Оссовская Мария. Рыцарь и буржуа: исследования по истории морали
Подождите немного. Документ загружается.
различной историей, но, как увидим, со многими общими чертами в
интересующем нас аспекте. Сходные черты мы обнаружим и в Германии XIX
века. В этом исследовании, по необходимости неполном и нередко
ограничивающемся постановкой вопросов, мы будем иметь в виду прежде
всего проверку двух тезисов. Согласно первому из них, победивший класс
навязывает свои образцы побежденному классу; согласно второму, различия
между образцами борющихся классов носят резкий характер лишь накануне
и во время решительной битвы, а после прихода к власти победивший класс
отказывается от собственных образцов и усваивает образцы
привилегированного прежде класса .
Примерно так изображает развитие итальянских городов XIII-XIV веков
английский историк Ф. Антал. Он указывает, что в свою героическую эпоху
итальянское мещанство берет пуританский тон, направляя свой
нравственный ригоризм против аристократии («сеньоров»). 1293 год, год
провозглашения флорентийского уложения, известного под названием
«Ordinamenti di Giustizia» [Установление справедливости (итал.)], считается
датой окончательного перехода власти в руки организованного в гильдии
среднего класса. Тогда еще мещане с гордостью именуют себя плебеями.
Суровость обычаев продолжает сохраняться какое-то время после завоевания
власти. До 1330 г. людям, исполняющим высокие должности, полагалось
спать на соломе и жить по-спартански, в аскетической изоляции. Но, упрочив
свое положение, мещанство начинает покупать поместья и подражать
аристократии. Появляется новый тип — «дворянин из народа» (cavalière
delpopolo). Вскоре на смену борьбе с аристократией приходит борьба против
народа. В 1388 г. прислуге уже запрещается одеваться так, как одеваются
новые привилегированные
Эти сведения взяты мною из книги: Antal F. Op. cit., p.19 и сл.
.
Признаком формирования классового самосознания буржуазии (как и других
классов) считается довольство своим положением и даже его предпочтение
положению других социальных групп, а также некое классовое
«достоинство», которое выражается, в частности, в создании собственных
образцов
См.: Assordobraj N. Elementy świadomości klasowej mieszczaństwa (Francja 1815-1830). Przegląd socjologiczny, 1949,
.
Попробуем эти признаки обнаружить.
2. Апологии среднего сословия
Первые из известных нам апологий среднего сословия восходят к
Аристотелю и Еврипиду. Т. Синко считает, что оба они испытали влияние
неизвестного автора; это влияние заметно и в высказываниях Геродота
См.: Sinko
T. Literatura grecka. Kraków, 1932, t. 1. cz. 2, s. 310.
. Согласно Аристотелю, хорошо управляться
может лишь государство, в котором преобладают «средние граждане». Они
легче всего повинуются голосу разума; напротив, трудно следовать этим
доводам «человеку сверхпрекрасному, сверхсильному, сверхзнатному,
сверхбогатому или, наоборот, сверхбедному, сверхслабому,
сверхуниженному» («Политика», 1295b). Первые склонны к насилию, вторые
интригуют и подстрекают. Люди знатные и привилегированные не желают и
не умеют подчиняться предписаниям закона; причиной тому, между прочим,
их избалованность с детских лет. Люди неимущие слишком униженны и
покорны. Первые способны только деспотически властвовать, презирая своих
сограждан; вторые способны лишь подчиняться, завидуя более сильным. И те
и другие очень далеки от чувства дружбы в политическом общении, —
чувства, необходимого для настоящего гражданина. «Средние граждане» не
посягают на чужое добро, как бедняки, и не возбуждают зависти, как
богатые. Их жизнь протекает в безопасности, ибо никто на них и они ни на
кого не злоумышляют. Прав был поэт Фокилид, сказавший: «У средних
множество благ, в государстве желаю быть средним». О достоинствах
среднего состояния свидетельствует то, что из этого круга вышли лучшие
законодатели, например Солон, Ликург и Харонд. Средние горожане должны
быть многочисленнее и сильнее обеих крайностей или по крайней мере
каждой из них в отдельности, с тем чтобы в союзе с одной из них они могли
сохранить равновесие и помешать другой добиться решительного перевеса.
Там, где средние граждане всего многочисленнее, не бывает раздоров и
распрей. Поэтому крупные государства менее подвержены распрям (1295b-
1296a). В сходных выражениях восхваляет «средних граждан» Еврипид в
«Умоляющих»
Sinko Т. Ор. cit., t. l, cz. 2, s. 310. 430
.
Я не думаю, что на основании подобного рода высказываний — во всяком
случае, если речь идет об Аристотеле — можно причислить их автора к
глашатаям среднего сословия в позднейшем значении термина. Аристотель
не мыслит здесь в классовых категориях; средний гражданин для него — это
прежде всего гражданин среднего достатка, но также и средней красоты. Это
«среднее» и его восхваление скорее связаны с аристотелевской доктриной
золотой середины, чем с социально-политическими взглядами философа.
Хорошо известно его презрительное отношение к ручному труду, а значит, и
к ремесленникам (которые впоследствии рассматривались как часть среднего
класса), к занятию науками в расчете на их практическое применение, а его
личностный образец «величавого» — образец как нельзя более элитарный.
От этих апологий «среднего состояния», связь которых с нашей темой,
скорее всего, лишь кажущаяся, перейдем к восхвалениям среднего
городского сословия, которые нас непосредственно интересуют. В главе V
настоящей работы, рассматривая «Совершенного купца» Савари, мы
цитировали его высказывания о громадной роли торговли и о ее
миротворческой миссии в международном масштабе. Впоследствии об этой
миссии — распространять дружбу между всеми народами — писали самые
разные авторы XVIII-XIX веков. В нее верил, в частности, Кант. Недаром в
XVI веке на здании антверпенской биржи была выбита надпись: «Для купцов
всех стран и всех языков»
Beard M. Op. cit., p. 206.
.
В упоминавшейся выше книге Дюкло, посвященной изображению нравов
Франции XVIII века, автор высоко ценит купца (commerçant) за его
предприимчивость, тогда как финансист (financier) пользуется у него гораздо
меньшим уважением. Если купец на чем-либо обогатился, вместе с ним
обогащается общество в целом. Богатство создается прежде всего благодаря
купцам, а финансисты играют лишь роль каналов, по которым оно течет
Duclos
Ch. Ор. cit., p. 133.
. Примерно так же относился к купечеству и финансистам Лесаж:
в его комедиях купец изображен с симпатией, а финансист — сатирически. В
1794 г., во время Великой французской революции, 28 финансистов были
отправлены на гильотину. Среди них погиб Лавуазье. В эту категорию
входили и управляющие королевскими имуществами, известные своим
безжалостным отношением к арендаторам.
Особенно яркая апология коммерсанта принадлежит перу М. Ж. Седена,
которого, как утверждают, высоко ценил Дидро. Начав свой жизненный путь
каменщиком, он стал секретарем Академии архитектуры. Седен сочинил
несколько пьес, в том числе пьесу «Невежественный философ»
Sédaine M. J. Philosophe
sans le savoir. Avignon, 1772.
, первое представление которой состоялось в 1765 г. Ее герой
— отец, дворянин и купец в одном лице — в следующих выражениях
восхваляет купеческое занятие, обращаясь к сыну, считающему это дело
недостойным:
«С чем, сын мой, можно сравнить состояние того, кто всего лишь росчерком
пера заставляет слушаться себя от одного до другого конца света? Его имени
и печати не нужны никакие гарантии в отличие от денег, пущенных в
обращение монархом, денег, ценность металла которых поручительствует за
изображенное на них лицо. Купец сам себе гарантия. Он подписал — этого
достаточно». И дальше: «Он не служит какому-нибудь одному народу, какой-
нибудь одной нации. Он служит всем нациям, и все нации служат ему: это
человек вселенной». Сословие негоциантов обладает своей собственной
порядочностью, честью и честностью. «Пусть, например, какие-нибудь
сорвиголовы вооружат королей. Война разгорается. Пожар охватывает весь
мир. Европа раскалывается на враждебные лагери. Но английский,
голландский, русский или китайский негоцианты не перестают быть дороги
моему сердцу. На этой земле мы — те ее сыновья, которые соединяют
народы между собой и возвращают им мир, диктуемый потребностями
торговли. Вот, сын мой, что такое честный купец». Лишь два положения в
обществе выше положения купца. Первое занимает чиновник, который
воплощает в себе закон, второе — воин, который защищает отечество. Как
видим, дворянин и священник вычеркнуты из перечня тех, кто что-то значит
в стране. А в XVIII веке этот перечень пополняется ремесленником: ему
прокладывают дорогу энциклопедисты, борясь против связанных с ручным
трудом предрассудков.
Выше речь шла о предоставлении почетного места в обществе тем, кто
занимается торговлей. Любопытное восхваление уже не одного из сословий,
входящих в состав среднего класса, но всего этого класса мы находим у
французского естествоиспытателя и философа Жана Клода де Ламетри,
редактора «Физического журнала» («Journal de Physique») и автора
двухтомного сочинения «О человеке в нравственном отношении, о его
нравах и нравах животных» (1802).
«Класс этот, — пишет де Ламетри, — обычно сочетает в себе достоинства
двух остальных (т.е. высшего и низшего классов. — М.О.), не обладая их
недостатками. Человеку среднего класса, который всегда жил в средних
условиях, чуждо высокомерие, свойственное тем, кто принадлежит к высшим
классам. Его сердце чувствительно к лишениям бедняков, его душа, не
униженная жизненными мытарствами, ни в чем не утрачивает своего
человеческого достоинства; его личные достоинства позволяют ему питать
законную гордость; его труд обеспечивает ему независимость; почетные
обязанности, которые он исполняет в обществе, заставляют даже тех из
привилегированных, которые смотрят на него свысока, быть ему постоянно
признательными. Нравом он мягок; все, кто имеет с ним дело, хвалят его за
обходительность и приветливость. В книгах он находит все новые источники
удовольствия. Будучи знаком с различными явлениями природы, он обладает
широким и верным взглядом на жизнь. Он отвергает нелепости, которые
внушила вельможам их спесь, но также — предрассудки простонародья. Он,
правда, не обладает широтою мышления, присущей высшим умам, но эти
качества ведут обычно к соперничеству, зависти, амбициозности, которые
делают человека несчастным».
И несколькими строками ниже:
«Человек среднего класса в состоянии обеспечить себе наибольшие
наслаждения, но никогда не злоупотребляет ими, в отличие от богача. Его
занятость своей работой не позволяет ему предаваться удовольствиям
слишком часто, и пресыщение ему незнакомо. Оказывается, именно в
среднем классе можно найти больше всего добродетелей и больше всего
счастья. Человек, принадлежащий к нему, мыслит по-благородному, как это
свойственно высшим классам, но без предрассудков, которые диктуют им
тщеславие. Он обладает здравым умом низших классов, будучи свободен от
всего низкого в них... Он всегда занят и потому не знает скуки и
необузданных страстей. Его тело не изнурено непосильной работой и не
износилось в неумеренных наслаждениях; он неизменно в добром здравии.
Наконец, душа его совершенно спокойна, так что он постоянно счастлив»
La
Métherie J. С. De l'homme considéré moralement... Paris, 1802, vol. 1, p. 270-272.
.
Когда писались эти слова, аристократия была уже побеждена, однако здесь
еще немало реверансов перед нею и почтения к ее образцам, почтения,
сочетающегося с чувством превосходства по отношению к простонародью.
На тех же страницах автор сравнивает средний класс с женщиной, не
наделенной особой красотой, которая Старается поэтому возбудить к себе
интерес при помощи более основательных достоинств, и притом таких, какие
нельзя утратить. Вся эта речь имела целью завоевать для среднего класса
положенное ему место, то уважение в обществе (considération sociale), о
котором пишет Нина Ассордобрай в интересном исследовании о
французской буржуазии 1815-1830 гг.
Assordobraj N. Ор. cit.
Здесь «классовое
достоинство» явно опережает формирование собственных образцов. Ж.
Лефевр в своей книге о Великой французской революции отмечает, что
буржуазия той эпохи по-прежнему стремится подражать дворянству
Lefebvre G.
Quatre-vingt neuf. Paris, 1939, p. 51.
. Ту же тенденцию констатирует Н. Ассордобрай,
которая цитирует критические замечания на эту тему позднейших
индустриалистов.
3. Интерференция буржуазных и дворянских личностных образцов во
Франции XIX века
Прежде, чем показать на нескольких примерах взаимопроникновение
буржуазных и дворянских образцов во Франции XIX века, заглянем
ненадолго еще раз в более раннюю эпоху. Представительным для XVII века
образцом был образец «человека учтивого» (honnête homme) y шевалье де
Мере (1610-1685). Это придворный образец, восходящий к «Придворному»
Кастильоне. Шевалье де Мере всю свою жизнь посвятил разработке этого
образца, обсуждал его детали в своей обширной переписке с высоко- и не
столь высокопоставленными персонами. Рассмотрим основные черты
«учтивого человека», каким он представлен в сочинении шевалье де Мере
«Об истинной учтивости», опубликованном уже после смерти автора.
Воздав хвалу французскому двору как самому прекрасному и самому
большому из всех известных, шевалье де Мере замечает, что при других
дворах есть люди, которые занимаются чем-нибудь одним и стремятся
преуспеть только в этом занятии, а при французском дворе «всегда
встречались люди праздные и без профессии, но не лишенные достоинств,
которые думали только о том, чтобы хорошо жить и производить хорошее
впечатление. Весьма вероятно, что как раз от подобного рода людей
произошло это столь важное слово (honnête. — M.О.). Это обычно нежные
умы и чувствительные сердца, люди гордые и учтивые, храбрые и скромные;
они не скупы, не честолюбивы и не рвутся к власти... Единственная их цель
— повсюду приносить радость, а наибольшие усилия они прилагают
единственно для того, чтобы заслужить уважение и приобрести любовь». И
дальше: «Итак, быть человеком учтивым — не профессия, и, если бы меня
спросили, в чем состоит учтивость, я ответил бы, что это преуспеяние во
всем, что ни есть в жизни привлекательного и подобающего»
Mere A. G. Chevalier. De la
vrai honnêteté. — Oeuvres complètes. Paris, 1930, vol. 3, p. 69-70.
.
Вот какие образцы прежде всего имело перед своими глазами французское
мещанство, обогащавшееся при Людовике XIV. Этот король нередко
назначал мещан на высокие должности, хотя Ришелье в своем политическом
завещании не советовал, по словам Монтескье, пользоваться услугами людей
низкого происхождения, поскольку те чересчур уж суровы и щепетильны («О
духе законов», 3, V).
Типичной для XVII столетия может считаться карьера семьи Кольберов. Ж.
Б. Кольбер, родившийся в 1619 г. в купеческой семье, благодаря
протекционизму приобрел крупное состояние и титул маркиза де Сеньеле.
Желая приобрести еще и благородных предков, он, по слухам, выкрал ночью
из реймского собора эпитафию своего деда-купца, чтобы заменить ее
рыцарской эпитафией. Хотя Людовик XIV вовсю торговал дворянскими
грамотами и пользовался услугами мещан, ко двору он их не допускал: здесь
требовалось дворянство, восходящее по крайней мере к 1400 г. Жены мещан
с трудом добивались права называться «мадам», а раньше к ним, в отличие от
дворянских жен, обращались «мадемуазель»
Beard M., Op. cit., p. 414.
. Расстояние
между двором и мещанством было во Франции несравненно больше, чем в
Англии. Жена Сэмюэла Пипса бывала при дворе, хотя происхождение ее
было настолько низким, что после свадьбы она стыдилась показать мужу
дом, где жили ее родители. Она также считала вполне естественным послать
ко двору корзинку с экзотическими фруктами, полученными ею самою в
подарок из Испании, — фамильярность, о которой во Франции было бы
трудно даже помыслить.
Большему расстоянию между мещанством и двором во Франции
соответствовало большее расстояние между мещанином и дворянином. Это,
как известно, имело целый ряд причин. В Англии младшие дворянские
сыновья, не имевшие земельной собственности из-за обычая майората,
переселялись в города, где занимались торговлей. Как уже обращали
внимание некоторые историки, производство шерсти дворянами было в
Англии связующим звеном между деревней и городом; во Франции же
интересы дворянства как производителя зерна находились в постоянном
конфликте с интересами горожан. М. Бэрд, автор «Истории
предпринимателя», более высокое общественное положение мещан в Англии
связывает еще и с тем, что мощь Англии основывалась на флоте, а не на
сухопутных силах. Если в армейских частях ведущую роль играло
дворянство (хотя, как известно, изобретение пороха серьезно подорвало его
позиции, «демократизировав» владение оружием), то постройка и вождение
кораблей было делом мещанства, и именно ему была обязана Англия своим
превосходством на морях. Джентльмены, пишет М. Бэрд, были недостаточно
богаты, чтобы покупать корабли, недостаточно образованны, чтобы их
строить, и слишком горды, чтобы учиться этому. Так как английская
колониальная экспансия началась рано, среди колонистов, происходивших
по большей части из мещан, было немало колониальных феодалов, близких к
дворянству по своему образу жизни
О том, что производство шерсти служило в Англии связующим звеном
между мещанством и дворянством, пишут как М. Бэрд, так и К. Хилл в первом из своих очерков по истории английской революции
1640 г. (Hill Ch. The English Revolution 1640. London, [1940]).
.
Большая замкнутость дворянства во Франции не уменьшала очарования его
образцов и даже, может быть, увеличивала их притягательность. Мольеру,
который был почти современником Кольбера, окружавшая его жизнь давала
богатый материал для насмешек над мещанским снобизмом. Тома Корнель,
брат великого трагика, к своему плебейскому имени присоединил de l'Isle («с
Острова»).
Канавой грязною он окопал свой двор
И называться стал де Л'Илем с этих пор —
так смеется над этим Мольер в «Школе жен»
Мольер Ж.-Б. Собр. соч. M., 1957, т. 1, с. 416.
.
Чувствительность к знакам общественного признания и особенно к
очарованию «старинного барства», — писал Т. Бой-Желеньский в
предисловии к «Мещанину во дворянстве», — одна из наиболее глубоко
укоренившихся в натуре человека черт... В этой тяге есть преклонение перед
«породой», перед достоинствами и недостатками, благодаря которым
некоторые люди и даже целый круг общества становятся изысканным и
бесполезным «предметом роскоши»
Żeleński T. (Boy). Molier. — Pisma. Warszawa, 1957, t. 11, s. 283
.
О требованиях, предъявляемых в эпоху господства дворянского образца,
которому пытается подражать нувориш (слово, употребляемое во Франции,
по некоторым сведениям, с 1670 г.), мы узнаем хотя бы из комедии
«Мещанин во дворянстве». Господин Журден желает быть элегантным,
иметь много прислуги (ведь, как известно, престиж дворянина зависел и от
количества зависимых от него людей), уметь танцевать и понимать в музыке
настолько, чтобы давать у себя концерты, желает владеть шпагой,
разбираться в философии, чтобы поддержать при случае светскую беседу, а
кроме того — быть в связи с титулованной дамой.
В XVIII веке к придворным образцам относятся все более критически.
«Честолюбивая праздность, — писал Монтескье в трактате «О духе законов»,
— отвращение к правде, лесть, измена, вероломство, забвение всех своих
обязанностей, презрение к долгу гражданина, страх перед добродетелью
государя, надежда на его пороки и, что хуже всего, вечное издевательство
над добродетелью — вот, полагаю я, черты характера большинства
придворных, отмечавшиеся всюду и во все времена» (4, II). Трудно
представить себе более резкое осуждение учтивых бездельников,
восхвалявшихся шевалье де Мере. «Добродетели, примеры которых мы
видим здесь (в свете. — Прим. пер.), — продолжает Монтескье, явно имея в
виду придворно-дворянские образцы, — всегда говорят нам менее о наших
обязанностях к другим, чем о наших обязанностях к самим себе: предмет их
не столько то, что влечет нас к нашим согражданам, сколько то, что отличает
нас от них» (там же). Ведь Монтескье, как мало кто до него, сознавал, до
какой степени дворянская нравственность служит не столько выделению в
рамках собственного класса, сколько отделению себя от низших классов.
Несмотря на эту критику нравственности привилегированных, очарование
дворянства не поблекло и в XVIII веке. Мещанин Аруэ берет себе имя де
Вольтер, нацепляет шпагу и, составив значительное состояние, поселяется в
замке. Часовщик Карон, автор «Женитьбы Фигаро», велит называть себя де
Бомарше; Деробеспьер делит свое имя на две части, а Дантон вставляет после