Ливен Д. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней

Подождите немного. Документ загружается.

Конфликты между региональными центрами власти не означают, что Украина находится на грани

распада, однако они сильно затрудняют проведение гармоничной (не говоря уже о радикальной)

экономической политики. В западной стране с энер-

623

После империи

гичным гражданским населением и автономной частной экономикой это не имело бы большого

значения. Но Украина отнюдь не является западным капиталистическим обществом, и если она

стремится стать таковым, ей необходимы радикальные и эффективные государственные и

экономические перемены.

Пока что толерантность межэтнических отношений в этой республике поистине достойна

удивления. Маловероятно, что коалиция региональных элит Центральной и Западной Украины в

союзе с националистически настроенной интеллигенцией придет к власти в Киеве, получит

всеобщую поддержку и попытается навязать стране националистическую политику в области

языка, образования и внешней политики

. В этом случае политическая стабильность Украины

окажется под угрозой. Примерно то же самое ждет страну, если произойдет другое маловероятное

событие: если к власти придет коалиция восточных элит, которая начнет переговоры в

белорусском стиле о какой-либо форме воссоединения с Россией. Но самая большая опасность для

украинской безопасности и независимости заключается, пожалуй, в том, что украинская

экономика может продолжать разваливаться, а российская в это время может пережить

стремительное возрождение. Идентичность жителей Восточной Украины представляется довольно

неопределенной, а лояльность любому государству находится на весьма низком уровне. Высокий

процент голосов, отданных в декабре 1991 года за независимость, обуславливался надеждой на

процветание, которое должно было наступить после того, 1сак свершится избавление от

ненасытного центрального правительства и его, по всеобщему мнению, чрезмерных аппетитов.

Эти надежды не сбылись, и если Россия окажется в состоянии и захочет предложить восточным

украинцам надежды на лучшую жизнь, союз Восточной Украины с Киевом растает как дым, а

Европа окажется перед весьма реальной опасностью крупнейшего кризиса. Впрочем, учитывая

сегодняшнее состояние российской экономики, такая перспектива не кажется близкой или даже

вероятной.

Мир и политическая стабильность в Северной Евразии (то есть на всей территории бывшего

Советского Союза) неизбеж-

"'' Тем не менее именно это и произошло.

624

Часть четвертая. После империи

но зависят от того, что произойдет с региональными экономиками. Однако состояние

региональной экономики теснейшим образом увязано с региональной политикой. Постсоветский

экономический кризис носит все наиболее характерные черты традиционного постимперского

кризиса. Так, потенциально очень серьезные проблемы ирригации и обеспечения доступа к

водным ресурсам в новых независимых республиках Средней Азии весьма сходны с

аналогичными проблемами постосманских Турции, Сирии и Ирака. Но в целом экономическая

ситуация в постсоветской России имеет гораздо больше общего с положением, в котором

оказалась Центральная Европа, когда ей пришлось приспосабливаться к краху единого

экономического пространства габсбургской империи. С той лишь разницей, что постсоветская

ситуация существенно хуже постгабсбургской, поскольку в СССР действовала, по сути дела,

автаркическая, социалистическая экономическая система планирования, жестко централизованное

руководство которой осуществлялось из Москвы и которая была задумана как единый

экономический организм. Распад этого организма на пеструю сеть экономически иррациональных

национальных экономик естественно выходит на первый план «нормальной» проблемы перехода

от социалистической к капиталистической экономике и просто обязан вызвать хаос. Попытки

наладить хотя бы частичную взаимосвязь некоторых самостоятельных экономических и

промышленных узлов не только встречают сегодня националистическую оппозицию, но и

затрудняются тем фактом, что процесс экономических реформ ь одних республиках идет гораздо

быстрее, чем в других, И независимо от темпов этих реформ в большинстве рог nv "лик

воспоминание об империи и страх перед возобновлением русской экспансии весьма затрудняют

экономическую интеграцию.

Уже сегодня на Западе ведутся чрезвычайно жаркие споры об экономической политике

постсоветской России и о той роли, которую в формировании этой политики играли западные

советники. Вопрос «кто упустил Россию?» станет гораздо более «горячим», если стагнация

российской экономики продолжится или, еще хуже, Россия распадется на части или станет

представлять реальную угрозу безопасности Запада. Не следует забывать, что постсоветский

экономический кризис России - это не просто обычный постимперский кризис, единственная

проблема кото-

625

После империи

рого так или иначе устранить последствия коллапса интегрированной советской экономики.

Первостепенное значение для российской экономики имеют огромные пространства и огромная

военная мощь России. Из социалистических государств только Китай отдаленно приближается к

России по размерам. Сравнения с Польшей, не говоря уже о крохотных Чешской и Венгерской

республиках, уютно обосновавшихся в Центральной Европе, могут только увести в сторону.

Экономика самого большого государства в мире планировалась безотносительно к реальной

стоимости энергоносителей и к реальным транспортным расходам. Попытки назначить на них

реальную цену автоматически должны были вызвать хаос в экономике российского масштаба. При

любых обстоятельствах и даже в капиталистической экономике перевод оборонных предприятий

на производство товаров потребления - дело достаточно сложное. Советский Союз был военной

сверхдержавой со слабо развитым гражданским сектором промышленности. Коллапс оборонной

промышленности, практически неизбежный после распада Союза и окончания холодной войны

означал коллапс всей советской промышленности или по крайней мере ее центрального

высокотехнологичного сектора. Таким образом, даже в чисто экономическом смысле имперское

наследие России значительно усугубило и без того громадные трудности, возникающие при

переходе любой социалистической экономики к капитализму.

Политическое наследие империи было еще хуже. Для счастливых поляков, венгров и чехов конец

империи означал возможность реализации своей подлинной идентичности, которую они могли

обрести, присоединившись к Европе. Отношение России к Европе всегда было неоднозначным.

Советская империя была до некоторой степени русской, и ее разрушение, таким образом, едва ли

могло казаться русским хоть сколько-нибудь привлекательным. Особенно когда в его результате

25 миллионов русских оказались за пределами России, причем порой на таких территориях, как

Крым или Северный Казахстан, которые испокон веков оставались для русских «своими», а не

имперскими территориями. Политика «шоковой терапии» в экономике России представляется

полностью лишенной смысла. По экономическим причинам этому процессу суждено было стать

гораздо более длительным и болезненным, чем в Польше или Венгрии. Тогда как с политической

точки зрения

626

Часть четвертая. После империи

требовалось, чтобы он прошел максимально быстро и осуществлялся более решительно,

поскольку история показала, что легитимность этого процесса в глазах россиян гораздо ниже, чем

в глазах поляков, венгров или чехов.

Некоторые исследователи [60] сравнивали политическую ситуацию в современной Северной

Евразии с реалиями средневековой Европы. Король слаб, его бароны сильны. Они контролируют

регионы. Нет никакой государственной бюрократии, способной защитить интересы общества. Но

власть при дворе и победа во фракционной политике жизненно необходимы для процветания

баронов, поскольку обеспечивают выгодное покровительство, монополии и государственные

посты, необходимые, помимо всего прочего, для охраны их владений от посягательств

многочисленных региональных соперников, которые при первом удобном случае готовы

разграбить их земли и угнать стада. Менее экзотические сравнения можно привести с некоторыми

государствами современного третьего мира. Государство опять-таки слабо и менее всего заботится

об общественном благе. Но оно может оказаться весьма полезным для тех, кто сумеет вос-

пользоваться его покровительством, а его законы и лицензии дают контроль над ресурсами тем

группам, которым удалось занять в этом государстве первые позиции, и чинят препятствия их

соперникам. Когда экономика государства строится на экспорте энергоносителей и полезных

ископаемых, оно может быть чрезвычайно доходным предприятием - своего рода таможней между

иностранными компаниями и потоком нефти, газа, золота и минералов, вытекающим из страны.

Естественно, что по отношению к такому государству подданные не будут испытывать слишком

большую преданность, точно так же как подданный средневекового барона не будет испытывать

преданности к далекому королю, поскольку ни первое, ни второй не могут предложить ему

покровительство и безопасность в этом чрезвычайно враждебном и неопределенном мире. Тогда

как местный барон или представитель местной знати в сегодняшнем третьем мире с его системой

отношений патрон-клиент предлагают именно это. На такую ситуацию порой ссылаются [61] как

на важнейшую причину поразительного уровня политической стабильности и отсутствия

социальных революций в третьем мире.

Аналогии с постсоветской ситуацией здесь вполне очевидны. Председатель колхоза или директор

предприятия - это местная

627

После империи

знать. Они обеспечивают некоторую безопасность и прежде всего рабочие места в тревожном и

пугающем мире, где социализм уже умер, а капитализм еще не прижился или, точнее, прижился,

но только в своих самых грубых и наименее продуктивных проявлениях. Тогда как государство не

всегда в состоянии своевременно платить зарплату своим собственным служащим, не говоря уже

об обеспечении безопасности простых граждан. Председатель и директор, эти местные владыки

низшего уровня, в свою очередь могут видеть в региональном центре своего политического босса

и рассматривать его в качестве патрона и защитника. По современным западным стандартам

феодальный барон был форменным гангстером, занимавшимся протекционистским рэкетом.

Точно таким же может оказаться и современный региональный босс, который скорее всего будет

иметь связи в криминальном мире. Несправедливо, однако, считать, что все бывшие советские

боссы связаны с криминалом. Напротив, в этой главе мне хотелось бы подчеркнуть, что эта

бывшая коммунистическая знать в 1990-х годах обычно оказывала менее разрушительное

воздействие на экономику, чем политические лидеры, вышедшие из националистической

интеллигенции, и это в свете сравнительной истории мировых империй и их последствий

представляется совершенно неудивительным. В частности Хью Сетон-Уот-сон подчеркивал

ужасное, разрушительное влияние националистической интеллигенции в Центральной Европе в

период между двумя мировыми войнами [62]. В постимперском третьем мире приход на смену

колониальной знати националистических и популистских политических лидеров в союзе с

националистически настроенной интеллигенцией нередко разжигал народные волнения и

приводил к трагическим последствиям - как, например, в Шри-Ланке. В настоящее время в

бывшей советской империи прежняя знать уверенно держится в седле, хотя практически все новые

государства пытаются обрести свою легитимность в национализме. Националистическая

интеллигенция, потерпевшая поражение на политической арене, окопалась в центрах образования

и культуры. В конце концов это может оказаться опасным. Между тем власть знати очень часто

является властью монополии, связанной с политическим влиянием и иногда опирающейся на силу

оружия. В государствах с подобным правлением редко можно увидеть торжество закона,

стабильности или предсказуемости, не говоря уже об условиях для развития современ-

628

Часть четвертая. После империи

ной капиталистической экономики. В европейской истории был период, когда власть баронов

была взята под надежный контроль. Эта эпоха в начале Нового времени называлась королевским

абсолютизмом. Король создавал авторитарный бюрократический режим, обеспечивал его защиту с

помощью профессиональной армии и так долго, как было возможно, проводил самодержавную и

меркантилистскую экономическую политику. Иногда ему приходилось опираться на

националистические настроения масс, чтобы поднять уровень лояльности населения государ-

ственному центру. Маловероятно, впрочем, что американскому конгрессу, МВФ или всемирным

правозащитным организациям понравятся подобные рекомендации для решения проблем сов-

ременной постсоветской политики. Генерал Пиночет

- не самый привлекательный образец для

подражания. А в свете ужасной истории деспотизма в бывшем советском регионе или более

свежей истории «сильных людей» из третьего мира, которые превратили свои государства в

болото нищеты и коррупции, государственная модель Пиночета в глазах россиян выглядит

особенно неаппетитно. Нынешняя степень хаоса и коррупции в вооруженных силах заставляет

предположить, что российский Пиночет будет больше похож на Мобуту

. После больших надежд

эпохи Горбачева слова о третьем мире и тем более о Мобуту должны звучать довольно обидно для

россиян. С другой стороны, как уже бы-

5П

Пиночет Угарте Аугусто (р. 1915) - чилийский военный и государственный деятель. В 1973 году был назначен

главнокомандующим армией Чили и н том же году возглавил военный переворот, в результате кйтог-о'-- -'ыл убит npesi.'5,рнт

республики Сальвадор Альенде. В 1973-1990 годах - чилийский диктатор, сперва руководитель военной хунты, а с 1974 года -

президент Чили. Проводил экономические преобразования, направленные на модернизацию страны. Установил авторитарный

режим, сопровождавшийся жестокими репрессиями против инакомыслящих. В 1998 году подал в отставку с поста и в том же

году был арестован по обвинению в нарушении прав человека, применении насилия, проведении массовых пыток и убийств.

Мобуту Сесе Секо Куку Нгбенду Ва За Банга (1930-1997) - государственный и политический деятель Заира. С 1965 года - его

глава. Время правления Мобуту отмечено беспрецедентным размахом коррупции. Считается, что было украдено даже здание

посольства Конго в Японии.

629

После империи

ло показано в этой главе, разрушение империи в прошлом вызывало катастрофы такого масштаба,

которые пока и не снились русско-украинскому центру прежнего Советского Союза. И в целом

можно считать, что последствия распада российской империи оказались сравнительно

безболезненными. Но, разумеется, такое везение может со временем и прекратиться. Положение

во многих бывших советских республиках достаточно шаткое, и взрыв может произойти в любой

момент и в любой из них, что, естественно, практически наверняка дестабилизирует обстановку в

соседних республиках, включая и Россию. Россия и сама может взорваться, не выдержав натиска

криминала и растущего обнищания. Самым худшим для России представляется нигерийский

сценарий развития событий: ее огромный потенциал растранжиривается из-за слабости

государства, вопиющей коррупции элиты и полного исчезновения у населения чувства патрио-

тизма или гражданской ответственности.

Такая Россия соединит в себе худшие черты советской бюрократической морали с самыми

отвратительными качествами мирового капитализма. Русская Нигерия, в которой общественное

мнение будет настроено против всех элит и против Запада, имеющая в своем арсенале ядерное

оружие, будет очевидной угрозой всему миру. Но Россия, безусловно, все-таки не Нигерия - быв-

шая колония, искусственным образом созданная в двадцатом веке из кое-как слепленных

отдельных народов, не имеющих общей истории. Да, русская национальная идентичность в

настоящее время находится в глубоком упадке, но у нее глубокие корни, и она имеет под собой

огромную культурную питательную среду. Россия также располагает многовековой традицией

государственности, часто деспотической, но тем не менее обладающей значительным

потенциалом объединять народ и мобилизовывать ресурсы в крайне сложной международной

обстановке, заставлявшей Россию конкурировать с более богатыми и мощными соперниками. В

России есть также население, получившее очень хорошее образование по стандартам третьего

мира. В конечном итоге страна с такими богатствами и традициями не должна маячить где-то на

границах третьего мира, и вполне возможно, что этого и не произойдет. Но следует быть готовыми

к тому, что дорога к возрождению окажется медленной и, конечно, болезненной. Даже при самом

благоприятном развитии событий многие методы, которые должны быть использованы для

возрождения

630

Часть четвертая. После империи

эффективного российского государства, придутся по вкусу далеко не всем. День, когда русские

смогут достичь хотя бы вдвое меньшего уровня богатства и безопасности первого мира, кажется

сегодня очень отдаленным. И вовсе не исключено, что такой день не настанет никогда.

Уже хотя бы потому, что Россия и ее бывшие имперские владения вынуждены по географическим

причинам существовать бок о бок, постимперские отношения между ними оказываются более

важным и опасным вопросом, чем отношения между метрополией и колониями в европейских

морских империях. Когда был утрачен непосредственный контроль над имперскими тер-

риториями, России стало очень трудно конкурировать с Западом за косвенное влияние на них,

поскольку ее экономика была очень слаба. Другие бывшие имперские державы после своего

распада тоже сталкивались с этой проблемой, ибо неформальная империя требует больших

ресурсов и большего превосходства над конкурентами, чем ситуация, когда «честного соревнова-

ния» можно избежать при помощи силового или политического воздействия. Царская Россия на

протяжении своих последних ста лет также, как правило, не могла за пределами своих границ

составить экономическую конкуренцию европейским державам. Поэтому для защиты своих

интересов ей приходилось устанавливать прямой политический контроль над соседними реги-

онами и рынками. Те же самые реалии побуждают сегодняшнюю Россию к использованию своего

географического положения, военной мощи и контроля над нефте- и газопроводами для

компенсации экономической слабости в борьбе за свои интересы на территории бывшей империи.

Поскольку в противоположность метрологи..? западных морских империй Россию от ее бывших

колоний не отделяют океаны, она не может оставаться безразличной к нестабильности соседних

территорий, а бывшие советские республики неизбежно боятся возрождения российской мощи и

экспансионизма. Морские империи, уходя из колоний, могли спокойно оставить в наследство

обретшей независимость колонии гражданскую войну и разгул бандитизма и не бояться, что

бандитизм, террористические акты и похищения людей перекинутся на их территорию. Войны в

Чечне отчасти надо понимать в этом контексте.

Для любого европейца, сохранившего историческую память, наиболее очевидным и устрашающим

сравнением выглядит па-

631

После империи

раллель между Россией и гитлеровской Германией. Сегодня в России некоторые незначительные

политические группировки выдвигают идеи, весьма близкие к идеям Гитлера. Жириновский явно

стремится подражать фюреру, хотя, когда дело доходило до голосования в парламенте, его партия

при Ельцине была послушным орудием президента. Коммунистическая партия (на сегод-няшний

день самое крупное политическое движение) и ее лидер Геннадий Зюганов не превратились

подобно своим коллегам, бывшим польским и венгерским коммунистам, в обновленных социал-

демократов - и в них еще живы ностальгические воспо-минания об империи. Между тем Россия,

больше всех проигравшая от территориального устройства 1991 года, остается потенциально

самым мощным государством среди бывших советских республик. И здесь напрашиваются

параллели с Германией после окончания Первой мировой войны. Государства Восточной и

Центральной Европы были слишком слабы, чтобы помешать возродившейся Германии заполнить

политический вакуум, оставленный Версальским договором. То же самое может произойти в

современной Северной Евразии.

Но нынешняя международная ситуация сильно отличается от европейской ситуации между двумя

мировыми войнами. Силы, которые сегодня противостоят предполагаемому возобновлению

российских имперских амбиций, намного превосходят силы европейских великих держав,

стоявших на пути Гитлера. Их ресурсы намного превосходят даже ресурсы СССР времен холод-

ной войны, а в обозримом будущем Россия будет неизмеримо слабее брежневского Советского

Союза. Конечно, возможные в будущем вызовы мировому порядку, обозначенные в главе 2, могут

изменить международную обстановку: ислам, Китай, экономический крах, сопоставимый с 1929

годом, или серьезные экологические катастрофы. Реальная исламская или китайская угроза

современному мировому порядку даст России больше пространства для маневров при переговорах

с Вашингтоном и МВФ, но почти наверняка вынудит Россию встать на сторону Запада. Несмотря

на сегодняшнюю популярность евразийских идей в России, порожденных теми же антизападными

настроениями, которые питали подобные идеи в среде белой эмиграции, Россия по традициям и

культуре стоит значительно ближе к Европе, чем к мусульманской или конфуцианской Азии, и

нынешнее распространение исламского фундаментализма вдоль российских юж-

632

Часть четвертая. После империи

ных границ и внутри ее собственных мусульманских меньшинств воспринимается в России как

серьезная угроза ее безопасности. Также и риторический и даже дипломатический единый фронт с

Китаем против американской мировой гегемонии -это одно дело, а заключение союза с Китаем,

для того чтобы бросить вызов мировому порядку, - совсем другое. Россия слишком слаба для

такой политики. К тому же у нее имеется протяженная граница с Китаем, и она остается

единственной страной Европы, владеющей весьма значительной и малозаселенной территорией,

которую китайцы считают своей. Поскольку можно предсказать дальнейшее довольно быстрое

уменьшение населения России в течение следующих десятилетий, угроза ее восточ-ноазиатским

владениям становится все более актуальной. Это может привести, например, к политике,

направленной на возвращение русской диаспоры в Россию. И, разумеется, крайне нежелательным

для России окажется китайское преобладание в Восточной Азии. Что же касается возможности

всемирного финансового краха или экологической катастрофы, то очевидно, что слабые погибнут

первыми. В настоящее время Россия слаба. Трудно представить себе, что запыленные

националистические и империалистические идеи начала двадцатого века, снова вытащенные

сегодня на свет, смогут вдохновить россиян на вызов мировому порядку, не говоря уже о том,

чтобы мобилизовать иностранных сторонников.

Кроме того, геополитическая ситуация 2000 года сильно изменилась по сравнению с 1930-ми

годами. Если согласиться с изначальными предпосылками Гитлера, то в его действиях можно

увидеть чудовищную логику и последовательность. Аннексия Австркк i " Чехословакии перед

1939 годом значительно усилила мощь Германии, которая наряду с правильным использованием

современных военных технологий помогла Гитлеру нанести решительное поражение Франции в

1940 году ценой незначительных для Германии потерь. Это в свою очередь еще больше усилило

немцев и дало им возможность мобилизовать ресурсы всей завоеванной Европы на достижение

своих военных целей и в союзе с Японией сделать заявку на господство в Евразии. Подвела

Гитлера лишь высокомерная недооценка советского потенциала, что обернулось для Германии

катастрофой. Подобной логики не будет у России, если она захочет проводить гитлеровскую

политику в современном мире.

633

После империи

Собственно, причины этого и составляют центральную идею настоящей книги. Советский Союз

был последней из старых великих империй. Это была модернизированная, улучшенная версия

империи, приспособленная к реалиям двадцатого века, - с традиционной для всех империй манией

приращения территории, централизованным автаркическим правлением и мобилизацией всех

имеющихся ресурсов для увеличения военной мощи. Советский режим депортировал и

репрессировал целые народы в типично имперском стиле. Он впряг в имперскую телегу одну из

величайших идеологий двадцатого века, сделав ее своего рода религией, пробудил необычайную

социальную мобильность населения и непримиримо боролся против главного врага современной

империи - национализма. Советский Союз был во многом совершенной современной империей и

одновременно сущим несчастьем для всего мира. Отчасти это произошло вследствие того, что

идеология, на которой он был основан - марксизм-ленинизм, имела серьезные недостатки, отчасти

потому, что СССР существовал в ту эпоху, когда даже модернизированный вариант империи

оказался уже не у дел. Си играл в имперские игры, участвуя в международной силовой политике, и

проиграл врагам в холодной войне, врагам, которые превзошли его в военной мощи и в то же

время жили более богатой и свободной жизнью. Урок советской истории заключается в том, что в

современном мире империя не окупается даже в свете своих собственных узких силовых

приоритетов. Мысль о том, что Россия снова станет великой, если возьмет на себя ответственность

за судьбы многих миллионов мусульман, бывших советских подданных, или вторгнется на

Украину, чтобы снова присоединить к себе Крым или Харьков, представляется совершенно

невозможной. В самом лучшем случае такая политика лишь уверит беспокойных русских

генералов, что Россия в военном отношении окажется сильнее Турции образца 2050 года. Это не

будет ни грандиозным имперским свершением, ни достижением, сколько-нибудь достойным

российской истории и огромных страданий, выпавших на долю российского народа. Пример

Советского Союза ценой разрушенных судеб еще как минимум одного постимперского поколения

показал всему современному миру, что идея империи потерпела окончательное и бесповоротное

банкротство.

Заключение

«ИМПЕРИЯ» - ЭТО СИЛЬНОЕ И ОПАСНОЕ СЛОВО. Оно имеет богатую и неоднозначную

историю. Сегодня, как и в прошлом, оно носит весьма различные полемические оттенки. Эмоции,

которые оно вызывает, будучи приложено к бывшему Советскому Союзу, делают понятие

империи чрезвычайно важным для русиста. Но они также должны предостерегать от поспешных

выводов и опрометчивых суждений. И если сегодня историки (британские во всяком случае)

могут беспристрастно судить о Британской империи, избегая оценочных этических категорий, то

историкам России всего через десять лет после коллапса Советского Союза это не так легко.

Сегодня будет тактичным назвать государство империей только в том случае, если оно давно

прекратило свое существование и уже не имеет шансов на возрождение. Для человека двадцать

первого века империя одновременно является и антидемократическим, и безнадежно устаревшим

образованием, аморальным я :^.;ившим себ;. По отношению к Советскому Союзу этот вердикт

справедлив вдвойне. Советский Союз был империей. Он базировался на авторитарных,

антидемократических принципах, он угнетал и эксплуатировал своих русских и нерусских

подданных. При Ленине и тем более при Сталине степень этого угнетения была устрашающей.

Более того, какую бы силу ни набрала эта модернизированная империя во время конфронтации с

Гитлером, к 1980-м годам она выдохлась. Причем весьма важными причинами этого необратимого

ослабления были подавление в человеке активного, творческого начала и стремление полностью

изолировать советских людей от окружающего мира. Когда при Горбачеве произошли ради-

635

Заключение

кальные реформы, дурное наследие империи и тяжелое разочарование имперским прошлым не

дали возможности Советскому Союзу трансформироваться в многонациональную федерацию,

основанную на согласии и взаимных компромиссах между населявшими его народами.

Но простое порицание Российской империи и Советского Союза не дает нам всей правды, да и не

слишком интересно. Какой, в конце концов, смысл в том, чтобы забить еще один гвоздь в гроб

Советского Союза? Было бы слишком просто противопоставить порочную и изжившую себя

империю высоконравственному и демократическому национальному государству. Ведь в свое

время империя нередко ставила преграды войнам, способствовала процветанию и обмену идеями

на большей части земного шара, поддерживала великие культуры и цивилизации. Начиная с

жестокого подавления Вандеи и неудавшейся попытки революционной Франции завоевать всю

Европу история зародившегося тогда так называемого демократического государства видала

всякое. «Достижения» белого демократического национализма в деле разорения туземны;:

народов в европейских колониях оставляют далеко позади аналогичные «успехи» ари-

стократических и бюрократических империй.

На совести у империи тоже, конечно, есть немало грехов, хотя многие из них, на мой взгляд,

вменяются ей незаслуженно. К примеру, если говорить о наиболее серьезных преступлениях

Британской империи, то первое, что приходит в голову, это работорговля и «опиумные» войны в

Китае'. В каком-то смысле это действительно были издержки имперской политики, но, что еще

более важно, эти действия вполне можно считать предвестниками глобализации. Европейцы

грабили Африку, вывозя оттуда рабов, и насильно ввозили опиум в Китай, для того чтобы создать

всемирную торговую сеть, приносившую им сверхприбыли. Но при этом они не брали на себя от-

ветственность за управление Африкой или Китаем. По сравнению с работорговлей или

принудительной продажей опиума

' Первая «опиумная» война (1840-1842) и вторая «опиумная» война (1856-1860) велись англичанами при поддержке

американцев (в первой войне) и французов (во второй) за право беспошлинного ввоза опиума на территорию Китая.

636

Заключение

британское правление в Индии или Западной Африке в начале двадцатого века было, во-первых,

более явно имперским и, во-вторых, часто по-настоящему ответственным и этичным.

Демократическое государство, окруженное с 1789 года чуть ли не религиозным поклонением и

воспетое позже романтиками-националистами, на самом деле выглядит не всегда современнее

империи. В эпоху многообразия культур, глобализации и Европейского союза Священная Римская

империя или монархия Габсбургов образца 1900 года во многих аспектах смотрятся гораздо более

привлекательно, чем якобинское государство или неистовый этнический национализм,

опустошавший Европу в первой половине двадцатого века, и вполне могут стать примером для

подражания в огромных многонациональных азиатских государствах двадцать первого века.

Победа национализма над империей во владениях Габсбургов и Османов имела опустошительные

последствия. В бывшем Советском Союзе по историческим меркам нам пока везет. Но это все еще

цветочки.

Империи прошлого черпали свое могущество из различных источников. Михаэль Манн разделяет

их на военные, политические, экономические и идеологические [1]. В этой книге мы рассмотрели

достаточное количество примеров для всех четырех составляющих. Большинство империй

пользуются всеми четырьмя факторами для укрепления своего могущества, хотя баланс этих

составляющих рознится от империи к империи и даже в пределах одной империи с течением

времени. Империя монголов была воплощением военной силы. В китайской имперской традиции,

возможно, основным компонентом ярляет-ся конфуцианское учение и высочайшая китайская

культура. Советский Сою л с \. зим падением сбяьан в первую очередь краху своей идеологии (на

которой, к примеру, была основана его экономическая система), а не какому-то иному фактору. В

отличие от великих военных и династических материковых империй фундаментом Британской

империи представляется ее экономическая и финансовая мощь. В поддержании жизнедея-

тельности империи Габсбургов самую большую роль играли, возможно, политические и

дипломатические аспекты, хотя здесь следует различать империю семнадцатого века, воору-

женную идеологией Контрреформации, и империю девятнадцатого века, защищающуюся от

конкурирующих великих держав и внутреннего национализма. Изучая расцвет и упадок им-

637

Заключение

перий, я пришел к выводу, что к четырем составляющим имперского могущества, описанным

Михаэлем Манном, мы должны добавить демографические и географические факторы. В

Османской империи оказалось слишком мало мусульман вообще и турок в особенности, чтобы

она могла успешно распространить свое влияние на Балканы. Огромное население Южного Китая,

занятое выращиванием риса, стало важнейшим фактором освобождения Северного Китая (и

Маньчжурии) от вторгшихся кочевников и последующей консолидации китайской цивилизации

почти во всей Восточной Азии. Колонизация новых земель избыточным населением Британии,

очевидно, стала наиболее существенной причиной господства английского языка, культуры и

политических ценностей во всем мире в конце второго тысячелетия нашей эры. Демографические

и географические факторы в качестве источников имперского могущества часто связаны между

собой: к примеру, численность китайского населения полностью зависела от природных условий

для выращивания риса. Но географические факторы нередко выступают и как самостоятельные

аспекты расцвета и упадка империй. Это проявляется в очевидной потенции сохранения империй

в Восточной Азии и полного их исчезновения в Западной Европе. Это также проявлялось начиная

с шестнадцатого века в экспансионистских устремлениях периферийных европейских держав.

Географические факторы сыграли также огромную роль в том, что американцам удалось создать в

последней четверти девятнадцатого века государство континентального масштаба и использовать

впоследствии эту континентальную базу в качестве плацдарма для господства над всем миром.

Тогда как аналогичные германские претензии, исходящие из центра Европы, встретили более

серьезное противодействие. Если включить в понятие «географические факторы» еще и экологию,

то сочетание географического и демографического факторов вполне вероятно может уничтожить

сегодняшний американский мировой порядок и вернуть мир к эпохе опустошительных

конфликтов.

Относительная значимость главных источников имперского могущества менялась со временем.

Например, в 1500 году до нашей эры военная мощь казалась гораздо более значительной со-

ставляющей, чем в 2000 году нашей эры. Экономическая мощь, наоборот, стала в наше время

намного важнее, чем была в преж-

638

Заключение

ние эпохи. Степной воин-кочевник традиционно считался грозой и покорителем великих оседлых

цивилизаций. Но в двадцатом веке военная сила уже в значительной степени зависит от

экономического развития. Высокотехнологичное оружие, опустошившее Ирак с минимальными

потерями для западных держав, подтверждает урок двух мировых войн, гласящий, что в конце

концов побеждают высокие технологии и экономическая мощь. В настоящий момент

представляется маловероятным, что это соотношение вновь радикально изменится в пользу

вооружений, даже если нам придется столкнуться с городскими кочевниками, обладающими

карманным оружием массового уничтожения, в безликих мегаполисах двадцать первого века.

В какой степени окажутся задействованными остальные составляющие имперского могущества,

пока не ясно. Поскольку не так просто заставить людей повиноваться, идеология и ее

пропагандисты могут сыграть более важную роль, чем в прошлом. Как отмечает Фукуяма,

гегемония демократии как политической идеи, а также чуть менее надежная гегемония в

экономике принципов либерализма и свободы торговли являются важными факторами

могущества Америки. Однако эти факторы едва ли имеют большее значение, чем конфуцианство

или имперская система экзаменов для элиты, распространенные при большинстве китайских

имперских династий. Хотя при современной демократии политические методы мобилизации и

руководства ресурсами для наращивания могущества уже не так легко использовать, как прежде,

они все-таки не потеряли до конца своего значения. Современные коммуникации в каком-то

смысле принизили значение географических факторов, -'.о ч,с сих пор н; м представляется, что

государство, претендующее на мировое господство, должно располагать огромными

территориальными ресурсами. Как указывалось в главе 2, существование Евросоюза во многом

объясняется этими причинами, и его проблемы вполне можно назвать проблемами современной

империи.

Нельзя недооценивать и значение демографических факторов. Если численность русского

населения будет и дальше сокращаться, последствия для способности России удерживать свои

владения на Дальнем Востоке, а также, возможно, для ее политики по отношению к русской

диаспоре могут оказаться весьма серьезными. В отдаленном будущем перспектива

639

Заключение

уменьшения количества людей с европейским происхождением до десяти и менее процентов

населения земного шара может иметь важные последствия для международного баланса сил не

только Между отдельными государствами, но и между культурами и цивилизациями. И здесь

первостепенное значение приобретает вопрос, завоюют или нет американские ценности азиатский

средний класс. Многообразие культур и национальностей, а также относительно мягкая

иммиграционная политика сами по себе в каком-то смысле являются элементами американского

могущества и составляют немалую часть идеологической привлекательности Соединенных

Штатов. Как это обычно происходит в империях, внешнее могущество и внутренняя политика

оказываются тесно взаимосвязанными. Каким образом Соединенные Штаты будут справляться со

множеством своих домашних мультиэтнических и мультикультур-ных проблем и какое

воздействие это окажет на их способность и желание распространять свое влияние по всему миру?

В этой книге я избегал давать чересчур строгое и «научное» определение империи. Подобно

Морису Дюверже [2] я подозреваю, что это определение окажется невостребованным. Я

пробежался по империям и эпохам, разбрасывая по пути обобщения, что, безусловно, может

привести в ярость некоторых моих коллег. Тем не менее я считаю себя слишком серьезным

историком, чтобы свести всю историю империи к набору формул (научно «строгих» и

«объективных», а также политически корректных), даже если бы я считал такое задание

выполнимым. Империя - это сложная и изысканная область науки, населенная леопардами и

другими дикими созданиями. Свести все это к определениям и формулам - значит превратить

леопарда в домашнюю киску, дефективную, уродливую, трехногую и бесхвостую.

В своих изысканиях я обращался ко многим империям, а также к нескольким современным

государствам, которые, не будучи империями в полном смысле, тем не менее сталкиваются с

отдельными сугубо имперскими проблемами и обладают некоторыми характеристиками империи.

Мне кажется, что такой подход помогает взглянуть на империю со стороны, выделить ее

важнейшие аспекты, а также избавиться от отдельных элементов телеологии, которая

вкрадывается в изучение импе-

640

Заключение

рии, если подходить к ней только с западными предпосылками и на базе одной только

европейской истории. Но в основном я ограничил предмет своих изысканий периодом с начала

шестнадцатого века, когда Россия впервые стала империей, и современными ей империями-

соперницами. Мне кажется, что империи, существующие на одном временном отрезке и

действующие в рамках одной и той же международной системы государств, сталкиваются со

многими схожими проблемами и представляют наилучший материал для сравнительной истории.

Сравнивая судьбы имперских народов после падения империй, я старался ограничиться

двадцатым веком и теми империями, которые были рассмотрены выше.

Тот факт, что эта книга написана историком-русистом, неизбежно оказал влияние на

затрагиваемые вопросы и на подход к их изложению. Кривое российское зеркало, в котором отра-

зился предмет изучения и привязанности всей моей жизни, легко может быть воспринято

историками империи как посягательство на их суверенную территорию. Историку Британской

империи, например, легко может показаться, что относительная слабость России в финансовом и

коммерческом отношении стала причиной недостаточного освещения этих факторов имперского

могущества в моей главе, касающейся Британской империи. Историки Османской империи могут

найти еще более веский повод для недовольства. Поколения этих историков страдали от

снисходительного и высокомерного отношения западных коллег к постоянным неудачам и упадку

Османской империи и от сознания ее извечной отсталости по сравнению с западными державами.

В конце концов им удалось доказать, что упадок не продело лея непрерь вчо с 1600 по 1918 год и

что народы империи не всегда были статистами в спектакле, которым руководили из-за границы.

И вот появляется припозднившийся русист, и снова звучит старая песня об упадке.

Разумеется, в целом сравнительная история никогда не сможет заменить работу специалистов.

Она может только осветить те или иные события под неожиданным углом и задать

непредвиденные вопросы. Никто в здравом уме не подумает, что автор этой книги планировал

исчерпать тематику и проблематику Британской или Османской империй. Однако мне кажется,

что сравнение Османской империи с Российской может оказаться важным - во всяком случае для

историка Рос-

641

Заключение

сии. Возможно, это выглядит как оправдание в выдаче индульгенции самому себе: историк

царской России настолько привыкает к анализу западными историками отсталости, греховности и

провалов России, что сравнения, сделанные в ее пользу, приносят некоторое облегчение. Как

обычно, бедный грабит нищего. Естественно, для периода между 1700 и 1914 годами сравнение по

основному имперскому показателю, то есть могуществу, окажется в пользу России. Я думаю, что

это было напрямую связано с наличием исключительно способных государственных и военных

деятелей, которыми располагала Россия между 1689 и 1796 годами. Но в большей степени тут

замешаны другие факторы, так сказать, объективного характера. И среди них первое место,

безусловно, занимает наш старый добрый друг - геополитика: Россия практически не имела

естественных географических препятствий для своего дальнейшего наступления на юг, тогда как

османы к 1700 году уже достигли географических и демографических пределов своей экспансии.

В придачу именно потому, что османское государство было до 1600 года намного более

успешным и могущественным, чем Россия, оно имело меньше поводов и предлогов к радикальным

переменам и безоглядному заимствованию западных моделей и ценностей. В дни расцвета

Османской империи ее администрация была гораздо более эффективна и справедлива к

подданным, чем альянс монарха и аристократов-крепостников, который лежал в основе империй

Габсбургов и Романовых. Но в условиях того времени трудно было на протяжении поколений

поддерживать и сохранять бюрократическую машину такой сложности.

Впрочем, бедному русисту не приходится долго праздновать успехи имперской России, поскольку

последствия этих успехов очень быстро обернулись неприятностями. Триумф петровской и

екатерининской России, порожденный ужесточением крепостного права и европеизацией элиты,

привел в конце концов к потере российским обществом своего единства, что имело в 1917 году

ужасные последствия. Автократическое и деспотическое государство, обладавшее

исключительной способностью мобилизовать ресурсы нищего общества в сложных

географических условиях, являлось необходимой предпосылкой превращения России в великую

державу. Но это могущество было куплено слишком дорогой ценой. Здесь будет уместно

642

Заключение

провести сравнение с габсбургской империей: если в вопросах военного могущества и

мобилизации ресурсов своего общества царская Россия оказалась более эффективной и успешной,

чем Австро-Венгрия, то Габсбурги (по крайней мере в последние пятьдесят лет своего пребывания

у власти) проявили себя значительно более цивилизованными и современными правителями в

решении внутренних проблем управления многонациональным обществом. И тут мы вплотную

подходим к важнейшей дилемме империи в современную эпоху: необходимость проводить

эффективную внешнюю силовую политику и столь же насущная необходимость цивилизованного

руководства многонациональным обществом тянут империю в разные стороны. Габсбургская

империя была достойной предшественницей Евросоюза, но ей приходилось существовать во враж-

дебном международном окружении, где слабого неизбежно ставили на колени, а те, кто сделал

это, восхвалялись за свою дарвинистскую энергию и мужественность.

Российская империя была гибридом. В ней сочетались черты европейских морских империй и

особенности автократической материковой империи, уходящие корнями в античность. Россия