собственных интересов, а также показателем их мудрости и бескорыстия их симпатий»{16},
— торжественно заверялось в послании президента.
Не прошло, однако, и нескольких месяцев, как в мае 1918 г. по приказу Вильсона
американские войска высадились в Мурманске, а затем и во Владивостоке для того, чтобы
сражаться против народов Советской России, к которым президент призывал проявить
добрые чувства и бескорыстную симпатию. Столь же призрачными оказались и многие
другие «прекрасные пожелания» Вильсона. Так, принятие принципов о «свободе морей» и
«свободе торговли» создало бы весьма выгодные условия для экономической и военно-
политической экспансии американского империализма{17}. Призыв ликвидировать тайную
дипломатию также был явно нацелен против соглашений Англии и Франции о разделе
будущей добычи, заключенных без участия США. Созданием же Лиги наций американские
политики рассчитывали облегчить борьбу США за мировое господство и против
революционного и национально-освободительного движения{18}.
Хотя довольно прозрачные претензии на мировую гегемонию США в будущем,
содержащиеся в «Четырнадцати пунктах», были сразу поняты правящими кругами Англии и
Франции, они все же поспешили одобрить политическую платформу Вильсона, не желая
публично обнаруживать разногласий в лагере союзников по важнейшим проблемам
будущего мироустройства. Французский премьер Клемансо в этой связи заявил: «Очевидно,
что они [405] (пункты Вильсона. — Авт.) не являются идеалом. Наряду с предложениями, не
вызывающими возражений, имеются также и утопические предложения, но Франция может
быть довольна, и она постарается приспособиться к ним... Надо ли нам заводить торг с
Америкой, которая так мало скупится на людей, материалы и золото? На столь хороший
жест мы можем ответить таким же хорошим жестом»{19}.
Совсем иная реакция была у правящих кругов Германии и Австро-Венгрии. Буржуазная
печать этих стран, воздерживавшаяся по тактическим соображениям от критики советских
мирных предложений (в связи с начавшимися мирными переговорами в Брест-Литовске), с
ожесточением набросилась на «Четырнадцать пунктов» и их автора. Одна из австрийских
газет писала в те дни: «Если раньше намерения враждебных нам государственных
руководителей были облечены в неопределенные, все и ничего не говорящие фразы... то
сейчас их цели выступают в резко очерченном конкретном образе». Миролюбивые речи
Вильсона и Ллойд Джорджа — «это агитационная мишура, в которую они обволакивают их
волю к властвованию и желание продолжать войну»{20}.
В немецких политических и военных кругах и слышать не хотели о выводе германских войск
с захваченных территорий. Еще осенью 1917 г. статс-секретарь ведомства иностранных дел
Р. Кюльман следующим образом ответил на вопрос начальника внешнеполитического отдела
верховного командования полковника Г. Гефтена относительно дальнейшей судьбы Бельгии:
«Кто Вам вообще сказал, что я собираюсь барышничать Бельгией? Этот вопрос мне еще
предстоит решить. Пока что мы Бельгией не торгуем»{21}. Подобное же заявление было
сделано им позднее в рейхстаге и по вопросу об Эльзас-Лотарингии. «Пока хоть один немец
может держать в руках винтовку, — говорил Кюльман, — до тех пор неотторжимость этой
части империи, которую мы получили, как славнейшее наследие наших отцов, не может
служить объектом каких-либо переговоров или уступок»{22}.
Немецкое военное руководство считало, что обстановка на фронтах на рубеже 1917 — 1918
гг. складывалась в пользу Германии и ее союзников. Наступательные операции,
предпринятые в 1917 г. армиями Антанты на Западном фронте, не привели к желаемому
результату. Итальянской армии после поражения, понесенного в октябре 1917 г. под
Капоретто, требовалось немало времени для того, чтобы восстановить свою боеспособность.
Войска Центральных держав по-прежнему занимали обширные [406] территории во
Франции, России, Румынии и Албании, всю Бельгию, Сербию и Черногорию. С выходом