Лебедев М.В., Черняк А.З. Онтологические проблемы референции

Подождите немного. Документ загружается.

полагает, что р) и является модальным оператором

[30]

. По мнению Хинтикки, в модальных

контекстах такого вида возможно согласование модальности и квантификации. Особенность

семантики Хинтикки в трактовке референции состоит в том, что в модальном контексте В

термин а относится к множеству индивидов а в возможных мирах. Индивиды, сопоставляемые а в

возможных мирах, могут иметь различные свойства, и в то же время константе а может

сопоставляться один индивид. Отсюда возникает проблема сопоставления индивидов-в-

возможных мирах между собой и с объектом, сопоставленным константе а. Если допустить

возможность такого отождествления, то можно дать подстановочную интерпретацию связанных

переменных, причем здесь, в силу использования аппарата возможных миров, сохраняющую

методологическую силу критерия Куайна, согласно которому мы обязаны допускать в нашей

онтологии любые сущности, по которым производится квантификация. Вместе с тем при

эквивалентности р и q пропозициональные установки В

р и В

q могут быть и неэквивалентными,

поскольку кажущиеся (для а) возможности, допускаемые р и q, не обязательно совпадают друг с

другом в некоторой действительности.

Фундаментальное возражение реалиста здесь может состоять в том, что даже в тех

специфических случаях, когда те или иные свойства или факты сознания оказываются

конститутивными для истинностных операторов, сама истина все же остается независимой от

сознания.

1.3.2. Требование независимости истины от сознания

Для дальнейшего обсуждения целесообразно ввести дистинкцию между независимостью от

сознания истинностных операторов и независимостью от сознания самой истины.

Некоторые истины являются истинами о сознании, и поэтому, тривиально, зависимы от

сознания. Однако даже если мы ограничиваемся истинами о (предполагаемом) независимом от

сознания мире, то все же очевидно, что не может быть никакой истины без носителя истины.

Когда мы описываем некоторый аспект не-ментального мира (хотя антиреалист мог бы отрицать,

что мы вообще когда-либо это делаем), то у реалиста будет, без сомнения, требование, что есть

некоторые черты мира, независимые от сознания, частично делающие наше описание истинным —

частично потому, что без существования носителя истины нет и самой истины. Свойство "быть

истинным" в таком случае оказывается реляционным. Если мы считаем "P" чем бы то ни было, что

мы принимаем за первичный носитель истины, и используем выражение "факт, что P" для

указания на независимый от репрезентации носитель истины в мире, то реалист будет утверждать,

что свойство Р быть истинным должно пониматься как свойство Р быть связанным

соответствующим способом с фактом, что P. Но если понятие истины - понятие реляционного

свойства, то, тривиально, истина невозможна без членов отношения.

Реалист мог бы утверждать, что, когда мы имеем истину о некотором не-ментальном аспекте

мира, то оба членa отношения истинности — независимые от сознания объекты. Если мы

признаем первичными носителями истинности состояния дел или, например, смыслы (при

использовании идеационной модели значения), то можно утверждать, что по крайней мере

некоторые истины полностью независимы от сознания. Однако признание носителями истинности

идей или чистых сущностей может смутить некоторых реалистов. Парадигматические реалисты

могут считать первичными носителями истинности токены предложения (в противоположность

потенциально платонистским типам предложения), утверждения (токены предложения,

утвержденные в данном контексте), токены полаганий или мыслей и т.д., т.е. вещи, о которых

может правдоподобно утверждаться, что они не могут существовать без сознательных существ.

Такие умеренные реалисты разделяют (по крайней мере, частично) иногда связываемое с анти-

реализмом представление о том, что истина зависит от сознательных репрезентаций

действительности, но при этом остаются реалистами, поскольку считают, что истина также

зависит от фактов, которые являются концептуально независимыми от чьих бы то ни было

репрезентаций этих фактов.

С позиций умеренного алетического реализма отпадает необходимость в некоторых из

философских клише, часто ассоциируемых с реализмом. Так, реализм часто описывается как

представление о существовании законченного истинного описания мира

[31]

. Предположим, что

первичные носители истинности — наши мысли и что мысли репрезентируют некоторую

действительность — в том смысле, что они дают картину мира. Истинные мысли соответствуют

чему-то в действительности, а ложные — нет. Тот факт, что некоторый аспект действительности

соответствует данной мысли, может казаться независимым от сознания. Но тот факт, что мысль

вообще существует - контингентная особенность сознательных существ (любая альтернативная

позиция здесь потребовала бы таких исходных допущений, которые сделали бы бессмысленным

все рассуждение). Поэтому такая позиция открыта для понятия концептуальной относительности:

нет причин, почему одно сознательное существо не могло бы обладать такими понятиями

(формами мысли), которых нет у некоторого другого сознательного существа. Люди в одной

культуре могут категоризовать объекты, с которыми они сталкиваются в мире, с помощью

совершенно иных концептуальных структур, чем используемые в другой культуре. Вопрос о

существовании законченного истинного описания мира оказывается, таким образом, вопросом о

конечности числа возможных способов, которыми мы могли бы представить мир. Реалист может

признать существование концептуальной относительности, согласно которой проведенная

классификация (концептуальная структура) является правильной или неправильной относительно

классификационного принципа, лежащего в ее основе, но нет единственного правильного способа

категоризации как единственного правильного способа осмысления мира. Скорее реалисты

утверждали бы здесь, что множество одинаково правильных описаний мира возможно при

условии, что ни одно из этих описаний не является несовместимым с другими, тогда как с точки

зрения анти-реалистов, возможно множество одинаково правильных описаний мира,

конфликтующих друг с другом.

Еще одно представление, часто связываемое с реализмом относительно истины — принцип

бивалентности, согласно которому все правильно построенные описания мира являются или

истинными, или ложными. Но и это требование трудно признать универсальным — во всяком

случае, умеренный реалист может не признавать его обязательным. В самом деле, реалистическая

(корреспондентная) теория истины заключает о соответствии мысли своему предмету в

действительности. Однако ничто не мешает реалисту допустить градуальность соответствия, в

котором могут быть вычленены различные степени — в том обычном смысле, в каком две

картины могут обе более или менее точно представлять некоторую сцену, в то время как одна

представляет ее точнее, чем другая, и мы могли бы назвать одну картину более истинным

представлением действительности, чем другая.

Но такой маневр реалисту осложняют аргументы, известные в современной литературе как

парадоксы соритов. Проблема с любой многозначной логикой состоит в том, что все еще остаются

дискретные границы между истинностными значениями. Допустим, что мы называем человека A

ростом 170 см человеком среднего роста; очевидно, что на вопрос "Назовем ли мы высоким

человека B, чей рост больше на миллиметр, чем рост А?" мы ответим отрицательно. Тогда мы

назовем человека B ростом 170 см 01 мм также человеком среднего роста; на вопрос, назовем ли

мы высоким человека В

, чей рост больше на миллиметр, мы вновь будем вынуждены ответить

отрицательно; повторив эту процедуру достаточно долго, мы не сможем назвать высоким человека

ростом 2 метра. Иными словами, если мы должны дать определение роста В (высокий, средний,

низкий), а сделать это мы должны исходя из известных нам такого же определения для роста А и

разницы в росте между А и В, то у нас нет собственно онтологических оснований заключать о том,

когда именно прибавление по миллиметру сделает высказывание "В среднего роста" из истинного

ложным. И если мы не можем заключить, когда именно высказывание "В среднего роста" станет

ложным, то мы не можем и заключить, когда именно оно станет неистинным, то есть обладающим

одним из промежуточных значений между истиной и ложью. Выходом здесь могло бы стать

определение истины на бесконечно делимом континууме. С каждым прибавлением миллиметра

становится все менее очевидно истинным (даже если только ненамного менее очевидно

истинным), что рост этого человека — средний. Для реалиста эпистемическое наречие "очевидно"

может быть редуцировано: с каждым прибавлением миллиметра становится все менее истинно

(хотя все еще истинно), что рост этого человека — средний. Поэтому отношение "изображения"

или "соответствия" между носителями истинности и истинностными операторами могло бы

рассматриваться реалистом как континуальное, и можно поддерживать реалистические

представления без применения двузначной логики.

Еще одно характерное для алетического реализма представление состоит в том, что

истинностное значение могут иметь и такие пропозиции, истинность которых не проверена и/или

не может быть проверена. Так, большинство позитивистов были парадигматическими реалистами

относительно истины, даже если их верификационистские обязательства часто вели к различным

формам метафизического анти-реализма. С верификационистской точки зрения, значащие

утверждения всегда являются утверждениями, которые могут иметь опытное подтверждение.

Единственный последовательный способ защищать сильный верификационизм состоит в том,

чтобы рассматривать все утверждения как являющиеся утверждениями относительно

фактического или возможного опыта сознательных существ. Ясно, что принятие такого

представления еще не ведет к отклонению реализма. С точки зрения корреспондентной теории

истины носители истинности вполне могут быть рассмотрены как "картины" фактического или

возможного опыта, которые являются истинными, если они точно представляют мир опыта и

ложными, если они не в состоянии точно представить такой мир.

Итак, реалист относительно истины считает, что существует свойство "быть истинным",

причем это свойство реляционное. С точки зрения крайнего реализма, есть истины, которые

никоим образом не зависят от сознания, но для поддержки такого представления нужно

утверждать, что независимыми от сознания являются оба члена отношения "быть истинным". С

точки зрения умеренного реализма, истина может зависеть от сознания в том смысле, что носитель

истинностного значения может быть такой вещью, которая может существовать только при

условии существования сознания (полагания или мысли, например). Более важно по существу

позиции реализма представление о том, могут ли факты (особенности мира), которые определяют,

какие носители истинностного значения являются истинными, а какие ложными, быть

концептуально независимыми от любой их репрезентации. Алетический реализм не обязательно

исходит из допущения о существовании полного истинного описания, хотя с необходимостью

включает убеждение в том, что невозможно одновременное существование несовместимых

истинных описаний мира. Реалист не обязательно должен быть привержен двузначной логике и

может как отклонять, так и принимать сильные или слабые версии верификационизма.

1.3.3. Метафизический реализм и анти-реализм

Метафизические дебаты между реалистами и анти-реалистами чаще принимают форму

полемики об истинностных значениях или содержании требований относительно

действительности, чем о существовании некоторых видов вещей. Причина этого состоит в том, что

невозможно избежать артикуляции некоторых вопросов алетического реализма при обсуждении

позиций метафизического реализма, поскольку трудно даже заявить предмет противоречия без

того, чтобы провести предполагаемую референцию на виды вещей, которые анти-реалисты не

будут признавать. По замечанию Элстона, можно быть метафизическим анти-реалистом

относительно некоторого вида требования одним из двух весьма различных способов:

1. можно прямо утверждать, что этот вид требования ложен или не истинен, или

2. можно настаивать, что этот вид требования должен анализироваться таким способом,

чтобы обнаружить, что его утверждение некоторым образом систематически вводит в

заблуждение

[32]

Рассмотрим первый вид метафизического анти-реализма. Например, один из способов быть

анти-реалистом относительно существования Бога — это прямо требовать, что утверждение о

существовании Бога ложно. Метафизический анти-реалист относительно универсалий (свойств,

которые могут быть экземплифицированы двумя вещами и нумерически идентичных в этих двух

вещах) считает, что требование, что универсалии существуют, ложно. Одна из форм

метафизического анти-реализма относительно физического мира считает, что требование, что

физические предметы существуют, ложно. Анти-менталисты бихевиористского или

поздневитгенштейнианского толка могут принимать некоторую форму метафизического анти-

реализма относительно состояний сознания, считая, что утверждения, постулирующие

существование состояний сознания, являются ложными. В целом можно сказать, что некто

является метафизическим анти-реалистом относительно требования, что существует нечто вида F,

если он считает, что требование, что существует F, является или ложным, или не истинным.

Более интересные виды метафизических дебатов, однако, касаются содержания различных

требований. Можно быть анти-реалистом относительно требования, что существует нечто вида F

(анти-реалистом относительно F), редуцируя эти требования к требованиям другой логической

структуры. Чем больше анализ некоторого вида требования приводит к выводу, что требование,

которое мы анализируем, эквивалентно по значению требованию, имеющему отличную

логическую структуру, тем более вероятно, что это представление будет охарактеризовано как

анти-реалистское. Однако эта характеристика не универсальна. Чем более очевидно, например, что

субъектно-предикативное утверждение должно быть в действительности проанализировано как

условное, тем менее это представление будет анти-реалистским. Философы, считающие, что

утверждения, описывающие вещество как растворимое, эквивалентны по значению утверждениям,

предсказывающим поведение вещества в жидкости, вряд ли могут быть названы анти-реалистами

относительно растворимости. С другой стороны, философы, которые считают, что утверждения,

описывающие форму предмета, эквивалентны по значению предсказаниям о тех ощущениях,

которые этот предмет произведет на субъект при некоторых условиях, будут анти-реалистами

относительно формы. Позиция, согласно которой все требования относительно физического мира

эквивалентны в значении к предсказаниям о том, в какой последовательности ощущения

следовали бы одни за другими (феноменализм), будет анти-реалистской. Но поскольку в разное

время различные философские течения доминируют в различных сообществах, то, скажем,

сегодня намного больше философов, чем пятьдесят лет назад, считают растворимость

собственным структурным свойством предметов, и проблема того, является ли данная редукция

анти-реалистской, остается неопределенной. Взгляды, которые обозначаются как

"реалистические", имеют своего рода философское преимущество: реалист может экономить на

аргументах, оставляя противнику бремя доказательства, потому что анти-реалист, в конце концов,

отвергает требования, экземплификации которых часто находит привлекательным обыденный

здравый смысл.

Радикальные анти-реалисты могли бы утверждать, что существуют только сознания и их

свойства, и остальная часть требований, которые мы делаем относительно действительности

(требования, которые идут вне описаний сознания и его свойств), ложны. Более умеренные анти-

реалисты пытаются "спасти" многое из того, что мы полагаем о действительности, считая, что

можно схватывать содержание таких полаганий, рассматривая их как сложные утверждения о

сознаниях и их свойствах.

Позиция крайнего метафизического анти-реализма относительно некоторой пропозиции P

заключалась бы в том, что P аналитически эквивалентно суждению, описывающему сознания и их

фундаментальные, или базовые (не-реляционные), свойства. Референция пропозиций,

описывающих сознания и их фундаментальные свойства, здесь все еще остается неопределенной.

Можно ограничить такие описания фактическими сознаниями и свойствами, которые они

фактически экземплифицируют, или расширить класс пропозиций, чтобы включить в него

контрфактуалы, описывающие ментальные состояния субъекта, которые у него были бы, если бы

он был субъектом некоторых других ментальных состояний.

Позиция умеренного метафизического анти-реализма относительно P могла бы состоять в том,

что содержание P включает описания сознаний и их свойств (но не обязательно исчерпывается

ими). Здесь также эти описания могут быть ограничены сознаниями и их фактическими

свойствами или могут быть расширены за счет контрфактуалов, чьи антецеденты и консеквенты

описывают сознания и их свойства. Предположим, что я считаю утверждения о том, что

физические предметы имеют определенный цвет (т.е. определенные свойства), описаниями

каузальных полномочий, в силу которых эти предметы должны при некоторых физических

условиях произвести некоторые ощущения. Такое представление очевидно не является крайним

анти-реализмом относительно свойств цвета — и физические условия и, возможно, каузальные

полномочия могли бы привлекать такие описания, которые находятся вне сознания. Однако

умеренный анти-реалист утверждал бы, что понимание цветных свойств зависит от понимания

некоторых ментальных свойств (быть воспринимаемым определенными способами).

Итак, анализ различия метафизического реализма и алетического приводит нас к выводу, что

репрезентационистские представления с большей необходимостью свойственны первому, чем

второму. Хотя корреспондентная теория истины, как правило, совпадает с реалистскими

представлениями не только о существовании вещей в мире, но и о природе истины, последнее не

обязательно (существуют, например, релятивистские концепции корреспондентной

истинности

[33]

). С другой стороны, истинностный реализм может быть соблюден и при

использовании других (хотя и не всех) теорий истины. Поэтому можно предположить, что

требование онтологической нейтральности референции относится к элиминированию скорее

метафизического реализма и анти-реализма, чем алетического. Особенно ясно это должно стать

при анализе условие-истинностной концепции значения.

1.4. Онтологические обязательства референции и истинность

высказываний

1.4.1. Аналитичность истинности и истина как корреспонденция

Весьма влиятельным является представление о том, что значение предложения определяется

через понятие истины. Эти представления восходят к Фреге, у которого "истинно" и "ложно" —

два значения сентенциальной функции. Фреге не просто поставил знак равенства между этими

характеристиками и существующими понятиями "истинно" и "ложно", но пошел дальше и объявил

существующие понятия "истинно" и "ложно" значениями — предметами — предложений,

выражающих мысль.

Не всем, однако, такое отождествление кажется верным: например, Даммит вменяет его Фреге

в вину. Если истина и ложь — предметы, то они, очевидно, являются онтологически значимыми

величинами; с другой стороны, то, что предложение (выражая мысль) может отрицаться или

утверждаться, еще само по себе не подразумевает никакого отношения к объектам в мире. Таким

образом, вопрос правильнее переформулировать не для онтологических ангажированных "истина"

и "ложь", а для онтологически нейтральных "истинно" и "ложно", соответствующих двум

состояниям сентенциальной функции. Что происходит, когда утверждается "Истинно, что то-то и

то-то" или "Ложно, что…"? Обозначают ли что-нибудь, атрибутируют ли или выполняют какие-то

иные роли в предложениях или высказываниях слова "истинно" и "ложно"? Во всяком случае, нет

необходимости полагать их референциально значимыми.

Тем не менее, истинность и истина, будучи связаны концептуально, принадлежат, таким

образом, к числу очевидно взаимозависимых понятий, что имеет известные следствия не только

для теории значения, но и для эпистемологии. Понятие истины было (и в значительной мере

остается) тесно связанным с представлениями о познании, поскольку считается, что нечто

известно, по крайней мере, в одном важном смысле — "научном" или "собственном" — если о нем

можно высказать нечто истинное и/или ложное. Не так уж трудно, при желании, посчитать

положение утверждающее, что нечто истинно или ложно, равнозначным утверждению, что нечто

принадлежит к объему понятия "истина" или понятия "ложь". Мы далее будем говорить скорее об

истинности и теориях истинности, чем об истине и теориях истины (поскольку различие здесь

более существенное, чем просто терминологическое).

Логический анализ языка (речи), исследующий отношения между лингвистическими

единицами — предложениями и частями предложений (например, субъектами и предикатами) или

же семантическими единицами — суждениями или пропозициями и их частями — не выходит за

пределы формального анализа этих отношений и представляет собой, таким образом, логику

только дедуктивного вывода. Однако нам известны еще другие типы выводов, а кроме того,

проблематичен статус дедуктивного вывода — является ли его форма чем-то чисто нормативным

или также дескриптивным, и т.д. Дедуктивная логика основывается уже на определенном

понимании истинности — а именно, на строгом требовании к характеру истинности выводимого

предложения. Дедуктивный вывод таков, что если посылка истинна, то заключение должно быть

истинно как бы необходимым образом — в отличие от индуктивного, при котором заключение

только вероятно истинно и может оказаться и ложным. Очевидно, что понятие истинности,

лежащее в основе формализаций, есть характеристика не любого предложения, а только

выводимого из других — а именно, умозаключения, истинностное значение которого зависит

исключительно от истинностных значений посылок, если соблюдены правила вывода. Однако

такое определение истинности не распространяется на истинностные значения самих посылок:

каковы условия их истинности или ложности? — это в дедуктивной логике не оговаривается.

Отношение формальной логики к истинности можно резюмировать следующими словами Фреге:

"Цель логики — установить законы, согласно которым суждение оправдывается другими

суждениями, и безразлично, являются ли эти последние сами истинными". Между тем, сами

правила вывода представляют собой не что иное, как истинные предложения: среди правил вывода

мы с неизбежностью столкнемся с таким набором аксиом, чья истинность не является темой

исследования самой формальной логики.

Так, например, такое предложение, сформулированное в аристотелевой логике предикатов как:

(х) ~ (Рх ~ Рх) — т.е. "Для всех индивидов х: не может быть так, чтобы х одновременно обладал

качеством Р и не обладал качеством Р", есть формулировка онтологического принципа

непротиворечивости. Предложение: "Все предложения формы "~ (Рх ~ Рх)" истинны" приписывает

истинность собственно логическому закону, и оно, соответственно, требует анализа условий

истинности законов логики. Для решения этой задачи выдвигались различные критерии

демаркации логических истин — законов логики — например, выдвинутый Лейбницем критерий

аналитичности: логические истины принадлежат к так называемым "истинам разума", истинным

во всех возможных мирах. Впоследствии критерий аналитичности трансформировался от Канта до

Карнапа, так что его нельзя считать единой концепцией, а скорее — множеством таковых. Теория

истинности, как видно, должна удовлетворять более общему требованию, чем описывать условия

передачи и сохранения истинности — а именно, сформировать такое понятие истинности, которое

было бы в равной степени применимо ко всем предложениям, вне зависимости от того, являются

ли они умозаключениями или посылками, или правилами вывода; поскольку эта задача явно

делится по крайней мере на три части, всякая полноценная теория истинности должна по крайней

мере претендовать на решение всех трех частных задач.

Проще всего, как кажется, с выяснением, что такое истинность для умозаключений:

дедуктивная, индуктивная и любая другая логика показывает, в чем заключается истинность

соответствующего вывода, т.е. соответствующего типа предложений (или пропозиций).

Далее нам потребуется теория, которая определяла бы, в чем заключается истинность так

называемых эмпирических предложений, т.е. связанных с опытом и не выводимых из других

предложений — а, напротив, таких, которые сами являются посылками для разного рода

умозаключений. Наиболее развитая и влиятельная из таких теорий — корреспондентная:

предложение (высказывание или пропозиция) истинно, если есть нечто, благодаря чему оно

истинно, нечто, что соответствует в реальности тому, что высказано. В другой форме: если р

истинно, то этому соответствует факт, что р. Или еще проще — истинно то, что соответствует

фактам. Относительно факта важно отметить, что под этим понимается нечто независимое от того,

что о нем высказывается и, кроме того, нечто, что может быть описано другими словами, так что

не только о двух разных предложениях можно сказать, что они описывают один и тот же факт, но

и — о разных, например, пропозициях, если считать их смыслами предложений. В еще более

общем виде можно выразить принцип корреспонденции так: должно быть что-то отличное от того,

что сказано, что делает то, что сказано истинным или ложным.

Наиболее общие проблемы, связанные с представлением истинности как корреспонденции,

таковы: как понимать факт — как реальную ситуацию или как идеальное положение дел, где

существенно лишь отношение между индивидуальными объектами, которые сами не

существенны? Что именно соответствует факту — предложение, пропозиция, верование или что-

то еще? В чем конкретно заключается корреспонденция: в том ли, что собственным именам и/или,

субъектным терминам в предложении (или соответствующим элементам в пропозиции)

соответствуют реальные сущности, связанные между собой теми самыми отношениями, которые

как-то выражены в том, что сказано (например, названы), или же предложения отражают общую

структуру факта, и то корреспонденции не требуется быть также и референциальной, а лишь в

каком-то смысле отображающей? Репрезентируют ли что-нибудь связки и составные конструкции,

соединяющие простые предложения в сложные? Если факт может быть репрезентирован только в

предложении или пропозиции, то не представляет ли собой тогда проверка истинности путем

сопоставления того, что сказано, с фактами на деле сопоставления его с другими предложениями

(или пропозициями)?

В зависимости от ответов на эти вопросы будут различаться между собой различные версии

корреспондентной теории. Для нас здесь главное, на что следует обратить внимание — это то, что

такая концепция истинности во всяком случае плохо адаптируема к требованиям теории

референции; точнее говоря, проблемы с онтологией возникают у референции именно при

использовании такой формы концепции истинности. Вследствие того, что в нее органически

входят требования метафизического реализма, она просто не может соответствовать требованию

онтологической нейтральности.

1.4.2. Дефляционные концепции истинности

Приверженцы как корреспондентных, так и других (например, когерентных или

прагматистских) концепций истины не ставят перед собой задачи устранить понятие истинности,

вывести его из философского обихода; со своих позиций они пытаются показать, в чем состоит

истинность. Между тем, есть теории истинности, задачу которых можно определить как редукцию

истинности, как попытку показать, что это понятие излишне или, иначе, избыточно и что его,

соответственно, можно не принимать всерьез, а выяснение условий истинности —

псевдопроблема. Такие теории называются, в частности, теориями избыточности (redundancy) или

дефляционными.

В их основе лежит следующее допущение: утверждать, что предложение истинно, значит

просто утверждать само предложение ('p' истинно = p), а утверждать, что оно не истинно, значит

просто отрицать его ('p' ложно = ~ p). Даммит назвал это допущение тезисом эквивалентности: р

истинно тогда и только тогда когда р, превращая этот тезис в определение истинности —

"истинно, что р" не содержит ничего, кроме утверждения р. Т.е. сказать "истинно, что р" — не

сказать ничего больше, чем просто утверждать р. Таким образом, понятие истинности само по себе

пустое, бессодержательное — избыточное. "Истинно, что р" значит р, "ложно, что р" — не-р. Эта

концепция атрибутируется Рамсэю и (часто, но не всегда обоснованно) позднему Витгенштейну:

"Что значит, что пропозиция "истинна"? "р" истинно = р. (Вот ответ)". Тогда "р истинно"

эквивалентно "р утверждаемо", а "р ложно" — "р отрицаемо".

По версии этой теории, отстаиваемой, например, Айером, "истинно" и "ложно"

функционируют в предложении "как знаки утверждения и отрицания", а традиционные теории

истины на самом деле исследуют вовсе не понятие истины, а условия, при которых то, что сказано,

может быть истинным, т.е. условия утверждаемости р. Другой вариант этой теории — считать, что

"истинно, что" есть знак согласия с р, такой же как "да", кивок головы и др. В самом деле, одно

дело, редуцировать "истинно, что", другое дело — отождествлять его с "утверждаемо, что".

Условия утверждаемости, очевидно, должны включать в себя все те или многие из тех факторов,

которые могут быть обозначены как внешние и случайные: настроение, погода, физические

кондиции, окружающая обстановка и т.д. Ничто из этого ни в коей мере не предполагается

влияющим на условия истинности. В этом отношении, предполагать равенство объемов между

"истинно, что р" и "да" (в ответ на утверждение, актуальное или гипотетическое, р), пожалуй,

перспективнее.

Здесь возможны следующие возражения. Только высказывания определенной формы

называются "истинными" или "ложными" (это не относится к вопросам, модальным

высказываниям, контрфактуалам и т.д.), и они так называются именно потому, что служат

утверждению фактов. И именно предложения, "утверждающие факты", могут быть компонентами

истинностно-функциональных соединений, и их значение в таких соединениях трудно объяснить в

терминах условий утверждаемости. Не во всех случаях "истинно" может быть устранено из

предложения безболезненно для постулируемой эквивалентности: так, в предложении "То, что

говорит мой друг, истинно", убрав "истинно", мы получим "то, что говорит мой друг…" — даже и

не предложение. Таким образом, для этого случая эквивалентность формы "р истинно тогда и

только тогда, когда р" не сохраняется. По замечанию Даммита, избыточность понятия еще не

означает, что оно лишено содержания; теория избыточности истины концентрируется на внешних

условиях нашего употребления слова "истинно" (что мы говорим так, когда утверждаем что-то), но

есть еще и внутренние условия, а именно, что наши суждения нацелены на истину. Даммит

сравнивает истинность и ложность с выигрышем и проигрышем игры. Описывать игру только по

ее результату значит упускать из виду существенный момент: в игру играют, чтобы победить;

также и суждения выносятся, чтобы достигнуть истины. А чтобы такая задача могла реально

стоять для суждений, выносящие суждения должны иметь понятие истины, поэтому вывод о его

бессодержательности не следует из утверждения его избыточности

[34]

Следует заметить, что представление знаковых последовательностей как пропозиций не

является необходимым для дефляционной трактовки истинности. Значимое в этой связи различие

относится к схеме эквивалентности левой и правой частей утверждения. Мы можем предположить,

что эти части являются предложениями. В таком случае именем предложения является само это

предложение — так, «"Снег бел"» является именем предложения "Снег бел". В такой —

сентенциальной — версии дефляционизма утверждение условий истинности будет выглядеть так:

"Снег бел" истинно ттт снег бел;

а схема эквивалентности, соответственно, так:

Предложение "s" истинно ттт s.

В пропозициональной версии дефляционизма части утверждения являются пропозициями, а

именами пропозиций являются выражения вида "утверждение, что р" или "пропозиция, что р" —

так, "пропозиция, что снег бел" будет именем пропозиции, утверждающей, что снег бел.

Утверждение условий истинности будет выглядеть так:

Пропозиция, что снег бел, истинна ттт снег бел;

а схема эквивалентности — так:

Пропозиция, что р, истинна ттт р.

Аргументы в пользу онтологической нейтральности дефляционизма относятся к

пропозициональной, но не к сентенциальной его версии. Дальнейшее рассмотрение этой

дистинкции оказывается значимым для прояснения обоснования условий истинности,

нечувствительного к трудностям, связанным с онтологическими требованиями. Попробуем

показать трудности, с которыми сталкивается здесь возможное рассмотрение в рамках

дефляционной теории.

Так, если в утверждении

"снег бел" истинно ттт снег бел

"снег бел" — пропозиция, то утверждение тривиально, а если же это — предложение, то

утверждение в целом ложно, поскольку для того, чтобы "снег бел" было истинно, мало того, чтобы

снег был (в некоторой действительности) бел; надо еще, чтобы "снег бел" означало, что снег

действительно равно бел. Но дефляционная теория истины не способна предоставить нам никаких

фактов относительно языка, поскольку принципиально отклоняет референциальную отсылку к

фактическим положениям дел.

В этом отношении дефляционная теория противоположна корреспондентной; но даже если мы

не принимаем критерий соответствия фактам за эпистемологически основной в нашем

представлении об истинности, то мы тем не менее, как правило, склонны рассматривать

корреспондентную интуицию как некоторый критерий адекватности — хотя бы в плане

алетического реализма. Мы можем попытаться применить этот критерий к дефляционной теории

следующим образом. Предположим, что интуиция о том, что некоторое предложение или

пропозиция соответствует фактам, является интуицией о том, что это предложение или

пропозиция истинно(-а) потому, что мир существует определенным способом

[35]

; т.е. истинность

пропозиции объясняется некоторым контингентным фактом, внешним по отношению к этой

пропозиции:

Пропозиция, что снег бел, истинна потому, что снег бел

Но если мы применяем этот критерий к дефляционной теории — постольку, поскольку она

имплицирует следование с необходимостью, —

"снег бел" истинно ттт снег бел, —

то из этих двух утверждений следует

снег бел потому, что снег бел.

Последнее утверждение ложно, так как отношение каузальности, вообще говоря, может

существовать лишь между отличными друг от друга членами отношения. Это означает, что два

предыдущих утверждения несовместимы друг с другом, а следовательно, интуиция алетического

реализма неприменима к дефляционной теории

[36]

Возможно следующее возражение: связь между пропозицией, согласно которой снег бел, и тем

фактом, что снег бел, не является контингентной, а следовательно, утверждение

Пропозиция, что снег бел, истинна потому, что снег бел

неудовлетворительно выражает интуицию алетического реализма. В таком случае она может

быть более удачно выражена как

"снег бел" истинно потому, что снег бел.

Такое утверждение, будучи применено к

Пропозиция, что снег бел, истинна потому, что снег бел,

не даст ложного каузального утверждения. Однако такая формулировка интуиции

алетического реализма исходит из сентенциальной, а не пропозициональной версии

дефляционизма — а следовательно, должна быть применена к дефляционному утверждению

"снег бел" истинно ттт снег бел,

что в результате снова даст

снег бел потому, что снег бел.

Еще одно возможное возражение связано с тем, что выражение "потому, что" имплицирует

референциально непрозрачный контекст, где кореферентные выражения не могут быть

взаимозаменимы salva veritate. В таком случае вывод "снег бел потому, что снег бел" из

приведенных пар неправомерен. Однако открытым для дискуссии остается вопрос, какой именно

вид непрозрачных контекстов задается выражением "потому, что": интенсиональный контекст,

запрещающий подстановку контингентно кореферентных выражений, но разрешающий

подстановку необходимо кореферентных выражений, или так называемый гиперинтенсиональный

контекст, запрещающий подстановку и тех, и других. Если нам надо показать, что описанный

вывод неправомерен, то мы должны принять, что выражение "потому, что" задает

гиперинтенсиональный, а не просто интенсиональный контекст. Однако это недоказуемо.

Таким образом, интуиция алетического реализма оказывается неприменима к дефляционной

теории. Собственно, само по себе это еще не означает, что утверждения вида "Пропозиция, что

снег бел, соответствует фактам" являются ложными с дефляционной точки зрения; выражение

"соответствовать фактам" в составе такого утверждения может, с такой точки зрения, трактоваться

как имеющее значение "быть истинным", где истина может пониматься дефляционно. Тем не

менее такой ход все же фактически отвергает критерий адекватности. В итоге мы будем

вынуждены признать, что дефляционная теория не располагает достаточными средствами для

того, чтобы предоставить удовлетворительную теорию истинности высказываний, которая была

бы онтологически нейтральной.

1.4.3. Нейтральность семантической концепции истины

Считалось, что Тарский определил предикат "истинный", используя в определениях только

ясно приемлемые термины и избегая других недоопределенных семантических терминов.

Рассмотрим вкратце аргументацию Тарского

[37]

. Его задача — построить "удовлетворительное

определение истины, т.е. такое, которое было бы материально адекватным и формально

корректным"

[38]

. При этом, по его мнению, понятие истины всегда следует связывать с

конкретным языком, поскольку о предложениях мы говорим только как о предложениях

конкретного языка (в отличие от понятия "пропозиции"). Предложение, истинное в одном языке,

будучи переведено на другой язык, может оказаться ложным или даже бессмысленным в этом

языке. Предикат "истинно", считает Тарский, выражает свойство (или обозначает класс)

определенных выражений, а именно декларативных предложений (а не пропозиций). Однако все

дававшиеся раньше формулировки, направленные на то, чтобы объяснить значение этого слова,

указывали не только на сами предложения, но также и на объекты, "о которых" эти предложения,

или, возможно, на положения дел, описываемые ими. Более того, получается, что самый простой

способ достичь точного определения истины — тот, который использует другие семантические

понятия. Поэтому Тарский и причисляет понятие истины к семантическим понятиям, а проблема

определения истины, по его мнению, демонстрирует свою близкую связь с более общей проблемой

установления оснований теоретической семантики.

Тарский предлагает называть свою концепцию истины семантической, поскольку она имеет

дело с определенными отношениями между выражениями языка и объектами или положениями

дел, на которые эти выражения указывают. Таким образом, он разделяет репрезентационную

картину языка. Среди множества концепций истинности Тарский выбирает для себя ту, на

которой, как он считает, лучше всего основать собственное исследование этой темы. Он

обращается к позиции, которую называет классической аристотелевой: "Сказать о том, что есть,

что его нет, или о том, чего нет, что оно есть, ложно, тогда как сказать о том, что есть, что оно

есть, или о том, чего нет, что его нет, истинно". Адаптируя аристотелево определение к

современной ему философской терминологии, Тарский перефразирует его следующим образом:

"Истина предложения состоит в его согласии (или соответствии) с реальностью"

[39]

. Теории

истины, прямо основывающиеся на этом тезисе (корреспондентные теории истины), Тарский,

однако, не считает достаточно ясными и точными; они, по его мнению, могут приводить к

различным неправильным толкованиям. Очевидно, что он не считает корреспондентную теорию

истины неправильной — наоборот, он признает ее исходной для своей концепции, по-видимому, в

том смысле, что в корреспонденции, как он считает, и заключено единственное содержание

понятия "истина".

При каких условиях предложение "снег бел" истинно или ложно? Кажется очевидным, что,

если мы будем исходить из классической корреспондентной концепции истины, то мы скажем, что

предложение истинно, если снег бел, и что оно ложно, если снег не бел. Таким образом, полагает

Тарский, определение истины, соответствующее корреспондентной ее трактовке, должно

имплицировать эквивалентность следующего вида: "Предложение "снег бел" истинно тогда и

только тогда, когда снег бел". Обобщение процедуры определения истины на основании

существующих критериев (например, корреспондентных) таково. Тарский предлагает принять в

качестве переменной любое случайное предложение и обозначать его буквой "р". Образуя имя

этого предложения, мы заменяем его буквой "Х" — это другая переменная в его обобщающем

определении. Согласно корреспондентной концепции истины, избранной Тарским в качестве

исходной, логическое отношение между двумя предложениями — "Х истинно" и "р" — есть

отношение эквивалентности следующего вида:

(Т) Х истинно ттт р.

"Теперь — говорит Тарский, — мы наконец можем придать точную форму условиям, при

которых мы будем считать употребление и определение термина "истинный" адекватным с

материальной точки зрения: мы хотим употреблять термин "истинный" таким образом, чтобы

можно было утверждать все эквивалентности формы (Т), и мы назовем определение истины

"адекватным", если все такие эквивалентности следуют из него"

[40]

Для Тарского метаязык является расширением объектного языка (например, Х истинно только

и если только р, где ' Х' - термин, обозначающий любое предложение объектного языка, и 'р'

является предложением объектного языка)., Для определения предиката 'истинный' нужно также

определить вспомогательные понятия 'удовлетворяет' (или 'выполняет(ся)', satisfies) и 'обозначает'.

Проще всего использовать само упомянутое выражение объектного языка (например 'O'

обозначает, что O, и [u, v] удовлетворяет 'x больше, чем y' только и если только u больше, чем v).

Определение истины можно получить из определения другого семантического понятия —

удовлетворения (satisfaction): отношения между произвольными объектами и определенными

выражениями, называемыми "функциями предложений"

[41]

. Это такие выражения как "х бел", "х

больше чем у" и др. Их формальная структура аналогична формальной структуре предложений, но

они могут содержать свободные переменные, которых не может быть в предложениях. Определяя

понятие функции предложений в формализованных языках, мы обычно применяем рекурсивную

процедуру, т.е. мы сначала описываем функции предложений самой простой структуры, а затем

перечисляем операции, посредством которых из более простых могут быть сконструированы

составные функции: такие операции могут заключаться, например, в конъюнкции или дизъюнкции

данных простых функций. Теперь можно определить (декларативное) предложение просто как

такую сентенциальную функцию, которая не содержит свободных переменных.

Введение сентенциальных функций и определение предложений через эти функции, а не

прямо рекурсивной процедурой, понадобилось здесь потому, что метод введения правил

построения более сложных языковых конструкций из более простых, представляемый

рекурсивной процедурой, применим только к таким функциям, а не к самим предложениям. В

самом деле, если мы начнем формулировать правила вывода для самих предложений и будем

устанавливать, как из предложений "снег бел" и "трава зелена" получить "снег бел и трава зелена",

то нам понадобится практически столько же правил, сколько есть в языке пар, троек и т.д. простых

предложений, которые мы хотим объединить в сложные, не говоря уже о том, что самих

предложений, в отличие от функций предложений, может оказаться в языке бесконечно много.

Чтобы определить удовлетворение, следует также применить рекурсивную процедуру. Мы

отмечаем, какие объекты удовлетворяют простейшим функциям предложений; затем мы

утверждаем условия, при соблюдении которых данные объекты удовлетворяют составной

функции — полагая, что мы знаем, какие объекты удовлетворяют простейшим функциям, из

которых сконструирована составная. Так, например, мы говорим, что данные числа удовлетворяют

логической дизъюнкции "х больше чем у или х равен у", если они удовлетворяют по крайней мере

одной из функций "х больше у" или "х равно у". Для предложений возможно только два случая:

предложению либо удовлетворяют все объекты, или ни один объект. Поэтому мы можем

сформулировать определение истины и лжи, просто сказав, что предложение истинно, если ему

удовлетворяют все объекты, а иначе ложно.

Но понятие "объект удовлетворяет предложению" все еще остается непроясненным. Когда

речь идет о функции, то это значит, что имя объекта может быть подставлено в эту функцию

вместо соответствующей переменной. Но это привлекает в определение другие непроясненные

понятия. Допустим, что удовлетворять значит отвечать условиям подстановки имени вместо

переменной, но каковы эти условия? Почему "снег" может быть подставлен в функцию "х бел", а

"трава" нет? В этом случае можно сказать, что "трава" не отвечает синтаксическим установлениям,

принятым для данной функции (слово мужского рода в соответствии с формой предиката), но