Панченко А.М., Живов В.М., Николаев С.И., Плюханова М.Б. и др. Из истории русской культуры. Том III (XVII

Подождите немного. Документ загружается.

162 Глава третья

том, что народное сознание прочно связало «халдеев» с те-

мой веселья. Фрол Скобеев разрушает святочную условность,

переведя в реальный план игру в жениха и невесту. Петр I

озабочен тем, чтобы стереть со святочных игрищ религиоз-

ную патину.

Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский обратили внимание на

«одно весьма примечательное различие между языческими

элементами в западноевропейском (по Бахтину) карнавале и

аналогичных ему русских обрядах. В западноевропейском

карнавале действует формула: "смешно — значит, не страш-

но", — поскольку смех выводит человека за пределы того

серьезного средневекового мира, где он делается жертвой

социальных и религиозных "страхов" (запретов). В русском

смехе — от святочных и масленичных обрядов до "Вечеров

на хуторе близ Диканьки" Гоголя — "смешно и страшно".

Игра не выводит за пределы мира как такового, а позволяет

проникнуть в его заповеданные области, туда, где серьезное

пребывание было бы равносильно гибели: Поэтому она <...>

смешная и опасная одновременно. Так, святочные гадания —

один из наиболее веселых моментов крестьянского календа-

ря — одновременно и страшны (вечера с 1 по 5 января ста-

рого стиля так и именуются: «страшные вечера»). Они под-

разумевают игру с нечистой силой и в целом ряде случаев

сопровождаются демонстративным отказом от христианства

(гадающие обычно снимают крест) и прямым призыванием

чертей» (Лотман, Успенский, 1977, с. 156).

Для Петра в святочном и масленичном «шумстве» не было

ни Бога, ни черта. Набожный, любивший петь на клиросе

(хотя и не соблюдавший постов, на что было испрошено цер-

ковное разрешение), Петр утверждал «натуральное право»

на веселье. Соответственно знаменитому афоризму теоретика

«натурального права» Гуго Греция («Даже Бог не в силах

сделать так, чтобы дважды два не равнялось четырем») Петр

мог бы сказать: «Даже Бог не в силах сделать так, чтобы че-

ловек не веселился, ибо это противно его природе».

«Натуральное право» есть разновидность деизма. Соглас-

но этой доктрине, раз навсегда созданная Богом натура ста-

новится как-бы автономной, выдвигает определенные требо-

вания. Их выявление и соблюдение — задача законодателя.

В доктринерской форме «натуральное право» пришло в Рос-

сию с Запада через посредство того же Гроция и С. Пуффен-

дорфа, сочинениями которых Петр очень увлекался. Но семя

Реабилитация смеха и «реформа веселья» Петра I 163

пало на подготовленную почву секуляризующейся культуры.

Применительно к теме веселья это подтверждается наблюде-

ниями над «Службой кабаку» — национальным прототипом

петровских «собора» и «монастыря».

Для человека древнерусского воспитания в «Службе каба-

ку» кощунства не было. Читая возглашение кабацких ярыжек

«Свяже хмель, свяже крепче, свяже пьяных и всех пьющих,

помилуй нас, голянских» (Адрианова-Перетц, 1934, с. 215—

245), он прекрасно понимал, что здесь имитируется одна из

самых распространенных православных молитв: «Святый

Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас».

Но человеку древнерусского воспитания и в голову не при-

ходило, что это надругательство над верой или церковью.

«Смех в данном случае направлен не на другое произведе-

ние, как в пародиях нового времени, а на то самое, которое

•читает или слушает воспринимающий его <...> Смех имма-

нентен самому произведению. Читатель смеется не над ка-

ким-то другим автором, не над другим произведением, а над

тем, что читает» (Лихачев, 19736, с. 78). Корректность этого

рассуждения доказывается аналогиями.

В конце XVIII в. некий книжник из филипповского со-

гласия написал «антистихиры» Феодосию Васильеву, основа-

телю другого и тоже беспоповского старообрядческого толка.

Филипповский аноним пародировал богослужебную схему,

но это вовсе не значит, что он над нею насмехался. «Смысл

данной пародии или, правильнее сказать, стилизации (ибо

пародируется не жанр, а событие) — в разрушении этикет-

ной ситуации, выворачивании ее наизнанку. Прославляется

тот, о ком заранее известно, что он недостоин прославления,

поклоняются тому, что заведомо достойно поругания» (По-

нырко, 1977, с. 357). Искать кощунство в среде филиппов-

цев — напрасный труд. Филипповское согласие было в старо-

обрядчестве одним из самых радикальных и аскетических.

Отказ принять молитву за царя, непреклонное бракоборство,

апология «огненной смерти», освященная авторитетом самого

Филиппа, который сгорел в 1742 г., — вот его приметы. Ясно,

что смеховой принцип «антистихир» — это принцип средне-

вековый, когда «смех имманентен самому произведению».

Что до «Службы кабаку», то в некоторых ее списках

встречается любопытный комментарий: «Увеселителное аще

и возмнит кто применити к кощунству, и от сего совесть его,

немощна сущи, смущается, таковыи да не понуждает[ся] к

б*

164

Глава третья

чиханию, но да оставит могущему и читати и ползоватися.

Всякое доброе, аще не добре творит, добро побеждает, яко же

и при вражеском художестве в зелиях бывает потребно и

ядовие в мерном разстворении ко здравию <...> Не есть по-

рочно сие изложение кабацкого праздника, но и полезно».

Это комментарий не только к определенному тексту, но

и к сложной культурной ситуации переходной эпохи. Есть

еще на Руси люди, знающие толк в средневековом смехе, —

они могут «и читати и ползоватися». Есть и другие. В соот-

ветствии с ренессансной трактовкой, они воспринимают смех

как осмеяние какого-то объекта. От них естественно ждать

обвинений в кощунстве. К ним и адресуется комментатор,

объясняя, что «Служба кабаку» — нечто вроде лекарства: ле-

карство может быть горьким, может содержать толику яда,

но без него не выздороветь.

Это очень близко к мыслям Эразма Роттердамского в

«Похвале глупости», хотя автор комментария вряд ли ее чи-

тал. Это говорит о том, что смена средневекового смеха ре-

нессансным протекала самопроизвольно, как естественный

процесс. Сначала с центростремительного на центробежное

сменилось направление «смехового вектора». Потом была

скомпрометирована религиозная концепция веселья. Оконча-

тельный удар нанес ей Петр. В качестве протодьякона и

«всешутейшего собора», и «Великобританского монастыря»

он, так сказать, лечил подобное подобным. Петр был «анти-

иереем» веселья и в известном смысле наследовал скоморо-

хам (сквернословие в текстах, касающихся «всешутейшего

собора» и правленных рукою Петра, сродни скоморошьей

эсхрологии — только без ритуального оттенка).

Вторая инвариантная черта обеих петровских институ-

ций — обилие западнических элементов (таких, как папа,

кардиналы, Бахус, Венус и т.п.). Это ставит «собор» и «мо-

настырь» в ряд с европеизмом Петра, с флотом, с чужезем-

ным названием новой столицы, с коллегиями, новыми воен-

ными и статскими чинами. У «реформы веселья» были не

только «вещественные» прообразы (вроде английского клуба

безбожников или двора Августа Сильного), но также идеоло-

гические импульсы, даже учебные пособия.

Задавшись целью представить себе европейский культур-

ный канон, т.е. средний, расхожий уровень западной мысли,

мы неизбежно приходим к энциклопедиям. Они лучше всего

Реабилитация смеха и «реформа веселья» Петра I 165

отражают аксиоматику эпохи, ее «общее мнение», которое в

данный момент принимается за истинное. Для людей ру-

бежа XVII—XVIII вв. одной из самых авторитетных была

энциклопедия, созданная Иоганном Генрихом Ал ьш те дом

(Alstedius) еще в 1630 г. Этот грандиозный труд долго не

имел себе равных, и сообщаемые им сведения из области

искусств считались общеобязательными (см.: Татаркевич,

1967, с. 370-371).

Знания (discipline) Альштед подразделял на теоретиче-

ские, или науки (scientia), и созидательные, или искусства

(ars). Наполнение обеих рубрик не совпадает с регулами

эстетики XX в. Так, в разряд науки зачислялась не только

архитектура, но и музыка (scientia bene canendi). Это понят-

но: музыка искони связывалась с математикой, с числом

(вспомним о том, как старинная легенда рассказывает об

открытии законов музыки: стоявший у кузницы Пифагор

прислушивался к звону стучавших по металлу молотов; их

вес составлял пропорцию 6 : 8 : 9 : 12; эта пропорция стала

основой гармонии). Что до искусств, то у Альштеда речь

идет и о свободных искусствах, и о механических. К послед-

ним принадлежат типографское дело, часовое мастерство,

изготовление музыкальных инструментов и... живопись

(scenographica, или picture). Почему? Потому что она сродни

науке. Художнику надлежит быть сведущим в историогра-

фии, дабы совладать с сюжетом, а также в геометрии и пер-

спективе. Живопись бывает двух родов: вульгарная, когда

мастер полагается только на глазомер, и точная, изыскан-

ная (exquisite), когда он пользуется линейкой и циркулем.

При Петре и для Петра понятия «артист» и «ремеслен-

ник» были почти тождественны. Сопоставляя с пронизанными

идеей полезности трудами Петра наставления Альштедовой

и других энциклопедий, мы лучше поймем западнические

импульсы его увлечений — например, попыток обучиться

гравировальному мастерству и прямо-таки страсти к фейер-

веркам (это тоже живопись, тоже механическое искусство,

обнимающее все, что пользуется рисунком и цветом, — от

фресок до иллюминаций). Мы лучше поймем и «реформу

веселья».

Дело в том, что к механическим искусствам, к 13 наи-

важнейшим из них принадлежит, по Альштеду, и искусство

развлечения (paedeutica, seu ars bene ludendi), «правильной

игры». Paedeutica — это наследница средневековой «театрики»,

166

Глава третья

о которой вслед за Исидором Севильским писали Гуго Сен-

Викторский и Винцент из Бове. В средние века, когда семи

свободным искусствам противопоставляли семь механиче-

ских, относившаяся до зрелищ «театрика» замыкала по-

следние (Татаркевич, 1972, с. 301—319). И она, и наследница

ее paedeutica подчинялись аристотелевской эстетике, соглас-

но которой прекрасное — это симметрия, строй, упорядочен-

ность частей и целого, это «мерность», если воспользоваться

термином Симеона Полоцкого. Прекрасное можно расчис-

лить, измерить, обнять правилами. На этом принципе осно-

вывались и петровские ассамблеи.

«Великий государь, почитая всегда обходительность и

вежливость первою, так сказать, ступенью к просвещению

подданных <...> по первом еще выезде своем из чужих краев

учредил <...> ассамблеи, а после привел он их в правила, рас-

писав очереди, у кого оным быть, не исключа из оных и себя»

(Голиков, 1794, с. 120). Представление о монарших правилах

дают распоряжение петербургского обер-полицеймейстера

Девиера (1718 г.) (Полное собрание законов, 1830, т. 5, 1713-

1719, № 3246) и другие источники.

Ассамблея — это «некоторое число людей, собравшихся

вместе или для своего увеселения, или для рассуждения и

разговоров дружеских <...> Друзья могут видеться в сих со-

браниях и рассуждать о своих делах или о чем-нибудь дру-

гом, осведомляться о домашних и чужестранных новостях и

препровождать таким образом с приятностию время» (Голи-

ков, 1794, с. 121). Ассамблеи начинаются не ранее четырех

и кончаются в десять часов пополудни. Хозяин обязан при-

готовить помещение, стулья, напитки, все потребное для

танцев и разных игр. Впрочем, он не обязан ни встречать,

ни провожать, ни занимать гостей. Что до последних, то из

них «всякой по своей воле может сесть, встать, прохажи-

ваться, играть, и чтоб никто такому не препятствовал и не

противился в том, что он будет делать, под наказанием опо-

рожнить Большой Орел» (там же, с. 122).

Каков модуль, какова мера этой «правильной игры»? Су-

дя по всему, мера эта — равенство, дух которого столь верно

схвачен Пушкиным в «Арапе Петра Великого», — равенство

и свобода. «Знатные люди, яко-то дворянство, высшие офи-

церы, знатные купцы, хорошие художники, мастеровые и

плотники корабельные, ученые и статские чиновники всяко-

го звания имеют свободу входить в ассамблею, равно тому

Народный смех и антиутопия 167

жены и дети их. Для служителей (исключая домашних) долж-

но назначить место» (Голиков, 1794, с. 123). Не следует,

конечно, обольщаться этим настойчиво прокламируемым де-

мократизмом: речь шла только о равенстве пестрого петер-

бургского общества в веселье и смехе. Не следует преувели-

чивать и свободу поведения на ассамблеях: как-никак, это

была служба, развлечение по обязанности, и упаси Боже

было уклониться от него. Ассамблеи играли роль школы, и

предметом обучения было одно из механических искусств,

paedeutica, т.е. секуляризованное и западнически ориентиро-

ванное бытовое поведение.

Литературная аналогия ассамблей — современный им

цикл песен о «вольности», <<свободности» (Позднеев, 1958,

с. 67-68). Одна такая песня содержит акростих «Воля паче

золотой клетки», и его можно считать одним из лозунгов

эпохи. Какая свобода имеется в виду? Разумеется, не духов-

ная и не политическая, а свобода быть «естественным чело-

веком» и жить по «натуральному праву», в противополож-

ность пословице «Вольному воля, спасенному рай».

Следствия «реформы веселья» весьма значительны. Один

из актов «драгой вольности» — литература. Она не только

служит практическим потребностям, она дает пищу уму и

сердцу, она развлекает. В этой сфере писатель не скован ни

церковной идеологией, ни государственным заказом. Он ча-

стный человек, он волен в выборе тем и сюжетов. Коль скоро

упразднен средневековый культурный запрет на смех, то за-

кономерно эмансипируется комизм. Сначала он воплощается

в «развлекательных» интермедиях и интерлюдиях, но очень

быстро преобразуется в сатиру. Следствием «реформы ве-

селья» было творчество Антиоха Кантемира.

Народный смех и антиутопия

Официальному оптимизму времен царей Алексея и Петра

противостояло не только эсхатологическое отчаяние старооб-

рядцев. Ему противостоял и горький смех демократической

сатиры. Ее ментальность, ее основной мотив — безнадеж-

ность. Безнадежный пессимизм отличает ее героев от запад-

ных собратьев, от немецкого Эйленшпигеля, чешского Фран-

ты, польского Совизжала. Но между «смеховым антимиром»

России и Запада существовали соединительные звенья, как

168

_____________________________

Глава третья

показывает сохранившееся в единственном списке «Сказа-

ние о роскошном житии и веселии»

Изображенный здесь утопический идеал не имеет ничего

общего с царством Христовым на земле или на небесах. Это

мечта о небывалой стране, где всего вдоволь и все каждому

доступно. Это сказочный рай обжор и пьяниц: «Да там же

есть озеро не добре велико, исполненно вина двойнова. И кто

хочет, испивай, не бойся, хотя вдруг по две чаши. Да тут

же близко пруд меду. И тут всяк пришед хотя ковшем или

ставцом, припадкою или горстью, Бог в помощь, напивайся.

Да близко ж тово целое болото пива. И ту всяк пришед

пей, да и на голову лей, коня своего мой да и сам купайся,

и нихто не оговорит, ни слова молвит. Там бо того много, а

все самородно: всяк там пей и ежь в свою волю, и спи до-

волно, и прохлаждайся любовно» (с. 41).

Как известно, в XVI—XVII вв. смеховая литература рас-

цвела и у западных славян

. Польша, ориентировавшаяся

на немецкие образцы, пережила этот расцвет в первой по-

ловине XVII в. Но и позднее, вплоть до эпохи саксонской

династии, сочинения «рыбалтов» и «совизжалов» не исчеза-

ли из литературного оборота. Народная смеховая культура

оставила также отчетливый след в украинской и белорус-

ской письменности. Именно там надлежит искать прототип

«Сказания».

Об этом говорит смеховой маршрут в небывалую страну.

«А прямая дорога до тово веселья от Кракова до Аршавы и

на Мозовшу, а оттуда на Ригу и Ливлянд, оттуда на Киев

и на Подолеск, оттуда на Стеколню и на Корелу, оттуда на

Юрьев и ко Брести, оттуда к Быхову и в Чернигов, в Перея-

славль и в Черкаской, в Чигирин и в Кафимской» (с. 42).

Путь-небылица петляет по Малой Польше и Мазовии, по

Подробнее см.: Панченко, 1976в, с. 318-323. Ср.: Мочалова,

1978, с. 7-20. — «Сказание» цитируется по кн.: Русская демокра-

тическая сатира XVII века, 1954 (страницы указываются в тексте в

скобках).

Богемисты и полонисты интенсивно занимались этой темати-

кой. Библиографию см., например, в следующих работах: Колар,

1959; Колар, 1974, с. 122-135; Гжещук, 1970. — При обследовании

русских книжных собраний конца XVII — начала XVTII в. выясни-

лось, что в них очень широко представлены польские «совизжаль-

ские» издания. См.: Николаев, 1983, с. 165-179.

Народный смех и антиутопия 169

Швеции, Лифляндии и Эстляндии, по многим украинским

городам, по Литве и Крыму, но не заходит в Великую Россию.

Этот маршрут, а также некоторые полонизмы в языке па-

мятника вызвали следующее предположение В.П. Адриановой-

Перетц: «Возможно, что за этим "Сказанием" стоял какой-

то польский оригинал, до сих пор не установленный иссле-

дователями <...> Судя по перечню украинских городов <...>

это сказание сложилось где-то на юге-западе, но прошло че-

рез руки переписчика-великоросса» (с. 241).

Допущение В.П. Адриановой-Перетц вполне резонно.

Обратим внимание на то, что шутовской путь «до тово ве-

селья» начинается в Кракове. Значит, Краков был «обсерва-

ционным пунктом» автора и, по-видимому, родиной прото-

оригинала «Сказания». Впрочем, это могла быть и услов-

ность: ведь именно Краков, столица Малой Польши, —

главный очаг польской смеховой литературы. Здесь она со-

чинялась, здесь и печаталась. Ее укрывавшиеся под шутов-

скими псевдонимами авторы рекрутировались из рядов

интеллигентного пролетариата — из бродячих школяров и

бакалавров, безместных канторов и певчих, из учителей

приходских школ. Разумеется, поиски гипотетического прото-

оригинала «Сказания о роскошном житии и веселии» вовсе

не обязательно увенчаются успехом: «Сказание» насыщено

русскими реалиями, касающимися бытовой сферы, еды,

питья и т.п. Это свидетельствует о коренной переделке источ-

ника. Однако польские и украинские аналоги «Сказания»

существуют.

Они написаны и прозой и стихом. Из прозаических тек-

стов этого круга больше всего известны «Peregrynacja

Madkowa» (1612) и «Sakwy» (около 1650). В первом вожде-

ленная страна обжор и пьяниц не имеет точной географиче-

ской локализации — это баснословный Kraj Jeczmienny (нем.

Schlaraffenland); во втором эта страна помещается в Новом

Свете. «Там каждый день вёдро, весело, чудесно, никаких за-

бот, работать не надо — одежда, еда и питье всегда готовы»

(Польская мещанская сатира, 1950, с. 340-341). Но, чтобы

туда добраться, «нужно двадцать дней карабкаться по пери-

нам, как по облакам».

Из стихотворных произведений для нашей темы интерес-

нее всего интермедия «Darmostrawski, Kurotapski». Ее герой

Darmostrawski так описывает сказочную землю:

Darmostrawski (это имя по-русски можно приблизительно

передать как Дармоед) является зрителю в рубище. Контраст

между убожеством нищего бродяги и его рассказом о той

стране, где он только что побывал, и создает смеховую си-

туацию. Этот зрелищный контраст играет роль текстового

эквивалента: он заменяет словесную компрометацию, кото-

рая обычно оформляется в шутовском маршруте. Однако в

иных случаях используются оба способа компрометации —

словесный и зрелищный.

Такое сочетание находим в украинских «вЪршах нищен-

ских», опубликованных В.Н. Перетцом по рукописи середины

XVIII в. из библиотеки Народного Дома во Львове (№164)

(Перетц, 1912, с. 124—136). Весь цикл состоит из семи сти-

хотворений, написанных от первого лица. Второе стихотво-

рение цикла называет вожделенную страну «Чучъманскими

краями» — это, по-видимому, аналог польского выражения

Kraj Jeczmienny:

От юж и я з далекой земли привандровав,

сто мыль есми з Чучъманских краев мишуровав

И видЪлемь там барзо великие дива —

скажу вам всЪмь, если хто купить минЪ пива.

Там гори масляние книшами поросли,

двЪ стоять высокие, до купи ся зросли.

На тих горах двЪ бабЪ, що пероги плещуть,

два заяцЪ лапами усе у пЬчь мещуть.

170

лава третья

Народный смех и антиутопия 171

Четвертое стихотворение еще ближе (по реалиям) к «Ска-

занию о роскошном житии и веселии»:

А звЪзди там як динЪ всюду ся валяют,

свинЪ в золотих коритах мигдали -Ьдают,

РЬка горЪлъчаная через ринок течет,

.пий там кождий хоч гарцем, нЪхто слова не речет.

А воробцЪ у срЪбрних там панчохах ходят, и

ковбаси живии по вербах ся родят.

СвинЪ в лЪтЬ и зимЪ в дубах ся поросят,

пчоли меду по чверцЪ в кождий день приносят.

Здесь дан и рифмованный смеховой маршрут в «землю

Чучъманскую»: «3 Янова до Крилова, С Крилова до Зборова,

[3] Зборова до Яворова, 3 Яворова до Бузанова, 3 Бузанова

до Кремянъця, С Кремянця до Камянця, 3 Камянця до Лвова,

3 Лвова до Кракова, 3 Кракова до Очакова, 3 Очакова до

Пиотркова, 3 Пиотркова до Чигирина, 3 Чигирина до Ори-

нина, 3 Оринина до КарапчЪева, С КарапчЪева до ОлеЪва,

3 ОлЪева до Кудринець, А с Кудринець до Фдековець, С

Фдековець до Ожеговець, на отжини, Бо там чверть за ше-

люг свЪжини, 3 Ожоговець до Городка, Аж там рЪпа солод-

ка, 3 Городка до Бучача, Аж там по шелюгу кляча. 3 Бу-

чача идЪть просто в землю Чучъманскую, А будете там мЪти

повагу панскую».

Любопытно, что словесная компрометация мотива здесь

усилена за счет описания обратного пути из Чучъманского

края на нашу грешную землю. Оказывается, что обратная до-

рога очень трудна — герой пробирался лесами, тонул в боло-

тах, едва избежал встречи с разбойниками. В конце концов

он попал... в Новый Свет («а прилетЪлем до вас от тут на

свЪт новий»). В «Sakwach», как мы помним, Новым Светом

назывался именно сказочный рай. В украинском стихотво-

рении Новый Свет — реальный мир, то украинское село или

местечко, где исполняются «вирши нищенские». На первый

взгляд, это находится в противоречии со смеховой идеологией,

ибо персонажи смеховой литературы решительно разочаро-

вались в реальной жизни и ничего хорошего от нее не ждут.

Однако противоречие снимается, если обратить внимание на

жанр опубликованных В.Н. Перетцом стихотворений.

Все тексты цикла — колядки, певаемые на святках. Их

исполняли бродячие школяры: «Павперове школы брацъкое,

ведлуг звычаю жебруючи собе поживенья и штуки хлЪба,

Панченко А.М., Живов В.М., Николаев С.И., Плюханова М.Б. и др. Из истории русской культуры. Том III (XVII - начало XVIII века)

Подождите немного. Документ загружается.