Пассмор Дж. Сто лет философии
Подождите немного. Документ загружается.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
Но между эпистемологией Рассела и эпистемологией Мура имеются заметные различия.
Согласно Расселу, существование физических объектов есть научная гипотеза (аналогичная,
скажем, физической гипотезе), признаваемая нами истинной, поскольку она обеспечивает «более
простое» объяснение поведения наших чувственных данных, чем любая другая гипотеза, которая
приходит нам в голову. В отличие от Мура, Рассел не думает, что существование физических
объектов есть нечто такое, о чем мы «непосредственно знаем». Доказывая, что мы не
воспринимаем непосредственно физические объекты, Рассел опирается на «данные науки» о
природе восприятия, в противоположность Муру, апеллирующему к «здравому смыслу» и к
знакомым иллюзиям чувств. Кроме того, вся атмосфера «Проблем философии» — логико-
математическая, в картезианском духе; Рассел занят
178
поисками бесспорного, того, в чем невозможно сомневаться, и с этой точки зрения он
критикует наши обыденные верования. Уже ясно, что хотя Рассел и делает некоторые уступки
«здравому смыслу» как тому, «во что мы инстинктивно верим», он не удовлетворится
расплывчатой и недостаточно обоснованной структурой «защиты здравого смысла» Мура; он
хочет защитить науку, а не здравый смысл, и аргументом в защите науки должна быть сама наука.
Поиски несомненного в «Проблемах философии» представляют собой попытку выявить
объекты, известные нам непосредственно, через «знание-знакомство». Рассел перенимает у
Джеймса различение между знанием-знакомством и знанием посредством описания (Джеймс, в
свою очередь, как ни странно, заимствовал данное различение у Грота — так что оно проделало
путь от одного кембриджца к другому через Кембридж, что в Массачусетсе). Именно в этой точке
расселовский анализ обозначения непосредственно опирается на целое его философии
25
. Мы
обладаем «знанием-знакомством» объекта, если «осведомлены [о нем] непосредственно».
Наиболее очевидным примером, полагает Рассел, является чувственное данное: я могу быть
непосредственно осведомлен о том, что в данный момент воспринимаю определенное чувственное
данное. А отсюда следует — уже менее уверенно заключает Рассел, — что я непосредственно
осведомлен также о «я», воспринимающем это чувственное данное, и о состояниях его сознания.
Состояния сознания, наша собственная личность и чувственные данные — единственные
«конкретные единичные сущие», полагает Рассел, с которыми мы непосредственно «знакомы». Но
мы «знакомы» также с «универсалиями», такими, например, как белизна, предшествование и
различие. Например, воспринимая чувственное данное, предшествующее другому чувственному
данному, мы «знакомимся» с универсалией, с отношением предшествования.
Мы не «знакомы», доказывает Рассел, с физическими объектами; например, мы знаем стол
как нечто, к чему применима определенная дескрипция, — скажем, как «вещь, вызывающую эти
чувственные данные», — о существовании же такой вещи мы узнаем только посредством вывода,
а не в непосредственном восприятии. Не «знакомы» мы также с другими человеческими
существами — даже с теми, кого привыкли называть «личными знакомыми». Такие человеческие
существа, полагает он, находятся в том же положении, что и физические объекты: они являются
выводами из наших чувственных данных. Что касается людей, которые не являются нашими
«знакомыми» (как, например, Юлий Цезарь), то здесь еще более очевидно, что мы знаем их
посредством дескрипций (в данном случае — как «человека, который пересек Рубикон»).
На первый взгляд эта теория кажется странной. «Юлий Цезарь» не относится к вещам,
обычно называемым «дескрипциями», и в утверждении «Юлий Цезарь пересек Рубикон» Юлий
Цезарь кажется скорее тем, кого мы описываем, нежели дескрипцией. Но Рассел возражает, что
мы не можем говорить о том, что недосягаемо для знания-знакомства; следовательно, вопреки
грамматической видимости, это суждение не может сообщать о
179
Юлии Цезаре. «Каждое суждение, которое мы можем понять, — говорит он, — должно
целиком состоять из элементов, с которыми мы знакомы». Суждение, которое, казалось бы,
сообщает о Юлии Цезаре, на самом деле сообщает об определенных чувственных данных (в
данном случае — об услышанном или прочитанном) и универсалиях. Таким образом, как автор
«Уэверли» не является подлинным субъектом суждений вроде «автор "Уэверли" (есть)
шотландец», точно так же Юлий Цезарь не является подлинным субъектом суждений типа «Юлий
Цезарь пересек Рубикон». Несмотря на индивидуальные различия и сложности, такие суждения,
полагает Рассел, можно свести — с помощью методов, предполагаемых «теорией дескрипций», —
к суждениям, которые, не упоминая Юлия Цезаря, все же передают все то, что утверждалось в
первоначальном суждении.
Пассмор Дж. Сто лет философии: Пер. с англ. — М.: «Прогресс-Традиция», 1998. — 496 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
Однако возникает проблема в связи с нашим знанием общих принципов. Можно ли свести
его к суждениям об объектах, которые нам «знакомы»? Рассел полагает, что относительно
математических суждений этой проблемы не существует: ведь они представляют собой отношения
универсалий, а мы «знакомы» с универсалиями. Однако принцип индуктивных обобщений Рассел
находит более сомнительным. Подобно Юму, он считает, что, если бы этот принцип был ложным,
тогда бы «у нас не было оснований ожидать, что завтра взойдет солнце или что хлеб более
питателен, нежели камень»; но, опять-таки подобно Юму, он не понимает, каким образом принцип
индукции может быть отношением между универсалиями либо выводом на основании опыта. Он
заключает, хотя и крайне неохотно, что «всякое знание, основанное на том, что мы восприняли в
опыте, основывается на вере, которую опыт не может ни подтвердить, ни опровергнуть и которая
все же, видимо, имеет столь же глубокие корни, как любой факт опыта». Здесь одно из больных
мест его философии; он пытался избавиться от этого недуга и, в конечном счете, в книге
«Человеческое познание. Его область и границы» (1948) значительно изменил свою позицию по
сравнению с «Проблемами философии».
Еще одним больным местом был статус физического объекта. Физику принято считать
эмпирической наукой, однако — как отметил Рассел в очерке «Отношение чувственных данных к
физике» («Scientia», 1914, перепечатан в сборнике «Мистицизм и логика», 1917) — физика сама
показывает, что то, что мы воспринимаем, по своему характеру есть нечто совершенно отличное
от реальностей, составляющих ее предмет. «Молекулы бесцветны, атомы не производят шума,
электроны безвкусны и даже частицы не имеют запаха», тогда как мы непосредственно
воспринимаем цвет, звук, вкус или запах. Как же в таком случае, спрашивает Рассел, можно
удостовериться в существовании физических объектов посредством чувственных данных, которые
мы воспринимаем? До сих пор он полагал, что о существовании таких реальностей можно каким-
то образом заключить исходя из чувственных данных. Но теперь он соглашается с Беркли,
считавшим, что вывод о реальностях, по природе своей совершенно отличных от всего, что мы
можем воспринимать в опыте, в принципе невозможен. Если физические объекты нельзя каким-то
образом свести к чувственным данным, то физика, полагает он, является чистой фантазией.
180
Трудности, связанные со сведением физических объектов к чувственным данным, на
первый взгляд непреодолимы. Чувственные данные, как их обычно понимают, субъективны и
дискретны, а физические объекты объективны и непрерывны. Чувственные данные,
воспринимаемые разными людьми, несовместимы; скажем, как может пенс состоять из круглого
чувственного данного, воспринимаемого вами, и овального чувственного данного,
воспринимаемого мной? Рассел надеялся, что уроки неореалистов — особенно Т. П. Нанна и С.
Александера из Англии и Э. Б. Холта из Соединенных Штатов
26
— помогут ему справиться с
этими возражениями.
Главные тезисы Рассела таковы
27
. Во-первых, чувственное данное не «субъективно» — оно
не есть ни состояние сознания, ни элемент такого состояния. Во-вторых, если первое верно, то в
принципе ничто не мешает нам допустить, что имеются «сенсибилии» — объекты, «обладающие
тем же метафизическим и физическим статусом, что и чувственные данные, но в данный момент
никем не воспринимаемые». И в-третьих, предполагаемая «несовместимость» чувственных
данных объясняется неправильным пониманием пространства и времени. Поскольку чувственные
данные объективны, развивает свою аргументацию Рассел, физические объекты можно
определить как ряды чувственных данных, связанных воедино «сенсибилией». Предположительно
«несовместимые» чувственные данные будут в таком случае разными членами рядов чувственных
данных, находящимися в разных «частных пространствах». Таким образом, согласно Расселу,
пенс, например, состоит из овального чувственного данного, имеющегося в вашем частном
пространстве, круглого чувственного данного, присутствующего в моем частном пространстве, в
совокупности с разными другими чувственными данными из других частных пространств. Эти
разные явления, говорит он, составляют «одну вещь» в том смысле, что они «ведут себя в
соответствии с законами физики, так, как обычно не ведут себя ряды [чувственных данных], не
принадлежащих одной вещи», — по крайней мере, это верно относительно «вещей», с которыми
имеет дело физика. «Вещи» здравого смысла, согласно Расселу, обычно мыслятся настолько
приблизительно, что удовлетворительное объяснение их строения едва ли возможно.
Физика, заключает Рассел, не нуждается в «физических объектах», понимаемых как нечто
по своей природе совершенно отличное от чувственных данных. И он говорит, что высшее
правило всякого научного философствования состоит в том, чтобы «по возможности заменять
Пассмор Дж. Сто лет философии: Пер. с англ. — М.: «Прогресс-Традиция», 1998. — 496 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
логические конструкции реальными сущностями, полученными в результате вывода»
28
. Таким
образом, если физические объекты можно построить из чувственных данных, то научно мыслящий
философ должен, очевидно, отказаться от теории, изложенной Расселом в «Проблемах
философии», согласно которой их существование должно быть «выведено» как относительно
простое объяснение чувственных данных, воспринимаемых нами в опыте.
На данном этапе своего философского развития Рассел, следовательно, полагает, что
научно мыслящий философ рассматривает мир как состоящий из чувственных данных,
универсалий и фактов сознания. До сих пор Рассел отрицал, что мы непосредственно «знакомы» с
нашей самостью, отличной от конкретных фактов сознания; однако он все же утверждал, что
181
факты сознания в корне отличны от чувственных данных. Верование, воление, желание,
восприятие, полагает он, суть факты сознания; то, что воспринимается в опыте, волится, желается,
напротив, представляет собой ряд чувственных данных.
Однако пример верования вызвал в нем замешательство, что стало особенно ясно, когда,
отчасти под влиянием Витгенштейна, он попытался сформулировать доктрину, названную им
«философией логического атомизма»
29
. Философию логического атомизма Рассел понимает как
попытку описать, какого рода факты имеются, — точно так же как зоология пытается описать
разные типы животных. Стало быть, он по-прежнему согласен с Муром, полагая, что задача
философии — дать «общее описание всей Вселенной». Рассел начинает с описания
фундаментальных элементов, составляющих факты, — логических атомов. Как и можно было
ожидать, Рассел утверждает, что эти последние бывают двух родов — чувственные данные и
универсалии. «Атомарный факт» — типичным примером является «А имеет место прежде В», где
А и В суть чувственные данные, — содержит эти основополагающие элементы в качестве своих
составляющих.
Факты могут быть конкретными, например «это — белое», или универсальными, например
«все люди (суть) смертны». Невозможно считать, что мир целиком состоит из конкретных фактов,
говорит Рассел, поскольку сама эта точка зрения включала бы тот общий факт, что атомарные
факты суть все имеющиеся факты. А стоит только признать этот общий факт, как мы уже не
сможем найти убедительных оснований для отрицания других общих фактов. Далее, факт может
быть отрицательным или утвердительным. Некоторые факты являются «совершенно общими»,
поскольку указывают не на конкретные реальные сущности, но исключительно на общую форму
(или «синтаксис») суждений; таковы факты логики. Имеются также факты о фактах и т. д.
Однако факты не могут быть истинными или ложными, — истинными или ложными могут
быть только суждения, а суждение, говорит теперь Рассел, есть символ, а не факт. «Если бы мы
составляли опись мира, — пишет Рассел, — то суждения не вошли бы в нее. Факты вошли бы,
верования, желания, воления вошли бы, но не суждения». В процессе классификации «суждений»
у Рассела и возникли затруднения в связи с верованиями.
Согласно Расселу, суждения разделяются на два класса — атомарные и молекулярные. Все
молекулярные суждения можно описать как «функции истинности» атомарных суждений, т. е. их
истинность или ложность целиком определяется истинностью или ложностью составляющих их
атомарных суждений. Истинность атомарного суждения, однако, можно определить, только
«выйдя» за рамки суждения к тому факту, который оно отражает. Рассмотрим простейший
пример. Молекулярное суждение р и q истинно, если истинны оба атомарные суждения р и q, и
ложно, если ложно какое-либо из них, но истинность р независима от истинности любого другого
суждения.
Рассел должен был найти в этой классификации место для суждений о фактах сознания.
Является ли «Я уверен, что х есть у» атомарным или молекулярным суждением? Казалось бы, это
молекулярное суждение с двумя
182
составляющими — «Я уверен» и «х есть у». Но эта точка зрения небесспорна. Ведь
истинность или ложность «х есть у» не имеет никакого отношения к истинности «Я уверен, что х
есть у»; следовательно, «х есть у» не является «составляющим» суждения «Я уверен, что х есть у»
в том смысле, в каком р является составляющим в «р и q». Верование, вынужден заключить
Рассел, есть «новая порода для зоопарка». Однако это заключение оставляет чувство
неудовлетворенности; кажется, что факты сознания не имеют логических отличий от других
фактов.
В то же время, если утверждение «Я уверен, что х есть у» можно сформулировать иначе, в
Пассмор Дж. Сто лет философии: Пер. с англ. — М.: «Прогресс-Традиция», 1998. — 496 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
бихевиористском духе, если оно равносильно суждению «когда я сталкиваюсь с неким х, я
реагирую таким-то образом», — если, например, «я уверен, что змеи опасны» есть иная
формулировка для «при виде змеи я хватаюсь за палку», — тогда нет нужды выделять убеждения
или другие «факты сознания» в особый логический вид. Таким образом, неудивительно, что в
работе «Анализ сознания» Бертран Рассел двигался именно в этом направлении; примечательно,
что он обратился к бихевиористу Дж. Б. Уотсону и реалисту Т. П. Нанну
30
, прося их ознакомиться
с его аргументами.
Теперь Рассел яростно восстает против всей идейной матрицы, в рамках которой
сформировались ранние взгляды его самого и Мура; в частности, он решительно и сполна
отвергает брентановское определение психических феноменов. Теперь он уже не думает, что
сущность такого феномена состоит в том факте, что он «указывает на некий объект»; Рассел не
видит оснований утверждать, что имеются «акты» либо «объекты». Вторя Маху, он пишет:
«Вместо "я думаю" лучше было бы сказать "мне думается" или, еще лучше, "у меня есть мысль"».
Форма предложения «Я думаю о х» сразу же наводит на мысль, что имеются акт мышления и
объект этого акта; но в действительности, доказывает теперь Рассел, есть только мысль,
находящаяся «во мне», в том смысле, что она составляет часть ряда событий, на которые
указывает слово «я». В то время как прежде, подобно Муру, он настаивал на различии между
ощущением и чувственными данными, теперь он отрицает ощущение как чисто мифический
«акт».
Дальше в направлении нейтрального монизма Рассел не продвинулся. В «Анализе
сознания» — где он занят согласованием своих взглядов с «новой физикой» Эйнштейна — Рассел
делает резкий поворот и приходит к позиции, напоминающей (впрочем, весьма отдаленно)
развитую в «Проблемах философии» теорию физических объектов как «выводов». В «Анализе
сознания» чувственные данные хотя и не зависят в своем существовании от сознания, все же
«субъективны» в более широком смысле: их существование зависит от нервной системы человека.
Действительно, Рассел отождествляет их с состояниями человеческого мозга, который, как
принято говорить, их «воспринимает». Расселу представляется очевидным, что действительный
процесс ощущения имеет место в человеческом мозгу. Он доказывал, что процесс ощущения и
ощущаемое чувственное данное тождественны. Стало быть, чувственное данное тоже должно
быть «в мозгу»
31
. Исследуя чей-то мозг, физиолог непосредственно рассматривает состояния
собственного мозга, а не того мозга, который пытается охарактеризовать.
183
Рассел начал понимать, однако, что физические объекты сами по себе не могут таким
образом зависеть от существования нашей нервной системы, т. е. что физические объекты в
конечном счете не являются совокупностями чувственных данных. Он уже допустил, что помимо
чувственных данных имеются «сенсибилии». Теперь он спрашивает, почему бы не пойти дальше.
«Невозможно установить незыблемое правило, — писал Рассел, — которое исключало бы в
принципе возможность логически значимого вывода о чем-то радикально отличном от того, что
мы наблюдаем... если, правда, не придерживаться того мнения, что в принципе невозможен
логически значимый вывод о том, что не может быть предметом наблюдения. С точки зрения
строгой логики в пользу этой позиции говорит многое. Однако она означает конец физики». А как
раз физику Рассел был полон решимости сохранить.
Решаемая им проблема стара. Каково отношение солнца, которое я сейчас вижу, к солнцу
астронома — солнцу, относительно которого «сейчас» означает восемь минут назад, которое не
является горячим или ярким и своим строением резко отличается от всего, что я могу надеяться
воспринять? По мнению Рассела, мы можем заключить о существовании солнца, как его
воспринимает астроном, исключительно благодаря непрерывной причинной цепочке
32
,
связывающей события в нашей нервной системе с событиями в таком солнце. Этот вывод не
может быть достоверным, поскольку причинная цепочка не полностью изолирована; она так или
иначе переплетается с другими подобными цепочками, и эти нарушения регулярности не
позволяют нам достоверно заключить о том, что происходит в конце всякого процесса,
завершающегося в нашей нервной системе. Но если бы такой вывод был вовсе невозможен,
доказывает Рассел, то мы никогда не могли бы избежать, как он говорит, «солипсизма, для
которого существует только данное мгновение»: мы могли бы говорить о существовании лишь
одного преходящего чувственного данного. Но последовательно придерживаться этой позиции,
при всей ее логической неопровержимости, не может ни одно человеческое существо.
Мы не будем детально прослеживать изгибы и повороты в аргументации Рассела после
Пассмор Дж. Сто лет философии: Пер. с англ. — М.: «Прогресс-Традиция», 1998. — 496 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
«Анализа сознания». Но мы специально остановимся на нескольких моментах, связанных с теми
постоянно занимавшими Рассела философскими проблемами, которые мы уже рассматривали. Он
продолжает биться над удовлетворительной теорией верования, по-прежнему обеспокоен
отношением между физикой и восприятием, но теперь видит в своих прежних взглядах и другие
дефекты. С самого начала Рассел предполагал, что в нашем опыте имеются «конкретные
единичные сущие» («particulars»), которые называются «логически собственными» именами.
Поначалу «я», «этот стол», «Юлий Цезарь» рассматривались им как собственные имена, каждое из
которых указывает на уникальную сущность, с которой мы «знакомы» и которую можем описать
посредством универсалий. Но по мере развития теории обозначения Рассел перестал считать их
именами собственными. Он стал доказывать, что каждое из них представляет собой
замаскированную дескриптивную фразу. Строгий экзамен выдержало одно лишь местоимение
«это».
184
В статьях, посвященных логическому атомизму, Рассел подчеркнул, что «это» играет в его
философии ту же роль, что «субстанция» в традиционной философии, т. е. является именем
сущностей, «конкретных логических сущностей», которые «всецело самостоятельны и в своем
логическом существовании совершенно самодостаточны». Но лишь со временем он понял, что в
таком случае классические возражения против «субстанции» можно отнести и к его «конкретным
логическим сущностям». Это означало, что его теория универсалий и конкретных сущих должна
преодолеть новое препятствие.
Общая точка зрения Рассела — наиболее полно изложенная в статье «Об отношениях
между универсалиями и конкретными сущими» (PAS, 1912) — неизменно состояла в проведении
четкого различения между логическими конкретными сущими и универсалиями. Он не раз
склонялся к мысли, что универсальные качества можно свести к множествам сходных конкретных
сущих, но всегда обращал внимание на тот факт, что даже в этом случае все же существует по
крайней мере одно универсальное отношение — отношение сходства. А почему лишь одно?
Но в «Значении и истине» он пишет: «Я исхожу из того, что "это красное" не является
субъектно-предикатным суждением, что оно имеет форму "краснота здесь"; что "красное" — имя,
а не предикат; и что то, что обычно называют "вещью", есть не что иное, как связка
сосуществующих качеств, таких, как краснота, тяжесть и т. д.». Любая другая точка зрения,
полагает теперь Рассел, превращает «это» в «непознаваемое нечто, характеризуемое предикатами,
но тем не менее не тождественное сумме своих предикатов».
Следует отметить, что, в отличие от некоторых идеалистов, Рассел не определяет вещь как
«место встречи универсалий». Напротив, он утверждает, что качества вещи как таковые
конкретны; «красная вещь» есть присутствие в определенном месте специфического оттенка
цвета, который должен иметь собственное имя. Теперь он считает качества конкретными сущими,
а «вещи» — собраниями таких качеств, имеющими место в определенной совокупности
пространственно-временных координат; «здесь» в «краснота здесь» указывает на совокупность
качеств, благодаря которым оттенки цвета «помещены» в наше визуальное поле как занимающие
там определенное абсолютное положение
33
. Но эта точка зрения, с готовностью признает Рассел,
лишь «предположительна».
Еще один вопрос, к которому он часто возвращается (особенно в «Человеческом
познании»), — знакомый вопрос о возможности обоснования общих суждений науки
34
. И с ним
связана еще одна проблема: какой минимальный отход от эмпиризма вынужден допустить
философ? Рассел никогда не был сторонником эмпиризма в строгом смысле слова, даже в
«Проблемах философии» он отрицал, что все знание может быть выведено из опыта. Он
доказывал, что из опыта нельзя вывести математические суждения, а также принцип индуктивных
обобщений. Однако Рассел терзается угрызениями совести (словно его духовный отец Милль
напоминает о своих правах) всякий раз, когда покидает пределы опыта. Если эмпиризм и имеет
границы, то их все же следует переступать с трепетом.
185
Однако в результате аргументации в «Анализе сознания» Рассел — поскольку он никогда
не сомневался в том, что в опыте мы воспринимаем «чувственные данные», — сделал вывод, что
строгий эмпиризм был бы «солипсизмом, для которого существует только данное мгновение», т. е.
отрицал бы реальность всего, кроме нашего сиюминутного чувственного данного. Рассел пытается
сформулировать «постулаты», которые надо добавить к эмпиризму, чтобы он стал
удовлетворительной философией науки. Одним из них является «принцип индуктивных
Пассмор Дж. Сто лет философии: Пер. с англ. — М.: «Прогресс-Традиция», 1998. — 496 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
обобщений», однако Рассел думает, что его значение преувеличивали. Это всего лишь один
постулат, к тому же и не фундаментальный. Рассел приводит много таких постулатов. Их общую
природу можно проиллюстрировать, исходя из «постулата квазипостоянства», утверждающего,
что «для любого данного события А очень часто бывает, что в некое близкое время в неком
близком месте происходит событие, очень похожее на А». Таким образом, можно сказать, что
существуют длящиеся вещи, не применяя запрещенного понятия субстанции. А без «вещей»,
полагает Рассел, невозможна физика. В общем, его каноны представляют собой попытку
установить принципы, которые должны быть приняты, чтобы стал возможным научный вывод.
Они очень напоминают «общие правила» в философии Юма.
Такие каноны, согласно Расселу, нельзя вывести из опыта. Тем не менее он полагает, что
их основания следует искать в опыте. Они возникают из рефлексии над «животным выводом» —
привычками ожидания, демонстрируемыми человеческим организмом; они делают явными
принципы, скрыто присутствующие в этих привычках. И если само их существование
демонстрирует несостоятельность эмпиризма как исчерпывающей теории познания, то и это
открытие, доказывает Рассел, было вдохновлено духом эмпиризма, признающего «все
человеческое познание неопределенным, неточным и частичным». Отсюда очень далеко до
оптимизма «Проблем философии». Без особого преувеличения можно сказать, что философское
развитие Рассела олицетворяет собой переход от Декарта к Юму.
Глава 10. КУК УИЛСОН И ОКСФОРДСКАЯ ФИЛОСОФИЯ
В эпоху триумфального шествия идеализма в Оксфорде «движение сопротивления»
продолжало защищать дело реализма. Стойкий аристотелик Томас Кейз, который был
профессором метафизики и морали (1899—1920) и президентом оксфордского колледжа Корпус
Кристи (до 1924 г.), опубликовал книгу «Физический идеализм» в 1888 г., на самом гребне
успехов идеализма. Однако не Кейз, а его младший современник профессор логики (1899—1915)
Джон Кук Уилсон
1
повернул оксфордскую мысль против идеализма. Весьма влиятельный
философ, которого невозможно обойти молчанием, Кук Уилсон — сущий кошмар для историка.
Ученики говорят о нем с чувством восхищения, которое подобает испытывать к великому
учителю. Но они первыми признают, что его единственная важная публикация — лекции,
рукописные наброски и переписка, составившие изданный посмертно сборник «Высказывание и
умозаключение» (1926), — фрагментарна и неубедительна. Однако историку приходится
опираться именно на эту книгу.
«Высказывание и умозаключение» не обладает даже малым, но утешительным
достоинством внутренней последовательности. Ученики Кука Уилсона говорят, что только на
самом закате жизни он стал «находить себя». Сделанные им важные отступления от ортодоксии
обрели форму относительно поздно, поэтому вполне естественно, что он не мог проводить их
последовательно: скованный привычкой, он метался между логическими учениями, в традициях
которых был воспитан, делаясь то аристотеликом, то неокантианцем, то приверженцем Лотце.
Главной темой Кука Уилсона является логика, но логика в оксфордском понимании, т. е.
скорее как философское исследование мышления, нежели как построение исчисления.
Действительно, логику Буля—Шрёдера Кук Уилсон осуждал как «просто тривиальную»
сравнительно с «серьезностью настоящей логики» — исследования «форм мышления». Он
пытался доказать, что даже в ее тривиальных рамках логика Буля чудовищно ущербна.
Рассматриваемая как исчисление (Кук Уилсон потратил много времени, чтобы придумать
примеры, которые доказывали бы его правоту), она груба и утомительна; как логическая теория,
она представляет собой паутину, сотканную из обманчивых математических аналогий. Даже если
в некоторых благоприятных случаях она как будто работает, то лишь благодаря содержащимся в
ней остаткам лучшей логики. Вопреки мнениям ее приверженцев, она не является ни
математической, ни антитрадиционной.
О логике Рассела, в отличие от логики Буля—Шрёдера, Кук Уилсон мало что мог сказать,
но его немногословие восполнялось неподражаемым
187
презрением. Так, о парадоксах, возникающих в связи с классами, он писал Бозанкету:
«Мне остается думать, что человек самодоволен и глуп, если считает такие ребячества
достойными опубликования; и я просто прихожу в отчаяние, как только вспомню, что он находит
издателя (и где был издательский рецензент!) и что таким путем эта презренная дрянь может даже
Пассмор Дж. Сто лет философии: Пер. с англ. — М.: «Прогресс-Традиция», 1998. — 496 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
просочиться в экзаменационные вопросы».
Он не был удовлетворен и логикой идеалистов, хотя относился к ней более
снисходительно. Идеалистическая логика начинается с «суждения». Кук Уилсон критиковал ее на
том непререкаемом основании, что суждений в идеалистическом понимании этого слова не
существует. Ошибка идеалиста, доказывает он, возникает следующим образом: единицей
традиционной логики является высказывание; признавая, что логика интересуется
преимущественно мыслью, а не ее словесным выражением, идеалист заменяет высказывание
суждением, определяемым как операция ума, который выражает себя в высказываниях. Но
полагать, будто существует некий единственный акт ума, выражающийся во всех высказываниях,
значит, по мнению Кука Уилсона, глубоко ошибаться. Одни высказывания выражают знание,
другие — мнение, предположение или вывод. И все эти акты, аргументирует Кук Уилсон, не
являются разновидностями «суждения», они — совершенно самостоятельные акты мышления.
Характерный недостаток идеалистической теории суждения, по мнению Кука Уилсона, состоит в
том, что она собирает воедино акты мышления, которые необходимо всеми средствами различать:
с одной стороны — знание, с другой — различные этапы пути к знанию (мнение, верование,
предположение и т. п.), которые, в сущности, зависят от знания и могут быть определены только в
терминах знания, но не должны отождествляться с ним.
Что такое «знание»? Кук Уилсон сказал бы, что ответить на этот вопрос невозможно, если
он предполагает определение знания. Знание является простым, предельным, неопределимым;
всякая попытка определить его, «обосновать» или «доказать, что оно возможно», неизбежно
сведется к порочному кругу. Философ может разве что привести примеры знания, и лучший из
них, по мнению Кука Уилсона, — математика. То, что математика является объективным знанием,
является просто фактом, не требующим ни защиты, ни доказательства. Кук Уилсон яростно
обрушивается на геометров, осмелившихся предположить, что может быть более одной геометрии
или что «достоверность» математической системы означает лишь, что в ней пока не обнаружено
противоречия
2
.
Вооруженный способностью непосредственного проникновения в природу знания, Кук
Уилсон наносит второй удар: он заявляет, что все другие формы мышления включают в себя
знание, знание же не включает в себя других форм мышления. Иными словами, знание не является
одной из форм мышления, подобной многим другим, оно — базовая форма, опора для всех
остальных уровней мышления
3
. Мы можем иметь мнение только в том случае, если знаем, что
свидетельство в его пользу сильнее, чем свидетельство в пользу альтернативного мнения; мы
можем удивляться, только если знаем то, чему удивляемся. С точки зрения Кука Уилсона, логика
должна детально разъяснить, каким образом мнение, верование, удивление
188
сообща трудятся на благо знания, хотя сами по себе не являются таковым. Подобную
логику он так и не создал. Но его интерес к различным формам мышления «подхватили» его
студенты, а потом их студенты, хотя то, что он считал «логикой», они называли «эпистемологией»
или «философской психологией».
Еще один вопрос, который занимал Кука Уилсона, касается связи и различия между
грамматическим и логическим анализом. Как и многие его оксфордские последователи, он питал
огромное уважение к обычному словоупотреблению, отталкиваясь опять-таки от Аристотеля.
«Имеющимися в языке различиями невозможно пренебрегать безнаказанно», — писал он. И снова
в письме к Бозанкету: «Задача ученого-логика — определить, каково нормальное употребление
идиомы или языкового выражения. Все зависит от этого».
Слово у Кука Уилсона не расходилось с делом. Сборник «Высказывание и
умозаключение» полон образцов тщательного лингвистического анализа. Так, критикуя
идеалистическую теорию суждения, он доказывает, что если мы рассмотрим предложения, в
которых обычно встречается слово «суждение», то сразу поймем, что, вопреки мнению
идеалистов, суждение есть умозаключение, а не простое утверждение. Например, «судить», что
Джонс выиграет скачки, значит заключать на основании имеющихся в нашем распоряжении
свидетельств в пользу того, что Джонс выйдет победителем; «упражнять [способность] суждения»
— значит применять свою способность умозаключать. Таков единственный обычный смысл слова
«суждение». Очевидно, что ни знание, ни предположение не являются суждением. Стало быть,
словоупотребление противоречит идеалистической теории суждения, а словоупотребление
следует уважать.
Еще одним моментом, в котором логики-идеалисты пренебрегают требованиями обычного
Пассмор Дж. Сто лет философии: Пер. с англ. — М.: «Прогресс-Традиция», 1998. — 496 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
словоупотребления, Кук Уилсон считает сведение универсального к гипотетической форме.
Согласно идеалистам, высказывание «все X суть Y» утверждает лишь то, что «если нечто есть х, то
оно есть также у». Кук Уилсон возражает, что форма «если..., то...» не выражает всего значения
категорического высказывания. «Этот вопрос лингвистический, — доказывает он, — и ответить на
него можно путем исследования нормального употребления конкретного языка». По мнению Кука
Уилсона, нормы английского языка позволяют утверждать, что «все X суть Y», только в том
случае, если мы уверены в фактическом существовании таких вещей, как X; форма же «если...,
то...» не предполагает такой уверенности. Конечно, он признает, что имеются идиоматические
употребления формы «если..., то...», в которых она выступает как категорическая, и
идиоматические употребления «все X суть Y», которые не предполагают существования X. Однако
определяющим фактором должно быть нормальное словоупотребление. Кук Уилсон приходит к
заключению, что все подлинные высказывания являются категорическими; гипотетическая форма
«соотносит» проблемы и не является высказыванием. Например, гипотетическая форма «если эта
жидкость — кислота, то она окрасит лакмусовую бумажку в красный цвет» утверждает, что для
того, чтобы решить проблему (выяснить, является ли жидкость кислотой), нужно проверить,
становится ли красной опущенная в
189
жидкость лакмусовая бумажка. Несомненно, гипотетическая форма основывается на
истинных высказываниях (например, на истинном высказывании, что все кислоты окрашивают
лакмусовую бумажку в красный цвет), но как таковая не есть высказывание: иначе она была бы
категорической формой. Эта теория Кука Уилсона представляет самостоятельный интерес, однако
с точки зрения истории более важно то, что она требует уважения к обычному
словоупотреблению.
Кук Уилсон требует от философа серьезного отношения к грамматике, но в то же время
настаивает на необходимости четко различать логические и грамматические проблемы.
Рассмотрим один пример. Теорию денотации (означения) и коннотации (соозначения) Милля он
отвергает как фрагмент грамматического анализа, как часть исследования функционирования
имен, и не считает ее вкладом в логику. Главным источником всякого смешения такого рода,
полагает он, является неумение понять, что логика исследует формы мышления. Приверженец
традиционной логики сознательно начинает со словесной формулировки, а потому не может не
смешивать грамматику и логику; идеалист на словах начинает с суждения, но, поскольку
суждений, по мнению Кука Уилсона, не существует, на деле идеалист вынужден либо
ограничиваться чисто лингвистическими изысканиями, либо переходить от логики к метафизике,
не отдавая себе отчета в том, что он делает. Прояснить логические проблемы, полагает Кук
Уилсон, можно только посредством разграничения грамматики, логики и метафизики, хотя это
«разграничение» не исключает тщательного исследования тех грамматических и метафизических
вопросов, которые могут пролить свет на логику.
Особо важна в связи с этим критика Куком Уилсоном субъектно-предикатной логики.
Прежде всего, он четко разграничивает грамматический субъект и логический субъект, в то время
как традиционная логика, хотя и с небольшими колебаниями, удовлетворяется их тождеством.
Возьмем, например, высказывание «стекло упруго». Обычная аналитическая процедура
предполагает, что «стекло» — субъект, «упруго» — предикат. Но фактически, доказывает Кук
Уилсон, проблему нельзя решить таким способом. Все зависит от того, на какой вопрос отвечает
высказывание. Положим, был задан вопрос: «Что является примером упругости?» В этом случае
«упругость» является логическим субъектом и «стекло упруго» выражает нашу уверенность в том,
что можно правильно предицировать «упругости» свойство «иметь своим примером стекло». Если
же был задан вопрос: «Чем стекло отличается от стали?» — то, безусловно, в высказывании
«стекло упруго» «стекло» является и логическим и грамматическим субъектом. В обычной речи,
подчеркивает Кук Уилсон, мы используем различные средства — самым распространенным из
них является ударение — для указания на подлинный логический субъект: мы можем сказать
«стекло упруго» или «стекло упруго». Но традиционная логика игнорирует ударение и контекст.
Поэтому здесь и возникает то абсурдное, как считает Кук Уилсон, предположение, что имя
существительное, которое стоит в именительном падеже и относится к главному глаголу в
высказывании, обязательно указывает на логический субъект.
190
Ситуация становится еще более запутанной, когда этот грамматический анализ подвергают
метафизической интерпретации как применимый к тем вещам, на которые указывает
Пассмор Дж. Сто лет философии: Пер. с англ. — М.: «Прогресс-Традиция», 1998. — 496 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
высказывание. Различие между логическим субъектом и логическим предикатом, согласно Куку
Уилсону, равно как и все остальные логические различия, имеет место только в нашем мышлении.
Логический субъект, по его мнению, есть объект, каким мы представляем его себе прежде, чем
узнаем, что сообщает о нем предикат; а логический предикат есть «вид сущего, которое, как
утверждает высказывание, принадлежит данному объекту, но не входит в то, что прежде
мыслилось как принадлежащее этому объекту». Значит, различие между субъектом и предикатом
существует только относительно порядка развития нашего знания, соответственно тому, что мы
знаем или не знаем в данное время.
Утверждать, в идеалистическом духе, что вещь может быть «предикатом» по самой своей
природе, значит вопиющим образом путать логические различения и метафизические различения.
Имеются субстанции, которые суть то, что они суть, независимо от нашего мышления; но ничто
по своей метафизической природе не есть субъект или предикат, и отношение предикации
существует лишь как способ, каким мы связываем свои мысли
4
. И это смешение субъекта и
предиката, с одной стороны, и субстанции и атрибута — с другой, может выливаться даже в
молчаливое отождествление логического и грамматического предиката. В сущности, философы —
и это главное обвинение, которое выдвигает против них Кук Уилсон, — смешали три различных
способа рассмотрения высказывания: как выражающего форму мысли (точка зрения логика), как
словесной структуры (точка зрения грамматика) и как сообщающего нечто о мире (точка зрения
метафизика). Традиционная теория «предикации» является самым известным продуктом этого
смешения.
Очевидно, противопоставление Куком Уилсоном «форм мысли» и «отношений между
вещами» означает, что он отвергает распространенную идеалистическую доктрину, наиболее
полно выраженную Грином и утверждающую, что отношения (и «вещи») как таковые суть не что
иное, как формы мысли. «Даже с радикальной идеалистической точки зрения, — писал Кук
Уилсон, — имеется объект, который необходимо отличать от нашего схватывания его». В своей
эпистемологии он проводил это различение все более отчетливо; для него характерна тенденция к
реализму.
Он доказывал, вопреки Грину, что познание не есть форма «делания», т. е. соединение
элементарных «чувствований» в интеллектуальное целое. Делать — это одно, знать то, что
сделано, — совсем другое. Из самой природы познания вытекает, что то, что мы познаем, должно
быть здесь, чтобы быть познанным, быть независимо от познания. Вопрос о том, как оно
оказывается перед нашим сознанием, — это уже второй вопрос; главное же то, что его появление
перед нашим сознанием — одно, а познание — совершенно другое.
Этот аргумент не исключает возможности, что то, что мы знаем, есть всегда некое
«видоизменение нашего сознания», хотя и не может быть видоизменением акта познания. Но,
доказывает Кук Уилсон, если мы взглянем на исторических предшественниц точки зрения,
согласно которой мы
191
не знаем ничего, кроме собственных ментальных состояний, то сразу же заметим, что она
возникла из попытки показать, «как возможно знание»; считалось, что знание возможно, если
познаваемое находится «в нашем собственном сознании». Стоит только понять, что возможность
знания в принципе недоказуема (поскольку всякое доказательство предполагает, что некоторые
вещи мы уже знаем), как рассматриваемый аргумент рушится. И безусловно, утверждение, что
наше знание ограничивается ментальными состояниями, совершенно неправдоподобно.
Кук Уилсон шел к реалистическим выводам очень медленно и неуверенно. Ведь реализм,
по его мнению, предполагает различение между актом схватывания и объектом, который в нем
схватывается; и он боялся, что акт схватывания растворился бы в пустоте, если бы не получал
содержание от своего объекта. Более внимательный анализ отношений успокоил его сомнения. Он
предлагает рассмотреть явление столкновения. Несомненно, столкновение невозможно без
сталкивающихся тел, точно так же как схватывание невозможно без схватываемого объекта. Он
подчеркивает, что сталкивающиеся тела должны существовать независимо от столкновения, иначе
столкновение было бы невозможно; так и «схватывание» было бы невозможно, если бы то, что
схватывается, не существовало независимо от
схватывания.
Рассуждая таким образом, Кук Уилсон, конечно, опровергает аргумент Брэдли о
внутренней противоречивости отношений. Диалектический метод Брэдли, утверждает Кук
Уилсон, состоит в постановке «нереальных» вопросов, вопросов, которые, в сущности, не могут
Пассмор Дж. Сто лет философии: Пер. с англ. — М.: «Прогресс-Традиция», 1998. — 496 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
«возникнуть». В частности, спрашивать «Каково отношение отношения к его терминам?» —
значит требовать ответа там, где он в принципе невозможен. Кук Уилсон поясняет свою мысль на
примере отношения равенства. Положим, А и В равны. Тогда, если мы спросим: «Как относится А
к отношению равенства?» — ответ должен звучать так: «равенство есть отношение, какое А имеет
к 5». Или точнее: «Отношение А к тому, что А равно В, состоит в том, что А равно В». Иными
словами, мы можем лишь еще раз сказать о первоначальном отношении. Между А и его
отношением к В нет второго отношения, которое послужило бы начальной точкой дурной
бесконечности. Брэдли думает, что такое отношение существует, только потому, что он
упорствует в постановке бессмысленных вопросов.
Кук Уилсон применил свое общее рассуждение к проблемам восприятия в пространном
письме «Первичные и вторичные качества», которое представляет собой критический отклик на
статью Дж. Ф. Стаута (PAS, 1903). Эпистемологи ошибочно полагали, доказывает он, что
поскольку имеет смысл говорить об объекте как «являющемся», то должна быть сущность,
называемая «явлением», нечто чисто субъективное, то, что мы действительно видим. Фактически
же «явление» есть не более и не менее как «являющийся объект». «Иными словами, — суммирует
Кук Уилсон, — мы имеем перед собой объект, а не только произведенное им воздействие на
наше сознание».
Однако в своей характеристике «объекта» (особенно в рассуждении о вторичных
качествах) он ближе скорее к Локку (и Кейзу), чем к «наивному
192
реализму». Рассматривая в качестве примера типичного вторичного качества тепло, он
доказывает, что, воспринимая тепло, мы обычно осознаем лишь наше собственное ощущение, за
исключением случаев, когда мы действительно касаемся тела (которое называем «теплым») и
воспринимаем также его протяженность. В таких случаях мы умозаключаем (а не воспринимаем
ее актуально) о способности тела вызывать в нас ощущение тепла, настоящего «вторичного
качества».
Первичные качества, с его точки зрения, относятся к совершенно иной категории.
Берклианская теория зрения показала, что и в случае зрения мы осознаем — когда говорим о
восприятии «определенной формы» или «определенного размера» — своего рода осязательное или
мускульное ощущение, на основании которого мы делаем заключение о пространственных
свойствах физического объекта. Но такое умозаключение Кук Уилсон отвергает как невозможное
в принципе, утверждая, как и Кейз, что о существовании протяженных физических объектов
нельзя заключать на основании восприятия непротяженных ощущений
5
. Поэтому мы должны
допустить, что в восприятии пространственных свойств — в отличие от восприятия цветов,
вкусов, тепла — мы непосредственно осведомлены о природе физического тела. Дальше этого
утверждения реализм Кука Уилсона не пошел. Но в конечном счете он пошел дальше, чем его
последователи.
Из мыслителей, которые стояли особенно близко к Куку Уилсону, по крайней мере в своих
ранних сочинениях, наиболее известны Г. Э. Причард и Г. У. Б. Джозеф. Причард
6
, профессор
этики в Оксфорде, был яростным спорщиком, и свои взгляды он развивал главным образом
посредством критики. Он издал лишь одну книгу на эпистемологические темы — «Теория
познания Канта» (1909); впрочем, после его смерти некоторые его статьи были опубликованы в
сборнике «Познание и восприятие» (1950). Однако именно благодаря «Теории познания Канта»
философия Кука Уилсона впервые стала известна за стенами Оксфорда. В частности, глава
«Познание и реальность» содержит ясное и живое изложение аргументов Кука Уилсона против
идеализма
7
. «Сама природа знания, — пишет Причард, — безусловно предполагает, что познанная
реальность существует независимо от знания о ней... просто невозможно помыслить, чтобы
реальность зависела от нашего знания о ней». Будь то камень или зубная боль, любой объект
познания должен сначала быть и только потом может стать частью познавательного отношения.
Он еще может зависеть от нас в своем существовании (т. е. относиться «к числу тех, что исчезают
с исчезновением сознания»), но его существование не может зависеть от нашего знания о том, что
он существует.
Таким образом, по мнению Причарда, единственно возможной формой идеализма является
субъективный идеализм. Имеет смысл утверждать, что фактически мы знаем лишь собственные
ментальные состояния; но немыслимо полагать, вместе с объективными идеалистами, будто то,
что мы знаем, зависит не от существования сознания, а от нашего знания. Однако вслед за Куком
Уилсоном он доказывает, что субъективный идеализм теряет всякое правдоподобие, если
Пассмор Дж. Сто лет философии: Пер. с англ. — М.: «Прогресс-Традиция», 1998. — 496 с.