Микешина Л.А. (Сост.) Философия науки. Хрестоматия
Подождите немного. Документ загружается.
совокупность фактов, и снова встает вопрос: подчиняется ли вся история определенным тенденциям,
которые индивид может расшифровать в фактах?
Близки к этим тенденциям эволюции законы тенденции, которые указывают направление, на которое
ориентируется определенная частная история. Так, например, социологи формулируют тот или иной
религиозный
794
закон: например, закон персонализации или спиритуализации, боги якобы все больше и больше становятся
личностями, религии все больше и больше этическими. Но эти так называемые законы, если они
дедуцируются из простых констатаций, представляют риск для всех экстраполяции на базе фрагментарных
данных. В определенное время наблюдают движение в определенном направлении: ничто не запрещает
регрессии или отклонения. С другой стороны, эти законы приобретают подлинно научный характер, когда
они подтверждаются или объясняются элементарными психологическими или логическими истинами. В
истории так долго верили в прогресс, что в разуме увидели естественную зрелость человеческого духа, в
суевериях прошлого эквивалент наивных мечтаний. За неимением психологии или логики все свели к
чистой эмпирии: этот историк должен прочесть закон чередования, другой закон деградации... Может быть,
удастся верифицировать эти частные законы, но хотели бы уловить закон частичной эволюции на
протяжении всего времени или всей эволюции. Однако наука, кажется, не способна присоединиться к
стремлениям философии.
Мы всегда обнаруживаем ту же сомнительность в отношении ритма единой истории либо истории в своей
совокупности. В предыдущем разделе мы видели, что историк посредством выбранных им ценностей, а
также посредством занимаемой им позиции в состоянии определить этот ритм. Зато кажется, что
объективной науке, по крайней мере, позитивной науке не удается ответить на эти вопросы (по праву и
фактически они являются вопросами), потому что она не знает о существовании таких законов. В сущности,
незнание нормально, ибо для того, чтобы заметить необратимый или циклический ритм становления,
определенное направление или отсутствие какого-либо направления, нужны будут упрощение,
регулярность, непрерывность, что исключает акциденции и сложность социальных событий. Вынужденный
выбирать, историк тем самым рискует заменить свои предпочтения экспериментом или, по крайней мере,
подчинить эксперимент предпочтениям, если только в природе человека и духа он не различает неизбежное
призвание. За неимением этого каузальная мысль завершается только более или менее случайными
обобщениями, более или менее частными законами — сконструированными и вероятностными формулами,
которые вера и страсть возводят в фатальность. (С. 424-430)
КАРЛ ГУСТАВ ГЕМПЕЛЬ. (1905-1997)
К.Г. Гемпель (Hempel) — американский философ науки немецкого происхождения. Представитель
неопозитивизма, участник Венского кружка, преподавал в европейских и американских университетах.
Разрабатывал проблемы логики и методологии науки, особенно метода объяснения, и совместно с
П.Оппенгеймом создал дедуктивно-номологическую схему объяснения, на основе которой предложил
понимание природы и функций общих законов в истории, гуманитарном познании в целом. Исследуя
историю как эмпирическое знание, он показал, что «чистое описание» и «гипотетическое обобщение и
построение теории» в этом типе наук нераздельны между собой. Необходимо в историческом исследовании
широко использовать универсальные гипотезы из других отличающихся от истории областей исследования,
что подтверждает «методологическое единство эмпирической науки». Его идеи оказали существенное
влияние на развитие методологии гуманитарного познания, а также на логический позитивизм — одно из
направлений, способствовавших развитию культуры исследований в области философии и методологии
науки. Главные работы, переведенные на русский язык: Гемпель К.Г. Мотивы и «охватывающие» законы в
историческом объяснении // Философия и методология науки. М., 1977; Гемпель К.Г. Логика объяснения.
М., 1998. Приводятся фрагменты из последней работы.
Л. А. Микешина
Функция общих законов в истории
Достаточно широко распространено мнение, что история, в отличие от так называемых физических наук,
занимается скорее описанием конкретных явлений прошлого, чем поиском общих законов, которые могут
управлять этими событиями. Вероятно, эту точку зрения нельзя отрицать в качестве характеристики того
типа проблем, которым в основном интересуются некоторые историки. Но она, конечно, неприемлема в
качестве утверждения о теоретической функции общих законов в научном историческом исследовании. В
настоящей статье мы попытаемся обосновать эту точку зрения, подробно показав, что общие законы имеют
достаточно аналогичные функции в истории и в естественных науках, что они образуют неотъемлемый
инструмент исторического исследования и что они даже соc-
796
тавляют общее основание различных процедур, которые часто рассматриваются как специфические для
социальных наук в отличие от естественных. Под общим законом мы будем понимать утверждение
универсальной условной формы, способное быть подтвержденным или опровергнутым с помощью
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
411 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
411
соответствующих эмпирических данных. Термин «закон» предполагает, что данное утверждение
действительно хорошо подтверждено имеющимися свидетельствами. Поскольку это уточнение во многих
случаях несущественно для наших целей, мы будем часто использовать термин «гипотеза универсальной
формы» или, коротко, «универсальная гипотеза» вместо термина «общий закон» и определять условие
достаточного подтверждения отдельно, по мере необходимости. (С. 16) <...>
Историческое объяснение также имеет целью показать, что рассматриваемое событие было не просто
«делом случая», но ожидалось в силу определенных предшествующих или одновременных условий.
Ожидание, на которое ссылаются, не является пророчеством или божественным предсказанием; это —
рациональное научное предчувствие, основывающееся на предположении об общих законах.
Если эта точка зрения правильна, то представляется странным, что в то время как большинство историков
предлагают объяснения исторических событий, многие из них отрицают возможность обращения к каким-
либо общим законам в истории. Однако это становится более понятным благодаря более внимательному
изучению объяснений в истории, что станет ясным в ходе следующего анализа. (С. 21) <...>
Однако большинству объяснений, предлагаемых в истории или социологии, не удается включить явные
утверждения о предполагаемых ими общих закономерностях. Думается, что для этого существует, по
крайней мере, две причины:
Во-первых, рассматриваемые универсальные гипотезы часто относятся к индивидуальной или социальной
психологии, которая, как отчасти предполагается, знакома каждому благодаря его ежедневному опыту, т.е.
косвенным образом они рассматриваются как само собой разумеющиеся. <...>
Во-вторых, часто бывает очень трудно сформулировать лежащие в основе предположения явным образом с
достаточной точностью и в то же время так, чтобы они согласовывались со всеми имеющимися
соответствующими эмпирическими данными. Было бы поучительным, исследуя адекватность какого-либо
предлагаемого объяснения, попытаться реконструировать лежащие в его основе универсальные гипотезы. В
частности, такие термины, как «следовательно», «поэтому», «таким образом», «потому что», «естественно»,
«очевидно» и т.п., часто являются указателями скрытых предположений некоторых общих законов: они
используются для связи исходных условий с объясняемым событием; но утверждение о том, что последнее
«естественно» ожидалось как «следствие» определенных условий, выводимо только в том случае, если
предлагаются соответствующие общие законы. (С. 22) <...>
Представляется возможным и оправданным рассматривать некоторые объяснения, предлагаемые в истории,
как основанные на предположении скорее вероятностных гипотез, чем на общих «детерминистических»
зако-
797
нах, т.е. законах в форме универсальных условий. Это утверждение можно распространить также и на
многие объяснения, предлагаемые в различных областях эмпирических наук. (С. 23) <...>
Объяснительный анализ исторических событий в большинстве случаев предлагает не объяснение в одном из
вышеуказанных смыслов, а нечто, что может быть названо наброском объяснения. Этот набросок состоит из
более или менее смутного указания законов и исходных условий, рассматриваемых как важные, и должен
быть «дополнен» для того, чтобы стать законченным объяснением. Это дополнение требует дальнейшего
эмпирического исследования, для которого набросок указывает направление. (Наброски объяснения широко
используются также вне истории; многие объяснения в психоанализе, например, иллюстрируют это
утверждение.)
Очевидно, что набросок объяснения не поддается эмпирической проверке в той же мере, что и полное
объяснение; и к тому же существует различие между научно приемлемым наброском объяснения и
псевдообъяснением (или наброском псевдообъяснения). Научно приемлемый набросок объяснения должен
быть дополнен более конкретными утверждениями; но он указывает направление, в котором эти
утверждения должны быть найдены; и конкретные исследования могут подтвердить или опровергнуть эти
указания; т.е. можно показать, что предполагаемый тип исходных условий действительно важен, или что
для того, чтобы получить удовлетворительное объяснение, в расчет должны быть приняты факторы иной
природы. — Процесс дополнения, требуемый наброском объяснения, в целом предполагает форму
постепенно растущего уточнения используемых формулировок; но на любом этапе этого процесса такие
формулировки должны иметь некоторое эмпирическое значение: должна существовать возможность
указать, по крайней мере приблизительно, какого типа эмпирические данные подходят для их проверки, и
какого типа эмпирические данные могут их подтвердить. С другой стороны, в случае неэмпирических
объяснений или набросков объяснений, скажем, с помощью ссылок на историческое предназначение
определенной нации или на принцип исторической справедливости, использование терминов, не имеющих
эмпирического значения, делает невозможным указать, даже приблизительно, тип исследования, имеющего
отношение к этим формулировкам и могущего привести к эмпирическим данным, подтверждающим или
опровергающим предлагаемое объяснение. (С. 24-25) <...>
Мы попытались показать, что в истории в неменьшей степени, чем в любой другой области эмпирического
исследования, научное объяснение может быть получено только с помощью соответствующих общих
гипотез или теорий, представляющих собой совокупности систематически связанных гипотез. Этот тезис
очевидным образом контрастирует с известной точкой зрения, что настоящее объяснение в истории
достигается с помощью метода, специфически отличающего социальные науки от естественных, а именно
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
412 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
412
метод эмпатического понимания. Историк, как говорят, представляет себя на месте людей, включенных в
события, которые он хочет объяснить; он пытается как можно более полно осознать обстоятельства, в
которых они действовали, и мотивы, руководившие их действиями; и с помощью вооб-
798
ражаемого самоотождествления с ero героями он приходит к пониманию, а следовательно, и к адекватному
объяснению интересующих его событий.
Несомненно, что этот метод эмпатии часто применяется и профессионалами и непрофессионалами в
истории. Но сам по себе он не составляет объяснения. Скорее, это по сути эвристический метод. Его
функция состоит в предложении некоторых психологических гипотез, которые могут служить в качестве
объяснительных принципов в рассматриваемом случае. Грубо говоря, идея, лежащая в основе этой функции,
такова: историк пытается осознать, каким образом он сам действовал бы в данных условиях и под влиянием
определенных мотивов своего героя; он на время обобщает свои чувства в общее правило и использует
последнее в качестве объяснительного принципа для истолкования действий рассматриваемых людей. Эта
процедура в некоторых случаях может оказаться эвристически полезной, но ее использование не
гарантирует правильность полученного таким образом исторического объяснения. Последнее, скорее,
зависит от фактической правильности эмпирических обобщений, которые может предложить метод
понимания.
Использование этого метода не является необходимым для исторического объяснения. Историк может,
например, быть неспособным почувствовать себя в роли исторической личности, которая больна паранойей,
но, тем не менее, быть вполне способным четко объяснить ее действия; в частности, с помощью ссылки на
принципы психологии девиантного поведения. Таким образом, находится или нет историк в позиции
отождествления себя со своим историческим героем, не имеет отношения к правильности его объяснения. В
расчет принимается только правильность используемых общих гипотез, независимо от того, были они
предложены с помощью эмпатии или с помощью строго бихевиористского подхода. Многое в обращении к
«методу понимания» представляется обусловленным тем фактом, что он стремится представить изучаемое
явление как нечто «правдоподобное» или «естественное» для нас; часто это делается с помощью красивых
метафор. Но достигаемый таким образом вид «понимания» должен быть четко отличен от научного
понимания. В истории, как и везде в эмпирических науках, объяснение явления состоит в подведении его
под общие эмпирические законы. И критерием его правильности является не то, обращается ли оно к
нашему воображению, представлено ли оно в наводящих на мысль аналогиях или каким-то иным образом
сделано правдоподобным — все это может проявляться также и в псевдообъяснениях, а исключительно то,
основывается ли оно на эмпирически хорошо подтверждаемых допущениях, касающихся исходных условий
и общих законов.
До сих пор мы обсуждали важность общих законов для объяснения и предсказания и для так называемого
понимания в истории. Теперь кратко рассмотрим некоторые другие процедуры исторического исследования,
включающие допущение универсальных гипотез.
Тесно связана с объяснением и пониманием процедура так называемой интерпретации исторических
событий в терминах какого-то определенного подхода или теории. Интерпретации, реально предлагаемые в
истории, представляют собой или подведение изучаемых явлений под научное объ-
799
яснение или набросок объяснения, или попытку подвести их под некоторую общую идею, недоступную
эмпирической проверке. Ясно, что в первом случае интерпретация является объяснением посредством
универсальных гипотез; во втором случае она является псевдообъяснением, обращенным к эмоциям и
вызывающим живые зрительные ассоциации, но не углубляющим наше теоретическое понимание
рассматриваемого события.
Аналогичные замечания применимы к процедуре приписывания «значения» конкретным историческим
событиям; их научный смысл состоит в определении того, какие другие события существенно связаны - в
качестве «причин» или «следствий» — с изучаемым событием; а утверждение соответствующих связей
опять-таки предполагает форму объяснения или наброска объяснения, включающего универсальные
гипотезы. (С. 26-28)
Логика объяснения
<...> Достаточно широко распространено мнение о том, что во многих отношениях причинный тип
объяснения по самой своей сути не соответствует объяснению в областях, отличных от физики и химии, в
особенности при исследовании целесообразного поведения. Рассмотрим коротко несколько аргументов,
приводимых в защиту этой точки зрения.
Наиболее распространенным среди них является идея о том, что события, включающие активность
индивида или группы людей, уникальны и единичны, что делает их недоступными для причинного
объяснения, поскольку последнее, основываясь на закономерностях, предполагает повторяемость
объясняемого явления. Этот аргумент, который, между прочим, также приводится в поддержку точки зрения
о том, что экспериментальный метод не применим в психологии и социальных науках, характеризуется
непониманием логического характера причинного объяснения. Каждое отдельное явление в физических
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
413 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
413
науках не менее, чем в психологии или социальных науках, уникально в том смысле, что оно, во всех своих
характеристиках, не повторяется. Однако отдельные явления могут подчиняться общим законам причинного
типа, следовательно, быть объясненным с их помощью. Тем не менее причинный закон утверждает, что
любое явление определенного рода, т. е. любое явление, имеющее определенные специфические
характеристики, сопровождается другим явлением, которое, в свою очередь, имеет определенные
специфические характеристики, сопровождается другим явлением, которое, в свою очередь, имеет
определенные специфические характеристики; например, что в любом явлении в процессе трения
увеличивается тепло. <...>
Когда мы говорим об объяснении единичного явления, термин «явление» относится к повторению
некоторых более или менее комплексных характеристик в определенной пространственно-временной
области или в определенном индивидуальном объекте, но не ко всем характеристикам этого объекта или ко
всему, что происходит в этой пространственно-временной области.
Второй аргумент, который нужно здесь упомянуть, утверждает, что выработка научных обобщений — и,
следовательно, принципов объяснения — для человеческого поведения невозможно, поскольку реакции
человека за-
800
висят не только от определенной ситуации, но и от его прошлого. Однако в действительности не существует
a priori причины, по которой невозможно выработать обобщения, способные охватить эту зависимость
поведения от предшествующей жизни агента. В самом деле, то, что данный аргумент «доказывает» слишком
многое и поэтому содержит ошибку non sequitor (лат. не следует. — Ред.), становится очевидным в силу
существования определенных физических явлений, таких, как магнетическое запаздывание и эластическая
усталость, в которых величина особого физического эффекта зависит от прошлого вовлеченной системы и
для которых, тем не менее, были установлены некоторые общие закономерности.
Согласно третьему аргументу, объяснение любого события, включающего целесообразное поведение,
требует отсылки к мотивации и, следовательно, скорее телеологического, чем причинного анализа. <...> Мы
должны ссылаться на преследуемые цели, и это, согласно аргументу, вводит тип объяснения, отличный от
типа объяснения в физических науках. Несомненно, многие — часто неполные — объяснения,
предлагаемые для действий, совершенных человеком, включают ссылку на цели и мотивы; но делает ли это
их существенно отличными от причинных объяснений в физике и химии? Одно различие,
напрашивающееся само собой, заключается в том обстоятельстве, что в мотивированном поведении
будущее, кажется, воздействует на настоящее в той форме, которой не обнаруживается в причинных
объяснениях в физических науках. <...>
Тот факт, что мотивы недоступны непосредственному наблюдению со стороны внешнего наблюдателя, не
представляет существенного различия двух типов объяснения, — поскольку определяющие факторы,
фигурирующие в физических объяснениях, также очень часто недоступны непосредственному наблюдению.
Как, например, в случае с объяснением взаимного притяжения двух металлических сфер говорят о
взаимодействии противоположных электрических зарядов. Присутствие этих зарядов, недоступное
непосредственному наблюдению, можно установить различными методами косвенного тестирования, и
этого достаточно для того, чтобы гарантировать эмпирический характер объясняющего рассуждения.
Сходным образом, присутствие определенных мотивов можно установить только косвенными методами,
которые могут включать ссылки на высказывания данного человека, на описки и оговорки и т. д.; но до тех
пор пока эти методы могут быть «операционально определены» с достаточной ясностью и точностью,
нельзя говорить о существенном различии в этом плане между мотивационным объяснением и причинным
объяснением в физике.
Потенциальная опасность объяснения с помощью мотивации заключается в том, что этот метод
основывается на легкой конструкции отчетов ex-post-facto, не обладающих предсказательной силой.
Достаточно широко распространена тенденция «объяснения» действий описанием предполагаемых мотивов
уже после того, как действие совершилось. В то время как сама по себе эта процедура не вызывает особых
возражений, ее правильность требует: (1) чтобы объясняемые мотивационные предположения были
доступны проверке; и (2) чтобы соответствующие общие законы придавали объясняющую силу
предполагаемым мотивам. Игнорирование этих требо-
801
ваний часто лишает представленные мотивационные объяснения их познавательного значения. (С. 98-101)
<...>
Другой аспект обращения к телеологическим рассуждениям — их антропоморфный характер.
Телеологическое объяснение заставляет нас почувствовать, что мы действительно «понимаем» объясняемое
явление, так как оно рассматривается в понятиях цели и задачи, с которыми мы знакомы из нашего
собственного опыта целесообразного поведения. Здесь важно различить понимание в психологическом
смысле как чувства эмпатической близости и понимания объясняемого явления в теоретическом, или
познавательном, смысле как конкретного случая некоторой общей закономерности. Частое подчеркивание
того, что объяснение предполагает сведение чего-то незнакомого к знакомым нам идеям или опыту, на
самом деле ошибочно. Несмотря на то, что некоторые научные объяснения имеют такой психологический
эффект, он ни в коем случае не универсален; свободное падение физического тела намного более знакомое
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
414 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
414
нам явление, чем закон гравитации, посредством которого оно объясняется; и, несомненно, что основные
идеи теории относительности для многих гораздо менее знакомы, чем явления, которые эта теория
объясняет. (С. 103)
ДМИТРИЙ СЕРГЕЕВИЧ ЛИХАЧЕВ. (1906-1999)
Д.С. Лихачев — специалист по древнерусской литературе и культуре, историк, общественный деятель.
Пережил тяжелые испытания в Соловецком лагере и в годы блокады. Доктор филологических наук,
профессор, с 1954 года руководил отделом древнерусской литературы в Пушкинском доме (Ленинград),
академик АН СССР (РАН), почетный член и профессор многих иностранных академий, университетов,
лауреат Государственных премий, Герой Социалистического Труда. Автор фундаментальных трудов по
текстологии, поэтике и истории русской литературы X-XVII веков. В исследованиях выходит за пределы
частных проблем литературоведения, текстологии, обращается к многомерному и универсальному
контексту культуры. Особенно интересны и принципиально новы для философии и методологии
гуманитарного знания исследования Лихачева по текстологии, сопровождаемые глубокими размышлениями
о принципах работы с текстами, об историческом подходе к такого рода исследованиям. Основные
монографии академика: «Человек в литературе Древней Руси» (М.;Л., 1958), «Культура русского народа X-
XVII вв.»(М.;Л., 1961), «Поэтика древнерусской литературы» (Л., 1961), «О филологии» (М., 1989), «Очерки
по философии художественного творчества» (СПб., 1996) и др.
Л. А. Микешина
[История текста]
<...> без изучения намерений автора (пусть меняющихся) нельзя понять второе, т.е. творческий результат.
Конечно, изучение одних намерений не может дать полного объяснения творческого результата, надо
изучать еще и «эпоху», но нельзя согласиться с утверждением Б.В. Томашевского: «произведение создает не
один человек, а эпоха». Эпоха помимо человека ничего создать не может, эпоха действует через человека и
его намерения, при этом на одних она влияет по-одному, а на других — по-другому, ибо само положение
человека в эпохе различно. Не будем вдаваться в изложение обще-
Ниже приводятся отрывки из следующих работ:
1. Лихачев Д.С. Текстология. На материале русской литературы X — XVII веков. Изд. 2-е. Л., 1983.
2. Лихачев Д.С. Прошлое — будущему. Статьи и очерки. Л.. 1985.
803
известных истин. Скажем только, что отрицать целесообразность изучения «творческой истории» только на
том основании, что намерения творца меняются в процессе этой творческой истории или что помимо
намерений творца имеет значение и эпоха, — нет никаких оснований. Разумеется, история текста
произведения должна включать в себя изучение истории целей автора и их изменений, а история целей
автора должна строиться с учетом влияния идеологии автора. (1, с. 37-38)
История текста произведения охватывает все вопросы изучения данного произведения. Только полное (или
по возможности полное) изучение всех вопросов, связанных с произведением, может по-настоящему
раскрыть нам историю текста произведения. Вместе с тем только история текста раскрывает нам
произведение во всей его полноте. История текста произведения есть изучение произведения в аспекте его
истории. Это исторический взгляд на произведение. Изучение его в динамике, а не в статике. Произведение
немыслимо вне его текста, а текст произведения не может быть изучен вне его истории. На основе истории
текста произведений строятся история творчества данного писателя и история текста произведения
(устанавливается историческая связь между историями текстов отдельных произведений), а на основе
истории текстов и истории творчества писателей строится история литературы. Само собой разумеется, что
история литературы далеко не исчерпывается историями текстов отдельных произведений. Но они
существенны, особенно в литературе древнерусской.
Это — историческая точка зрения, прямо противоположная механистической и статичной, игнорирующей
историю и изучающей произведение в его данности. (1, с. 38-39)
<...> история текста произведения не может сводиться к простой регистрации изменений. Изменения текста
должны быть объяснены. При этом регистрация изменений текста и их объяснение — не два различных
этапа исследования, а один взаимосвязанный ряд. Факты без их объяснения — не факты. Теоретически
регистрация фактов должна, казалось бы, предшествовать их объяснению, но в практической работе
текстолога регистрация и объяснение идут параллельно, так как увидеть факт часто бывает возможно только
под определенным углом зрения, — в свете его объяснения. Всякий взгляд, открывающий факт, открывает
его с определенной точки зрения. Рассеянного зрения не существует. Факт отражения в тексте той или иной
идеологии может быть вскрыт только тогда, когда мы уже в известных приделах знакомы с этой идеологией.
Факт отражения в памятнике классовой борьбы может быть вскрыт только тогда, когда исследователь
знаком с тем, что представляет собой классовая борьба на данном этапе исторического развития. (1, с. 39-40)
<...> История текста произведения теснейшим образом связана с историей литературы, с историей
общественной мысли, с историей в целом и не может рассматриваться изолированно. (1, с. 57).
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
415 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
415
Замысел и воля автора
<...> История текста не есть история его внешних случайных изменений. Основное, с чем должна считаться
текстология, — это с замыслами и
804
намерениями творцов текста (под творцами текста разумею всех, кто создает текст, — не только его
авторов, но и редакторов — составителей редакций текста). Эти замыслы и намерения в конечном счете
должны объясняться историей литературы и историей всего общества, но на известном этапе именно
раскрытие этих замыслов является центральной и наиболее сложной задачей текстологии.
В произведении воплощается замысел. Но замысел не существует в готовом и вполне законченном виде еще
до написания произведения. Он меняется по мере своего воплощения в тексте. Об этом свидетельствуют
черновики и корректуры автора. Замысел, по мере своего воплощения, начинает оказывать обратное
воздействие на автора, вводит его в свою внутреннюю логику. Автор в процессе воплощения своего замысла
начинает видеть его недостатки и достоинства. Процесс воплощения замысла есть процесс
совершенствования и роста замысла. Но и после того как произведение напечатано, <...> автор может
продолжать над ним работать, готовить для новых изданий. <...> (1, с. 148)
Замысел развивается — соответственно меняет свое направление и авторская воля. Необходимо изучать
изменения и развитие замысла и соответствующие изменения авторской воли. Воля автора не статична, а
динамична. Она может быть доведена автором до конца и может быть не доведена. Автор очень часто не
успевает или не хочет завершить свой замысел. Текст остается незаконченным. Кроме того, он может
упорно работать над своим произведением уже после его издания. <...> С течением времени и с переменой
художественных и идейных убеждений автора у последнего может понизиться интерес к собственному
произведению, и он может передоверить его исправление, правку корректуры и пр.
Соответственно авторская воля проявляется с большей или меньшей степенью интенсивности. Автор может
прямо заявить об окончательном воплощении своего замысла в том или ином тексте, но может и не заявить,
мы можем только догадываться о его воле, предполагая ее воплощенной в последнем прижизненном тексте
произведения. <...> (1, с. 148-149)
Воля автора, как и замысел произведения, — явления крайне сложные и неустойчивые и до сих пор в самой
сущности своей почти не изученные. Во всяком случае, к вопросу об авторской воле текстолог должен
подходить не как юрист и не рассматривать «последнюю волю» с правовой точки зрения. Нельзя в работе
над авторскими текстами произведения ограничиваться формальным выявлением последней творческой
воли автора. Замысел и воля автора в воплощении этого замысла должны подробнейшим образом изучаться
текстологом во всей их сложности и в их меняющихся отношениях к текстам. <...> (1, с. 149-150)
Текстолог, изучая историю замысла произведения и историю воли автора, не может быть только
бесстрастным регистратором. Он должен оценивать их с точки зрения художественной и идейной. (1, с. 150)
Честность по отношению к предшественникам
К числу очень важных проблем научной этики относится и вопрос о том, как и в каких случаях делать
сноски на работы своих предшественников.
805
Все отсылки к своим предшественникам, высказавшим аналогичные мысли, близкие соображения,
приведшие необходимые для создания автором своей теории материалы, должны быть совершенно точны.
Именно такие отсылки к предшественникам и особенно к работам начинающих ученых способны
поддерживать нормальную нравственную атмосферу в науке.
Особенно следует следить за тем, чтобы для «истории идеи» не пропали и те догадки, которые были
высказаны в устных докладах, еще не опубликованных, или в частных беседах. Если такие ссылки не будут
делаться, в научном коллективе установится атмосфера недоверия, молчания и замалчивания, прекратятся
научные споры и дискуссии, сократятся доклады и сообщения, ученые станут печататься на стороне, в
журналах, которым доверяют, и т.д.
Точность ссылок не менее важна, чем сами ссылки. Известны и хорошо заметны следующие приемы
недобросовестных отсылок. Скажем, сноска на предшественника делается, но не указывается, к чему она
относится. «Пострадавший» не всегда может заявить претензию, ибо сноска есть, но толковать ее можно по-
разному. Бывает и так, что сноска делается на автора идеи, но не на нужную работу, не на необходимое
место; цитируется мелочь и пропускаются главная мысль предшественника и главные материалы.
Иногда приходится слышать и такое самооправдание нечестного заимствователя чужих мыслей: «но я же в
своей работе несколько раз на него сослался». Но что проку от этих ссылок, если они сделаны не по
существу идеи?
Даже если в предшествующей литературе высказана не та мысль, но в чем-то похожая, ученый должен
сделать отсылку с соответствующим разъяснением. Между учеными не должно быть «недоразумений», тем
более если ученые не равны по своим авторитетам. Особенная ответственность всегда ложится на того
ученого, который пользуется большим авторитетом, занимает в науке более высокое положение. «Сильный»
должен следить за тем, чтобы не обидеть «слабого». Уловки в отсылках особенно позорны, указывая на то,
что «заимствователь» чужих идей ясно осознает, что делает, а не поступает так просто по незнанию или
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
416 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
416
забывчивости. Иногда под новыми терминами недобросовестный автор скрывает старые идеи. В других
случаях сотрудник стремится увеличить список своих работ различными искусственными способами. Все
это также ведет к замутнению моральной атмосферы в науке.
Оценка научной продуктивности ученого
<...> Добиться импозантного списка своих работ ученому, поставившему себе такую цель, в общем
нетрудно. Существует довольно много способов увеличения числа своих работ до внушительных размеров.
Перечислю некоторые из них. Прежде всего — публикация мелких статей в различных научных изданиях.
Под разными заглавиями такого рода «состязатель» публикует одно и то же, меняя, а иногда и не меняя
характер изложения. Статьи посылаются в различного рода издания в разных городах или даже разных
странах. <...> В области изучения древней литературы очень часто исследование того или иного памятника
публикуется в предварительном
806
виде: каждый список памятника или группа списков составляют материал отдельной публикации. Такого
рода публикации, оправдываемые тем, что публикуемый список ранее не был известен, засоряют научные
издания и не только не облегчают исследование памятника, но по большей части затрудняют его:
вынуждают искать эти публикации (часто к тому же неряшливо выполненные), сличать издания памятника с
реальными текстами в рукописях и т.д.
Легкий и нечестный способ войти в историографию вопроса — это высказывание разного рода
предположений, «новых» взглядов на основе данных других исследователей, иногда даже без нового
обращения к рукописям. Рецензии, обзоры, отчеты о конференциях, дополнительные соображения —
благодарные жанры для увеличения числа публикаций. Это не значит, что жанры эти не нужны или
малоценны, — просто в списках печатных работ рецензии, обзоры, отчеты и дополнения должны составлять
отдельные рубрики, которые ни в коем случае не следует равнять с настоящими исследованиями.
То же самое необходимо сказать и о работах популярных. Популяризация научных исследований или
написание популярных работ на ту или иную тему — деятельность совершенно необходимая. Она
необходима даже для исследовательской работы, так как в популярной форме обычно окончательно и точно,
просто и удобно формулируются различного рода концепции, излагаются открытия, подводятся итоги и т.д.
Однако равнять исследования с популяризаторскими работами ни в коем случае нельзя. Каждый
исследователь должен сохранять «равновесие жанров» и выступать с «легкими» для написания и
«многописания» жанрами не слишком часто и особенно следить за тем, чтобы работа в «легких» жанрах не
сводилась к «пустописанию».
Каждая работа исследователя должна иметь точного адресата. Смешение популяризации и исследования
очень часты в монографических работах, посвященных тому или иному писателю. В огромном числе
монографий исследователь сообщает и общеизвестные науке факты, и результаты собственных разысканий.
Ученому, которому приходится обращаться к такого рода монографиям, необходимо тратить много времени
для того, чтобы найти в этих монографиях элемент самостоятельной мысли или результат исследования. И
здесь возможна «вариативность»: высказывания старой мысли в несколько измененной форме как новой.
Усердие в многопечатании — явление вредное. Оно вредно не только потому, что создает неправильные
представления об ученом и вызывает раздражения коллег, но потому еще, что заставляет исследователей,
занимающихся той же темой, просматривать много работ, которые в конечном счете не очень много дают
науке. (2, с. 45-48)
КЛОД ЛЕВИ-СТРОС. (Род. 1908)
К. Леви-Строс (Lévi-Strauss) — французский философ, этнограф, этнолог-структуралист, создатель
концепции структурной антропологии. Его ранние научные интересы лежали в области геологии, в сфере
которой особое внимание привлекала проблема взаимосвязи пространственных напластований и временной
дистанции. Проблема пространственно-временного континуума и места в нем человека приобрела особое
значение в его антропологических изысканиях и во многом способствовала рациональному осмыслению
метода психоанализа, научной интерпретации бессознательных структур и теоретическому объяснению
психоаналитических практик. Именно по этой причине он обратился к рациональному изучению знаковых
структур (мифы, ритуалы, социальные установления), неосознаваемых членами тех коллективов, которые их
используют. Его концепция структурной антропологии сформировалась в процессе осмысления
семиотических идей Пражской школы фонологии (P.O. Якобсона и Н.С. Трубецкого). Структурализм Леви-
Строса — это «кантианство без трансцендентального субъекта» (П. Рикёр). «Бессубъектная» позиция дает
структурной антропологии преимущество, позволяющее получить прямой доступ к реальности
объективированного мышления («Мысль дикаря», 1962).
Тенденция Леви-Строса к математизации гуманитарного знания отчетливо проявляется уже в «Структурных
элементах родства» (1949), где совместно с математиком Вейлем была построена алгебраическая теория
правил бракосочетания в обществах типа некоторых австралийских племен. Он обосновывает единство
научного метода, не проводя различия между гуманитарными и естественно-научными дисциплинами,
характерное для неокантианской философской традиции. Критерий научности для гуманитарного знания
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
417 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
417
состоит, по Леви-Стросу, в полной ассимиляции метода естественных наук. Однако в более поздних работах
(«Структурная антропология», 1958) концептуальная основа структурной антропологии, как научной
дисциплины, существенно расширяется, в ее исследовательскую сферу входят проблемы лингвистики,
социологии, психологии. В таком виде структурная антропология становится целостной системой знания о
человеке.
TT. Щедрина
Фрагменты приводятся по изданию: Лeвu-Cmрoc К. Структурная антропология. М., 2001
808
Проблема физической антропологии
Прежде всего возникает вопрос о ее правомочности. Является ли антропология, появление которой столь
глубоко потрясло социальные науки, сама по себе социальной наукой? Разумеется, да, поскольку она
занимается человеческими общностями. Однако не смешивается ли она, будучи по существу «наукой о
человеке», с так называемыми гуманитарными науками? В то же время не обнаруживает ли одно из ее
ответвлений, известное почти повсюду под названием «физическая антропология»..., свою причастность к
естественным наукам? Никто не будет оспаривать того, что антропология имеет эти три аспекта. (С. 366)
Рассмотрим сначала физическую антропологию. Она занимается такими проблемами, как эволюция
человека начиная от животных форм, а также современным распределением людей по расовым группам,
различающимся по анатомическим или физиологическим признакам. Можно ли тем не менее определять ее
как естественно-научное изучение человека? Это значило бы позабыть о том, что по крайней мере
последние фазы человеческого развития (те, которые дифференцировали расы Homo sapiens, а быть может,
даже предшествовавшие ему этапы) развертывались в условиях, резко отличавшихся от тех, которые
управляли развитием других живых видов: как только человек овладел языком..., он сам определил
особенности своей биологической эволюции, причем сам он не должен был обязательно это сознавать.
Действительно, любое человеческое общество изменяет условия своего физического существования
посредством сложного комплекса таких правил, как запрет инцеста, эндогамия, экзогамия,
предпочтительный брак между определенными типами родственников, полигамия или моногамия, или
просто путем более или менее систематического применения моральных, социальных, экономических и
эстетических норм. В соответствии с подобными правилами общество поощряет одни типы брачных связей
и исключает другие. Антрополог, который попытался бы истолковать эволюцию человеческих рас или
подрас, как если бы она была лишь результатом естественных условий, оказался бы в таком тупике, как и
зоолог, пытающийся объяснить существующую дифференциацию собак чисто биологическими или
экологическими причинами без учета вмешательства человека; это, разумеется, привело бы его к абсолютно
фантастическим гипотезам или, вернее, к хаосу. Однако люди не в меньшей степени сделали самих себя,
чем они создали расы своих домашних животных, с той лишь разницей, что в первом случае процесс был
менее сознательным и произвольным, чем во втором. Вследствие этого сама физическая антропология,
несмотря на ее обращение к сведениям и методам, полученным от естественных наук, поддерживает самую
тесную связь с социальными науками. В самом широком смысле слова она сводится к изучению
анатомических и психологических трансформаций, явившихся для определенного вида живых существ
следствием возникновения социальной жизни, языка, системы ценностей и, если выразиться обобщенно,
культуры. (С. 367-368)
809
Этнография, этнология, антропология
<...> Что связывает и что разделяет этнографию, этнологию и антропологию? Что понимается под
различием... между социальной и культурной антропологией? Наконец, какие отношения существуют
между антропологией и дисциплинами, часто объединенными с ней в одном и том же отделении:
социологией, социальной наукой, географией, а иногда даже археологией и лингвистикой?
Ответ на первый вопрос относительно прост. Все страны, видимо, понимают этнографию одним и тем же
образом. Она соответствует первым стадиям изыскания: наблюдению и описанию, полевым исследованиям.
Монография, касающаяся довольно ограниченной группы, поскольку автор смог собрать большую часть
своей информации, опираясь на собственный реальный опыт, представляет собой основной вид
этнографического исследования. Следует только добавить, что этнография охватывает также методы и
технические способы, относящиеся к полевым исследованиям, классификации, описанию и анализу
отдельных проявлений культуры... Когда дело касается материальных предметов, то эти операции обычно
продолжают выполняться в музее, который можно в этом отношении считать местом продолжения полевых
исследований. <...> (С. 368-369)
По отношению к этнографии этнология представляет первый шаг к синтезу. Не отказываясь от
непосредственного наблюдения, она стремится к довольно широким обобщениям, которые трудно
обосновывать исключительно на данных, полученных из первых рук. Этот синтез может производиться в
трех направлениях: географическом, если хотят включить сведения, касающиеся соседних групп;
историческом, если ставится цель воссоздания прошлого одного или нескольких народов, и, наконец,
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
418 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
418
систематическом, если хотят привлечь внимание к какому-то определенному избранному типу
материальных объектов, обычаев или установлений. Именно в этом значении термин «этнология» и
применяется... Этнология подразумевает под этнографией свой первый этап, являясь ее продолжением. (С.
369)
<...> всюду, где мы встречаемся с терминами социальной или культурной антропологии, они оказываются
связанными со вторым и последним этапом синтеза, основывающимся на выводах, полученных в
этнографии и этнологии. В англосаксонских странах антропология ставит перед собой цель познать
человека вообще, охватывая этот вопрос во всей его исторической и географической полноте. Она
стремится к познаниям, применимым ко всей совокупности эпох эволюции человека, скажем от гоминид до
современных рас. Она тяготеет к положительным или отрицательным обобщениям, справедливым для всех
человеческих обществ — большого современного города до самого маленького меланезийского племени.
Можно сказать, что в этом смысле между антропологией и этнологией существует то же соотношение, что и
упомянутое выше соотношение между этнологией и этнографией. Этнография, этнология и антропология не
являются тремя разными дисциплинами или различными концепциями одних и тех же исследований. Это
действительно три этапа или три временные стадии одного и того же исследования, и предпочтение,
отдаваемое тому или иному из
810
этих терминов, отражает лишь особое внимание, уделяемое одному типу исследования, который никогда не
может быть полностью отделен от двух других.
Антропология и социальные науки
<...> антропология не может ни в коем случае соглашаться на отделение ее как от точных и естественных
наук (с которыми ее связывает физическая антропология), так и от гуманитарных (с которыми ее теснейшим
образом связывают география, археология и лингвистика). Если бы ей пришлось обязательно выразить
приверженность к той или иной науке, то она назвала бы себя социальной наукой, но не потому, что этот
термин позволил бы строго определить ее сферу, а, скорее, потому, что он подчеркивает тот признак,
который является общим для всех дисциплин: ведь даже биолог и физик с каждым днем все больше сознают
социальную значимость выводов из своих открытий или, точнее, их антропологическую значимость.
Человек не хочет более довольствоваться тем, что он знает; расширяя свои познания, он познает самого
себя, и истинным объектом его исследования постепенно становится нерасторжимое двуединство,
образуемое человечеством, которое преобразует мир и преобразуется само в ходе этого процесса. (С. 376)
Двусмысленный характер отношений между антропологией и социологией... является следствием
двойственности, присущей современному состоянию самой социологии. Само название «социология»
определяет ее как науку преимущественно об обществе, увенчивающую все остальные социальные науки
(или науку, к которой все они сводятся). Однако после того как не сбылись великие чаяния дюркгеймовской
школы, она в действительности перестала быть таковой. ...социология становится специальной
дисциплиной, занимающей место в одном ряду с другими социальными науками: она занимается изучением
социальных отношений в современных группах преимущественно на экспериментальной основе и, по-
видимому, не отличается от антропологии ни методами, ни объектом своих исследований. Правда,
возможно, что эти объекты (городские сообщества, сельскохозяйственные организации, национальные
государства и составляющие их сообщества, даже общество в международном масштабе) обладают иным
порядком величин и оказываются более сложными, чем так называемые первобытные общества. Но
поскольку антропология проявляет все больший интерес именно к этим сложным формам, то трудно
усмотреть какое-то существенное различие между той и другой науками.
Однако во всех случаях оказывается, что социология тесно связана с наблюдателем. Это ясно из нашего
последнего примера, поскольку социология города, села, религии, видов деятельности и пр. берет в качестве
объекта исследования общество, к которому принадлежит наблюдатель, или общество того же типа. Но
подобное положение вполне реально и в другом случае, когда речь идет о социологии, проявляющей
тенденцию к синтезу или философии. Там ученый расширяет сферу своих исследований человеческого
опыта; он может даже попытаться давать ему истолкование во всей его совокупности. Объект его
исследования не ограничивается более наб-
811
людателем, но и стремясь предельно его расширить, он остается всегда на точке зрения наблюдателя.
Прилагая усилия к тому, чтобы дать истолкование и выявить значения, он прежде всего ставит перед собой
задачу объяснить свое собственное общество. Он применяет ко всему множеству явлений свои собственные
логические категории, выстраивает их в своей исторической перспективе. Если французский социолог XX
века разработает общую теорию жизни в обществе, то она всегда и вполне законно ...будет восприниматься
как труд французского социолога XX века. В то же время антрополог стоящий перед подобной задачей,
попытается столь же произвольно и сознательно сформулировать ...систему, приемлемую как для далекого
от его страны туземца, так и для собственных сограждан или современников.
По мере того как социология прилагает усилия к тому, чтобы создать социальную науку с точки зрения
наблюдателя, антропология пытается разработать науку об обществе с точки зрения наблюдаемого. Это
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
419 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
419
значит, что она в своем описании своеобразных и далеких обществ либо ставит перед собой задачу понять
точку зрения самого туземца, либо расширяет объект своего исследования, включая туда общество
наблюдателя, но пытаясь при этом построить некую систему отсчета, основанную на этнографическом
опыте и одновременно не зависящую ни от наблюдателя, ни от объекта его исследования.
Таким образом, становится понятным, почему социология может рассматриваться (и всегда по праву) то как
частный случай антропологии, ...то как дисциплина, стоящая во главе иерархии социальных наук. Она
представляет собой, разумеется, тоже привилегированный случай по причине, хорошо известной из истории
геометрии и заключающейся в том, что принятие точки зрения наблюдателя позволяет выявить свойства, на
первый взгляд более строго формулируемые и, разумеется, более применимые на практике, чем те, которые
предполагаются при расширении перспективы с учетом других возможных наблюдателей. Так, эвклидова
геометрия может считаться привилегированным случаем метагеометрии, включающей также рассмотрение
пространств, имеющих иную структуру. (С. 377-380)
Задачи, стоящие перед антропологией
Объективность
Прежде всего антропология стремится к объективности, к тому, чтобы внушить к ней вкус и научить
пользованию ее методами. Это понятие объективности требует тем не менее уточнения. Речь идет не только
об объективности, позволяющей тому, кто ее соблюдает, абстрагироваться от своих верований,
предпочтений и предрассудков, поскольку подобная объективность характерна для всех социальных наук (в
противном случае они не могут претендовать на звание науки). <...> речь идет не только о том, чтобы
подняться над уровнем ценностей, присущих обществу или группе наблюдателя, но и над методами
мышления наблюдателя; о том, чтобы достигнуть формулировки, приемлемой не только для честного
объективного наблюдателя, но и для всех возможных наблюдателей. Антрополог не только подавляет свои
чувства: он формирует новые категории мышления, способ-
812
ствует введению новых понятий времени и пространства, противопоставлений и противоречий, столь же
чуждых традиционному мышлению, как и те, с которыми приходится встречаться в некоторых ответвлениях
естественных наук. Эта общность в способах самой постановки одних и тех же проблем в столь далеких
друг от друга дисциплинах была блестяще отмечена физиком Нильсом Бором, когда он писал: «Различия
между их [человеческих культур] традициями во многом походят на различия между эквивалентными
способами описания физического опыта».
И тем не менее этот неустанный поиск всеобщей объективности может происходить только на уровне, где
явления не выходят за пределы человеческого и остаются постижимыми — интеллектуально и
эмоционально — для индивидуального сознания. Этот момент чрезвычайно важен, поскольку он позволяет
отличать тип объективности, к которому стремится антропология, от объективности, представляющей
интерес для других социальны наук и являющейся, несомненно, не менее строгой, чем ее тип, — хотя она
располагается и в иной плоскости. Реальности, которыми занимаются экономическая наука и демография,
не менее объективны, однако никто не помышляет о том, чтобы требовать их понимания на основе опыта,
переживаемого субъектом, никогда не встречающим в своем историческом становлении такие объекты, как
стоимость, рентабельность, рост производительности труда или максимальное народонаселение. Это
абстрактные понятия, применение которых социальными науками позволяет также осуществлять их
сближение с точными и естественными науками, но уже совсем иным способом; антропология же в этом
отношении оказывается скорее ближе к гуманитарным наукам. Она хочет быть семиотической наукой,
решительно оставаясь на уровне значений. Именно это и является еще одной причиной (наряду со многими
другими) поддержания тесного контакта антропологии с лингвистикой, тоже стремящейся по отношению к
тому социальному явлению, каковым является язык, не открывать объективные его основы, образующие
звуковой аспект, от его значимых функций, образующих аспект смысловой.
Целостность
Во-вторых, антропология стремится к выявлению целостности. Она видит в социальной жизни систему, все
аспекты которой тесно связаны между собой. Она охотно признает, что для углубления познания некоторых
типов явлений необходимо раздробление всей совокупности, которое осуществляют социальный психолог,
юрист, экономист или специалист в области политических наук. Она и сама проявляет слишком большой
интерес к методу моделей, которыми она сама пользуется в некоторых случаях, как, например, в системах
родства, чтобы отвергнуть законность этих частных моделей.
Но когда антрополог пытается построить модели, то он всегда имеет в виду и надеется на выявление общей
формы, объединяющей различные проявления социальной жизни. Эта тенденция обнаруживается как в
понятии целостного социального явления, введенном Марселем Моосом, так и в термине pattern (структура),
который, как известно, приобрел в последние годы распространение в англосаксонской антропологии.
813
Значение
Третья особенность антропологических изысканий важнее двух первых, но определить ее гораздо труднее.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
420 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
420