Сидорцов В.Н., Нечухрин А.Н., Яскевич Я.С. и др. Методологические проблемы истории

Подождите немного. Документ загружается.

Актуальность дилеммы «being versus appearance», которая вошла

в историографию вместе со влиянием структурализма, с такими

именами, как Ж. Лакан, М. Фуко, подтверждает недоверие, кото-

рое питает постмодерн к историческим интерпретациям и истори-

ческой реальности в целом. Поверхность - это еще не реальность,

а лишь ее внешнее проявление, данное нам в том виде, в каком

мы способны видеть. На таком тезисе основываются рассужде-

ния многих современных историко-философских исследований.

История, прошлое и другие проблемы

исторического нарратива

В целом для постмодернистского мышления характерно воз-

вращение глобального сомнения по поводу исторического прош-

лого. Если суммировать, то «прошлое, устроенное сообразно своим

существующим следам, всегда постигается текстуально через оса-

дочные слои предыдущих интерпретаций, через привычки/мо-

дели чтения и категории, разработанные предыдущими/теку-

щими методологическими практиками)»'

Таким образом, исторические знания, как утверждает К. Джен-

кинс, сам приверженец постмодернистских толкований, основы-

ваются не на истинности или точности соответствия с прошлым

per se, а на различных историзациях прошлого, поэтому только

срединные позиции влияют на историографию.

Хайден Уайт, которого называют одним из самых ярких постмо-

дернистских историков, рассматривает работу историка как «вер-

бальный артефакт, нарративный прозаический дискурс, содержание

которого настолько же изобретено или выдумано, насколько обна-

ружено или открыто»

В самом общем виде такая концепция исторического творчества

предполагает несколько логических установок, о которых уже гово-

рилось выше. Чтобы придать смысл и понять события или набор

событий прошлого, мы должны соотнести их с общим контекс-

том, с какого-либо рода концепцией, «целостностью».

то же время

если с фактами (вернее, с их следами, отпечатками, остатками)

мы имеем дело в реальности, то «концепция» всегда по сути своей

является надуманной. Поэтому в отличие от фактов контекст

никогда не может быть определенно найден.

Как объясняет К. Дженкинс, для того чтобы приобрести смысл,

все исторические расследования должны вовлекать отношения

*час ги

и целого».

результате все интерпретации прошлого действи-

тсльно настолько же придуманы (контекст), насколько открыты

или найдены (факты). Из-за этого выдуманного элемента любые

истории не могут быть «фактологическими», или «истинными».

Из-за неизбежного соотнесения части и целого, целого и части

все исторические исследования являются метафорическими и

метаисторическими.

Вновь возвращаясь к

Уайту и его позиции, отражающей отно-

шения многих исследователей, принявших постмодернистскую

парадигму (отношеиие, надо признать, откровенно амбивалент-

ное

—

двойственное), нельзя не отметить его недавнюю работу

«Содержание формы», в которой он признается: «Как иначе мо-

жет рассматриваться любое прошлое, которое по определению

включает события, процессы, структуры и так далее, как не вооб-

раженное»

И, наконец, говоря о постмодернистском понимании природы

истории, следует еще раз уточнить акцент на понимании истории

как историографии. История

—

это то, что мы представляем себе

о том, что случилось в прошлом, а также то, что написали наши

предшественники, руководствовавшиеся своими способами пред-

ставления. Те историки, которые высказывают более умеренную

точку зрения, указывая на текстуальность интерпретаций и сами

тексты источников как опору для исторических интерпретаций

(Р. Самуэль, П. Томпсон), встречают отпор со стороны более «ради-

кальных» историков и теоретиков истории (Т. Беннет, Ж. Деррида,

X. Уайт), обращающих внимание на все звенья исторического твор-

чества как рожденные человеком, его воображением, мыслитель-

ными операциями, выполненными в соответствии с его временем.

Быть может, читатель назовет эти постмодернистские размыш-

ления идеалистическими, точнее, субъективно-идеалистическими^

Однако никто из посмодернистски чувствующих историков ИЛ]

теоретиков истории не отрицал материальное существовани

прошлого или настоящего. Более того, они постоянно указываю"

на влияние нашего настоящего на будущие интерпретации, по ,

скольку они также в состоянии изменить историческое понима-

ние. Поэтому лейтмотивом творчества многих историков в ситуа-,

ции постмодерна становится не скепсис по отношению к истории

вообще, а осторожность и релятивизм.

Вообще, в силу взаимозависимости сторон жизни современ-

ного мира, так сказать, всех элементов «гобелена»

—

истории*

те тенденции или открытия, которые происходят в одной дисцип-

лине, существенно влияют на состояние других наук и обществен-

ного сознания. Так мы говорим о «фрактализации» историче-

ской реальности или о действии принципа неопределенности

В. Гейзенберга.

Например, при определении координаты какой-либо точки

в пространстве и во времени выявляется закономерность: чем точ-

нее мы добьемся определения пространственных ориентиров, тем

менее точно мы будем знать временные ориентиры, и наоборот.

Это совершенно логично вписывается в постструктуралистские

и деконструктивистские парадигмы, точно так же, как и другой

принцип квантовой физики

—

уравнение Э.Шредингера, позво-

ляющее, при признании принципа неопределенности, устано-

вить с наибольшей вероятностью пространственно-временные

координаты. Не правда ли, все это напоминает попытки разреше-

ния дилеммы «бытие

—

его проявление»?

Каждое новое поколение нуждается в «своей» истории, которую

и должны дать историки. Мы не случайно ставим «посмодернист-

скую» историографию, а точнее историографию в период постмо-

дерна, в общий контекст тех идей, которыми он сам характерен.

Постмодерн сказывается на всех сторонах жизни в конце XX

—

начале XXI вв., и историческое сознание, словно губка, впитывает

его проявления, насыщается новой проблематикой. Историческая

наука претерпевает большие изменения, и они во многом свя-

заны с эволюцией самого образа мышления историка и таких корен-

ных понятий, как историцизм, нарративизм, интерпретация.

Историзм: прошлое и трансформация

Историзм как движение исторической мысли появляется в

XX в., хотя идеи, составившие многие из его элементов, возни-

кали среди историков на протяжении тысячелетия. В нашу задачу

не входит рассмотрение того сложного пути, который прошел исто-

ризм на пути своего формирования. Гораздо важнее (с точки зре-

ния понимания современного состояния исторической науки)

проследить его эволюцию в XIX—XX вв. В настоящее время под

«новым историзмом» в самом общем виде понимается «крити-

ческое движение, настаивающее на первостепенной важности

исторического контекста в интерпретации всех видов текстов».

Попробуем обозначить основные вехи эволюции историзма,

отталкиваясь от анализа, проведенного авторитетами в этой об-

ласти

—

П. Гамильтоном и Дж. Иггерсом. Пожалуй, самым значи-

тельным вкладом в развитие историзма XIX в. оказались идеи

И. Канта, Г. Гердера, Г. В. Гегеля и представителей «романтиче-

ского направления». Именно они в отличие от более ранних авто-

ров отошли от идеи «тотальной истории», сделав акцент на разно-

образии, своеобразии историй и эпох. После смерти Гегеля идеи

историзма в немецкой исторической мысли на некоторое время

перестали быть в центре внимания, однако после недолгого «мол-

чания» немецкий историзм заговорил о себе в полный голос.

Теоретические основания историзма, подкрепленные блестя-

щими работами Л. Ранке, Т. Дройзена, опирались на традиции геге-

левской философии, романтизма, исторической школы права, но

в то же время несли в себе и черты, выработанные под влияни-

ем позитивизма. Они отрицали главным образом субъективные

конструкции истории, идеи универсальной истории, делали ак-

цент на факторе «своеобразия» в историческом исследовании.

Их тщательность в подходах к историческому материалу предпо-

лагала «свободное» от оценок исследований «индивидуальных

исторических фактов без навязывания априори рациональных

схем»

. Этот идеал исторической «науки» вошел в историографию

в формулировке Л. фон Ранке о том, что нужно лишь описывать

события так, «как они произошли».

Может показаться парадоксальным, но первоначально доктрина

позитивизма не противоречила историзму в его «немецком ва-

рианте». Лишь во времена В. Дильтея окончательно обострилось

противоречие между позитивистскими взглядами на необходи-

мость иметь дело с эмпирическими данными, проверяемыми

путем наблюдений или экспериментов, и метафизическими тео-

риями и философско-историческими обобщениями. В результате

вся философия В.Дильтея была направлена на установление

нового статуса исторической науки как принадлежащей к «наукам

о духе».

И это не случайно. Историзм как философская доктрина появ-

ляется в результате антипросветительских настроений, недове-

рия к попыткам просветителей выводить законы общественного

развития, в сущности своей механистические. Кант, Гегель и дру-

гие историцисты, напротив, утверждали идеи о человеческом и

культурном разнообразии, о том, что человеческая природа слиш-

ком сильно варьируется, чтобы применять к ней «универсальные»

законы. Вместо этого они пытались создать такую модель, которая

бы, признавая наличие некоего стержня в историческом развитии,

допускала при этом многочисленные вариации и разнообразия.

Значительный вклад в развитие историзма внес романтизм,

направлявший фокус на индивидуальности и разнообразие в ис-

тории.

С началом герменевтической традиции

деятельностью

В.

Диль-

тея связана новая волна в понимании историзма. Выступая, с одной

стороны, против позитивистских попыток низвести историю до

уровня «служанки социологии», герменевтическая традиция боро-

лась также и за переоценку романтического наследия, чтобы по-

казать, что история, «правильно понятая, демонстрирует, что мы

можем иметь знания, дополняющие естественные науки, и что

то, что не подпадает под юрисдикцию естественных наук, не надо

пытаться объяснять не когнитивными явлениями»*

Историзм приобретает законченность именно в XIX в., сохра-

нившись вплоть до настоящего времени, хотя и в весьма транс-

формированном виде. Основными чертами историзма в общем

виде становятся идея о развитии и связанные с нею попытки созда-

ния «универсальных» законов, индивидуализация исторического

исследования, примат нарратива, интуитивизм.

Наиболее убедительно эти черты воплотились в немецкой исто-

риографии

, развитые в трудах

Л.

Ранке, Й. Дройзена, Ф. Майнеке

и других.

В. Дильтей, будучи учеником Л. Ранке, пытался реанимиро-

вать историзм, отразить атаку позитивизма. Однако то, что ни он,

ни его последователи

—

Г. Зиммель и ф! Майнеке

—

не смогли

решить дилемму, которую собственно сами и сформулировали,

открыло дорогу релятивистским настроениям, уже в XX в. окон-

чательно разрушившим историзм в его классической форме.

«Центральные проблемы исторической методологии или эпи-

стемологии проистекают из того факта, что объективное знание

прошлого может быть получено через субъективный опыт иссле-

дователя»

. Таким образом, хотя герменевтически настроенные

«историцисты», подобно Дильтею, намеревались укрепить исто-

рию как науку, разграничивая предмет, задачи, методологию,

результаты исследования в «науках о духе» и «науках о природе»,

результатом оказался подрыв основ историцизма.

Дж. Барраклау, говоря о ситуации, сложившейся в начале XX в.,

констатирует:

- интуитивизм историзма открыл дорогу релятивизму и субъек-

тивизму;

- проблемы историзма усилили крен в сторону особого и инди-

видуального в истории, в ущерб обобщениям и поиску схожих эле-

ментов в прошлом;

- историзм предположил дотошную детализацию;

- историзм вел к изучению прошлого «ради самого прошлого»

или к точке зрения, предполагавшей, что единственной целью

историка является понимание прошлого опыта человека;

- под влиянием историзма распространилась вера в то, что

сущность истории заключается в описании и соотнесении событий.

Основным противоречием историзма, приведшим его к кри-

зису в межвоенный период, Барраклау называет попытку «по-

строить позитивную веру в значимость исторического существо-

вания на историческом релятивизме».

С середины XX

в.

историзм обновляется, называя себя «новым».

Сущность этой трансформации представляется весьма важной,

так как она дает представление об основных темах дискуссий в совре-

менной историографии.

Трансформация связана с революционными событиями в ис-

ториографии, происходящими уже во 2-й половине XX в. Речь

идет о том влиянии, которое приобретают направления иссле-

дований и методы, взятые на вооружение французской школой

«Анналов», исторической антропологией, об общей тенденции

перехода исторических исследований на микроуровень и, нако-

нец, о так называемом «лингвистическим повороте».

Все эти проявления ситуации постмодерна отразились и на

состоянии историзма, который, по мнению многих историков,

начал подъем, но уже с иным обоснованием.

Историзм действительно претерпел большие изменения.

И в социально ориентированной истории (причем в ее разнооб-

разных вариантах

—

от марксистской историографии и школы

«Анналов» до американской квантитативной истории), и в направ-

лениях, связанных с деконструктивистским дискурсом, .прояв-

ляются различные аспекты того, что было характерно для «класси-

ческого историзма».

Так, несмотря на широкие расхождения социально ориентиро-

ванной истории (под этим понятием мы весьма условно объеди-

няем разнообразные направления, появившиеся во 2-й половине

XX в. во Франции, Германии, США, Англии, СССР) и историо-

графии «классического» периода, их объединяет глубокая-преемст-

венность. Историки, концентрировавшие свое внимание на со-

циальных процессах и структурах как главных составляющих и

движущих силах истории, тем не менее разделяли некоторые

кардинальные положения «классического» историзма.

В числе таких «символов веры» была убежденность в том, что

объект и результат исследования историка совпадают, а историче-

ская действительность и есть то, что описывает историк. Конечно,

на это утверждение не могли не оказать влияния те размышле-

ния историков, которые были связаны с сомнениями в субъекти-

визме исторических исследований, с эмоциональной, психологи-

ческой и политической вовлеченностью историка в исследова-

тельском процессе.

И все же они не играли существенной роли для историков этих

направлений, поскольку те заявляли о возможности и реальности

избежать такие явления, как субъективность, контртрансфер,

путем применения «научных» методологий. Вообще, призывы к

научности объединяли историков «социальной» ориентации с

представителями славного прошлого XIX в. И те, и другие высту-

пали за понимание истории как науки, причем в разных ипостасях

по-разному.

Так, «неоидеалистическое», гермененевтическое направление

в историографии XIX в., попытавшись расправиться с претензиями

позитивистов по поводу «ненаучности» истории (по сравнению с

естественными науками), дало интерпретацию истории как науки

о духе, отличной от «наук о природе». До Дильтея еще Ранке верил

в научный статус истории, исходя из положения об адекватности

исторической реальности (факта) и ее описания историком.

С приходом постмодернистского влияния в историографии

постепенно утверждаются новые подходы к историческому ис-

следованию и новые смыслы историзма. М. Фуко, например,

выступает против «тотальной» истории

которая сопряжена с ее

историцистским

пониманием. В своей ставшей уже классической

работе «Археология знания» (1969) он утверждает, что глубокие

эпистемологические изменения в историографии, хотя и незакон-

ченные, разрушили долгую традицию,, возникшую как результат

прогресса сознания, телеологии, эволюции человеческого мышле-

ния; они поставили под вопрос все основные темы, усомнились в

самой возможности создавать тотальные объяснения для чего-либо.

Как многие постструктуралисты и постмодернисты, Фуко при-

шел к высшей стадии отрицания самой идеи глобальной, тоталь-

ной или тотализирующей истории (универсальной концепции,

ее объясняющей). Настоящее в любом случае присутствует в прош-

лом, точнее в том, как мы его видим. Постмодернизм не отри-

цает неотступного влияния современных моделей знания или

власти на изучение прошлого и вследствие этого невозможность

создания таких интерпретаций, которые, как желал Ранке, были

бы свободны от оценок и идеологических влияний. Напротив,

среди представителей постмодернизма существует стремление

отбросить иллюзии презентизма и соотнести их с современностью,

вскрыть его историческую случайность

С 1970-х гг. нарастает волна высказываний, в которых акцент

делается на том, что на самом деле исторический процесс не

может иметь направления, являясь набором дискурсов, измене-

ний, перерывов, остановок, взрывов и т.д. В связи с этим любые

труды, которые направлены на выработку общих универсаль-

ных концепций, будут тщетными (будь то Маркс или Гегель и

независимо от того, что они берут за основу своих универсали-

зации истории).

М. Фуко, X. Уайт и ряд других авторов в полном соответствии

с постмодернистской парадигмой считают, что изучение истории

не дает нам возможности видеть ее как постоянный или законо-

мерный процесс; он lie имеет ни начала, ни конца, ни направле-

ния, ни определенного смысла.

Это отвечает той оппозиции «универсализации» истории,

которую высказывают постмодернисты. Исторический смысл,

считают сегодня многие, «инновационно порождается, постоянно

созидается субъектами исторической жизни; историческая дея-

тельность субъектов различных формаций не изменяет заданного

или, тем более, предопределенного характера и в своем смысло-

продуциирующем аспекте является во многом недетерминиро-

ванной и открытой; исторический смысл просто совпадает с исто-

рическим существованием». Такая «открытая» концепция, концеп-

ция «отсутствия» концепции близка, к пониманию истории, ко-

торое предлагает нам М. Фуко. Более того, вместо «тотальной исто-

рии» он говорит об «общей истории», которой пытается охватить

стороны исторической реальности. Для этого, по его мнению,

необходимо определить «вертикальные и горизонтальные линии»

и структуры, из которых складывается общество, их подвижность,

различные временные протяженности, влияние друг на друга,

—

иными словами, «составить все таблицы, которые возможно

составить»

Как и у многих других современных мыслителей, неприятие

Фуко универсалистских концепций истории связано с разоча-

рованием в результатах попыток их «применения на'практике».

Так, он заговорил о том, что идея о «целостном обществе» имеет

корни в утопическом контексте. Она возникает в западном обще-

стве в период кульминации исторического развития капитализма.

Именно этим объясняется разочарование во всех связанных с

«глобализацией» объяснительных схемах, в теориях о политиче-

ских движениях и борьбе.

Образы представления историками прошлого

Не случайно в историософских представлениях современных

западных исследователей преобладает концепция прерывности,

разнонаправленное™, структурированности исторического про-

цесса. И не только история подвергается такой «фрагментализа-

ции». Пожалуй, самым драматическим явлением XX в. стала идея

о дискретности, дробление всех сторон человеческой жизни. Как

уже отмечалось, первыми ее почувствовали математики, худож-

ники-авангардисты, открывшие новое представление действи-

тельности, на самом деле состоящей из фрагментов. Эта стили-

стика проникла буквально во все жанры искусства, литературу,

кино, рекламную продукцию и т.д. Более того, она приняла фило-

софскою направленность. Идеи дискретности определяют сегодня

и новый взгляд на взаимоотношение дискретного и непрерыв-

ного не только в науке и искусстве, но и в обществе. Именно идея

дискретности нанесла окончательный удар по историцизму как

способу восприятия мира, прочно утвердившемуся в европейской

историографии с XIX в.

Подобные социокультурные изменения сказываются и на образе

представления прошлого

трудах историков. Что важнее для пони-

мания истории: то, сколько было построено мануфактур во Фран-

ции в XVI в., или то, как воспринимали люди перемены, связан-

ные с их строительством? Что мы можем считать более инфор-

мативным: рапорты генералов или солдатские письма женам?

В связи с подобными вопросами, которыми сегодня задаются

многие историки, возникают и новые образы истории: история

повседневности, микроистория, история семьи, история детства,

устная история и др. При этом смещаются не только акценты

внимания историков, но сами способы и стили исторического

повествования.

Даже в таких «традиционных» объектах исторического иссле-

дования, как история внешней политики, дипломатическая ис-

тория, социальная история, главное внимание историка направ-

ляется не столько на макроуровень, где он замечает, как проис-

ходят военные события, заключаются договоры, конфликтуют

экономические и политические интересы, сколько на образ жизни

людей тех времен, на так называемую «вторую реальность», кото-

рую они создавали, перерабатывая свою действительность. По-

этому вполне понятно, почему литературные и художественные

произведения, фольклор, этнографические материалы, памят-

ники повседневной жизни, быта становятся сегодня важнейшими

историческими источниками.

Возврат нарратива? Да. Сегодня многие говорят о возвраще-

нии старой, «рассказывающей» истории. Истории, близкой к

литературе по стилистике и по методам, связанной с главным

—

преобладанием описания в работе историка. Возможно, такая

оценка сегодняшней ситуации в историографии и имеет под собой

основания, но в целом, видимо, имеет место «возвращение нар-

ратива» на новом витке и с новым теоретическим обоснованием.

Ставшее на Западе уже обыденным разочарование в «струк-

турной» истории, отказывавшейся от нарратива (под «наррати-

вом» мы понимаем организацию исторического материала в хро-

нологической последовательности вокруг преимущественно од-

ного связного сюжета

) под предлогом его ненаучности, при-

водит сегодня к необыкновенной популярности «описательной»

истории, ориентирующейся на микроподход, изучение человека,

индивидуализацию и детализацию.

Сегодняшние историки нисколько не выше интеллектом, чем

историки античности. От Геродота и Плиния история проделала

долгий путь, и за два с лишним тысячелетия историки научились

задавать новые вопросы прошлому. От простого «как?» мы пере-

шли к «почему?» и придумали множество абстракций и идеальных

типов, чтобы на основе сходств и различий выделять то общее,

что объединяет разнообразные события и образует процессы.

И тем не менее на исходе XX века историки сталкнулись с ситуа-

цией, когда их объяснения прошлого и предсказания будущего

не удовлетворяют читателей. Более того, за экономическими

схемами истории, за действиями глобальных исторических общ-

ностей, производительных сил и производственных отношений

теряется общий смысл истории. Не случайно исторические сочи-

нения перестали пользоваться спросом среди читателей: видимо,

основанные на макроподходе, они оставляют в стороне главное

действующее лицо исторических процессов

—

человека. Придя к

такому заключению, многие историки требуют возвращения

историческим трудам их антропологического содержания.

«Антропологический поворот» в историографии дает возмож-

ность историкам уже на новом уровне применять описания в своей

работе. Из чего складывалась жизнь человека средневековья? Как

жили в монастырях? Как наказывали преступников? Что состав-

ляло рацион человека во время Столетней войны? Эти и множе-

ство других вопросов занимают сегодня историков в той же сте-

пени, что и аспекты изучения «экономических отношений», су-

щественно расширяя область познания истории за счет привле-

чения этнографических, литературных, антропологических, фи-

зиологических, психологических, экологических свидетельств.

Гуманизация исторического знания, антропологическая ориен-

тация истории, «нетрадиционные» сферы исследований, основы-

вающиеся на новых теориях (гендерная история, устная история,