Первомайский В.Б. Невменяемость
Подождите немного. Документ загружается.
психическом состоянии обвиняемого в определѐнный период времени на
предмет его соответствия имеющимся в психиатрии представлениям о
психической патологии, т. е. принятым в науке диагностическим стандартам.
К данному подэкспертному полученная экспертом информация относится
лишь постольку, поскольку его фамилия указана на титуле исследованной
медицинской карты, к данному лицу относят свою информацию иные
источники, на него указывают свидетели, потерпевшие. Это означает, что
если в общепсихиатрической практике психиатр формально не ограничен в
возможностях диагностики, то при проведении СПЭ в обосновании своего
заключения и доказывании выводов он не может выйти за пределы
информации, содержащейся в исследованных источниках. Поэтому для
ответа на вопрос о психическом состоянии подэкспертного в какой-либо
отрезок времени в прошлом эксперту необходимо сопоставить факты,
полученные при исследовании различных объектов.
В общей психиатрии Я. П. Фрумкиным и И. Я. Завилянским (1964)
сформулирован принцип соответствия. Он предполагает определѐнное
соотношение выявленного психического состояния больного с анамнезом,
признаками длительности болезни, закономерностями течения, типичными и
дополнительными проявлениями, клиническими и параклиническими
признаками, соответствие выявленных синдромов основным типам течения
заболевания и др. Все источники информации при таком подходе,
взаимодополняя друг друга, рассматриваются как единый объект
исследования, при ведущем значении результатов, полученных при
непосредственном настоящем исследовании больного. В условиях СПЭ речь
идѐт о нескольких самостоятельных объектах экспертного исследования, по
каждому из которых могут быть сделаны самостоятельные выводы, имеющие
промежуточный характер. При оценке результатов исследования каждого из
объектов эксперт использует принцип соответствия, чтобы убедиться, что
зафиксированные в данном объекте сведения можно считать фактом. И лишь
затем эти факты сопоставляются между собой на предмет согласуемости.
Цель такого сопоставления при проведении СПЭ состоит в отнесении фактов,
содержащихся в письменных источниках информации, т. е. добытых иными
лицами, с теми фактами, которые эксперт установил непосредственно при
личном исследовании подэкспертного, и с существующим в судебной
психиатрии диагностическим эталоном или стандартом (В. Б.Первомайський,
1998).
Доказательность конечных выводов зависит в значительной мере от
правильности применения экспертом логических законов мышления,
поскольку именно мышление является способом реализации принципа
согласуемости данных. Однако метод судебно-психиатрического экспертного
исследования этим не исчерпывается. Его сущностная сторона, включающая
в себя не только выявление первичных данных о психическом состоянии
подэкспертного, но и их анализ, обобщение и конкретизацию в виде ответов
на вопросы следствия или суда, не может быть реализована вне принципов,
гарантирующих права личности. Это неизбежно следует из чѐтко
выраженного правового аспекта судебно-психиатрической диагностики. Еѐ
формальная сторона предусмотрена процессуальным законодательством,
оговаривающим определѐнные условия назначения и производства
экспертизы, требования к эксперту и его заключению. Сущностная же
сторона неразрывно связана с применением принципа презумпции.
3.1. Принцип презумпции в судебно-психиатрической диагностике
В судебную психиатрию категория презумпции введена в Англии в 1843 г.
одновременно с правилом M’Naghten, когда 14 из 15 судей согласились, что
«каждый человек презюмируется психически здоровым и владеющим в
достаточной степени рассудком, чтобы быть ответственным за своѐ
преступление, пока противоположное не будет удовлетворительно доказано»
(S. E. Sobeloff, 1958).
Понятие презумпции было известно судебной психиатрии в
дореволюционной России. Так, В. Х. Кандинский (1890) говорил о
невозможности изначального предположения о наличии душевной болезни,
«потому что, говоря вообще, здоровье есть правило, а болезнь —
исключение». В тот период времени психиатры видели и ещѐ одну сторону
принципа презумпции. На II съезде отечественных психиатров, проходившем
в Киеве в 1905 г., П. Д. Максимов (1907) отмечал, что «при требовании
заключения о состоянии умственных способностей подсудимого существует
презумпция, что данное преступное деяние совершило именно то лицо, о
котором даѐтся заключение, и что квалификация преступных деяний сделана
судебным следователем правильно. Такая презумпция ставит эксперта в
тяжѐлое положение».
В советской судебной психиатрии понятие презумпции было вытеснено
понятием целесообразности, отголоски которого продолжали существовать
вплоть до последнего времени. Поиск клинических признаков невменяемости
субъекта, отвечающих критериям доказательства, оказался принесѐнным в
жертву социальным обстоятельствам и субъективным концепциям в
психиатрии. Неизбежным следствием этого явилось торжество принципа
патернализма как в общей, так и судебной психиатрии. Его
непосредственным воплощением была политика поголовной
диспансеризации и «взятия на учѐт» всех лиц с нарушениями психической
деятельности независимо от их желания.
В судебной психиатрии это проявилось в возложении на психиатра-эксперта
обязанности давать категорическое заключение о вменяемости–
невменяемости субъекта и необходимой принудительной мере медицинского
характера. Вновь идеи презумпции психического здоровья начали
обсуждаться в отечественной психиатрии только в последние годы
(В. А. Тихоненко, Г. М. Румянцева, 1990; В. А. Абрамов, 1992;
В. Б. Первомайский, 1995). В Украине понятие презумпции психического
здоровья сформулировано в проекте Закона Украины «О психиатрической
помощи» (1992) следующим образом: «Гражданин не может быть признан
страдающим психическим расстройством, пока этот факт не будет
установлен на основаниях и в порядке, предусмотренных этим Законом».
Приведѐнная формула не отражает в полной мере содержание понятия
«презумпция» и более импонирует как попытка стандартизовать процесс
психиатрической диагностики, опираясь на закон.
Понятие «презумпция» означает предположение, основанное на вероятности
и больше известно как презумпция невиновности. Принцип презумпции
обсуждается преимущественно в юридической литературе
(Ю. И. Стецковский, А. М. Ларин, 1988). Одновременно он является и
этическим принципом, опирающимся на первичную ценность человеческой
личности, и общенаучным принципом, как обязательный элемент процесса
доказательства истинности фактов, лежащих в основе любого нового
научного знания. Необходимость использования в СПЭ принципа
презумпции определяется двумя обстоятельствами.
Первое состоит в том, что акт экспертизы является источником судебных
доказательств и, следовательно, выводы эксперта, как итог его исследования,
должны носить доказательный характер, чтобы быть использованными судом
в качестве факта. Второе обстоятельство состоит в том, что психиатрическая
диагностика, как исследование функций отражения и отношения индивида к
себе и окружающему, в принципе имеет вероятностный характер
(В. И. Полтавец, 1993). Он обусловлен значительным удельным весом
субъективного фактора в диагностике, несовершенством диагностических
стандартов, психиатрических терминов и определений, конвенциональным
характером определения границ нормы и патологии, недостаточной
разработанностью методологических подходов к решению этих проблем,
наконец, просто сложностью предмета познания в психиатрии. Такова
реальность, в которой применение принципа презумпции является научным
способом разрешения противоречия между вероятностной логикой, в рамках
которой решаются вопросы распознавания психической патологии, с логикой
двузначной, определяющей конечный диагноз и его юридическую
квалификацию.
Значение принципа презумпции для СПЭ определяется двумя правилами:
признанием презюмированного положения истинным, пока не будет
доказано противоположное, и толкованием сомнений, которые невозможно
устранить, в пользу данного лица. Первое правило требует, чтобы в процессе
доказательства обязательно использовался принцип дихотомии, т. е.
выбиралась пара признаков, которые находятся в контрадикторных
(взаимоисключающих) отношениях. Один из них презюмируется, второй
требует доказательства и составляет его предмет. Доказательный
психиатрический диагноз возможен лишь в том случае, если презюмируется
положение о том, что обследуемое лицо психически здорово. Такое
состояние достоверно чаще встречается в популяции, т. е. такое утверждение
более вероятно. С момента выявления признаков, которые вызывают
сомнения в достоверности презюмируемого состояния, процесс
распознавания болезни является дифференциально-диагностическим. Он
неминуемо последовательно проходит этапы доказательства наличия
психической патологии в направлении от более общих понятий к частным, от
более вероятной патологии к более редкой, от лѐгкой, которая менее всего
ограничивает социальные аспекты деятельности личности (а в силу этого и еѐ
права) к более тяжѐлой.
Так, Д. Р. Лунц (1966) справедливо отмечал, что «эксперт не дифференцирует
болезнь, с одной стороны, и пустоту («абсолютное ничто») — с другой. Он
разграничивает два психических состояния, из которых одно является
болезненным, а другое нет» (с. 100). Очевидно, что на этом первом этапе
диагностики действует презумпция психического здоровья. Состояние
здоровья в этом случае не должно доказываться. Лицо априори считается
психически здоровым до тех пор, пока не будет собрано достаточно фактов,
свидетельствующих о болезненном характере изменения его психики. Как
только это сделано и доказано, что у него имеет место психическое
заболевание, презумпция психического здоровья далее не может
применяться. Установив болезненный характер психических нарушений,
эксперт вновь дифференцирует два психических состояния, различающихся
по признаку исключения способности лица отдавать себе отчѐт в своих
действиях и руководить ими: то есть психотического и непсихотического
уровня. Какое из этих состояний должно презюмироваться, а какое
доказываться? Из принципа презумпции следует, что презюмироваться
должно более вероятное состояние. Такими, чаще встречающимися в
популяции (по сравнению с психозами), являются пограничные расстройства.
Следовательно, в доказательстве нуждается более тяжѐлое расстройство,
отражающее психотический уровень поражения. Если такие доказательства
не найдены, обнаруженные у лица болезненные расстройства психической
деятельности должны быть отнесены к непсихотическому уровню
поражения. Если же обнаружены отдельные признаки, которые импонируют
как психотические, но это впечатление остаѐтся на уровне сомнений, которые
не могут быть устранены ввиду недостаточности информации, применяется
второе правило.
Второе правило, вытекающее из принципа презумпции, в юриспруденции
трактуется как толкование всех неустранимых сомнений в пользу
обвиняемого (in dubio pro reo). Это нашло отражение в постановлении
Пленума Верховного Суда СССР от 16 июня 1978 г. По мнению
Ю. И. Стецковского и А. М. Ларина (1988), поскольку Пленум Верховного
Суда СССР указал, что в пользу обвиняемого должны толковаться «все
сомнения», это правило распространяется и на иные сомнения. Это может
касаться способности обвиняемого самостоятельно осуществлять своѐ право
на защиту, правильности квалификации деяния, определения его цели и
мотива, размера ущерба, формы вины. Учитывая изложенные выше
особенности судебно-психиатрического экспертного исследования, можно
утверждать, что второе правило распространимо и на сомнения относительно
диагноза, включая способность лица отдавать себе отчѐт в своих действиях и
руководить ими. Ключевым в данном случае является понятие «польза
обвиняемого».
Второе правило означает, что при отсутствии достаточных аргументов в
пользу противоположного тезиса, истинным признается тезис
презюмированный или доказанный на предыдущем этапе. Следовательно,
при недостаточности данных, истинным при первичной диагностике должно
считаться состояние, вероятно более часто встречающееся в рамках
избранной дихотомии. Соответственно, при повторной диагностике, в случае
недостаточности данных, истинным должно считаться состояние, доказанное
на предшествующем этапе.
Польза обвиняемого при применении второго правила презумпции состоит в
том, что в рамках каждой дихотомии преимущество в диагностике имеет то
состояние, которое менее ограничивает права подэкспертного. Тем самым
второе правило дополняет первое и определяет способ разрешения
противоречия при наличии так называемых неустранимых сомнений. Это
особенно актуально для СПЭ, решающей ретроспективно вопрос о
психическом состоянии лица, как правило, в условиях дефицита
информации, которая либо утрачена и невосполнима, либо имеет
некачественный характер. Применительно к проблеме пределов компетенции
психиатра-эксперта важно то, что принцип презумпции не даѐт оснований
презюмировать как совершѐнные подэкспертным какие-либо конкретные
действия, независимо от их социальной направленности. Следовательно, не
может презюмироваться и вменяемость.
Результаты исследования проблемы пределов компетенции психиатра-
эксперта: определение понятия специальных знаний в судебной психиатрии,
еѐ объектов и предмета, отличительные признаки судебно-психиатрического
метода диагностики, согласуются с предлагаемой в настоящей работе
концепцией объѐма и содержания понятий «вменяемость–невменяемость» и
их критериев.
Глава 13
КРИТЕРИЙ, ОТГРАНИЧИВАЮЩИЙ КОМПЕТЕНЦИЮ
ПСИХИАТРА-ЭКСПЕРТА
«Практика психиатрии
характеризуется наличием
неопределённостей и
допущений, которые
необходимо ограничивать
чёткими рамками»
Блох С., Чодофф П. Введение
// Этика психиатрии. — Киев:
Сфера, 1998. — С. 13.
Исходя из данных, изложенных в предшествующей главе, можно полагать,
что в пределы компетенции психиатра-эксперта входит то, что:
составляет предмет судебной психиатрии;
может быть добыто с помощью судебно-психиатрического метода
диагностики;
может быть доказано средствами данной науки;
не может быть опровергнуто никем, кроме другого специалиста в этой
области знаний.
Исходя из этого, проанализируем один из часто встречающихся вариантов
экспертного заключения на предмет соблюдения психиатром-экспертом
пределов своей компетенции. Таким типичным заключением о
невменяемости лица является следующее (Карта стационарного больного
№ 9711 от 1984 г., больной А-ко В. И., 1956 г., ст. 80 ч. 1 УК УССР —
нарушение правил валютных операций): «На основании вышеизложенного
комиссия приходит к заключению, что А. страдает хроническим психическим
заболеванием в форме «Шизофрении, параноидной». Поэтому, как
душевнобольного, А. в отношении содеянного следует считать невменяемым.
По своему психическому состоянию в настоящее время испытуемый
нуждается в направлении на принудительное лечение в психиатрическую
больницу общего типа по месту жительства». Суд, исследовав доказательства
совершения А. деяния, предусмотренного ст. 80 ч. 1 УК УССР, сделал вывод,
что А. совершил указанные действия и далее в своѐм определении отметил:
«Заключением стационарной судебно-психиатрической экспертизы
установлено, что А. страдает хроническим психическим заболеванием в
форме параноидной шизофрении. Общественно опасное деяние совершил в
состоянии этого заболевания и в отношении содеянного он признан
невменяемым. По состоянию здоровья в настоящее время нуждается в
принудительном лечении в психиатрической больнице общего типа…
Учитывая, что А. совершил общественно опасное деяние в состоянии
невменяемости и представляет собой определѐнную общественную
опасность, судебная коллегия пришла к выводу о необходимости применения
в отношении А. принудительной меры медицинского характера в виде
помещения его в психиатрическую больницу общего типа по месту
жительства для принудительного лечения».
Обращает на себя внимание, что ни в выводах экспертов, ни в определении
суда нет упоминания о состоянии психологического критерия. Вывод о
невменяемости лица делается экспертами на основании констатации у
подэкспертного шизофрении на момент проведения экспертизы и сведений о
том, что ранее ему устанавливался тот же диагноз и он признавался
невменяемым. Эксперты дают указание суду, что в отношении содеянного А.
следует признать невменяемым до того, как суд убедился, что А. совершил
инкриминируемое ему деяние.
Суд заключение экспертов рассматривает как доказательство и в отношении
факта совершения А. инкриминируемого ему деяния, указывая:
«Заключением стационарной судебно-психиатрической экспертизы
установлено, что А. … общественно опасное деяние совершил в состоянии
этого заболевания и в отношении содеянного он признан невменяемым».
Хотя известно, что суд не должен ограничиваться ссылкой на экспертное
заключение, а обязан приводить установленные экспертом
доказательственные факты (М. Я. Сегай, Г. М. Надгорный, Б. М. Исакович,
1990). До исследования судом факта совершения А. инкриминируемого ему
деяния эксперты, исходя только из его психического состояния, в
категорической форме утверждают, что А. нуждается именно в
принудительном лечении. На суд А. не вызывался и вопрос о возможности
его участия в судебном разбирательстве перед экспертами не ставился.
Поскольку заключение эксперта рассматривается законом как одно из
доказательств, то очевидно, что это относится ко всем его частям. Наиболее
уязвимым местом данного заключения, с точки зрения пределов компетенции
психиатра-эксперта, является отношение экспертов к обвинению как
доказанному факту. De facto именно экспертами обвиняемый признаѐтся
невменяемым в отношении содеянного. Эксперты дают императивную
рекомендацию суду сделать это же. Суд без соответствующего обоснования
выполняет рекомендацию и признаѐт обвиняемого невменяемым de jure. То
же происходит и с рекомендацией экспертов о применении к больному
принудительной меры медицинского характера. Суд дословно переносит эту
рекомендацию в своѐ определение, указав вслед за экспертами о
необходимости лечения по месту жительства, что не предусмотрено ст. 13
УК Украины и выходит за пределы компетенции суда.
Между тем факты события общественно опасного деяния и совершения его
определѐнным лицом не относятся к предмету ни общей, ни судебной
психиатрии. Они не могут быть добыты с помощью методик, используемых
судебной психиатрией, не могут быть доказаны средствами судебной
психиатрии и могут быть опровергнуты юристом. Совершение общественно
опасного деяния подэкспертным не может быть и презюмировано, поскольку
это прямо противоречило бы принципу презумпции невиновности.
Следовательно, стоит суду не найти достаточных доказательств
причастности обвиняемого к инкриминируемому ему деянию, как
заключение психиатра-эксперта перестаѐт быть фактом и не может быть
использовано как доказательство. Это происходит в силу того, что в
цитированном выше заключении эксперты смешивают юридические и
медицинские обстоятельства и высказываются в категорической форме по
поводу причинно-следственных отношений между ними. Таким образом,
решение задачи полного разделения компетенций психиатра-эксперта и
юриста состоит в том, что эксперт не может и не должен устанавливать
прямо или косвенно в категорической форме причинно-следственную связь
между лицом и инкриминируемым ему деянием.
Исходя из изложенной в предыдущей главе трактовки критериев
вменяемости–невменяемости, для признания лица невменяемым необходимы
юридический и медицинский критерии в их новом понимании, а вменяемым
— юридический и психологический. Но для того, чтобы появились
юридические понятия «вменяемость–невменяемость», каждая пара критериев
должна быть связана нейтральным по своей природе (в смысле отношения к
той или иной науке) признаком. Тогда отнесение к нему фактов, полученных
с помощью специальных знаний, не будет нарушением компетенции
взаимодействующих специалистов. Вместе с тем этот признак должен быть
обязательным для фактов, полученных как юристами, так и экспертами.
Таким признаком может быть только время, являющееся обязательным
атрибутом как общественно опасного деяния, так и любых других действий
или же их совокупности, несущей в себе информацию о психическом
состоянии лица. Определение этого состояния невозможно, да и лишено
практического смысла вне конкретных временных параметров. Но время,
вместе с тем, является самостоятельной категорией и по своей сущности
нейтрально в отношении юриспруденции или медицины. Следовательно,
только через этот признак может проходить граница, разделяющая
компетенции психиатра-эксперта и юриста.
Ю. С. Богомягков (1989) указал на значение для определения невменяемости
совпадения по времени совершения лицом общественно опасного деяния и
патологического состояния его психики, исключающего возможность
сознательного поведения. Однако, отдав его решение юристам, он оставил
всѐ же за экспертами право определять психическое состояние лица во время
совершения общественно опасного деяния, не обратив при этом внимания на
то, что эти вопросы идентичны. Не вносит ясности в эту проблему и его
утверждение о том, что эксперты не должны констатировать невменяемость,
так как они не компетентны устанавливать факт совершения общественно
опасного деяния данным лицом и другие юридические признаки
невменяемости. Но ведь в том-то и дело, что, определяя психическое
состояние субъекта во время совершения им деяния, эксперт тем самым
исходит из факта его совершения данным лицом, а значит и совпадения по
времени совершения им деяния с определѐнным его психическим
состоянием.
В этой ситуации возможны два варианта решения. Первый — любое
заключение эксперта относительно психического состояния и способности
отдавать себе отчѐт в своих действиях и руководить ими во время
совершения деяния и его вменяемости является предположительным. Суд же
исследовав все доказательства, превращает предположение в утверждение,
приходя таким образом к заключению о вменяемости–невменяемости
субъекта. Видимо этот вариант и предлагает Ю. С. Богомягков (1989), когда
пишет, что только суд «имеет законные основания сделать вывод о
невменяемости, которая до вынесения определения судом только
предполагается» (с. 108). Но в таком случае нарушается требование
категоричности экспертного вывода и его доказательности.
Остаѐтся второй вариант, когда эксперт решает в категорической форме
вопрос о способности лица осознавать свои действия и осознанно руководить
ими, но не во время совершения данным лицом общественно опасного
деяния, а в период времени, к которому относится инкриминируемое ему
деяние. При этом варианте учитывается, что причинно-следственная связь
между лицом и деянием может не найти своего подтверждения в суде.
Вопрос о вменяемости–невменяемости лица в этом случае не возникнет, а
установленный экспертом факт состояния его сознания останется фактом.
Если же причинно-следственная связь будет доказана, то тем самым именно
суд и установит совпадение по времени совершения лицом деяния с
установленным экспертом состоянием его психики в тот же период времени,
решив таким образом вопрос о вменяемости–невменяемости.