Радугин А.А. Хрестоматия по культурологии
Подождите немного. Документ загружается.
По древнейшим ведическим гимнам мы можем кое-что подсмотреть в
состоянии сознания древнего индуса; в нем космическое неразделенное
«Я»уже протянуло как бы свои лопасти, но не в личность и даже не в род, а
в касту; есть уже «Я»касты, но нет еще «Я»личности; космическое «Я»уже
затуманено мороком тела касты, заслоняющим древнему индусу старинное
солнце; и лишь в вещающих Риши звучит голос внеиндивидуального «Я»
само сознание индуса напоминает воронку; его глаз видит не вовне, даже не
внутри себя, ибо еще «само»индуса есть транспарант, сквозь который
просвечивает «само»касты, в свою очередь пропуская сквозь себя вещание
мировое взывающих, вопиющих, но не глаголющих Риши. Впереди, перед
собой «око»индуса еще не видит чувственного мира в его конкретности, но
лишь дым морока, Майю; позднейшая философия мира, как Майя
(«Веданта»), покоится на физиологическом ощущении Майи; Майя—
физиологична для индуса; индус — раздвоен; картина мира двоится в его
двойном зрении, смешивающем впечатления идущие из вне с
впечатлениями идущими из космоса сквозь «Я»касты в его кровь; в более
поздних раскрытиях философия Индии лишь формально преодолевает
дуализм, ставя знак равенства между Атманом (Духом сознания) и
Браманом (Духом мира). Культура Индии пронизана пассивною
двойственностью стояния в точке пересечения безличного сознания с
безличным миром; она не знает еще борьбы; в ней нет чувства времени.
Если мы сопоставим с этой культурою древнеперсидский период, то мы
заметим следующий шаг в процессе врастания космического «Я»в Майю
чувственных разделений; древний Перс желает покорить эту Майю; он
ощущает ее, как покров, под которым прячутся духи тьмы, ведущие борьбу
с духами света; Майя для Перса заколебалась и ожила; его «Я»еще не
ощущает своей самостности, он ощущает себя, как арену борьбы света с
тьмой; свет врывается в тьму, тьма врывается в свет; его «Я»—плоскость
трения—или борьба; так пассивный дуализм Индии переходит в активный
дуализм более поздних теорий (Ормузд, Ариман), определяющих культуру
Персии; появляется впервые время; а с ним— история; откровения поздней-
шего Заратустры черпаются уже из исторической борьбы света запада
(Ирана) с тьмою востока (Ураном). Майя индуса здесь, в борьбе, как бы
распахивается; и—прорастает в Египте, где Майя есть Матерь — Земля,
Плодородье, Изида, рождающая Горуса (младенческое «Я» личности,
отражающее «Око»Париса).
В Иудее мы видим дальнейший рассказ о врастании космического
«Я»в плоть жизни; сначала Иудей ощущает свое «Я» в роде; для него—есть
«Я» рода и Бог открывается сквозь кровь: «Я»— Бог Авраама, Исаака,
Иакова; и потом уже Бог «имрека» как для египтянина всякий есть в роде
Озириз, так для иудея всякое «Я» в Аврааме;
246
и сквозь него в Ягве-Элогиме; в Моисее видим реформатора, отрывающего
иудея от древнего «Египта» культуры и повествующего о грядущем Боге,
которого имя есть «Я» это «Я» есть грядущий Мессия; обетование о личном
бессмертии есть то новое, что входит в сознание в теогонической стадии
формирования культуры.
Те же стадии по-иному пробегает и Греция; сперва в ней видим мы период
до человеческих змееногих титанов; «змееногость» древнего грека есть
указанье на хвост, соединяющий его с прошлым; как в Иудее личное «Я»
живет в потоке крови, хлынувшем от Авраама до «имрека» так в Греции
личное «Я» есть хвост змеи протянутый в прошлое мифической
действительности; и лишь потом появляется младенец — герой, удушающий
змеев; этот младенец есть впервые рожденное сознание личного «Я»
противопоставленного роду; орудие отсечения «Я» от рода есть впервые
возникновение в Греции абстрактной мысли; этот период крепнущего
личного сознания и эгоизма характеризует VI-й, V-й век; личность впервые
обособляется; в Греции возникает впервые социальная проблема в нашем
смысле, противополагающая буржуазную культуру (культуру эгоизма)
культуре сельских коммун; этот рост эгоизма и личности окрашивает
последние столетия теогонического периода культуры, где она
прорезывалась под покровом «культа».
Личность начинает противопоставлять себя обществу, «субъект»—
объективному «коллективу» оба стремятся к гипертрофии; «субъект»
личности раздувается то в громадного эгоиста в чувственном смысле
(«богача», «собственника»), то выдувается, как пузырь, из чувственной
оболочки субъекта сознания; «объект»коллектива чувственно распухает в
громаду Римской Империи и одновременно защищается от трения
личностей стальными абстракциями права; чудовищным смещением
абстрактного единства объекта с чувственным единством личности является
сперва: римский кесарь, потом папа, против государственного Канона,
смешанного с произволом единой личности, поднимает главу гуманизм, в
котором живет смутное ощущение «человека» (с большой буквы); здесь, в
одновременных концепциях индивидуальной утопии человека, как храма
Космоса и храма человечества, как организма всех в одном («civitas, solis»
Кампанеллы) встречают нас первые прорезы культуры в собственном
смысле, снимающей противоречия личности и общества, субъекта и объекта
в «Я» собственно, которое не есть «Я» личности, а — одновременное
пересечение «Я» коллектива, «Я» мира и «Я» человека; но эта интеграция
культуры не удается: гуманизм вырождается в буржуазную культуру наших
дней, где искомое пересечение мира, Бога, коллектива и личности в
индивидуум «Я» полагается в личности, только в личности: в «субъекты»
Вандербильдов и Рокфеллеров, отраженных современной наукой и
философией с ее учением
247
о границах познания, со всей системой заборов, перегородок и надписей
«interdit» отчего противоположное устремленье культуры (другая ее
половина) дезорганизует индивидуум «Я» в систему неживых механизмов; в
«объективность» экономического материализма; в борьбе двух абстракций
культуры «Я» (социализм с ложным идеализмом) обнаруживается весь
компромисс традиционного правосознания.
Всемирно-исторический смысл культуры в органическом сочетании
коллектива и личности, а не в смешениях того и другого; сочетание
«субъективного» с «объективным»переходит в «слиянье» лишь в подлинном
осознании «Я» самосознания «Я», «еще нет в нашей жизни; он в
уразумении, что «Я» есть точка пересечения мира и личности, человека и
Бога, коллектива и индивидуума.
Борьба экономического материализма с идеализированным
фетишизмом («Человеком»с большой буквы) с материальным идолом,
надевшим маску идеала; те и другие подменяют понятие «идеал» понятием
«капитал» одни обобществляя капитал, не видят, что обобществляют
«идеал» другие, спасая «идеал»спасают собственный «капитал» одни под
«духом» разумеют материю; другие — под «материей разумеют дух».
Материя уничтожена современной наукой, а «дух» выдохся,
сморщился до «апперцепции» Канта; пора выбросить этот «дух» субъ-
ективного «Я» и понять, что материальные пункты суть центры сознании,
что мир, что природа—живой, социальный организм,—что «Я» наше «Я»,—
организуя множества сознании; и одновременно — атом тела Индивидуума
Вселенной (личность, свободно вышедшая из своих границ,
индивидуализируется в коллективе, а коллектив организуется в личностях, а
не где-то между ними).
Раз в истории «Я» поднимало свой подлинный голос; и это было «Я»
Христа, христианство — религия самосознающего «Я» — проти-
вопоставлено, как всем культам, так и всей «некультурице» современного
буржуазно-атеистического строя; но в истории христианства мы видим
лишь «мимикри» дохристианских культур; история христианства —
история детских болезней; борьба с христианством есть борьба одной
половины нехристиан с другой половиною; для каждой — другая половина
есть роковое «alter ego».
Культура есть христианство: христианство — религия само-
сознающего «Я». Таков взгляд на культуру Антропософии: культура есть
Антроподицея, сочетающая Теодицею с Космодицеей. В уразумении этого
— пути культуры.
тема 6
Культура
Древнего Востока.
БХАГАВАДГИТА
КАК ОНА ЕСТЬ
Полное издание. В 2-х томах.
Акционерное общество «Литуанус». Т.2— 1990. —С.211.
Арджуна спросил: «О мой Господь, о Высшая личность, что такое Брахман?
Что такое душа? Что такое кармическая деятельность? Что представляет
собой это материальное проявление? Кто такие полубоги? Пожалуйста,
объясни мне все это.
Кто есть Владыка жертвоприношений, и как Он живет в теле, о,
Мадхусудана? И как может тот, кто занят преданным служением, помнить
Тебя во время смерти?
Верховная божественная личность сказал: «Не поддающееся уничтожению,
трансцендентальное живое существо называется Брахманом, и его вечная
природа зовется адьятмой, душой. Действия, относящиеся к развитию
материальных тел, называются кармой, или деятельностью ради плодов ее.
О, лучший из воплощенных существ, физическая природа, которая
постоянно изменяется, называется адхибхута (материальное проявление).
Вселенская форма Господа, которая включает всех полубогов, таких, как
полубоги солнца и луны, называется адхидайва. И Я, Всевышний Господь,
пребывающий в форме Параматмы в сердце каждого воплощенного
существа, называюсь адхиягья (Владыка жертвоприношений).
И тот, кто в конце жизни оставляет свое тело, помня только обо Мне одном,
сразу же достигает Моей природы. И в этом нет сомнения.
О, каком бы состоянии бытия не помнил человек, оставляя свое тело, этого
состояния он и достигнет непременно.
Поэтому, Арджуна, ты должен всегда думать обо Мне в образе Кришны и в
то же время выполнять свой долг — сражаться. Посвятив Мне все свои
действия и сосредоточив на Мне свой ум и интеллект, ты достигнешь Меня,
без сомнения.
Тот, кто постоянно размышляет обо Мне как о Верховной божественной
личности, чей ум постоянно занят мыслями обо Мне, не отклоняясь с этого
пути, тот, о, Партха, непременно достигнет Меня.
Следует думать о Высшей Личности как о всеведущем, наидревнейшем, как
о Том, кто всем управляет, кто меньше самого маленького, кто
поддерживает все существующее, кто находится вне
249
материалистических представлений, кто непостижим и кто всегда остается
личностью. Он ослепителен, словно солнце, и Он трансцендентален, Он —
вне этой материальной природы.
МАХАБХАРАТА
Источник: Махабхарата. Рамаяна.
М: изд-во «Художественная литература» 1974. С. 25—30.
[Сказание о сыне реки, о рыбачке Сатьявати
и о царе Шантану]
АДИ ПАРВА (КНИГА ПЕРВАЯ),
ГЛАВЫ 91-100 [ОБЕЩАНИЕ ГАНГИ]
В реченьях правдивый, в сраженьях всеправый,
Махабхиша был властелином державы.
В честь Индры заклал он коней быстролетных,
Почтил его множеством жертв доброхотных.
От Индры за это изведал оп милость:
На небе, в бессмертии, жизнь его длилась.
Однажды пред Брахмой, спокойны и строги,
Предстали, придя с поклонением, боги.
Пришли и подвижники с царственным ликом,
Махабхиша был на собранье великом,
И Ганга, река наилучшая, к деду,
Блистая, пришла на поклон и беседу.
Подул неожиданно ветер с востока
И платье красавицы поднял высоко.
В смущенье потупились боги стыдливо,
И только Махабхиша страстолюбиво
Смотрел, как под ветром вздымается платье.
Тогда он услышал от Брахмы проклятье:
«Средь смертных рожденный, ты к ним возвратишься,
И, смертный, ты снова для смерти родишься!»
Махабхиша вспомнил, бессмертных покинув,
Всех добрых и мудрых царей-властелинов.
250
Решил он: «Пратипа отцом ему будет,—
Он царствует славно и праведно судит».
А Ганга, увидев Махабхишу, разом
К нему устремила и сердце и разум.
Пошла, приближаясь к закатному часу.
Пред Гангою восемь божеств, восемь васу,
Предстали тогда на пустынной дороге.
В грязи и пыли еле двигались ноги.
Спросила: «Я вижу вас в жалком обличье.
Где прежние ваши краса и величье?»
«О Ганга,— ответили васу в унынье, —
Ужасным проклятьем мы прокляты ныне.
За малый проступок, терзаясь душевно,
Мы благостным Васиштхой прокляты гневно.
Приблизились мы по ошибке, случайно,
К святому, молитвы шептавшему тайно.
Нас проклял подвижник в неистовой злобе:
«Вы будете в смертной зачаты утробе!»
Со знающим веды мы спорить не можем,
Но просьбой тебя, о Река, потревожим:
Стань матерью нам, чтобы вышли мы снова
Из чрева небесного, не из земного!»
На них посмотрела, светла и прекрасна,
И ясно промолвила Ганга: «Согласна!
Вы явитесь в мир из божественной плоти.
Кого ж из людей вы отцом назовете?»
Ответили васу: «Из рода людского
Отца для себя мы избрали благого.
То отпрыск Пратипы, чье имя Шантану,
Правдивый, не склонный к греху и обману».
251
Ответила: «Вас от беды я избавлю,
И вам и ему наслажденье доставлю».
Для васу надежда открылась в страданьях.
Сказали: «Текущая в трех мирозданьях!
Тогда лишь вернемся к небесному роду,
Когда сыновей своих бросишь ты в воду».
Ответила Ганга: «Я вам не перечу,
Но, чтобы со мною запомнил он встречу,
Когда перед ним как супруга предстану,—
Последнего сына отдам я Шантану».
Воскликнули васу: «Да будет нам счастье!
Мы все по восьмой отдадим ему части
Мужской нашей силы, и крепкого сына
Родишь ты на свет от того властелина.
Добро утвердит он, прославится громко,
Но сын твой умрет, не оставив потомка».
И васу покой обрели и здоровье,
Как только с Рекой заключили условье.
[РОЖДЕНИЕ ШАНТАНУ]
Пратипа, влекомый к всеобщему благу,
Реки возлюбил дивноликую влагу.
У Ганги-реки, благочестия полон,
В молениях долгие годы провел он.
Однажды к нему, светозарно блистая,
Пришла соблазнительная, молодая,
Подобна любви вечно юной богине,
Прелестная Ганга в чудесной долине.
Лицо ее счастьем и миром дышало.
К царю на колено, что было, как шала,
252
Могучим и крепким,— на правое, смело,
С улыбкою мудрой красавица села.
Сказал ей Пратипа: «Чего тебе надо?
Чему твое сердце, прекрасная, радо?»
«Тебя пожелала я. Ведает разум,
Что женщину стыдно унизить отказом».
Пратипа ответствовал: «Преданный благу,
Я даже с женою своею не лягу,
Тем более с женщиной касты безвестной,—
Таков мой обет нерушимый и честный».
«Владыка, тебя я не ниже по касте,
К тебе прихожу я для сладостной страсти,
Желанна моя красота молодая,
Отраду познаешь ты, мной обладая».
Пратипа ответствовал ей непреклонно:
«Погубит меня нарушенье закона.
Не сделаю так, как тебе захотелось:
На правом колене моем ты уселась,
Где дочери, снохи садятся, о дева,
А место для милой возлюбленной — слева.
Супругой мне стать не имеешь ты права,
Поскольку ты села, беспечная, справа,
Но если ты сблизиться хочешь со мною,
То стань мне снохою, а сыну — женою».
Богиня промолвила слово ответа:
«О, праведник, ты не нарушишь обета.
Я с сыном твоим сочетаться готова,
Найти себе мужа из рода святого.
Тебе, о великий подвижник, в угоду
Да стану я преданной Бхаратов роду.
253
Чтоб вас прославлять, мне столетия мало,
Вы — блага и чести исток и начало.
Условимся: как бы себя ни вела я,—
Твой сын, о поступках моих размышляя,
Вовек да не спросит, откуда я родом,—
И счастье с моим обретет он приходом.
Своим сыновьям, добродетельным, честным,
Он будет обязан блаженством небесным».
Сказала — исчезла из глаз властелина.
Он стал дожидаться рождения сына.
Он, бык среди воинов, подвиги чести
Свершал с добронравной супругою вместе,
Во имя добра и покоя трудился,
И сын у четы седовласой родился,—
Тот самый Махабхиша в облике новом,
Как было всесильным завещано словом.
Пратипа, беззлобный душой, мальчугану
Дал скромное имя — Смиренный, Шантану:
Пускай завоюет он мир милосердьем,
Законы добра исполняя с усердьем.
Он рос в почитанье заветов и правил.
Пратипа вступившего в возраст наставил:
«Красива, прелестна, одета богато,
Пришла ко мне женщина, сын мой, когда-то.
Быть может, к тебе она явится вскоре
С желаньем добра и с любовью во взоре.
Не должен ты спрашивать: «Кто ты и чья ты?»
Ты с пей сочетайся, любовью объятый.
Не спрашивай ты о поступках подруги,
Ты будешь иметь сыновей от супруги.
254
Ты с ней насладись, чтоб она, молодая,
Тобой насладилась, тебе угождая».
Пратипа, последний сказав из приказов
И сына Шантану на царство помазав,
Бесхитростный, чуждый корысти и злобе,
Ушел — и в лесной поселился чащобе.
РАМАЯНА
Источник: Махабхарата. Рамаяна.
М.: Художественная литература, 1974. С. 394
397.
КНИГА ВТОРАЯ. АЙОДХЬЯ
[ДОБРОДЕТЕЛИ РАМЫ] (Часть 1)
С Шатругхной к царю Ашвапати, любимому дяде,
Отправился Бхарата в гости, учтивости ради.
И были царем Ашвапати обласканы оба,
Как будто обоих носила Кайкейи утроба.
Но помнили братья, покинув родные пределы,
О том, что в Айодхье остался отец престарелый.
Шатругхна да Бхарата были средь поросли юной,
Как Индра великий с властителем неба, Варуной.
Айодхьи правитель, чье было безмерно сиянье,
Царевичей двух вспоминал на большом расстоянье.
Своих сыновей он считал наилучшими в мире:
Четыре руки от отцовского тела. Четыре!
Но Рама прекрасный, что Брахме под стать, миродержцу,
Дороже других оказался отцовскому сердцу.
Он был,— в человеческом облике — Вишну предвечный, —
Испрошен богами, чтоб Равана бесчеловечный
Нашел свою гибель и кончилось в мире злодейство.
Возвысилась мать, что пополнила Рамой семейство,
Как дивная Адити, бога родив, Громовержца.
Лица красотой небывалой, величием сердца,
255