Лобок А.М. Антропология мифа

Подождите немного. Документ загружается.

мифологическими именами, и дразнят воображение, стимулируют человека на познавательную активность в

отношении себя. А поскольку миф способен поименовать весь окружающий человека мир, постольку весь

этот мир оказывается способен стать предметом познания.

Но есть и другая сторона человеческого отношения к миру, позволяющая говорить о том, что мир

открывается человеку как воистину бесконечный. Мало того, что благодаря поименователь-ной активности

мифа в сферу человеческого внимания и человеческой активности попадает практически безграничное

число предметов и явлений, не имеющих никакого биологического смысла. Вдобавок к этому каждый

отдельно взятый предмет раскрывается человеческому взгляду как потенциально бесконечный - и это

именно то, что можно было бы охарактеризовать как "бесконечность вглубь". Человек не удовлетворяется

тем, что лежит на поверхности предмета, а с помощью своей настойчивой познавательной активности

"вычерпывает" из предмета все новые и новые стороны, свойства и возможности - и это

так же происходит

благодаря мифу. И в этой своей "активности вглубь", как и в "активности вширь", человек фундаментально

отличается от животного.

"Обыкновенное" Животное подходит к предметам и явлениям окружающего мира глубоко прагматично.

Оно отбрасывает как принципиально неинтересные все те предметы и явления, которые не имеют значения

для его видовой жизненной стратегии выживания и приспособления. Но и те предметы, которые оказы-

ваются удостоены его внимания, оно так же видит принципиально односторонним взглядом.

Оно видит и

учитывает исключительно те их стороны, которые имеют непосредственный жизненный смысл.

Что же касается человека, то он демонстрирует странную способность воспринимать любой предмет

многосторонне или даже бесконечносторонне. Его никогда не устраивает то, что он уже знает про тот или

иной предмет. Его упорно волнует: а что там еще скрывается в этом предмете, какими еще сторонами он

может открыться или повернуться? Ему мало

того, что перед его глазами бегает живой кусок мяса, который

надо поймать и съесть - человек изобретает бессчетное количество способов кулинарной обработки этого

куска мяса, превращая процесс удовлетворения некоей естественной потребности в целое искусство,

предполагающее тончайшую нюансировку вкуса. И, кажется, трудно придумать что-нибудь менее

прагматичное и более выражающее суть избыточного

характера культуры, нежели представляемое разными

культурными общностями искусство приготовления пищи. Там, где животное просто съедает доставшийся

ему кусок, человек изобретает изощренный процесс опосредования: варка, жарка,

смешение составных частей, добавление различных трав, специй и пряностей. А в результате кухня любых,

даже самых примитивных народов - это воистину экспериментальная лаборатория, в которой совершается

самое настоящее таинство приготовления новых вкусовых оттенков. Никакой биологической необходи-

мостью, никакой стратегией выживания невозможно объяснить эти странные кулинарные занятия,

отнимающие огромное количество времени и отнюдь

не способствующие в итоге качественному

пищеварению. Хорошо известно, что наиболее полезным с чисто физиологической точки зрения является

употребление природных продуктов в их натуральном виде, без какой бы то ни было кулинарной обработки.

Тем не менее, даже в самых примитивных человеческих сообществах кулинарное искусство имеет чрез-

вычайно изощренный характер. Наивное убеждение,

будто архаический человек разрывал руками добычу и

тут же ее пожирал, не выдерживают никакой критики: даже в самых древних культурных слоях археологи

обнаруживают следы кухни, и феномен кухни может рассматриваться как одно из первых свидетельств

культуры как таковой.

Впрочем, и про любой другой предмет окружающего человека мира с уверенностью можно сказать:

человека не устраивает то, как этот предмет является ему в натуральном, так сказать, виде: ему важно

докопаться до тайных, скрытых сторон и свойств этого предмета, совершенно не зависимо от того, является

ли это биологически целесообразным и значимым. И

в этом ключ к тому, что есть человеческое познание (и

человеческая культура). Человеческое познание - это процесс, в котором каждый предмет окружающего

человека мира оказывается воистину бесконечным предметом, скрывающим в себе бесконечное количество

возможностей. И самое интересное заключается в том, что все эти возможности не столько вытаскиваются

человеком из того или

иного предмета, сколько... навязываются человеком предмету.

Действительно, содержится ли в природе камня способность быть рубилом или фундаментом дома?

Содержится ли "в природе зайца" способность быть тушеным зайцем со сложным овощным гарниром?

Разумеется, тушка живого, прыгающего зайца обладает некоторыми природными свойствами, которые

позволяют, в конце концов, при соответствующей кулинарной обработке получить нечто, обладающее

неповторимым вкусом тушеной зайчатины, - но

можно ли на этом основании заявить, что вкус заячьего рагу

потенциально содержится в самом этом живом, прыгающем зайце? Можно ли утверждать, что живой заяц

содержит в себе те многие тысячи вкусовых оттенков, которые будет приобретать зайчатина при различных

способах ее обработки, на основе различных кулинарных рецептов?

Сама специфика человеческой деятельности заключается в том, что она лишает природные предметы их

естественных смыслов и навязывает им смыслы, не содержащиеся в их природе. Она не столько

обнаруживает то, что заведомо в них существует, сколь-

ко предлагает этим предметам такие траектории существования, которые являются для них совершенно

неестественными - как неестественной является судьба зайца во французской или же китайской кухне.

Но, таким образом, конкретный предмет природы, становясь предметом человеческой деятельности,

становится совершенно другим предметом. Он лишается своей природной качественной определенности, и

ему навязываются такая качественная определенность, которая как бы и не содержится вовсе в его природе.

Такого рода навязывание предмету новой качественной определенности и является тем, что можно было бы

назвать

культурой. Обыкновенному камню человек может навязать культурный смысл и культурную

функцию стола; тому же самому камню он может навязать культурный смысл и функцию стула. Или

навязать миллионы других качественных определенностей; и всякий раз из камня будут вытаскиваться

такие его культурные стороны, которые было бы бессмысленно искать в природе этого камня.

Откуда берутся все эти многообразные значения, которые, вроде бы, и соответствуют природе предмета

(ведь далеко не всякому природному предмету можно навязать культурную функцию стола или стула), но,

вместе с тем, - очевидно! - в самом предмете не содержатся? Понятно, что они создаются самим человеком,

самой культурой. И главным инструментом навязывания предмету внеположенного

смысла опять же

является миф. Ибо миф предмета - это и есть предположение того, что в предмете содержится тайна, что в

любом предмете окружающего человека мира содержится огромное, неисчислимое количество скрытых

сторон и свойств, которые не явлены в естественном, природном бытии объекта, но которые могут быть при

определенных обстоятельствах выпростаны наружу. И

специфика человеческого взгляда на предмет

заключается в том, что помимо внешней оболочки предмета он видит тайное, культурно-смысловое содер-

жание этого предмета. Причем не только то, которое уже создано, придуманное в культуре, но и то, которое

еще только может быть. Назовем это содержание мифологическим.

В любом предмете окружающего его мира человек допускает возможность этого не природного, не

натурального, не естественного содержания, которым потенциально может обладать этот предмет. Это не

явленное содержание, но содержание, которое еще только может быть создано. Это не только смысловой

шифр того, что уже заложено в предмет культурой, но и предположение тех

культурных измерений

(потенциально неисчерпаемых, потенциально безграничных), которые еще только могут быть. Эта-то

потенциальная Вселенная возможностей, заключенных в предмете, и удерживается тем, что можно было бы

назвать мифом предмета. Если природное содержание предмета есть то, которое явлено в естественной

жизни этого предмета, вне и независимо от человеческого вмешательства в эту

жизнь, то мифологическое

содержание того же предмета - это некая потенциальная беско-

вечность возможностей, которые актуально в предмете скрыты, но которые могут быть навязаны данному

предмету в контексте человеческой деятельности.

У всякого предмета, помещенного в контекст культуры, есть навязанный культурой миф. И это не просто

культурный смысл предмета, а некое пространство для возникновения все новых и новых смыслов. Таким

образом, миф предмета гораздо шире, чем смысл предмета. Миф предмета - это своего рода смысловая во-

ронка, обладающая практически неограниченными возможностями по обнаружению

все новых и новых

смыслов. Это значит, что у предмета есть множество тайных, скрытых сущностей, и эти тайные сущности

могут быть обнаружены человеком в процессе познавательного погружения в предмет. Миф предмета

означает, что каждый предмет, помимо своей естественной, природной жизни, несет в себе еще и некую

потенциальную бесконечность того, чем

он может стать в контексте человеческой деятельности. Миф

предмета - это знак того, что каждый предмет содержит в себе потенциальную вселенную возможностей,

которую еще только предстоит создать рукам и сознанию человека.

Таким образом, миф санкционирует право человека обнаруживать в предмете то, чего в нем как бы и не

было. Причем речь идет не только об использовании какого-то предмета в принципиально новой, культурно

нагруженной функциональной роли, но и в выделывании из природного предмета каких-то совершенно

новых вещей, каких-то совершенно новых

предметов. И это воистину поразительно. Потому что вдруг

выясняется, что в обыкновенном обломке камня прячется бесконечное количество самых разных предметов,

которые можно сделать из этого каменного обломка. Функциональных, эстетических - каких угодно. И,

возможно, это один из самых удивительных фактов, которые демонстрирует человеческая культура: из

ординарного каменного обломка может быть выделано

практически бесконечное количество совершенно

разных и совершенно не похожих друг на друга предметов: от каменного ножа до культовой фигурки

племенного бога. Причем заранее можно и не знать, что именно получится из данного обломка. Ты

производишь над ним какие-то "магические" операции, ты экспериментируешь с этим обломком, - и вдруг

выясняется, что он

стал ЧЕМ-ТО, чему можно найти какое-то культурное применение. Сначала - делается, а

уже только потом - придумывается, как ЭТО можно назвать.

Культура как творчество

Итак, поименовывая природный мир, культура в конце концов не просто удваивает природу, а придает

каждому предмету природного мира бесконечное измерение. Бесконечное измерение, которое позволяет

человеку превращать природные предметы в то, что вовсе и не предполагается их природой. Таким образом,

человек в своей деятельности нарушает качественную определен-

ность предмета, данную ему от природы, и делает качественные очертания предмета размытыми и

неопределенными. Человек сбивает предмет с его природной траектории, отлучает от естественного для

этого предмета образа жизни и заставляет его жить жизнью подчеркнуто искусственной и невероятной.

Мрамор, которому природой "положено" находиться в земных толщах, становится колоннами Парфенона

или материалом роскошных ваз и скульптур. Деревья, которым природой "положено" расти, умирать и

рассыпаться в прах, становятся кораблями, домашней утварью или бумагой для книг. Железная руда

превращается

в металл, который, в свою очередь, "размножается" в сотнях тысяч технических

приспособлений. И так далее, и тому подобное. Количество разнообразных предметов, создаваемых умом и

руками человека, во многие миллионы раз превышает количество тех исходных материалов, которые

становятся основой этих предметов.

С появлением феномена человеческой культуры практически любой природный предмет лишается своей

природной программы, и становится принципиально невозможно предугадать, во что он может

превратиться в контексте человеческой деятельности. Руки и ум человека способны навязать любому

предмету самые неожиданные способы существования, и было бы нелепо предполагать, что все эти

потенциально безграничные способы существования

содержатся в самой природе этого предмета.

Так, в куске мрамора нет природного предназначения стать статуей Афродиты или облицовочной плиткой

для римских бань. Но человек берет его в руки и навязывает ему некую судьбу. И вариантов возможной

судьбы у одного-единственного куска мрамора могут быть многие и многие тысячи. Все - в воле человечес-

кой. А это значит, что

человек выступает как автор и демиург. Он творит некую параллельную природе

реальность, которая существует как вполне автономный и самодостаточный мир, организованный и

упорядоченный по своим, глубоко отличающимся от объективных законам. И, в сущности говоря, это не что

иное, как законы субъективного произвола. Хотя человек вынужден считаться с материалом и не

может

использовать мрамор для производства одежды, а растительные волокна для скульптур, в остальном его

взаимоотношения с природным материалом носит подчеркнуто субъективный и произвольный характер.

Разумеется, человек встроен в некую культурную традицию. Однако, что есть культурная традиция как не

акция узаконенного произвола по отношению к природе? В любых культурах (традиционных либо

современных

) бросается в глаза произвольность, придуман-ность, искусственность этих культур по

отношению к миру природы.

Итак, культура творима на основе особых законов творчества. И, может быть, главная особенность этих

законов заключается в том, что принципиально невозможно спланировать или спрогнозировать результат их

действия. Поэтому законы творчества

3 Зис. 239

можно было бы определить как глубоко неестественные законы, поскольку одной из главных особенностей

любого естественного (естественнонаучного) закона является то, что результат его действия всегда можно

принципиально спрогнозировать. Когда, имея информацию об исходном состоянии системы и зная закон ее

функционирования, можно с высокой степенью точности спрогнозировать ее последующие состояния. Что

же касается

культуры, то тут вступают в действие таинственные, если не сказать мистические законы

творчества, которые, в отличие от природных закономерностей, создают странные и неожиданные эффекты

с абсолютно непредсказуемым результатом. Такого рода непредсказуемыми результатами становится все то,

что связано с тем или иным авторским самовыражением в культуре, идет ли речь о произведениях

искусства

или же о научных открытиях. Понятно, что тот специфический порядок, который господствует в такого рода

произведениях культуры, является субъективно придуманным порядком, а не порядком, заложенным в

структурах самой объективной реальности, и оттого он должен быть признан неестественным порядком.

Неестественным в том смысле, что любое великое произведение культуры - идет ли речь

о произведениях

живописи, музыки, литературы или науки - является в некотором роде чудом7 не выводимом прямым

образом из предшествующих тенденций развития.

Но можно ли в таком случае вообще говорить о каких-то законах творчества? Не то же ли это самое, что

говорить о законах произвола? Не является ли более правильным отнестись к подлинному творчеству

именно как к чуду? Конечно, во многих смыслах это был бы единственно правильный подход, если бы не

одна

деталь: слишком уж массовидный характер у этого чуда. За достаточно непродолжительный срок

своего существования человеческая культура создала целую Вселенную такого рода чудес, каждое из

которых оказывается невыводимо из предшествующего развития, непланируемо и непрогнозируемо.

Непрогнозируемо и невыводимо из предшествующего развития творчество Шекспира или Пушкина.

Непрогнозируема и невоспроизводима в творчестве поэтов любая

поэтическая строчка. Непрогнозируем и

невоспроизводим ЛЮБОЙ творческий акт в культуре, если он несет в себе дух подлинного творчества.

Потому-то и оказывается смерть любого поэта поистине невосполнимой утратой: никому, никогда, и ни при

каких обстоятельствах не дано угадать, что бы мог написать Пушкин, не будь он убит на дуэли у Черной

речки в январе 1837го. Ни единого текста, ни единой строки, ни единого слова.

Творчество в культуре - если это подлинное творчество, а не имитация творческого процесса, -

невзаимозаменяемо. Более того, невзаимозаменяемость составляет существенный критерий того, что мы

имеем дело с действительным творчеством, а не с его профанацией. Подлинное творчество носит абсолютно

авторский характер, т.е. является невосполнимым. И даже научное творчество таково. Это глубокая

иллюзия, будто

те или иные научные

открытия или технические изобретения совершаются "в любом случае". Мол, не изобрети радио Попов, его

все равно изобрел Маркони. Однако на самом деле любое научное открытие или техническое изобретение

вплетено, встроено в глубоко авторский культурный контекст. "Начала" Ньютона - это глубоко авторская

книга, и, не напиши ее Ньютон, ее не написал бы никто

и никогда: ведь она отнюдь не тождественна "трем

законам Ньютона" из школьного учебника физики. А, скажем, порох или бумага, изобретенные в Китае - это

совершенно не то же самое, что порох или бумага, изобретенные в Европе. У них, если можно так

выразиться, разные культурные физиономии. И они абсолютно не взаимозаменяемы в

этом, системно-

культурном смысле, как и любые другие культурные изобретения.

Можно было бы сказать, что культура принципиально архео-логична. Это значит, что любая - казалось бы,

уже ушедшая в невообразимое прошлое культурная эпоха - способна вызывать у человека последующих

эпох живейший интерес, потребность в диалоге. А в результате разные культурные миры, возникшие в

разные исторические эпохи, оказываются способны к своеобразному сосуществованию (одновременному и

равнозначному) в археологической памяти человечества. И этим человек вновь принципиально отличается

от других биологических видов. Если те глубоко равнодушны к своему прошлому, настолько человек к

своему прошлому абсолютно пристрастен. А поскольку закон жизни культуры - постоянный рост

культурного разнообразия за счет субъективного авторского творчества, это значит, что археологическое

достояние человеческой культуры

растет по принципу большого культурного взрыва.

Миф как прообраз культуры

Разумеется, культурное творчество не существует в безвоздушном пространстве, а отталкивается от некоей

предметности, которая явлена человеку как природная данность. Культура осуществляет свой

демиургический, творческий акт по отношению к предмету, который существует до и независимо от

данного творческого акта. Но что происходит с предметом, который становится предметом творческого

деяния человека? Что происходит

с предметом, из которого человеку удается достать некий принципиально

новый облик, принципиально новый образ и принципиально новый смысл?

Я отколол от камня отщеп - значит, этот отщеп уже был заранее в этом камне? Я вы делал из камня рубило -

значит, рубило уже существовало в этом камне? Я достал из камня культовый амулет - значит, этот

культовый амулет уже был заранее в этом камне? Откуда все это берется? Разумеется, из камня. Но

разве в

самом камне ЭТО есть?..

Платон, размышляя над этим парадоксом, придет к выводу о существовании особого "мира идей",

порождающего неисчерпае-

мый мир культурных возможностей. Но ведь задолго до Платона, еще в эпоху первобытности человек

эмпирически сталкивается с этим фактом - фактом практической неисчерпаемости культурных

интерпретаций окружающего человека мира. Фактом того, что практическое воздействие человека на любой

предмет окружающего мира способно достать из этого предмета неисчислимое многообразие совершенно

неожиданных свойств и способностей, которые

в природном бытии предмета никак им не проявлены. .

Фактом того, что посредством своей практики (то бишь орудийной деятельности) он может вытащить из

любого предмета все, что угодно. Так, словно этот предмет обладает некоей скрытой, мистической

сущностью, некоей скрытой душой. Что безусловно соответствует первобытно-анимистическому взгляду на

мир, настаивающему на всеобщей

одухотворенности вещей и явлений. Мол, в каждом предмете

окружающего человека мира есть своя, тайная жизнь, и именно эту тайную жизнь предмета обнаруживает

человек, вы делывая из него или возделывая из него, культивируя в нем то, чего в нем как бы и не

содержалось.

Но тогда у человека, сталкивающемся с этим феноменом неизбежно возникает следующий вопрос. Чем же

НА САМОМ ДЕЛЕ является этот обыкновенный камень, который он держу в своей руке? Что НА САМОМ

ДЕЛЕ в нем содержится, если в руках человека он может превратиться во все, что угодно, причем в такое,

что заранее невозможно

предсказать? Ответ может быть только один: в нем содержится все. Как бы ни

выглядел странно этот тезис, человек вынужден признать: в любом предмете окружающего его мира может

содержаться все , что угодно. И именно на эту потенциальную ВСЕВОЗМОЖНОСТНОСТЬ любого пред-

мета указывает мифологическое мышление первобытного человека, одним из фундаментальных законов

которого

является странный и загадочный закон (на который обращают внимание практически все

серьезные исследователи мифа) абсолютной взаимопревращаемости вещей и явлений, или, как его называет

А.Ф. Лосев, закон универсального, всеобщего оборотничества. Это закон, согласно которому все может

быть всем.

Мысля в границах мифологического сознания, подчеркивает Лосев, "...ни в какой вещи человек не находит

ничего устойчивого, ничего твердо определенного. Каждая вещь для такого сознания может превращаться в

любую другую вещь, и каждая вещь может иметь свойства и особенности другой вещи. Другими словами,

всеобщее, универсальное оборотничество есть логический метод такого мышления" '. Или

, как замечает К.

Леви-Строс, "...В мифе все может быть; кажется, что последовательность событий в нем не подчиняется

правилам логики и нарушает закон причинности. Любой субъект может иметь здесь любой предикат, любые

мыслимые связи возможны" 2. Или, как указывают Ю.М.Лотман и Б.А.Успенский, здесь "...объект может

утрачивать связь

со своим предшествующим состоянием и становиться другим объектом" 3.

На первый взгляд, такого рода организация мифологического сознания первобытного человека выглядит

странной, неэффективной и непрактичной: как можно ориентироваться в мире, если основной закон твоего

мышления - это закон, согласно которому все может быть всем, а любой предмет заключает в себе свойства

любого другого предмета? Однако смысл мифа заключается вовсе не в том

, чтобы описать мир в его

естественном существовании, не предполагающем феномена человеческой культуры. Для мифа как раз

фактор человека - это самый существенный фактор. А фактор человека - это и есть фактор, который лишает

мир его природной качественной определенности и навязывает миру такое содержание и такие смыслы,

которых не содержалось в мире самом

по себе.

Нельзя не заметить, что универсальное оборотничество мифа является почти буквальным слепком с той

Вселенной возможностей, которые оказываются заключены в любом конкретном предмете окружающего

человека мира в контексте его культурно-преобразующей деятельности. А это и означает, что миф имеет в

виду не мир сам по себе, а мир в человеческом контексте. Он

имеет в виду то, что человек в своей

деятельности нарушает естественный порядок мира и вводит этот мир в состояние фундаментальной

неустойчивости. Он имеет в виду то, что человек в своей культурной деятельности создает новый

фундамент этого мира, и этим фундаментом становится как раз абсолютная подвижность, абсолютная

взаимопревращаемость, навязываемая миру человеческой

деятельностью.

Сама суть человеческого существования в мире заключается в том, что он делает окружающий его мир

иным по сравнению с тем, каким он ему дается при рождении. Он создает предметы, которых в мире не

было. Он навязывает миру смыслы, которые самим этим миром не предполагались. Он своими руками тво-

рит некий НЕПРИРОЖДЕННЫЙ

себе мир, т.е. такой мир, которого не было в момент его рождения.

Создавая неприрожденный себе мир, человек выходит за пределы того мира, который был дан ему при

рождении, и , тем самым, творит мир искусственного, творит мир культуры. Культура - это и есть непри-

рожденный мир, избыточный по отношению к видовым

потребностям.

Конечно, всегда есть огромный мир культуры, который дан человеческому индивиду уже в момент его

рождения - тот мир культуры, который рождающийся на свет человеческий индивид должен для себя

расшифровывать. Однако если говорить в целом о виде Homo sapiens, то мир человеческой культуры - это

мир, безусловно не прирожденный этому виду. Ведь все, что мы называем

человеческой культурой,

появляется после того, как более сорока тысяч лет назад на Земле появляется этот биологический вид, и в

этом смысле вся человеческая культура является не прирожденной этому биологическому виду, является не

данной человечеству, а соз данной человечеством.

Впрочем, и каждый отдельно взятый индивид.становится подлинным человеком культуры только тогда,

когда он сам начинает создавать нечто такое, что не существовало в культуре до него. Лишь тогда он

становится подлинным со участником культуры, лишь тогда он начинает создавать нечто, не прирожденное

ему самому. Он выходит за границы наличной культуры и

создает свой, суверенный авторский мир. Он не

просто расшифровывает некую культурно-мифологическую семантику, которой уже нагружен мир в момент

его рождения, но и творит собственную культурно-мифологическую семантику. Когда из любой вещи

окружающего мира он вытаскивает все новые и новые смыслы и значения, обнажает новую тайнопись этой

вещи - тайнопись, которой

вроде бы и не существовало, но которая вдруг обнаружилась благодаря

культурной деятельности человека. И только тогда человек существует в культуре, когда в его индивидуаль-

ной жизнедеятельности предметный мир дробится, культурно мультиплицируется, обрастает множеством

индивидуально-авторских подробностей и интерпретаций. Когда человек не просто усваивает культурные

смыслы окружающего его мира, но и творит

свою, незаемную культурную мини-Вселенную, не выводимую

дедуктивным образом из предшествующего культурного

развития.

Культура по своей сути глубоко эвристична. И именно это обстоятельство дает ключ к сущности мифа,

ключ к пониманию того, чем является проступающее из мифа всеобщее и универсальное оборотничество.

Универсальное взаимопревращение в£-щей и явлений, господствующее в мифе, - это отнюдь не иллюзорное

состояние первобытного сознания, отнюдь не признак его глубокой алогичности и

несостоятельности, а

очень точный образ культурной действительности, созидаемой человеческой деятельностью. То, что

традиционно рассматривается как признак слабости мифологического мышления - алогичный принцип

абсолютной взаимопревращаемости вещей и явлений - является на самом деле принципом его глубокой

эвристичности, фиксирующим удивительную способность человеческой руки и сознания вытаскивать из

любого предмета окружающего человека мира неограниченный веер

возможностей.

Конечно, если мы смотрим на господствующее в мифе абсолютное взаимопревращение вещей и явлений

строгим естественнонаучным взглядом, эта вакханалия превращения всего во все кажется чистым безумием.

Однако в том-то и состоит суть дела, что главным и даже единственным содержанием мифа является не

природа сама по себе, а человеческое взаимодействие с природой

. И потому, когда миф представляет мир

как абсолютно подвижный, абсолютно взаимопревращаемый, он абсолютно точно улавливает эту

специфику человеческого взаимодействия с миром окружающих его предметов. Человек открывает, что в

каждом предмете окружающего его мира заключена свернутая бесконечность возможностей, и именно об

этой свернутой бесконечности

возможностей предметов окружающего человека мира свидетельствует сознанию первобытного человека

миф.

Но, таким образом, миф как бы предуготавливает такую встречу человека с миром, в которой мир выступал

бы не как объективная среда, а как сфера творческой самореализации личности. Миф предуготавливает

такую встречу человека с миром, в которой человек мог бы почувствовать себя хозяином и демиургом этого

мира, имеющим право создавать из этого

мира все новые и новые формы качественной определенности.

И это есть механизм, благодаря которому человек оказывается предохранен от потенциального

сумасшествия в той ситуации, когда происходит его встреча человека со всевозможностным миром, когда

бесконечное число биологически нейтральных явлений и предметов попадает в сферу жизненных интересов

человека, и когда каждый, попадающий в поле его внимания предмет, открывается как потенциально

бесконечная Вселенная

возможностей. Не будь этого мифологического механизма упорядочивания, мир

открывался бы человеку как мир с абсолютно размытыми очертаниями, как мир, исполненный бесконечной

качественной неопределенности.

Миф жребия

Каковы конкретные формы тех иллюзорных упорядочений мира, которые предлагает миф и которые

спасают человека от потенциального сумасшествия?

Как пишет Выготский, человек овладевает буридановой ситуацией, прорывая узкий горизонт биологической

стимуляции и "вводя иную, надбиологическую детерминацию поведения" 4. Что это за надбиологическая

детерминация поведения, на которую указывает Выготский? Сам Выготский не употребляет термин "миф",

но фактически тот феномен, который он описывает, является по своему механизму именно феноменом

мифа.

В частности, Выготский замечает, что из многих затруднительных ситуаций, в которых необходимо сделать

выбор из объективно равноценных возможностей, человек выходит с помощью жребия. "Человек,

находящийся в буридановой ситуации, прибегает к помощи искусственно вводимых вспомогательных

мотивов или стимулов. Человек на месте буриданова осла бросил бы жребий, и, тем самым, овладел

ситуацией" 5. Жребий

- это самый простой выход из ситуации, когда надо совершить выбор, а возможности

выбора принципиально равнозначны, принципиально равновелики. И не случайно, что "...в поведении

людей, выросших в условиях отсталой культуры, жребий играет огромную роль... У многих таких племен ни

одно важное решение в затруднительных случаях не принимается без жребия" 6.

Казалось бы, при чем тут миф, коль скоро речь идет о жребии? А при том, что по сути своей жребий - это и

есть'не что иное, как форма мифа. Ведь жребий - это иллюзия выбора, обман

выбора. А это и значит, что выбор, совершаемый посредством жребия - это чистейшей воды миф. Бросая

жребий, человек на самом деле вовсе не совершает никакой акции выбора, доверяя выбор некоему

случайному фактору. Но это и значит, что жребий создает некую первичную условную иерархию, которая

вносит иллюзию порядка в мир биологически нейтральных или

биологически равнозначных факторов.

Почему я выбрал ту, а не другую возможность? Потому что так сказал (так повелел) жребий. Жребий

определил мои приоритеты. Жребий определил выбор. Жребий - своей принципиальной случайностью -

ответил мне на самый мучительный вопрос: что первично, а что вторично. Жребий стал моей путеводной

звездой в мире предметной всевозможностности. Жребий - в своей подчеркнутой случайности

- стал

высшей точкой отсчета в моем предметно-культурном выборе. А это и значит, что жребий объективно

оказался тем простейшим мифом, который позволил мне осуществить выбор в ситуациях, когда выбор с

опорой на естественные потребности оказался невозможен.

Жребий как миф вообще является одной из глубинных стратегий человеческого существования в мире. Ведь

жребий бросается человеком отнюдь не в тех только случаях, когда совершается некое предметное действие,

коррелирующее с выражением "бросить жребий" - когда, допустим, бросается монетка или тянется

соломинка. В огромном большинстве случаев жребий бросается, 'так сказать, неявным образом, когда

человек даже не задумывается над тем, что фактически он бросает жребий. В общем и в целом это

происходит во всех тех случаях, когда человек совершает выбор наугад. Например: "что первое в голову

придет, то и сделаю!". Или: "если с утра будет пасмурно, пойду к зубному врачу".По сути дела, человек

во

всякой подобной ситуации, не задумываясь, опирается на то, что можно было бы назвать "мифом жребия".

Это, если угодно, психологический жребий, или жребий, бросаемый мысленно. В сотнях и тысячах

жизненных ситуаций человек фактически бросает жребий, хотя самому ему это и не приходит в голову.

В архаическом обществе все обстоит гораздо изощреннее и торжественнее: выбор жребием возведен здесь в

ранг священного ритуала, и предметы, с помощью которых "тянется жребий", нагружены сложной

мифологической семантикой. Как замечает О.М.Фрейденберг, "жребий представляет собой кусок дерева,

ветку, кусок палки с особыми знаками..., обломок камня; жребии рассыпаются на белой одежде

или

кладутся кучей; тот, кто вынет обломок, тот получит свою "долю", позже "судьбу". ...Первоначальный

жребий - это кусок жертвенного животного (тотема), его мяса, жира или костей" '.

Разумеется, человек обманывает себя с помощью жребия - но зато это - чрезвычайно эффективная форма

самообмана, без которой человеку пришлось бы весьма и весьма туго. Иерархиза-ция всевозможностного

мира посредством жребия - это один из

самых эффективных и одновременно один из самых простых способов мифологической иерархизации этого

мира а, стало быть, одно из глубинных оснований успешного бытия человека в культуре.

Миф вкуса

Конечно же, жребий - это чистейшей воды условность, - ну, гак ведь в искусственности и условности

состоит сама суть феномена культуры. И любой миф, даже в самых его интеллектуально развитых формах,

условность не в меньшей степени. Любой миф предлагает человеку некую условную ценностную систему

отсчета, весьма и весьма условное представление о приоритетах, весьма

и весьма условную систему

представлений о том, что является самым важным, что - менее важным, а что - совсем ничего не значащим

фактором человеческого существования.

В сущности говоря, жребий - это самая простая форма мифа, предполагающая достаточно ограниченную

сферу применения. Как основание для выбора жребий годится только в тех случаях, когда выбирать

приходится из более или менее определенных возможностей и когда этих возможностей ограниченное

количество. А как быть с огромным числом случаев, которые связаны с высоким уровнем

неопределенности? Ведь многие человеческие ситуации предполагают неисчислимое количество

возможностей, многие из которых в принципе нельзя заранее предугадать. Как же быть человеку в этих

случаях? Как априорно иерархизировать мир -еще не явленный, но только возможный? Как разобраться в

мире,

который еще только должен родиться как новая культурная реальность? Понятно, что жребий здесь не

поможет. С помощью жребия я могу выбрать из возможностей, которые мне заранее известны, но как

выбрать из возможностей, про которые я ничего не могу сказать заранее? А ведь в огромном большинстве

случаев внутрикультурные ситуации именно таковы - они

воистину БЕС-КОН ЕЧНОфакторные.

Простой пример. Человек приходит в библиотеку и обнаруживает там огромное количество книг, которые

при всем желании невозможно прочитать в течение одной человеческой жизни. Он должен выбрать - но как

выбрать, если содержание книг априорно ему не знакомо? Понятно, что эта совершенно элементарная,

совершенно бытовая ситуация есть ситуация с таким уровнем неопределенности, который

невозможно

просчитать никакими математическими средствами. Однако любой ребенок справляется с этой ситуацией

без всякого напряжения. Как? Ведь не жребий же он, в конце концов, бросает! Но если спросить ребенка,

почему он выбрал ту, а не иную книгу, он пожмет плечами и ответит просто: "Она мне ПОКАЗАЛАСЬ

более интересной".

Вот в этом-то "показалась" и заключается суть. Потому что у каждого человеческого существа есть система

каких-то глубоко индивидуальных, неявных предположений относительно того, что

является интересным, а что - нет, и по каким внешним признакам можно определить заранее, будет та или

иная книга ему действительно интересной. Эта система его неявных предположений -система вкусовых

ориентиров - и является, по сути, тем предельным мифологическим основанием, на котором ребенок или

взрослый осуществляет свой свободный выбор.

В конечном счете такого рода предельные мифологические основания можно свести к двум большим

группам: основания вкусовые и основания смысловые. При этом вкусовые ориентиры отличаются от

смысловых тем, что они не проработаны рефлексивно. Человеку что-то нравится, а что-то не нравится, и он

вовсе не должен отдавать себе отчет в том

, почему ему нравится то, а не это. Просто так сложилась система

его вкусовых предпочтений. У одного человека эта вкусовая система одна, у другого - совершенно другая. А

о вкусах, как известно, не спорят. И это в равной степени относится как к вкусовым предпочтениям в

области кулинарного искусства, так и к вкусовым

эстетическим пристрастиям.

У человека есть вкус. Причем у каждого - свой. Это, так сказать, фундаментальная аксиома,

свидетельствующая о глубинной специфике человеческого существования. И нет двух человеческих

индивидов с одинаковой системой вкусовых предпочтений. А вкус является чистейшей воды мифом,

чистейшей воды иллюзией. Вкус не заложен в видовой программе: в противном случае у всех

представителей вида

"хомо" была бы одна на всех система вкусовых предпочтений. Вкус не имеет никакого

отношения к стратегии выживания - разве что мешает. Он, по большому счету, бесполезен. И, в то же время,

мало найдется таких вещей, за которые человек держался бы столь же прочно и отчаянно, как за свой вкус.

А это

и значит, что вкус является мифом. Иллюзией, за которую человек держится изо всех сил.

Почему откровенно бесполезная (с биологической точки зрения) система вкусовых предпочтений является

столь существенной для любого человеческого индивида? Почему каждый человеческий индивид изо всех

сил держится за свои вкусовые пристрастия, идет ли речь о пристрастиях кулинарных или же эстетических?

Да именно потому, что, отказавшись от вкуса, человек окажется абсолютно дезориентирован в

повседневной всевозмож-ностной реальности - ведь не тянуть же на каждом шагу жребий!

Феномен вкуса - это тот феномен человеческого существования, на котором парадоксальным образом

смыкаются кулинария и эстетика, ЖИВОТ и ДУХ, животное и божественное. Каждый человек обладает

своим вкусом в двух смыслах: смысле пищевом и смысле эстетическом. Каждый человек проявляет свой

вкус, сидя за столом, и каждый человек проявляет свой вкус, вступая в эстетический

диалог с окружающим

его миром. И хотя, казалось бы, в первом и во втором случаях речь идет о совершено разных феноменах, во

многих языках эти два феномена обозначаются одним и тем же словом. Вкус - это свидетельство

индивидуал*.-

ности восприятия. Вкус - это механизм индивидуального выбора. Он не имеет никакого биологического

смысла, но является абсолютным условием культурного выживания индивида.

Вкус - это один из наиболее простых и одновременно эффективных способов ориентации человека во

всевозможностном мире. "Дело вкуса", - говорим мы, подразумевая, что у каждого человека есть своя

система индивидуальных предпочтений в том или ином вопросе. И вовсе не обязательно речь идет о

предпочтениях эстетических. Вкусовая формула "мне так нравится" работает во множестве

жизненных

ситуаций и является одним из самых эффективных способов упорядочения взаимоотношений человека со

всевозможностным миром. И эта формула есть безусловно мифологическая формула.

Откуда берется вкус? Разумеется, вкус навязывается человеку окружающей его культурной средой,

окружающей его культурной мифологией. В значительной мере вкус формируется как сила привычки. Вкус

не дан человеку от рождения. Вкус всегда предполагает некий искус, некое искушение тем предметом, к

которому в конце концов появляется вкус. Чтобы появился вкус, необходимо попробовать. И

тогда

предметом вкуса может стать все, что угодно. У человека может появиться или исчезнуть вкус к жизни.

Вкус к работе. Вкус к ничегонеделанью. Вкус к перемене мест. Вкус к оседлой жизни. Вкус к власти. Вкус к

крови. Вкус к победе. И так далее, и тому подобное. Любой вкус - идет ли

речь о пищевых предпочтениях

или же о предпочтениях эстетических - принципиально формируем, и у любого человека можно

сформировать любой вкус - скажем, вкус к классической музыке или вкус к бессолевой диете. И, вместе с

тем, вкус всегда является глубоко индивидуальным делом. Какие бы вкусы ни навязывали ребенку его

родители или его друзья, он

будет следовать внешним вкусовым образцам только до некоторого предела, и

никогда - со стопроцентной точностью. Жизненная траектория человека есть процесс формирования

системы его индивидуального вкуса, и чем более развит в личностном отношении человек, тем в большей

мере система его вкусовых пристрастий - как пищевых, так и эстетических - имеет глубоко индивидуальный

характер.

Так или иначе, миф вкуса является феноменом культуры. "Вкусы" любого биологического вида записаны в

шифрах его генетической программы, и являются абсолютно предсказуемыми вкусами. В них нет ничего

мифологического, искусственно-иллюзорного. Хищник любит сырое мясо, потому что этого требует его

организм, требует его видовая программа. По той же причине травоядное животное предпочитает

траву и

т.д. Однако тот факт, что вкус одного человека ориентирован на бифштекс с кровью, другого - на хорошо

прожаренный бифштекс, а вкус третьего вообще не принимает мяса как такового, является выраженным

результатом различных КУЛЬТУРНЫХ программ, а, стало быть, является манифестацией различных

культурных мифов.

Миф эстетических предпочтений

Среди различных вкусовых пристрастий, манифестируемых человеческим существом в течение своей

жизни, наиболее важными с точки зрения построения диалога со всевозможностным миром являются

эстетические. Эстетическое восприятие мира носит универсальный характер: нет ничего в окружающем

человека мире, что не могло бы выступить предметом эстетического отношения. И это позволяет

рассматривать феномен эстетического вкуса как

фундаментальную основу отбора и иерархизации

биологически нейтральных факторов. Глаз человека автоматически сортирует мир по цветам, по формам, по

силуэтам, отбирая все то, что кажется ему красивым или привлекательным. Ухо человека сортирует мир по

гармонии или дисгармонии звуковых рядов. Обоняние выделяет тонкие и грубые букеты запахов. И всякий

раз человек демонстрирует

то, что мы называем эстетическим вкусом, отбирая те или иные феномены

окружающего мира с точки зрения их эстетической привлекательности. При этом нет никаких объективных

критериев истинности того или иного эстетического вкуса, нет никаких оснований считать чьи-то вкусовые

предпочтения более правильными, нежели вкусовые предпочтения других. А это и значит, что эстетические

пристрастия являются глубоко субъективными (а, стало быть, мифологичными) по своей сути. Каждый без

исключения человек набрасывает на мир сетку своей эстетической мифологии, своих эстетических вкусов и

пристрастий и упорядочивает свои взаимоотношения со всевозможностным миром в соответствии с этими

индивидуальными эстетическими ориентирами.

Эстетическое восприятие мира растворено в самой повседневной жизни человека. Даже необразованный,

"неотесанный" крестьянин или запойный пьяница - способны к более или менее тонкой эстетическую

дифференциации мира. И это неслучайно. При всей кажущейся непрагматичности эстетического отношения

к миру это отношение имеет огромный практический смысл, являясь одной из базовых структур

человеческих ориентации в мире. Вот человек взял в руки кусок дерева. И собирается из него вырезать

нечто, чей смутный образ едва только прорисовывается в его сознании. Не дай Бог ему хотя бы на минуту

представить все то бесконечное количество возможностей, которые скрыты в этом куске дерева. Ведь в

зависимости от того

, куда повернет он свой резец, он получит совершенно различные результаты. Кусок

дерева находится во власти его произвола. В куске дерева "содержатся" неисчислимые тысячи

потенциальных форм и линий. Как вынести это бремя свободы? Как не впасть в состояние невротического

срыва? Как совершить свой ВЫБОР и придать этому куску дерева один, и

только один облик? Как взять на

себя ответственность и наделить этот кусок дерева одной, и только одной качественной определенностью?

Понятно, что это такая ситуация, в которой никакой жребий не поможет: ведь непонятно

даже ИЗ ЧЕГО выбирать. Ведь не только в том дело, что альтернативных возможностей бесчисленное

количество, но и в том, что сами эти альтернативные возможности туманны и неопределенны. И слава богу,

что человеку в этой ситуации не приходит в голову рефлексировать и задумываться над бесконечностью

скрытых в куске дерева возможностей. Он просто

ведет свой резец -гак, как придется. Так, как подсказывает

ему его эстетическая интуиция. Так, как подсказывает его эстетический вкус.

Даже совсем маленький ребенок, который лепит из пластилина или рисует красками на листе бумаги, ни на

мгновение не теряет контроля над ситуацией и нисколько не невротизируется тем обстоятельством, что

практически ежесекундно ему приходится совершать бесконечнофакторный выбор: сделать в этом месте

завитушку или не делать? сделать ее такой формы или другой? сделать

ее из пластилина красного цвета или

зеленого? Ребенок пи секунды не размышляет над этими вопросами, делая свой выбор легко и естественно.

Что позволяет ему справляться с этой крайне тяжелой задачей выбора с такой легкостью? Разумеется, все то

же эстетическое чувство - чувство, которое отчетливо манифестирует уже трехлетний ребенок, отдавая

выраженное предпочтение тем или иным цветам, тем или иным формам. И это, разумеется, миф. Миф, в

соответствии с которым мир упорядочен эстетически. Миф, который

можно было бы назвать мифом

эстетической интуиции - ведь именно сформированная у ребенка эстетическая интуиция позволяет ему, не

раздумывая, делать тот или иной выбор в описанной ситуации. "Мне показалось, что так будет красиво и

хорошо!" -заявляет ребенок, приводя, тем самым, высший мифологический аргумент, свидетельствующий о

наличии у него эстетической системы координат

восприятия мира.

Эстетические ориентации, эстетические предпочтения чаще всего работают неявным образом. Человек

вовсе не задумывается на каждом шагу, отчего один предмет нравится ему больше чем другой. Чтобы

ориентироваться в мире эстетическим образом, совершенно незачем подвергать свое эстетическое чувство

рефлексивному анализу. Нравится - и точка. Эстетический миф не имеет и не может иметь никаких

разумных

оснований; он предшествует любому разумному анализу, он есть та самоочевидность, которая

рождается сама собой, как одна из первичных самооче-нидностей человеческого выбора. И потому-то есть

все основания назвать эстетические предпочтения мифом. Это та самая мифологическая иллюзия порядка,

которая творит порядок впереди себя и заставляет всевозможностный предметный мир упорядочиваться в

соответствии со своим, искусственным и иллюзорным пониманием порядка.

В само основание эстетического отношения к миру кладется принцип "мне кажется". Мне кажется, что ЭТО

сочетание цветов более привлекательно, чем другое. Мне кажется, что ЭТА мелодическая интонация лучше

отвечает моему сегодняшнему настро-

ению и моему вкусу. Мне кажется, что картины ЭТОГО художника, музыка ЭТОГО композитора и книги

ЭТОГО писателя являются самыми замечательными на свете...

Вся эстетика является не чем иным, как суждением вкуса, а это и значит, что вся она есть миф. Эстетические

нормы восприятия принципиально необъективны, принципиально иллюзорны. Если смотреть на один и тот

же феномен под углом зрения разных эстетических систем, он будет выглядеть совершенно по-разному.

Один и тот же художник или

поэт кого-то может потрясти, а кого-то оставить совершенно равнодушным. И

зависит этот эстетический эффект исключительно от того субъективно-эстетического угла зрения, которым

тот или иной человек смотрит на мир. Зависит от его эстетического порядка восприятия. Зависит от системы

его эстетических ценностей. Другими словами, зависит от его эстетической мифологии.

Уже у двухлетнего ребенка имеются свои представления о том, что является более красивым, а что - менее

красивым, и эти представления вовсе не совпадают с мнениями окружающих (хотя зачастую отталкиваются

от этих мнений). Эти представления всегда опосредованы субъективностью, индивидуальностью ребенка. И

чем дальше развивается ребенок, тем большую индивидуальность приобретает его эстетический вкус

. И,

хотя этот вкус всегда находится в диалоге с мнением окружающих, он все же всегда есть глубоко личное

дело.

В каком-то смысле эстетическое отношение к действительности - есть первая форма структурирования,

гармонизации и упорядочения мира мифом. Именно эстетическое переживание является наиболее близким и

очевидным для каждого человека основанием для выбора в той ситуации свободы, в которую он оказыва-

ется вброшен помимо своей воли. Человек, оказавшийся один на один с феноменом

всевозможностного

мира, прежде всего спасается тем, что обнаруживает: этот мир для него эстетически неравноценен,

эстетически структурирован. Он видит мир сквозь призму своей личной эстетики и автоматически, не

задумываясь иерар-хизирует этот мир, опираясь на свое личное ощущение прекрасного и безобразного,

привлекательного и отталкивающего. Он уверенно производит надбиологическую классификацию мира:

что-

то ему нравится и кажется привлекательным и красивым, а что-то - наоборот. Причем каждый человек

создает свою, глубоко индивидуальную, глубоко субъективную рамку эстетического восприятия мира и

производит уверенный отбор тех феноменов и предметов, которые ему нравятся. А это и значит, что языком

его индивидуальной эстетики говорит миф. Миф не отрефлексиро-ванный

, миф, не выведенный на уровень

понятийных структур, МИФ КАК ЧУВСТВЕННЫЙ ОБРАЗ, позволяющий в тех или иных предметных

ситуациях совершать достаточно однозначный эстетический выбор.

Тот факт, что эстетическое является древнейшей формой бытия мифа, древнейшей формой бытия культуры,

проявляется,

между прочим, в своеобразном двойном гражданстве термина "искусство". С одной стороны, этот термин

обозначает некий специализированно-эстетический род человеческой деятельности, а с другой - феномен

культуры как таковой.

В самом деле, искусство есть все то, что искусственно, искусство есть все то, что искусно. И не случайно

первоначальная предметная деятельность человека - скажем, деятельность по обработке каменных орудий

или по выделке шкур - называется искусством: искусством обработки камня, искусством выделки шкур и

т.п. И то же самое слово "искусство" закрепляется за

некоей специализированной формой подчеркнуто

эстетической деятельности. Причем такая двойная семантика слова "искусство", этимологически

сближающая феномен культуры как таковой и феномен эстетического характеризует самые различные

языки. Скажем, английское "art" означает и искусство в специфически художественном, специфически

эстетическом смысле, как некую форму творческой деятельности человека, и - одновременно - мастерство,

ремесла, искусные умения, а любой

предмет материальной культуры обозначается здесь как "arte-fact".

Таким образом, в самом слове "искусство" феномен искусственного, искусного, культурного

парадоксальным образом совпадает с феноменом эстетического, а факт воспроизводимости этого бинарного

семантического совпадения в различных языках свидетельствует о глубинном, сущностном его характере.

Любой артефакт, любой материальный факт культуры является по большому счету фактом искусства и

может рассматриваться как эстетический феномен.

Вполне вероятно, факт указанного двойного семантического гражданства термина "искусство"

свидетельствует о фундаментальном характере эстетического в культуре, свидетельствует о некоем

функционально-генетическом тождестве культурного и эстетического. Законы эстетики, законы

прекрасного есть некий фундаментальный миф, на котором базируется любая культура, и любая культура в

своих основаниях построена как искусство. "Искусство - искусственность - искушение" - эта

триада фунда-

ментальна для понимания самой сущности культуры. Культура искушает человека на небиологическое,

неестественное ^искусственное) поведение, и вырабатываемые человеком эстетические приоритеты

становятся ключевым регулятором существования человека в создаваемом им мире искусственного. А

искусство как специализированная творческая деятельность человека в культуре как раз и представляет

собой не что иное, как своеобразную

квинтэссенцию эстетического.

Любая культура прошлого - особенно это относится к первобытным культурам и культурам древнейших

цивилизаций - воспринимается современным наблюдателем прежде всего как эстетический феномен.

Обыкновенное каменное рубило, выкопанное археологом из глубинных культурных слоев, может быть рас-

смотрено как эстетический факт, настолько в каком-то смысле совершенна и превосходна его форма. И прав

был Маркс

, заяв-

ляя вслед за Шиллером, что человек с самого начала своей ору-дийно-предметной деятельности "творит

также и по законам красоты". Мир культуры - это мир, который по своей сути есть мир, простроенный

эстетически: ведь эстетика есть способ организации взаимодействия между предметами культуры. Любой

культурный феномен существует, в том числе, и по законам

эстетического. К любому без исключения,

предмету материальной культуры можно отнестись эстетически - с точки зрения его дизайна. Но ведь