Ростунов И.И. История Первой Мировой войны. Том 2
Подождите немного. Документ загружается.
резервов страны. В армию была привлечена вся молодежь призыва 1918-го, 1919-го и даже
1920 г.{33} Турция находилась буквально на грани национальной катастрофы.
Экономическое и политическое положение стран Антанты зимой 1917 — 1918 гг. также
было тяжелым. В Париже и других городах Франции трудящиеся не могли достать ни мяса,
ни рыбы, ни картофеля. Цены на эти продукты были неимоверно высоки. Значительные
продовольственные затруднения испытывала Англия. Поражение под Капоретто резко
отразилось на хозяйственном положении Италии. В руки австро-германских войск попали
все склады по снабжению армии, а в наличии не было почти никаких запасов зерна.
Снабжение же из-за границы было сильно затруднено вследствие того, что итальянский
морской флот потерял за время войны около 60% своего общего тоннажа. Специальная
комиссия по снабжению, учрежденная правительством, [408] заявила 21 декабря 1917 г., что
может «гарантировать жизнь страны только на 30 дней...»{34}.
И тем не менее по сравнению с Германией и ее союзниками положение стран Антанты было
более стабильным, а их военно-экономический потенциал значительно превышал
возможности Центральных держав. Страны Антанты в начале 1918 г. располагали
приблизительно равными силами с Германией и ее союзниками; 274 дивизии у Антанты (без
России) и 275 пехотных дивизий (не считая 86 дивизий на Восточном фронте и 9 на Кавказе)
у Германии{35}. Однако Англия и Франция, используя колониальные войска, имели по
сравнению с блоком Центральных держав гораздо большие ресурсы для пополнения своих
вооруженных сил. С июня 1917 г. во Францию начали прибывать американские войска,
численность которых к концу декабря составила более 180 тыс. человек, а в марте 1918 г.
превысила 320 тыс. человек{36}.
Планы Центральных держав
Военно-политическая обстановка, сложившаяся на рубеже 1917 — 1918 гг., побуждала как
страны Антанты, так и Центральные державы к скорейшему окончанию войны. Первый
генерал-квартирмейстер германского генерального штаба Э. Людендорф писал в конце
февраля 1918 г. в одной из докладных записок: «У нас нет выбора между миром и войной,
пока мы нуждаемся в экономически сильном и обеспеченном отечестве. Но... мы впервые
после вторжения во Францию стоим перед необходимостью выбора между наступлением и
обороной»{37}. Автора записки беспокоил вопрос: сможет ли германское верховное
командование «использовать выгоды создавшегося положения для нанесения большого
удара на Западе или же должно будет, не предпринимая этой попытки, ограничиться
планомерной обороной и организацией отвлекающих ударов где-нибудь в Италии или в
Македонии»{38}.
Германские стратеги оценивали сложившуюся ситуацию как благоприятную для перехода к
решительным действиям с целью в короткий срок сокрушить армии Антанты и победоносно
закончить войну. Германии теперь противостоял один главный фронт — Западный. «На
рубеже 1917 — 1918 годов, — писал позднее Людендорф, — обстановка на суше, вследствие
выхода России, сложилась для нас выгоднее, чем за год перед тем. Мы вновь, как в 1914 и
[409] 1916 гг., могли ставить перед собой задачу разрешения войны посредством
наступления на суше. Соотношение сил складывалось для нас благоприятно, как
никогда»{39}. Эту же мысль Людендорф подчеркивал и 2 января 1918 г.: «Положение на
фронтах, — заявлял он, — лучше, чем когда бы то ни было, и есть надежда окончить войну
на Западе успешно. В Македонии болгар связывает противник. На Ближнем и Среднем
Востоке из-за безотрадного состояния железных дорог нельзя ничего поделать». Благодаря
же «переброске войск на Запад положение там наконец упрочилось»{40}.
Мысль о том, чтобы предпринять весной 1918 г. решительное наступление во Франции, была
в общей форме высказана в главной квартире германской армии еще в ноябре 1917 г.{41} 7
января 1918 г. П. Гинденбург писал Вильгельму II: «Чтобы обеспечить себе в мире такое
политическое и экономическое положение, которое нам необходимо, мы должны разбить
западные державы»{42}. А 13 февраля 1918 г. в Гомбурге на совещании кайзера с
представителями имперского правительства и верховного командования Людендорф
докладывал свои соображения о стратегических планах на предстоящую кампанию.
«Нанесение решительного удара на Западе, — говорил он, — представляется самой
огромной военной задачей, которая когда-либо была поставлена какой-нибудь армии и
которую Франция и Англия тщетно пытались разрешить в течение двух истекших лет...
Здесь будет страшная борьба, которая начнется на одном участке, продолжится на других,
потребует много времени и будет очень тяжелой, но закончится победоносно»{43}.
Людендорф заверил Вильгельма и рейхсканцлера, что «эта задача будет разрешена успешно
лишь в том случае, если военное руководство будет освобождено от всех невыносимо
связывающих его оков, если к решительному моменту на Запад будут подвезены все до
единого бойца, которыми мы можем располагать, и если войска будут воодушевлены духом,
который дарует любовь к императору и родине, доверие к энергии военного руководства и
веру в величие отечества»{44}.
Германское верховное командование было намерено достичь конечной цели в первой же
операции. В случае же неудачи предполагалось возобновить наступление. В представлении
Людендорфа, отмечал французский военный историк генерал Луазо, сложившейся
обстановке и намеченной цели отвечало только наступление{45}. [410]
Переход к обороне, по мнению германского командования, мог решающим образом
изменить военно-политическую и стратегическую обстановку в пользу Антанты. Летом 1918
г. ожидалось прибытие во Францию основных сил американской армии, что неизбежно дало
бы противникам Германии значительный численный перевес. В то же время немецкое
военное руководство полностью отдавало себе отчет в том, что силы Австро-Венгрии,
Болгарии и Турции были практически исчерпаны. «Четверной союз, — подчеркивал
Людендорф, — держался единственно надеждой на победу германского оружия»{46}.
Немаловажную роль при принятии этого решения играли и внутриполитические
соображения. Рост революционной активности широких трудящихся масс, антивоенные
выступления в тылу и на фронте могли, по мысли немецкого политического и военного
руководства, быть нейтрализованы лишь решительным наступлением и победоносным
окончанием войны.
Приняв стратегический план сокрушения армий Антанты на западноевропейском театре
военных действий, германские империалисты отнюдь не отказывались и от
экспансионистских планов на Востоке. В итоге первых двух лет войны германским и австро-
венгерским войскам удалось оккупировать Польшу, значительные территории Прибалтики,
Белоруссии и Украины. Казалось бы, осуществление их захватнических намерений было
теперь вполне реальным делом. Руководители Пангерманского союза, выражавшие наиболее
агрессивные интересы монополистической буржуазии, выступали с проектами колонизации
и онемечивания захваченных у России областей. По мнению Г. Класса, Россию следовало
лишить выходов к Балтийскому и Черному морям, отнять у нее Кавказ и азиатские
провинции. Для Украины планировался статут «самостоятельного» (на деле полностью
зависимого от Германии) государства{47}.
Господствующие классы Германии уже давно строили далеко идущие планы использования
захваченных и еще не захваченных областей России, их природных богатств и
экономического потенциала.
Германский генеральный штаб планировал использовать дополнительные людские ресурсы
для пополнения армии{48}.
В конце 1917 — начале 1918 г. правящие круги Германии серьезно опасались
революционного взрыва в собственной стране. События январской стачки показали, что эти
опасения были далеко не безосновательны. Именно в это время в немецких военных и
политических кругах зародились планы уничтожения первого в мире социалистического
государства путем вооруженной интервенции. «Очаг революционной чумы, — заявлял статс-
секретарь [411] ведомства иностранных дел Р. Кюльман, — должен быть ликвидирован
силой оружия»{49}.
Совершенно очевидно, что военное и политическое руководство кайзеровской Германии,
согласившись на мирные переговоры с Советской Россией, отнюдь не было настроено на
заключение мира без аннексий и контрибуций. Правящие круги Центральных держав
рассчитывали заключить мир на таких условиях, которые позволили бы им после
достижения победы на Западе добиться осуществления своих агрессивных планов против
России. Захваченные ранее территории рассматривались как плацдарм, необходимый для
новых завоеваний. Весьма недвусмысленное заявление на этот счет сделал Гинденбург в
начале января 1918 г. «Я хочу, — говорил он Р. Кюльману, — на случай будущей войны
против России сохранить пространство для маневра германского правого крыла»{50}.
Этими причинами и объясняется то обстоятельство, что германское верховное
командование, несмотря на неоднократные заявления о необходимости сосредоточить все
силы и средства для нанесения решающего удара на Западе, продолжало в начале 1918 г.
держать на Восточном фронте свыше 50 пехотных и кавалерийских дивизий.
Возможно, что, сосредоточив все силы и средства на западноевропейском театре военных
действий, германское командование могло бы рассчитывать на определенный успех
запланированного наступления и заключение мира на приемлемых для себя условиях{51}.
Но для этого надо было отказаться от каких бы то ни было захватнических притязаний на
Востоке. Такое решение противоречило агрессивной природе германского милитаризма.
Планируя решительное наступление во Франции и Бельгии и не отказываясь одновременно
от продолжения завоеваний на Востоке, военное руководство кайзеровской Германии во
главе с Гинденбургом и Людендорфом вело страну и армию не к победе, а к поражению и
национальной катастрофе.
Что касается Австро-Венгрии, Турции и Болгарии, то они должны были «выдержать» до
победы Германии. Гинденбург и Людендорф полагали, что ввиду выхода России и Румынии
из войны и тяжелого положения Италии после поражения под Капоретто Австро-Венгрия
сама сможет справиться со своими фронтами и что болгарская армия будет в состоянии
противостоять силам Антанты в Македонии, а Турция перебросит свои войска,
освободившиеся на Кавказе, в Месопотамию и Сирию{52}. [412]
Планы Антанты
Выход Советской России из империалистической войны и начавшаяся вслед за тем
систематическая переброска германских войск с Восточного фронта на Западный не
оставляла у генеральных штабов Англии и Франции сомнений в том, что в ближайшее время
на западноевропейском театре развернется крупное наступление противника. Возможность
такого хода событий военные руководители Англии и Франции не исключали уже после
Февральской революции в России. 26 июля 1917 г. на межсоюзной конференции в Париже
руководители союзных армий генералы Ф. Фош, А. Петэн, Д. Першинг, Л. Кадорна и В.
Робертсон составили согласованный доклад под названием «Что делать в случае выхода
России из войны». В докладе отмечалось, что если даже германское командование и
перебросит на Западный фронт те силы, которые действовали в то время против России,
союзники все же смогут продержаться до прибытия американской армии. Этого можно будет
добиться при следующих условиях: 1) переход к обороне на всех второстепенных фронтах и
переброска войск оттуда во Францию и Бельгию; 2) максимальное ускорение перевозки
американской армии в Западную Европу; 3) «на Западном фронте должно быть реализовано
единство действий при помощи постоянной межсоюзной военной организации»{53}.
Сомнения, высказанные в июле 1917 г. относительно дальнейшего участия России в войне,
через пять месяцев стали реальностью. В ноябре 1917 г. командование французской армии
полагало, что на Западный фронт после прекращения боевых действий против России могут
быть переброшены 40-50 германских дивизий и около 20 австро-венгерских дивизий. Не
исключалось французским генеральным штабом и то, что на Западный фронт будут
перебрасываться только немецкие дивизии, а австро-венгерская армия сосредоточит все свои
усилия против Италии. Предполагалось, что количество германских дивизий на Западном
фронте возрастет до 200. Союзники же смогут противопоставить им не более 170
дивизий{54}. В такой обстановке, отмечал главнокомандующий французской армией
генерал Петэн в докладе Военному комитету от 18 ноября 1917 г., «положение диктует
Антанте выжидательную тактику» на Западном фронте{55}. Эта тактика, продолжал он,
«требовала возможно более прочной организации фронта, создания многочисленных
резервов и сотрудничества союзных армий...»{56} К концу 1917 г., когда превосходство в
силах на Западном фронте было на стороне противника, а дальнейший ход войны зависел от
исхода вооруженной борьбы [413] на французском фронте, исключительно важной
политической и стратегической проблемой, настоятельно требовавшей самого срочного
решения, стала проблема создания единого командования всеми союзными армиями.
Уже 7 ноября 1917 г. в Рапалло, после катастрофы у Капоретто, главы союзных правительств
пришли к решению об образовании Высшего военного совета «для того, чтобы обеспечить
наилучшую координацию операций на западноевропейском театре войны»{57}. Совет
состоял из глав правительств и представителей генеральных штабов Англии, Франции,
Италии и США. В качестве военных представителей в состав совета вошли: от Франции —
М. Вейган, от Англии — Г. Вильсон, от Италии — Л. Кадорна, от США — Т. Блисс{58}.
Образование Высшего военного совета еще не решало проблемы создания единого
командования. Но именно в подходе к этой проблеме наиболее отчетливо вскрылись слабые
стороны Антанты как империалистической военной коалиции. Ллойд Джордж не скрывал
своего отрицательного отношения к учреждению [414] единого командования. В декабре
1917 г. он заявил в палате общин английского парламента: «Я решительно против этого
учреждения. Оно не смогло бы работать; оно привело бы не только к недоразумениям между
армиями, но и к несогласию между странами и правительствами»{59}. Точка зрения Ллойд
Джорджа, поддержанная в британских военных кругах и разделявшаяся также французским
главнокомандующим Петэном{60}, серьезно тормозила разработку стратегического плана на
предстоящий 1918 г. 22 января военный представитель Франции в Высшем военном совете с
тревогой писал Клемансо: «Под угрозой и, быть может, накануне самого мощного удара,
который противник когда-либо пытался нанести нам, мы не имеем никакого общего плана
операций коалиции на 1918 г…»{61}
30 января в Версале открылись заседания Высшего военного совета Антанты. На его
рассмотрение были вынесены четыре проекта плана предстоящей кампании. Первым
изложил свой проект начальник французского генерального штаба Ф. Фош. Он сказал: «С
начала 1918 г. нам надо ожидать сильного германского наступления. Оно будет
комбинированным в пространстве и во времени, т. е. распределено по различным участкам
франко-английского фронта, а может быть, и итальянского фронта через различные
промежутки времени». Фош считал, что проводимые французским и английским
командованием мероприятия позволяют надеяться на то, что наступление противника будет
задержано, прежде чем оно даст решительные результаты. Начальник французского
генерального штаба настаивал на том, чтобы не ограничиваться одной лишь пассивной
обороной, а «наоборот потребовать от армий Антанты решимости использовать малейшую
возможность навязать противнику нашу волю путем перехода в наступление, являющееся
единственным способом добиться победы». Для этого союзные армии должны «в случае
наступления противника не только задержать и контратаковать его в районе его наступления,
но предпринять мощные контрнаступления с целью отвлечь противника на заранее
избранных участках, подготовленных для быстрого проведения таких операций».
Необходимо стремиться к тому, чтобы «придать этим операциям форму комбинированного
наступления с решительными целями»{62}.
Составленный Фошем план наиболее полно отвечал сложившимся условиям обстановки, но
он встретил возражения со стороны главнокомандующих английской и французской
армиями. Петэн и Хейг выдвинули свой заранее согласованный проект. Они доказывали, что
ввиду численного превосходства противника [415] союзные армии на Западном фронте
должны ограничиться, чисто оборонительным образом действий и что они будут не в
состоянии в течение 1918 г., вплоть до полного сосредоточения американских дивизий,
предпринять ни контрнаступления в каких бы то ни было размерах, ни тем более
решительного наступления{63}.
С третьим проектом выступил Ллойд Джордж. Поддержав Хейга и Петэна, он отметил, что,
поскольку в ближайшее время нельзя добиться решительной победы на Западном фронте, то
необходимо обрушить главный удар в Палестине, против Турции, с тем, чтобы полностью
разгромить ее и вывести из войны{64}. По словам Клемансо, операция против Турции стала
бы «чисто британским делом»{65}, ибо вывод Турции из войны означал бы для Англии
захват новых территорий на Ближнем Востоке и имел бы своим непосредственным
продолжением организацию интервенции стран Антанты против Советской России{66}.
Против замыслов Ллойд Джорджа энергично выступил начальник английского генерального
штаба В. Робертсон. Он заявил, что победа англичан в Палестине не будет иметь никакого
значения, если союзники потерпят поражение во Франции, а поэтому все внимание
необходимо сосредоточить на Западном фронте{67}.
В результате обсуждения был принят компромиссный вариант стратегического плана на
1918 г., предложенный военными представителями Англии и Франции в Высшем военном
совете, генералами Вильсоном и Вейганом. Этот план предусматривал английское
наступление в Палестине, но при условии, что для этой операции не будут привлечены
дополнительные силы из Франции и Италии и что в основу стратегических решений на
Западном фронте будут положены идеи, высказанные Фошем{68}.
Сложнее обстояло дело с решением вопроса о едином командовании. Еще 6 января
французский генеральный штаб в докладной записке для Высшего военного совета
настоятельно подчеркивал необходимость создания высшего командного органа, «который
один способен постоянно отстаивать общий план против частных тенденций и интересов,
быстро принимать решения и заставлять проводить их в жизнь без потери времени. Для
этого необходимо назначить, по крайней мере для фронта, простирающегося от Северного
моря до Швейцарии, авторитетного военного деятеля, который в интересах коалиции...
руководил бы действиями на всем фронте, распоряжался бы общими резервами, подготовлял
бы контрнаступление и в надлежащий момент отдал бы приказ о его проведении»{69}. Эта
точка зрения отстаивалась французским [416] генеральным штабом и генералом Вейганом 1
февраля в Версале. Иных позиций придерживались Хейг и Петэн. Оба главнокомандующих,
не желая утрачивать своей независимости, доказывали, что, поскольку англо-французские
войска на Западном фронте будут придерживаться выжидательной тактики и вести в
основном оборонительные сражения, то нет необходимости менять установившуюся с 1914
г. систему управления войсками, а следовательно, и совершенно не нужен верховный
главнокомандующий{70}.
Поскольку решение проблемы создания единого командования зашло в тупик, то сессия
Высшего военного совета по предложению Клемансо приняла (несмотря на сопротивление
Хейга и Петэна{71}) компромиссное постановление об организации общего союзного
резерва из частей английской, французской и итальянской армий. 2 февраля для
комплектования и использования резерва был образован Исполнительный комитет под
председательством Фоша{72}. Ему предстояло решить вопрос о численности и дислокации
общесоюзного резерва. 6 февраля Фош направил главнокомандующим английской,
французской и итальянской армиями проект организации резерва. Последний должен был
состоять из 30 дивизий, в том числе 17 дивизий (10 французских и 7 английских) на
Западном фронте и 13 дивизий (3 французские, 3 английские и 7 итальянских) на
Итальянском фронте{73}. Главнокомандующим союзными армиями было предложено
высказать свои соображения по поводу направленного им проекта, а также указать
количество тяжелой артиллерии и авиации, которое они считали бы целесообразным
передать в общий резерв{74}.
Однако Хейг и Петэн вопреки постановлению совета продолжали придерживаться прежней
точки зрения и заявили о своем нежелании подчиняться решениям Исполнительного
комитета{75}. В течение февраля — начала марта Ллойд Джордж и Клемансо также
постепенно склонились к точке зрения Хейга и Петэна, а на следующей сессии Высшего
военного совета 14 марта в Лондоне они заявили, что ввиду нарастающей концентрации
германских войск на Западном фронте создание значительного общесоюзного резерва не
представляется возможным, так как эта мероприятие приведет лишь к ослаблению основных
сил английской и французской армий. Не отвергая в принципе идею общесоюзного резерва,
Ллойд Джордж и Клемансо предлагали подождать с его созданием до того момента, когда
прибытие американских дивизий освободит часть союзных сил{76}. Вслед за тем они
заявили [417] о своем отказе от стратегического плана кампании, утвержденного на прошлой
сессии, и о присоединении к совместному плану Хейга и Петэна, которые, как полагали
Ллойд Джордж и Клемансо, сами смогут договориться между собой о взаимодействии и
использовании своих резервов{77}. Эта точка зрения вызвала энергичный протест
Фоша{78}, который, однако, не возымел никакого действия из-за непримиримой позиции,
занятой главами правительств Англии и Франции.
Так за неделю до начала германского наступления Высший военный совет Антанты отверг
принятые ранее решения об активной обороне с последующим переходом в решительное
наступление и создании общесоюзного резерва и принял стратегический план,
ориентировавший союзные армии на Западном фронте на пассивно-оборонительный образ
действий. И только после начала германского наступления верховным главнокомандующим
был назначен генерал Ф. Фош, а вместе с тем стал приводиться в исполнение и его
стратегический план.
2. Интервенция Центральных держав в Советскую
Россию
Мирные переговоры в Брест-Литовске
9 (22) декабря 1917 г. в Брест-Литовске начала свою работу мирная конференция с участием
представителей Советской России, Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции.
Советскую делегацию возглавлял А. А. Иоффе. В состав делегации входили Л. Б. Каменев,
М. Н. Покровский, А. А. Биценко, Л. М. Карахан, военные консультанты В. М. Альтфатер, А.
А. Самойло и др. Со стороны Четверного союза в работе конференции приняли участие: от
Германии — статс-секретарь ведомства иностранных дел Р. Кюльман и представитель
верховного командования, начальник штаба Восточного фронта генерал М. Гофман; от
Австро-Венгрии — министр иностранных дел О. Чернин; от Болгарии — министр юстиции
X. И. Попов; от Турции — великий визирь М. Талаат-паша.
Советская делегация имела совершенно четкую программу ведения переговоров. В ее основу
было положено требование немедленного заключения всеобщего, демократического мира
без аннексий и контрибуций, сформулированное в Декрете о мире и в составленном В. И.
Лениным «Конспекте программы переговоров о мире»{79}. На первом же заседании
советская делегация [418] огласила декларацию, предложенную в качестве основы для
ведения мирных переговоров. Декларация предусматривала:
1. Отказ обеих сторон от насильственного присоединения оккупированных во время войны
территорий и вывод оттуда оккупационных войск.
2. Восстановление во всей полноте политической самостоятельности тех народов, которые
лишились ее в ходе войны.
3. Гарантирование национальным группам, не пользовавшимся политической
самостоятельностью до войны, права на самоопределение.
4. Законодательное оформление культурной самостоятельности и административной
автономии национальных меньшинств.
5. Отказ от взыскания с других государств контрибуций и «военных издержек».
6. Предоставление колониям независимости и политической самостоятельности в
соответствии с принципами, изложенными в пунктах 1, 2, 3 и 4{80}.
Абсолютно противоположными принципами руководствовалась дипломатия стран
Четверного союза и прежде всего Германии. В течение недели, прошедшей между
заключением перемирия на Восточном фронте 2 (15) декабря 1917г. и открытием мирной
конференции в Брест-Литовске, немецкие руководящие военные и политические круги
провели несколько совещаний с целью определения своей позиции на предстоящих
переговорах с Советской Россией. Предложения по этому же вопросу поступали в адрес
рейхсканцлера, ведомства иностранных дел и верховного командования от различных
правительственных инстанций, руководителей монополий и банков, правлений буржуазных
политических партий{81}.
Содержание этих документов свидетельствует о том, что военное и политическое
руководство кайзеровской Германии намеревалось положить в основу мирных переговоров с
молодой Советской республикой империалистические принципы порабощения других
народов и захвата чужих земель. На совещании, состоявшемся 18 декабря 1917 г. под
председательством Вильгельма II и с участием рейхсканцлера Г. Гертлинга и статс-секретаря
ведомства иностранных дел Р. Кюльмана, была выдвинута развернутая аннексионистская
программа присоединения к Германии Прибалтики и расчленения Польши{82}.
Подчеркивалась необходимость сохранения оккупационного режима в занятых немецкими
войсками областях России и интенсивного использования экономических ресурсов этих
областей для снабжения Германии продовольствием и стратегическим сырьем{83}.
Правление имперского [419] банка выступило с проектом кабального для Советской России
торгового договора с Германией{84}.
Р. Кюльман рассчитывал на то, что делегатам германского блока удастся втянуть советскую
сторону «в чисто академическую дискуссию о самоопределении народов» и под прикрытием
этих лозунгов осуществить свои экспансионистские планы{85}. Однако четкие и конкретные
предложения относительно основных принципов будущего мирного договора,
сформулированные советской делегацией, потребовавшей, кроме того, полной гласности
начавшихся переговоров и публикации отчетов о всех заседаниях конференции, вызвали
растерянность среди представителей стран Четверного союза. Кюльману и его коллегам
было ясно, что выступить против декларации советской делегации — значит раскрыть перед
всем миром свои агрессивные замыслы. На это в условиях прогрессирующего антивоенного
движения нельзя было пойти. Три дня потребовалось дипломатам Германии и ее союзников
на то, чтобы сформулировать ответ на советские предложения.
12 (25) декабря на пленарном заседании мирной конференции от имени делегаций
Четверного союза с заявлением о принципах ведения переговоров выступил министр
иностранных дел Австро-Венгрии О. Чернин. В этом заявлении подчеркивалась готовность
делегаций Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции присоединиться к основным
принципам советской декларации и «немедленно заключить общий мир без насильственных
присоединений и без контрибуций»{86}. Чернин заявил, что «ради завоеваний Четверной
союз не продлит войны ни на один день» и что представители союзных правительств
«торжественно заявляют о своем решении немедленно подписать условия мира,
прекращающего эту войну на указанных, равно справедливых для всех воюющих держав
условиях». Но тут же выступающий добавил, что «предложения русской делегации могли бы
быть осуществлены лишь в том случае, если бы все причастные к войне державы без
исключения и без оговорок, в определенный срок обязались точнейшим образом соблюдать
общие для всех народов условия. Договаривающиеся теперь с Россией державы Четверного
союза не могут, конечно, ручаться за исполнение этих условий, не имея гарантии и том, что
союзники России, со своей стороны, не признают и не исполнят эти условия честно и без
оговорок также и по отношению к Четверному союзу»{87}. Такая формулировка
практически сводила на нет согласие представителей германского блока на заключение
всеобщего мира без аннексий и контрибуций.
15(28) декабря в работе конференции был объявлен десятидневный перерыв с тем, чтобы
дать возможность остальным [420] воюющим странам присоединиться к мирным
переговорам{88}. 16 (29) декабря Советское правительство обратилось к странам Антанты с
предложением принять участие в работе мирной конференции{89}.
Тем временем в немецких военных и политических кругах разгорелась ожесточенная борьба
по вопросу о дальнейшем ведении переговоров. Уже сам факт затягивания переговоров
вызвал резкое недовольство Гинденбурга и Людендорфа{90}. Целую бурю негодования
вызвала у верховного командования ответная декларация Кюльмана — Чернина от 12 (25)
декабря. Далеко идущая демагогия дипломатов об отказе Германии и Австро-Венгрии от
аннексий была воспринята генералами за чистую монету. Гинденбург телеграфировал
Гертлингу: «Я должен выразить серьезные возражения по поводу того, что мы отказались от
насильственных территориальных захватов. Если даже признание самого принципа нельзя
было, к сожалению, обойти... то я все же ожидал, что будут сделаны ограничения»{91}.
Едва лишь германская делегация выехала из Бреста, Гинденбург и Людендорф покинули
свою ставку в Крейцнахе и отправились в Берлин, с тем чтобы лично выразить свое
неудовольствие. Тотчас же по прибытии в столицу Людендорф с возмущением заявил
генералу Гофману: «Как Вы могли допустить, чтобы появилась эта нота (от 12 (25) декабря.
— Ред.)?»{92}2 января он еще раз настоятельно подчеркнул, что декларация от 25 декабря и
Брестский договор о перемирии «вызвали в армии разочарование»{93}. Людендорф
решительно заявил: «Если Россия будет затягивать переговоры, мы можем тогда прекратить
перемирие и разгромить врага»{94}. Не скрывая захватнических устремлений германской
военщины, он говорил о необходимости захвата новых территорий, «чтобы защитить
Восточную Пруссию» и создать плацдарм против России{95}.
В унисон с верховным командованием звучали в те дни речи лидеров правых партий К.
Вестарпа и Г. Штреземана. Они обвиняли Кюльмана и Чернина в том, что те якобы усвоили
точку зрения социал-демократов и большевиков по вопросам войны и потворствуют
заключению всеобщего мира. Газеты правых партий и Пангерманского союза настаивали на
отставке Кюльмана и замене его другим дипломатом, требовали, чтобы правительство
отказалось от декларации, сделанной в Брест-Литовске [421] 25 декабря, и ни в коем случае
не соглашалось продолжать переговоры на столь неприемлемых основах{96}.
Гинденбург, в свою очередь, потребовал 31 декабря от имени кайзера, чтобы впредь
верховное командование само несло всю ответственность за мирные переговоры и оказывало
на их ход определяющее влияние. Вильгельм полностью согласился с этими
требованиями{97}. Гертлинг поспешил заверить Гинденбурга в том, что ничего подобного
тому, что было 25 декабря на переговорах, больше не повторится и что впредь германская
делегация будет «держаться очень твердой позиции»{98}. Поскольку десятидневный срок
истек и поскольку ответа держав Антанты на приглашение принять участие в работе мирной
конференции не последовало, представители Германии и ее союзников сочли себя не
связанными принятыми в начале переговоров решениями{99}.
27 декабря 1917 г. (9 января 1918 г.) мирная конференция возобновила свою работу. Состав
советской делегации был изменен. Ее возглавлял Л. Д. Троцкий, являвшийся в то время
народным комиссаром по иностранным делам.
Выступая от имени Центральных держав, Кюльман, ссылаясь на позицию Антанты, заявил о
категорическом отказе продолжить переговоры на основе советских предложений о
всеобщем мире и подчеркнул, что теперь речь может идти лишь о заключении сепаратного
мира{100}. На следующий день в зале заседаний появилась делегация Центральной
рады{101}, которая заявила, что власть Совнаркома не распространяется на Украину, а
поэтому она будет вести переговоры самостоятельно. К этому времени I Всеукраинский
съезд Советов провозгласил Украину Советской республикой и объявил Раду низложенной.
Украинское Советское правительство направило в Брест-Литовск свою делегацию во главе с
В. П. Затонским{102}. Таким образом, делегация Центральной рады уже никого не
представляла. Все это, несомненно, было хорошо известно Троцкому. Однако он заявил, что
«не имеет [422] никаких возражений против участия украинской делегации в мирных
переговорах»{103}.
Заявление Троцкого существенно ослабило позиции советской делегации{104}. 5 (18) января
представитель германского верховного командования генерал Гофман на заседании
политической комиссии конференции предъявил советской делегации карту с линией новой
границы и изложил условия мирного договора. Согласно этим условиям, западные
территории бывшей Российской империи: Польша, Литва, часть Латвии и часть Белоруссии,
оккупированные немецкими войсками в ходе войны, переходили под контроль Германии.
Начертание границы южнее Брест-Литовска должно было быть определено договором с
Центральной радой{105}.
По указанию В. И. Ленина для обсуждения создавшегося положения и германских условий
мирного договора советская делегация выехала в Петроград. Работа конференции вновь
прервалась на десять дней. У Республики Советов не было в то время иного выхода, кроме
принятия грабительских условий, диктовавшихся Гофманом. В. И. Ленин со всей
решительностью требовал скорейшего заключения мира, дающего стране жизненно
необходимую мирную передышку. Эта точка зрения была им всесторонне обоснована в
тезисах о мире, вынесенных 8 (21) января на обсуждение в совместном заседании
Центрального Комитета партии с партийными работниками. Страна, указывал В. И. Ленин,
находится в исключительно тяжелом политическом, экономическом и военном положении.
Старая армия фактически развалилась, она больше не способна удержать фронт и обеспечить
оборону страны, а новая армия еще не создана. Интересы защиты социалистической
революции настоятельно требуют подписания мира даже на самых тяжелых условиях, если
только они не затрагивают основного завоевания — диктатуры пролетариата. Сохранение и
упрочение Советской власти явится лучшим стимулом дальнейшего мощного подъема
революционного движения во всем мире{106}.
Против немедленного заключения мира выступила так называемая группа «левых
коммунистов» во главе с Н. И. Бухариным. Они считали, что заключение мира будет не чем
иным, как «сделкой» с германским империализмом, «изменой» делу мировой революции,
предлагали отклонить немецкие требования, прекратить мирные переговоры с Германией и
ее союзниками и немедленно объявить им «революционную войну». Такого рода настроения
получили в те дни распространение и в некоторых местных партийных и советских
организациях. Опасную для [423] дела революции позицию в вопросе о войне и мире занял
Л. Д. Троцкий. Он выдвинул авантюристическую формулу «ни мира, ни войны», предлагая
объявить войну прекращенной, демобилизовать армию, но мира не подписывать. Троцкий
заявлял, что германский пролетариат поднимется на революцию и не позволит своему
правительству возобновить военные действия против Республики Советов{107}.
В. И. Ленин подверг резкой критике взгляды «левых коммунистов» и Троцкого. В период
смертельной опасности, доказывал он, нужен трезвый анализ обстановки. В такое время
особенно опасно бросаться революционными фразами, а лучшим способом защиты
революции и Советской власти является подписание мира с Германией. Это — отступление,
но отступление временное. Если Советское правительство не подпишет мир сейчас, то оно
вынуждено будет, когда немцы начнут наступление, подписать его на еще более тяжелых
условиях. «Никакие дальнейшие отсрочки более неосуществимы, ибо для искусственного
затягивания переговоров мы уже сделали все возможное и невозможное»{108}.
11 (24) января на заседании ЦК было принято решение всемерно затягивать переговоры и
немедленно подписать мир лишь в случае формального предъявления германского
ультиматума{109}. Соответствующие инструкции были даны и руководителю советской
делегации Л. Д. Троцкому. В. И. Ленин подчеркнул еще раз: «... мы держимся до
ультиматума немцев, после ультиматума мы сдаем»{110}.
17 (30) января заседания конференции возобновились. В этот день в Брест прибыли
представители победившей на Украине Советской власти. Однако Кюльман и Чернин
отказались вести с ними переговоры, сославшись на то, что Троцкий уже согласился
признать делегацию Центральной рады как самостоятельную и полномочную делегацию.
Дипломаты Четверного союза оказывались таким образом в затруднительном положении,
ибо они намеревались заключить договор с фактически уже не существующим
правительством. Такой договор неизбежно привел бы к немедленному срыву переговоров с
Советской Россией, а это и самый разгар январских забастовок в Германии и Австро-
Венгрии могло бы повлечь за собой нежелательные для правящих и военных кругов обеих
стран серьезные внутриполитические осложнения{111}. Для обсуждения этих вопросов