Оссовская Мария. Рыцарь и буржуа: исследования по истории морали
Подождите немного. Документ загружается.
ОССОВСКАЯ М. РЫЦАРЬ И БУРЖУА. ИССЛЕДОВАНИЯ ПО
ИСТОРИИ МОРАЛИ
БУРЖУАЗНАЯ МОРАЛЬ
ПРЕДИСЛОВИЕ
В своей написанной до войны книге «Основы науки о морали» я выделила в
этой науке три группы проблем: 1) анализ моральных норм и оценок; 2)
психологию морали и, наконец, 3) социологию морали. В моей
теоретической программе каждой из этих трех областей предполагалось
посвятить особую работу. «Основы науки о морали» были связаны с первой
группой. Книга «Мотивы поведения» касалась проблем, относящихся ко
второй группе. «Буржуазная мораль» должна была стать попыткой
рассмотрения вопросов третьей из этих групп. В ней, в частности, я пыталась
убедить тех, кто еще говорит о морали in abstracto [Здесь: вообще (лат.)], что
мораль — даже ограниченная определенным отрезком времени и
пространства — в обществе со сложной классовой структурой раскалывается
на разные морали.
Я давно интересовалась рыцарскими мотивами в истории морали и
пробовала проследить их, начиная от «Илиады», через рыцарские романы
позднего французского средневековья и придворные образцы Кастильоне, до
морали европейского дворянства XIX века. Материалы об этом течении
этической мысли погибли во время войны. Возвращаясь после войны к этим
вопросам снова, я отложила разработку рыцарских мотивов на будущее и
занялась буржуазной моралью, с развитием которой, как мне представлялось,
связано множество интересных проблем. Свою работу я не рассматривала
как историческую. Мои интересы были подчинены определенной системе:
речь шла о выявлении некоторых классических разновидностей классовой
морали. Это способствовало бы не только более верному воспроизведению
определенной моральной действительности, но и сравнительным
исследованиям с целью установления неких закономерностей, что так
соблазнительно для любого ученого.
Свою книгу я рассматривала как систематический труд, основанный на
конкретном историческом материале. Представляя этот материал —
например, излагая взгляды Дефо, Франклина или Вольнея, — я напоминала
лишь об исторических событиях и процессах, необходимых для понимания
их писательской деятельности. Рассчитывая на подготовленного читателя, я
не сообщала сведений, имеющихся в учебниках. Читателю, для которого
предназначена эта книга, они известны, и я не находила нужным ломать
композицию книги для того, чтобы напомнить о них лишний раз.
Ученый, привыкший работать в области философии, где (если его работа
вообще чего-нибудь стоит) анализ понятий играет важную роль, должен
чувствовать себя неуверенно, выплывая в открытое море фактов, из которых
складывается история культуры. Вникая в содержание теории и
теоретических понятий, испытываешь ощущение — пусть даже иллюзорное,
— что владеешь материалом и что достижение определенной степени
точности интерпретации возможно. Здесь же, напротив, чем глубже
вникаешь в предмет, тем сильней впечатление, что какие-то факты могли
выпасть из поля зрения и что знакомство с еще одним источником могло бы
изменить воссозданную с таким трудом картину действительности.
Удовлетворения, которое дает полное исчерпание материала, достигнуть
никогда невозможно. Порою преемственность того или иного мотива вдруг
обрывается и исследователю кажется, будто он нашел совершенно новую
нить, но сколь же часто потом выясняется, что мнимый пробел в
исследуемой реальности был всего лишь пробелом в твоем образовании!
Сознавая несовершенство этой работы, я утешаю себя тем, что другие,
обратившись к поднятым в ней вопросам, сделают возможной проверку моих
выводов на более широком материале. Кто-то ведь должен сделать первые
шаги, чтобы можно было идти дальше.
Варшава, 1956
ГЛАВА I
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ
1. Как понимать название нашей работы
Известно, что те, кто говорит о буржуазной природе каких-либо этических
норм, могут иметь в виду совсем не одно и то же. В одном случае это будет
лишь «генетическое» определение, означающее, что данная система
моральных норм возникла в буржуазной среде, В другом случае
подразумевается, что эти нормы получили всеобщее признание среди
буржуазии, хотя возникнуть они могли в иной социальной среде. В обоих
случаях буржуазная природа этических норм устанавливается без анализа их
содержания. Если же провести такой анализ, то можно использовать два
новых подхода. В рамках первого буржуазными считаются нормы, которые
служат интересам буржуазии. В рамках второго буржуазными признаются
нормы или доктрины, которые выражают взгляды или настроения
буржуазии. Действительно, возникновение и распространение какой-либо
доктрины в данной социальной среде позволяет предположить, что эта
доктрина служит ее интересам; однако обратная зависимость наблюдается не
всегда. Бывают, как известно, доктрины, которые служат так называемым
объективным интересам данного класса, но не созданы им и до поры до
времени не пользуются в нем популярностью из-за отсутствия того, что
называется классовым самосознанием.
В истории мы находим примеры не одной, а множества «буржуазных
моралей» во всех рассмотренных выше значениях. Поэтому, рассуждая о
буржуазной морали в единственном числе, мы обязаны уточнить, о какой
именно буржуазии пойдет речь, в каком месте и в какое время она
существует. Однако если зачастую считается допустимым говорить о
буржуазной морали вне времени и пространства, то лишь потому, что
говорящий подразумевает определенный комплекс воззрений, которые
кажутся ему представительными, типичными для буржуазии его собственной
эпохи.
С «буржуазной моралью» в этом смысле дело обстоит так же, как с понятием
«христианская мораль». Когда говорят о христианской морали в
единственном числе, то это, разумеется, может быть результатом
ошибочного, внеисторического подхода. Ошибочного, поскольку известно,
что различия между моралью Франциска Ассизского и Игнатия Лойолы или
Альфонса да Лигуори [Альфонс да Лигуори (1696-1787) — неаполитанский
епископ, поборник абсолютной папской власти, автор религиозно-этических
сочинений] очень и очень значительны, не говоря уж о различиях между
католицизмом и различными протестантскими сектами. Христианская
мораль как единое историческое целое не существует; такое единое целое
нельзя отыскать даже в евангелиях. Но те, кто говорит о ней в единственном
числе, могут иметь в виду определенный тип морали, который стал
представительным для христианской морали определенной эпохи и в
определенной социальной среде. При этом обычно подразумевается мораль с
преобладанием «мягких» добродетелей (милосердие, сочувствие, смирение,
терпение). С понимаемой таким образом христианской моралью боролся
Ницше. Имея в виду именно этот смысл понятия «христианская мораль»,
находят аналогии между ней и буддийской моралью, а также приписывают
христианскую нравственность людям мягкосердечным, пусть даже
совершенно чуждым какой-либо христианской догматике. Словом,
понимаемая таким образом христианская мораль не обязательно мораль
христиан.
Определенный тип морали имеют в виду и те, кто говорит о пуританской
морали. Речь здесь идет не о морали, пропагандировавшейся определенными
сектами в определенное время и в определенном месте — в Европе или
Америке. Эти секты, как известно, по догматике сильно отличались одна от
другой, а пуританскими их называют из-за определенного сходства стиля их
этики. Концепция пуританской морали возникает в результате выделения
определенных повторяющихся признаков, совокупность которых характерна
для этики различных, нередко враждебных друг другу сект. Этими
признаками может быть определенное отношение к половой жизни, борьба с
любыми формами наслаждения жизнью и т.д. Выделенный таким образом
тип морали позволяет обнаруживать черты пуританской морали даже у
некоторых первобытных племен.
То, что такая типологическая концепция буржуазной морали получила
распространение в Польше и других европейских странах, начиная по
крайней мере со второй половины прошлого века, — бесспорный факт. Когда
осмотрительность, бережливость, расчетливость, любовь к порядку
определяют как буржуазные добродетели, уточнять время и место
существования характеризуемой таким образом морали обычно считают
излишним. Именно в этом смысле говорят о буржуазной (мещанской) морали
высокооплачиваемых квалифицированных рабочих англосаксонских стран и
предостерегают рабочий класс от опасности заражения мещанским духом.
Имея в виду это значение, можно утверждать — безразлично, обоснованно
или нет, но, во всяком случае, со смыслом, — что мораль дидактической
басни от Эзопа до Лафонтена носила мещанский характер. Говоря о
буржуазной (мещанской) морали, имеют в виду определенное качество —
так же как, говоря о мещанской обстановке квартиры, обычно представляют
себе нагромождение зачехленной мебели, искусственные цветы, пальму и
клетку с канарейкой.
Буржуазная мораль, которую мы хотим рассмотреть подробнее в настоящей
книге, — это как раз и есть определенная система норм, которую
представители различных социальных групп считали типичной для
буржуазии, по крайней мере со второй половины XIX в.
Ф. Энгельс, объясняя, почему Маркс так охотно использовал примеры из
истории Франции, писал: «Средоточие феодализма в средние века,
образцовая страна единообразной сословной монархии со времен Ренессанса,
Франция разгромила во время великой революции феодализм и основала
чистое господство буржуазии с такой классической ясностью, как ни одна
другая европейская страна»
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 259.
. Это высказывание
наглядно показывает, какое значение он придавал типическим образцам
исторического развития. Ведь на примере Франции можно
продемонстрировать, что такое феодализм и как выглядит «с классической
ясностью» господство буржуазии после свержения феодализма. Тот, кто
стремится формулировать законы в общественных науках, не может не
использовать метод сравнения; и каждый исследователь понимает, как важно
для этого выделить определенные типы явлений в интересующей его
области.
Не будем забывать о различии между идеологией и практикой, между
лозунгами и их воплощением. Буржуазная мораль, о которой пойдет речь, —
это, как уже говорилось, прежде всего совокупность норм и лишь тех
поступков, которые ими санкционировались. Именно в критике системы
норм особенно ярко проявляется различие жизненных позиций.
2. Понятие буржуазии и мелкой буржуазии
Хотя в дальнейшем мы ставим своей целью воссоздать прежде всего
буржуазную мораль как упомянутое выше типическое целое, нам не раз
придется говорить также о буржуазной морали как морали буржуазии или
мелкой буржуазии, — например, в тех случаях, когда нас будет интересовать,
является ли «буржуазная мораль» как определенный тип морали моралью
буржуазии (вопрос, аналогичный тому, который ставит себе исследователь,
желающий выяснить, является ли «пролетарская мораль» моралью
пролетариата). Поэтому в этой вводной главе стоит сказать несколько слов о
трудностях, связанных с использованием понятий буржуазии, мелкой
буржуазии или «среднего класса».
В довоенной Англии, по шутливому замечанию авторов монографии об
английском «среднем классе»
Lewis R., Maud A. The English middle classes. London, 1950 (1-е изд.: 1949).
,
можно было по крайней мере определить «средний класс» как совокупность
людей, пользующихся кольцами для салфеток, ибо «высшие классы» меняли
салфетки после каждого приема пищи, а пролетариат вовсе ими не
пользовался. Увы, последняя война уничтожила и это различие, лишив
исследователя столь ценного критерия!
В литературе о буржуазии (я имею в виду литературу капиталистических
стран) трудно по заглавию угадать, с чем придется иметь дело в тексте. Я
уже имела случай заметить, что одни, говоря о буржуазии, имеют в виду
сословие, наделенное особыми правами и противостоящее дворянству,
духовенству или городскому плебсу. Именно это значение подразумевается,
когда речь идет о победе буржуазии в эпоху Кромвеля или в эпоху Великой
французской революции.
Другие (например, крестьянские писатели, противопоставлявшие
буржуазному миру идеологию деревни) нередко имели в виду буржуазию
(мещанство), понимаемую как совокупность людей, живущих в городе, то
есть группу, выделенную на основании экологического критерия. Скорее эта
категория, чем первая, рассматривается в известной монографии Я.
Птасьника «Города и мещанство в старой Польше»
Ptaśnik J. Miasta i mieszczaństwo w dawnej
Polsce. Warszawa, 1949.
.
В. Зомбарт в своей известной работе «Буржуа»
Sombart W. Der Bourgeois. München; Leipzig, 1913.
,
о которой мы еще скажем подробнее, понимает буржуа опять-таки по-
другому. Буржуа для него — это homo oeconomicus [Человек экономический
(лат.)], живущий в городе, буржуазия — группа, выделяемая на основании
не только экологического критерия, но и участия в производстве или обмене
материальных благ (прежде всего — в эпоху капитализма). Но и эта
характеристика оказывается слишком широкой для фактического содержания
работы Зомбарта. На практике он занимается буржуа (в указанном выше
смысле) только в странах Западной Европы, причем исключает из
рассмотрения, в частности, живущих там евреев. Им, как известно, он
посвятил особую монографию. Тут, следовательно, берутся в расчет какие-то
дополнительные, неявно принятые критерии, которые либо исключают
национальные меньшинства, либо, скорее, ограничивают область
исследования представителями христианских вероисповеданий. А значит, не
каждый homooeconomicus, живущий в городе, входит в круг рассмотрения
Зомбарта.
Когда французский социолог Э. Гобло обещает дать в своей книге «Барьер и
уровень»
Goblot E. La barrière et le niveau. Paris, 1925.
анализ французской буржуазии конца XIX
в., он имеет в виду совершенно иную группу, выделенную на основании
совершенно иных критериев. У него речь идет о группе, составляющей в
городах так называемое «общество», но не принадлежащей к аристократии.
Группа эта текуча, в нее можно войти и можно из нее выпасть, а
принадлежность к ней определяется прежде всего уровнем образования и
образом жизни. Это, следовательно, группа, выделенная при помощи
критериев, подобных тем, которые применяет у нас Ю. Халасиньский,
рассуждая о польской интеллигенции. Критика буржуазной морали у Г.
Запольской имеет своим объектом как раз такого рода социальную группу;
она не относится к ремесленникам или лавочникам. В пьесах и повестях
Запольской мы имеем дело прежде всего с людьми свободных профессий,
адвокатами или врачами, а также чиновниками, имеющими собственные
дома. Они принадлежат к «обществу» на основании тех же признаков, что и в
книге Гобло. Впрочем, говоря об «обществе» в единственном числе, мы
выражаемся не вполне точно: существовала (по крайней мере в больших
городах) целая иерархия «светских» групп, целая их лестница, по которой
взбирались люди, нередко делая это целью всей своей жизни. Но вдаваться в
такие тонкости нам здесь незачем.
Именно группу лавочников и ремесленников, а также мелких чиновников
имеет в виду С. Ранульф в книге «Моральное негодование и психология
средних классов»
См.: Ranulf S. Moral indignation and middle class psychology. Copenhagen, 1938.
. Эта группа
выделена у него (впрочем, не слишком отчетливо) на основании
имущественных критериев. Нечеткость этого критерия отразится на выводах
автора, о чем мы еще скажем.
Из этого отнюдь не исчерпывающего обзора уже видно, что читатель любой
работы, трактующей о буржуазии, должен прежде всего задаться вопросом:
кто служит здесь образцом? А возможности тут гораздо богаче, чем те,
которые мы привели для примера.
Чтобы уяснить, до какой степени могли различаться объем, содержание и
эмоциональная окраска понятия «буржуа» в одной только Франции, стоит
познакомиться с книгой симпатизировавшего фашизму француза Р. Жоанне
«Похвала французскому буржуа» (1924). Жоанне, находясь под
впечатлением похода Муссолини на Рим, хотел бы, чтобы французская
буржуазия решилась на нечто подобное, и свою книгу адресует ее будущему
вождю. Для ободрения буржуазии он напоминает ей все ее прежние заслуги,
противопоставляя свою апологию тем, кто чернил буржуазию в последнее
время. Можно думать, что это именно те, о чьей критике пойдет речь в
следующей главе нашей работы.
Во французских текстах разных эпох, приводимых у Жоанне, мы встречаем
несколько десятков вариантов значения слова «буржуа». В некоторых
цитатах купцы и ремесленники не относятся к этой категории, в других —
именно они прежде всего и составляют ее. Одни со словом «буржуа»
связывают достаток и приятную жизнь, другие — работу без отдыха и
самоограничение, причем нередко трудно усмотреть какую-либо социально
обусловленную закономерность в историческом развитии этого понятия.
«Буржуа! — восклицает один из цитируемых Жоанне авторов. — Есть ли в
нашем языке слово более гибкое, более подходящее для разнообразных
применений, которые диктуют ему постоянно меняющиеся обстоятельства?
Слово это меняет значение в зависимости от сословия, профессии, традиций
или предрассудков того, то им пользуется. Оно звучит то уважительно, то
торжественно, высокопарно или гротескно. Оно одинаково хорошо подходит
и к герою, и к снобу. Оно бывает вежливым, а бывает презрительным. Оно
означает поочередно общественное положение, состоятельность, сытую
тупость и тугодумие того, кого наделяют этим эпитетом»
Johannet R. Eloge du bourgeois
français. Paris, 1924, p. 35-36.
.
Перечисляя значения и эмоциональные оттенки слова «буржуа» и
производных от него, следует еще добавить, что французское
bourgeoisie(буржуазия) укоренилось во многих языках в новом значении под
влиянием классиков марксизма. «Буржуазия» — это у Маркса и Энгельса
обычно привилегированный класс, противостоящий пролетариату. В этом
значении, отличном от этимологического (bourg — город), он охватывает и
землевладельцев. В то же время у Маркса и Энгельса мы встречаем
употребление этого понятия в более узком значении, например когда
земельные собственники фигурируют наряду с буржуазией. В предисловии
Энгельса к немецкому изданию «Манифеста Коммунистической партии»
(1883) буржуазия противопоставляется пролетариату как класс угнетателей и
эксплуататоров; то же самое — в предисловии к английскому изданию 1888
г. Зато в «Людвиге Фейербахе...» Энгельс говорит о борьбе между земельной
собственностью и буржуазией
См.: Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. т 21 с 362-369, 308, 1-2.
.
Выше мы сопоставили значения слова «буржуазия», не совпадающие по
объему. Но даже при одинаковом объеме понятия характеризуемый им
объект различается очень сильно от страны к стране. В известном письме к
П. Эрнсту от 5 июня 1890 г. Энгельс подчеркивает, сколь значительно
мещанство различных стран отличается друг от друга, и предостерегает
Эрнста, чтобы тот не представлял себе норвежское мещанство на немецкий
образец. Немецкое мещанство — плод потерпевшей поражение революции.
Тридцатилетней войне и последовавшему за ней периоду оно обязано своей
трусостью, беспомощностью и пассивностью. Немецкое мещанство — это,
согласно Энгельсу, карикатура на мещанство. Английский или французский
мелкий буржуа отнюдь не похож на немецкого. Не похож на него и
норвежский мелкий буржуа, который имеет совершенно иную историю.
Норвежский крестьянин не знал крепостного права и потому, входя в ряды
мещанства, придает ему иной характер, чем это имеет место в Германии
См.: там
же, т. 37, с. 351-352.
.