). Видимо, этим объясняется тот факт, что аллель остается мало распространенным.
Чаще всего встречается аллель е3 (в разных группах доля его носителей составляет 50-
90%), явно вытесняющий более древний вариант е4. Вероятно, в современных условиях
аллель е4 менее адекватен условиям среды обитания: гомозиготы по е4 отличаются
повышенным уровнем содержания холестерина в крови, что повышает риск развития
сердечно-сосудистых заболеваний (преимущественно у людей зрелого возраста). Частоты е4
варьируют в европейских популяциях по большей части от 5 до 15% (Боринская и др. 2007).
Высокой, по «европейскому масштабу», долей носителей е4 отличаются финно-угорские
и, в частности, восточно-финские народы (Таблица 1). Особенно высок процент носителей
аллеля е4 среди саамов и обских угров, но и в группах коми она колеблется в пределах 13-
22%, у горных мари достигает 15%, и лишь у мордвы снижается до 10%, совпадая с
частотами, характерными для большинства обследованных славянских групп.
Чем можно объяснить повышенную концентрацию аллеля е4 в популяциях восточных
финнов?
Мы уже отмечали, что традиционный тип питания предков волжских и особенно
северных, пермских финнов, не исключал риска гипокалорийных стрессов и периодов
выраженного недостатка жиров. Однако в северных условиях недостаток жира даже при
высокой калорийности пищи может оказаться губительным (Козлов 2002). В подобной
ситуации некоторое преимущество могут иметь носители аллеля е4, способные быстрее