Панченко А.М., Живов В.М., Николаев С.И., Плюханова М.Б. и др. Из истории русской культуры. Том III (XVII

Подождите немного. Документ загружается.

Глава третья

сравнения не имел с теми, которые государь держал во время

постов. "Великим постом, — говорит Коллинс, — царь Алек-

сей обедал только по три раза в неделю, а именно в четверток,

субботу и воскресенье, в остальные же дни кушал по куску

черного хлеба с солью, по соленому грибу или огурцу и пил

по стакану полпива. Рыбу он кушал только два раза в Ве-

ликий пост и соблюдал все семь недель поста <...> Кроме пос-

тов, он ничего мясного не ел по понедельникам, средам и

пятницам; одним словом, ни один монах не превзойдет его

в строгости постничества. Можно считать, что он постился

восемь месяцев в год, включая шесть недель Рождествен-

ского поста и две недели других постов" <...> Свидетельство

иностранца вполне подтверждается и Котошихиным. В пост-

ные дни, — говорит он, — в понедельник, и в среду, и в пят-

ницу, и в посты готовят про царский обиход ествы рыбные

и пирожные с маслом с деревянным и с ореховым, и с льня-

ным, и с конопляным; а в Великой и в Успеньев посты го-

товятся ествы: капуста сырая и гретая, грузди, рыжики

соленые, сырые и гретые, и ягодные ествы, без масла, кро-

ме Благовещениева дни, — и ест царь в те посты, в неделю

(воскресенье, — А.П.), во вторник, в четверг, в субботу по

одиножды на день, а пьет квас, а в понедельник и в среду

и в пятницу во все посты не ест и не пьет ничего, разве для

своих, и царицыных, и царевичевых, и царевниных имянин"»

(Забелин, 1895, с. 371).

К такой жизни царя Алексея с детства приохотили и ро-

дители, и воспитатели — духовник-«боголюбец» Стефан Вони-

фатьев и дядька боярин Б.И. Морозов. Принуждения тут не

было, были любовь и согласие. Иначе не стал бы юный царь

летом 1648 г., когда в Москве «всколыбалася чернь на бояр»,

со слезами «выпрашивать» у мира своего кормильца. Учителя

малолетнему Петру по прихоти истории выбирал Федор

Соковнин, родной брат боярыни Морозовой. Сообразуясь с

обычаем и собственным нравом, он искал человека из «ти-

хих и не бражников»

и остановил выбор на подьячем Ни-

ките Зотове. Едва возмужав, Петр произвел Никиту Зотова

в чин князь-папы, сделал главою всех российских питухов.

По свидетельству Котошихина, это были первые и главнейшие

требования к людям, которых определяли в учители к царевичам

(Котошихин, 1859, с. 14).

Реабилитация смеха и «реформа веселья» Петра I 153

Казалось бы, налицо скандальная ситуация, потрясение

семейных основ, надругательство над почтенным учителем.

Но дело обстоит не так просто. Мы знаем, что Петр, остав-

шись сиротой на четвертом году, всегда уважал память отца

и ценил его государственный ум; что Никита Зотов пользо-

вался неизменным расположением венценосного питомца;

что Петр, при всех его кутежах, в быту был скромен и не-

притязателен, а по характеру скуп. М.Е. Салтыков-Щедрин

имел право писать о Петре: «Не могу не благоговеть перед

широкой русской натурой, равно великой и в уменьи сколо-

тить деньгу на шарамышку, и в уменьи разбросать ее на ве-

тер, хотя внутренне не могу не сочувствовать великому скряж-

ничеству великого русского царя, который целую жизнь не

мог забыть, что рижские немцы взяли с него два червонца

за десяток яиц» (Салтыков-Щедрин, 1937, с. 96).

Впрочем, психологические объяснения крайне ненадеж-

ны, когда приходится рассуждать о лицах и событиях трех-

сотлетней давности. Ограничимся поэтому культурно-исто-

рическими соображениями. Попробуем с их помощью разо-

браться в контрастах дворцового быта при царе Алексее, с

одной стороны, и царе Петре, с другой. Петр, без сомнения,

эпатировал обычаи дворца и боярских палат. Но в молодости

он позволял себе эскапады лишь в качестве частного лица —

того лица, которое тогда или позднее именовалось Петром

Михайловым, бомбардиром Питером и т.п. Как государь

всея Руси Петр эти обычаи соблюдал. Иллюстрацией может

служить одно дело о бесчестье, в котором были замешаны

лица, стоявшие на ступенях трона

Истцом был дядька Петра князь Б.А. Голицын, ответчи-

ками — два брата Долгоруких (из них князь Яков Федоро-

вич впоследствии стал очень знаменит). 22 января 1692 г.

ответчики в царских хоромах «бранили и всякими скверны-

ми и неподобными словами бесчестили» истца, называли его

«пьяным князем» и «пьяным атаманом», говорили, что «на-

лил бельма» вином, грозили выбить из него «годовалые

дрожди». В этой брани нет и капли неправды. Умница, эру-

дит и латинист Б.А. Голицын как раз в это время, по сви-

детельству царского свояка князя Бориса Куракина, «пил

Дело, с пространными выдержками из подлинника, изложено

в кн.: Забелин, 1895, с. 346-352. (Цитаты даются по этому изданию).

154 Глава третья

непрестанно» (Архив Куракина, 1890, с. 75)

. Однако нака-

зали братьев Долгоруких, и жестоко наказали: их присудили

к тюрьме и громадной денежной пене, и хотя в конце концов

дело обошлось, но позор был неслыханный. Конечно, Петр

защищал близкого человека и временщика (он был послед-

ним в правившем Россией после свержения Софьи триумви-

рате Лев Нарышкин — Тихон Стрешнев — Борис Голицын).

Но Петр защищал и честь московской знати. Считалось, что

она ведет трезвенную и благочестивую жизнь. Таков был по-

рядок, и царь был на стороне порядка.

Вспомним, однако, что в эти годы в России существовало

самодержавие, но не было самодержца. Соправители Иван и

Петр олицетворяли идею, не располагая реальной властью.

Старший брат жил тихо, младший — шумно и сумасбродно.

В этом справедливо видят влияние «дебошана» Лефорта и

вообще Немецкой слободы, которую москвичи переименова-

ли в «Пьяную слободу». И было за что: здесь оседало много

всякого европейского отребья, потасовки и попойки стали

будничным явлением (см.: Богоявленский, 1947, с. 225—226)

На Кукуй возлагают ответственность за грубость нравов, ко-

торой отличалась компания Петра и дома, и в первом загра-

ничном путешествии. «В Дептфорде Петру со свитой отвели

помещение в частном доме близ верфи, оборудовав его по

приказу короля, как подобало для такого высокого гостя.

Когда после трехмесячного жительства царь и его свита

уехали, домовладелец подал куда следовало счет поврежде-

ний, произведенных уехавшими гостями. Ужас охватывает,

когда читаешь эту опись, едва ли преувеличенную. Полы и

стены были заплеваны, запачканы следами веселья, мебель

поломана, занавески оборваны, картины на стенах прорва-

ны, так как служили мишенью для стрельбы, газоны в саду

так затоптаны, словно там маршировал целый полк в же-

лезных сапогах» (Ключевский, 1958, с. 26). Впрочем, автор

этой инвективы зря приходит в ужас и напрасно конфузится

за своих соотечественников.

Ср. застольную песню 1690-годов «Для чего не веселится» с

именами Б.А. и И.А. Голицыных и «брата» князя Масальского

(Позднеев, 1958, с. 65-66).

То же характерно для Мещанской слободы, где селились вы-

ходцы из Речи Посполитой (Богоявленский, 1980, с. 151 и ел.).

Реабилитация смеха и «реформа веселья» Петра I 155

Англия и при Петре, и в продолжение всего XVIII в. оста-

валась веселой Англией и пьяной Англией. Знать и двор ку-

тили напропалую вплоть до поколения «чувствительных» лю-

дей, когда литература стала сентиментальной, а общество —

слезливым, когда в парламенте рыдал пламенный Фокс и

плакал невозмутимый Питт. «Пьянствовали и стар и млад,

притом чем выше был сан, тем больше человек пил. Без ме-

ры пили почти все члены королевской семьи <...> Считалось

дурным тоном не напиться во время пиршества <...> При-

вычка к вину, жертвой которой стал Шеридан, считалась

своего рода символом мужественности во времена, когда

крепко зашибал молодой Веллингтон, когда "Протестант"

герцог Норфолкский, упившись, валялся на улице, так что

его принимали за мертвеца, и когда спикер Корнуолл сидел

в палате общин за баррикадой из кружек с портером —

председатель, достойный своих багроволицых подопечных

<...> В Лондоне насчитывалось 17 тысяч пивных, и над

дверью чуть ли не каждого седьмого дома красовалась выве-

ска, зазывавшая бедняков и гуляк из мира богемы выпить

на пенни, напиться на два пенса и проспаться на соломе за-

даром"» (Шервин, 1978, с. 7-11).

Ничуть не лучше выглядела и Речь Посполитая при Ав-

густе Сильном, веселый двор которого сохранил и приум-

ножил разгульные привычки времен Яна Казимира и Яна

Собеского (см.: Николаев, 1980, с. 121—126). Наблюдая своих

«братьев-потентатов», Петр мог убедиться, что их отноше-

ние к веселью и смеху в принципе то же, какое он усвоил в

Немецкой слободе. Раньше Петр только слышал, теперь он

посмотрел — и утвердился в «шумстве»,поскольку оно вписы-

валось в программу европеизации. Эпатирование превратилось

в норму. Норма утверждалась посредством демонстрации,

посредством нарочитой публичности.

Вспомним московский триумф по случаю окончания Север-

ной войны, который наблюдал Ф.-В. Берхгольц (Берхгольц,

1858, с. 47-52). В составе процессии на больших санях, на

подобии трона ехал князь-папа в длинной красной бархат-

ной мантии, подбитой горностаем. «В ногах у него, верхом

на бочке, сидел Бахус, держа в правой руке большой бокал,

а в левой посудину с вином». Дальше ехали кардиналы из

свиты князя-папы, за ними — «так называемый беспокойный

монастырь, принадлежащий на маскераде собственно к об-

ществу императора. Сани его — громадная машина — были

156 Глава третья

устроены особенным образом, а именно со скамьями, кото-

рые сначала, спереди, шли ровно, потом поднимались все

выше и выше, в виде амфитеатра, так что сидевшие вверху

были ногами наравне с головами сидевших внизу. Позади

этой машины, изображавшей нечто вроде головы дракона,

стояло несколько смешных масок». Участники процессии

были маскированы арлекинами, Скарамушами, драконами и

т.д. «Трудно рассказать, — удивляется Ф.-В. Берхгольц, —

как необыкновенно странно и смешно было это все». Наблю-

дателю-голштинцу были чужды русские проблемы, и он не

мог понять смысла «странного и смешного» зрелища.

В барочной культуре «все предметы <...> обязательно со-

относились друг с другом <...> Все они не были самостоятель-

ны и независимы. Каждый из них существовал, опираясь на

другой, повторяя его в своем строении или функции, отра-

жая его в себе. Эта способность предметов к отражению при-

водила к тому, что какие-то из них могли выступать как

копии, повторения» (Софронова, 1982, с. 80). Барочный ми-

месис воплощался в мотивах зеркала и тени — в мотивах,

обнаруживающих тенденцию к слиянию в теме Нарцисса,

который не в силах оторвать взгляд от своей тени-отраже-

ния (там же, с. 83-85). Жизнь многократно и причудливо

копирует каждый «архитипос», каждый предмет и каждое

явление. Именно копии, «вицефигуры», выявляют смысл

оригиналов. Поэтому человек барокко мыслит аналогиями и

концептами, «составляя пропорции между вещами которые

сходны между собой» (Сарбевский, 1958, с. 401).

С чем сходна «машина» беспокойного монастыря, «всешу-

тейшего собора»? Во-первых, с лестницей (амфитеатр — ее

«вицефигура»), скорее всего с той достигавшей неба лест-

ницей, которая приснилась библейскому Иакову (Бытие,

гл. XXVIII, ст. 10—16) и потом стала символом восхождения

души в небеса. Во-вторых, со сценой школьного театра, и это

отмечали комментаторы дневника Ф.-В. Берхгольца (XVIII

век, 1974, сб. 9, с. 27). «Машина» пародировала конструкцию

симультанной сцены, на которой еще в средние века стави-

лись мистерии и моралите. Эту сцену использовал и русский

школьный театр начала XVII в. Она «символически повторяла

строение мироздания. Она делилась по двум направлениям, по

горизонтали и по вертикали. Деление по горизонтали опре-

деляло пункты, в которых происходило действие: дворец, до-

рогу, город и проч. Деление по вертикали показывало землю

Реабилитация смеха и «реформа веселья» Петра I 157

как часть мироздания. Она дополнялась адом и раем, кото-

рые отстояли от земли по вертикали: ад находился внизу,

рай наверху. Герои двигались не только по горизонтальному

направлению, обозначая перемещение <...> из одной точки в

другую, но и по вертикали, демонстрируя перемещение че-

ловеческой души с земли на небо или в ад. Сверху появля-

лись небесные силы, снизу — силы зла. Наверх отправлялся

праведник, вниз — грешник. Движение обоих видов представ-

лено в таких пьесах, как "Ужасная измена сластолюбивого

жития", "Торжество естества человеческого", "Рождественская

драма" Димитрия Ростовского» (Софронова, 1979, с. 177).

Маскарадная пародия компрометировала оппозиции

верх-низ, божеское—человеческое, небо—земля. Цель компро-

метации очевидна: «естественный человек» утверждал себя

на земле, на этой прекрасной и самодостаточной сцениче-

ской площадке (ибо культура барокко представляла мир как

театр, людей как актеров, и недаром формула «vita est

scaena similis» стала одной из самых популярных формул

эпохи). На лестнице Иакова и на симультанной сцене пре-

бывала душа — между раем и пеклом, между вечной мукой

и вечным блаженством. На «машине» беспокойного монас-

тыря торжествовала бренная плоть, знающая о своей брен-

ности и тем более склонная к гедонизму, к наслаждению

жизнью.

Конечно, 1721 год был год особый, за все петровское цар-

ствование самый радостный.

Кто идет с войском, лаврами венчанный,

С знаменми побед гость к нам чрезвычайный?..

Марсово лице, но весьма не ратно,

Все осклабленно, всем благоприятно...

На что посмотрит, то отнюдь не плачет,

Но премененно от радости скачет...

Радостна Церес ралом нивы пашет,

Вся земля пляшет...

Орел российски высокопарящи,

С высоты и горе прелюбезно зряще,

Аки над птенцы криле простирает,

Всех покрывает.

Горе возносит российское племя,

Приспе нам ныне веселия время.

(Русская силлабическая поэзия, 1970, с. 349-352)

158

_________________

Глава третья

Так пели в 1721 г., когда было с чего плясать и скакать:

победой закончилась война, отнявшая у целого поколения мо-

лодость и зрелость. Но мысль о «времени веселья» присуща

всему петровскому царствованию. Петр и его сподвижники

избирают амплуа «веселых людей». Это, конечно, касалось

бытового поведения двора и дворянства. Но коль скоро весе-

лый обиход выставлялся на всеобщее обозрение, то он вос-

принимался как культурное событие — одной частью ауди-

тории неодобрительно, другой — сочувственно.

По наблюдениям Ю.М. Лотмана, в Петровскую эпоху

«сфера бытового поведения <...> сделалась маркированной.

Оставаясь именно бытовой и противопоставленной высоким

формам государственного поведения, она начала восприни-

маться как семиотически насыщенная» (Лотман, 1976,

с. 294). Происходил «бурный рост знаковости бытового пове-

дения», «перемещение европейских норм быта в петровскую

Россию сопровождалось глубоким функциональным сдвигом:

тот самый быт, который на Западе был немаркированный и

свой, в России делался маркированным и чужим». Это ре-

зонно, хотя реальная картина, по-видимому, более сложна.

В своем западничестве Петр ориентировался и на немарки-

рованные формы быта, и на формы экстраординарные, от-

клоняющиеся, свойственные социальной верхушке.

Так, в быту британской аристократии времен Вильгельма

и Анны были в заводе всякого рода маскарадные клубы.

Среди них был и клуб безбожников, устав которого предпи-

сывал членам упражняться в пародийном кощунстве. Воз-

можно, именно этот клуб породил так называемый «Велико-

британский славный монастырь», учрежденный царем в Пе-

тербурге (Платонов, 1926, с. 527-546).

Братию монастыря составляли в основном иностранцы

(для них, как кажется, и был устроен этот младший брат

«всешутейшего собора»), притом иностранцы интеллигентные,

элита европейской колонии. Такова семья Келлерманов,

оставившая заметный след в европеизирующейся русской

культуре. Один из них, согласно кельнскому летучему листу

1704 г., посвященному взятию русскими Нарвы, еще царю

Алексею Михайловичу читал за обеденным столом иностран-

ные газеты, на ходу импровизируя перевод (Пекарский,

1862, с. 105, примеч. 1). Иван Томасович Келлерман был мит-

рополитом «Великобританского славного монастыря». К братии

принадлежал также профессор эбердинского университета

_____Реабилитация смеха и «реформа веселья» Петра I _____159

Андрей Фархварсон. С ним Петр познакомился в 1698 г. в

Англии и пригласил его на русскую службу. Здесь Фарх-

варсон добился выдающегося положения и прославился в

сферах педагогики и математики. Официальный документ

1737 г. отмечает, что его трудами «первое обучение матема-

тики в России введено и едва ли не все при флоте россий-

ские подданные, от высших до низших, к мореплаванию

в навигацких науках обучены» (там же, с. 122). Как «исто-

рикус» монастыря в его устав занесен барон фон Гюйссен,

доктор права Страсбургского университета, ученый писатель

и публицист, с 1703 г. наставник царевича Алексея. По

контракту с русским правительством барон фон Гюйссен

обязался пропагандировать Россию на Западе и ревностно

выполнял это условие, выпустив много прославляющих ее

успехи статей и брошюр.

И вот эти уважаемые люди вместе с компатриотами по-

проще должны были соблюдать регламент веселого монастыря.

За проступки против регламента важным персонам надле-

жало устроить «обед по Бахусову закону»; тех, кто занимал

нижние ступени в шутовской монастырской иерархии, ожи-

дала шутовская порка: «Разволокши из платья, в одной со-

рочке повалить ево брюхом на стул и, кому прикажет пре-

зидент, ударять ево рукою по гузну».

Не надо, конечно, думать, что все регулы устава испол-

нялись буква в букву. В любом документе есть условность.

Шутовской документ — это вообще очевидная для всех «не-

правда», игра, валяние дурака. По «Лечебнику на инозем-

цев» никого не лечили, а «Калязинскую челобитную» не по-

давали архиепископу Тверскому и Кашинскому Симеону.

Это нужно иметь в виду тем, кого смущает грубость текстов,

связанных с петровским «шумством». Наивно думать, что в

текстах все было «как в жизни».

Как бы то ни было, существование «Великобританского

славного монастыря» лишний раз доказывает, насколько

важной была для Петра проблема веселья: ведь не из любез-

ности же, не по долгу гостеприимного хозяина заботился он

о досуге служилых иностранцев. Это, конечно, была обду-

манная культурная акция. Во «всешутейшем соборе» и в

«Великобританском славном монастыре» есть две инвариант-

ные черты, и они проливают свет на истинные цели Петра.

Во-первых, обе институции в организационном плане так

или иначе ориентированы на церковь, представляют собою

160

Глава третья

ее «вицефигуры». Ссылкой на кощунство здесь не обойдешься.

Оно имело смысл для русской старообрядческой и вообще

старосветской аудитории и не имело никакого смысла для

аудитории иностранной. Вряд ли кто-то решится утверждать,

что Петр своим «шумством» хотел нанести ущерб католи-

цизму или англиканству. Значит, полемика велась не столь-

ко с церковью, сколько с религиозной концепцией веселья.

Официальное средневековье смотрело на смех только с ре-

лигиозной точки зрения. Доктрина пребывала неизменной,

зато церковная политика и практика менялись. К XVII в.

(если оставить в стороне боголюбческое движение) церковь

включила веселье в сферу своего влияния (это показала Н.В.

Понырко в статье о святках — см.: Понырко, 1977а, с. 86—87).

Показательно, что языческая масленица стала подвижным

праздником, зависимым от Великого поста и тем самым от

Пасхи. Что касается народного святочного веселья, то цер-

ковь громогласно порицала его, а молчаливо давала на него

санкцию: русский зимний карнавал начинался тотчас по

окончании храмового действа о трех отроках, в огненной пе-

щи не сожженных. Те лица, которые в этом действе играли

роль халдеев и подпаливали «плаун-траву», выйдя за порог

храма, зажигали на улицах святочные огни. Хотя о халдеях

трудно сказать что-либо конкретное, но известно, что подбор

их не был случайным: роль эту в пещном действе из года в

год исполняют одни и те же люди. Следовательно, они же

открывают из года в год святочный карнавал и руководят

им, выступая «заместителями» скоморохов. От Рождества до

Богоявления они, по-видимому, свободны от религиозной

опеки — зато им приходится «очищаться» купанием в кре-

щенской проруби.

Остальные — смеховая паства, окормляемые халдеями

простецы. В такой мере «нечистое» поведение их не затра-

гивает.

Проводя секуляризацию, Петр намеревался внушить

мысль, что веселиться можно всем, и внушал ее личным

примером. «Бывало, на святках компания человек в 200 в

Москве или Петербурге на нескольких десятках саней на

всю ночь до утра пустится по городу "славить"; во главе про-

цессии шутовской патриарх в своем облачении, с жезлом и

в жестяной митре; за ним сломя голову скачут сани, битком

набитые его сослужителями, с песнями и свистом. Хозяева

домов, удостоенных посещением этих славелыциков, обяза-

Реабилитация смеха и «реформа веселья» Петра I 161

ны были угощать их и платить за славление <...> Раз на

масленице в 1699 г. после одного пышного придворного обе-

да царь устроил служение Бахусу; патриарх, князь-папа

Никита Зотов <...> благословлял преклонявших перед ним

колена гостей, осеняя их сложенными накрест двумя чубу-

ками, подобно тому как делают архиереи дикирием и три-

кирием» (Ключевский, 1958, с. 40—41). Все это, конечно, не

отличается изяществом. Но и по религиозной концепции ве-

селье есть пребывание в состоянии зла. Борясь с традицией,

Петр и продолжал ее, ибо говорить о чем-нибудь «да» или

«нет» — значит все-таки говорить об одном предмете. Поеди-

нок — такое же тесное общение, как и объятие. Соперники

вольно или невольно перенимают ухватки друг у друга.

Изъясняясь на языке западной культуры, Петр не мог изба-

виться от русского акцента, потому что думал по-русски.

Святочные игрища допетровской поры тоже не отлича-

лись пресной благопристойностью. Пусть пристрастны цер-

ковные обличения, хотя бы тот же указ патриарха Иоакима

1684 г. с инвективами против «многих сквернословии <...>

блудных нечистот и прочих грехопадений». Но этнография,

фольклор и литература беспристрастны. Хмель карнавала,

дух разгула и буйного веселья хорошо передает зачин одной

«святковской» песни со Смоленщины:

Ой, скачется, пляшется,

Вина-пива хочется,

Ой люли, ой люди,

Вина-пива хочется...

(Поэзия крестьянских праздников, 1970, с. 234)

На святках делали то, что обыкновенно считалось дур-

ным и запретным. Ряженые устраивали эротические забавы,

пели эротические песни, инсценировали жениханье. Фрол

Скобеев, заглавный герой известной повести и старший со-

временник Петра, — это скачущий и пляшущий святочный

герой. Он «халдит», «халдыжит», «халдыжничает», т.е. тас-

кается без дела и беспутничает (вспомним укоризны стольника

Ордина-Нащокина: «Я тебе, плуту, давно говорил: живи по-

стоянно!..» — Изборник, 1969, с. 693). Кстати, самая много-

численность производных от «халдея» слов со значением

«праздношатание, повесничанье, мотовство, брань, вздор,

пустословие» (Даль, 1955, т. 4, с. 541) свидетельствует о

6- 715

Панченко А.М., Живов В.М., Николаев С.И., Плюханова М.Б. и др. Из истории русской культуры. Том III (XVII - начало XVIII века)

Подождите немного. Документ загружается.