Лебедев М.В., Черняк А.З. Онтологические проблемы референции
Подождите немного. Документ загружается.
менее, второе место в дизъюнкции остается свободным, так что референт выражения может быть
определен как
(4) (аР ∨ (∃х)(хР))(х ≠ а),
где "а" — имя астронавта, на данный момент последним касавшегося Луны, "Р" — "последний
человек, который когда-либо ступит на поверхность Луны". Если ($х)(хР) ложно, то — ‘аР’.
Неопределенность истинностного значения выражений "Убийца Смита невменяем" или "Смит
— выдающийся деятель современности", напротив, создается самой возможностью более чем
одной интерпретации; при этом, однако, индивид, удовлетворяющий дескрипции "убийца Смита"
единственным образом, вполне может быть индивидуируем и не дизъюнктивно. В этом случае
критерий индивидуируемости недостаточен в ином смысле, нежели в предыдущем примере: мы
должны знать, что индивидуация — это то, что конститутивно для значения соответствующего
высказывания. Но это фактически означает, что мы должны знать, что референция субъектного
термина конститутивна для значения (правильнее даже будет здесь сказать — значимости)
высказывания. В принципе эта недостаточность также создается (во всяком случае, генетически)
неопределенностью индивидуации, которая либо имела место, пока не был найден убийца, либо
сохраняется, вследствие, скажем, сомнительности улик, либо в принципе предполагается весьма
вероятной и т.д. — но это все же неопределенность другого рода, поскольку условия
индивидуации здесь по крайней мере определены и нет нужды (да и практической возможности) в
дизъюнктивных решениях. Важно, однако, что и в том, и в другом, случае, так или иначе,
неопределенность индивидуации оказывается важнейшим фактором референциальной
неопределенности. Разве что сама принципиальная возможность не de re интерпретаций добавляет
сюда дополнительные источники невозможности референциальности, независящие от условий
индивидуации.
2.2.2. Необходимость индивидуации
Итак, существуют по крайней мере два аспекта, в которых критерий индивидуации не является
достаточным критерием референциальности:
1) возможная неопределенность условий индивидуации, при которых референция все же не
исключается, и
2) интенсиональные контексты.
Однако свидетельствуют ли эти аргументы о том, что критерий индивидуации также не
является и необходимым критерием референциальности (возможно — вообще необходимым
критерием способности обозначения)? Ведь в обоих рассмотренных случаях речь идет не о том,
чтобы, столкнувшись с указанными трудностями, отказаться от индивидуации — напротив, эти
затрудняющие референцию обстоятельства вынуждают назначить дополнительные
индивидуирующие процедуры: например, дизъюнкцию, инференцию, приписание
дополнительных дескрипций и т.д. Так, для установления истинности пропозиции "Смит —
выдающийся деятель современности" нам необходимо уточнить, о каком из Смитов идет речь и
сделать дизъюнктивный вывод, но нам не придет в голову объявить это предложение случаем
неопределимости истинностного значения (truth-value gap) и/или счесть референта термина "Смит"
начисто лишенным индивидуальности. Мы не отказываемся от индивидуации ни последнего
человека на Луне, ни убийцы Смита в том отношении, что мы способны приписывать их именам
предикаты. Имея их субъектами пропозиций, мы имеем в виду, что они способны представлять
нечто единичное по отношению к предикату как общему, согласно классической трактовке
субъектно-предикативных отношений. В том случае, если субъектом выступает общее понятие,
соответствующее не единственному (известному на данный момент) референту, но классу
(возможных) референтов, то класс предстает здесь, если воспользоваться расселовской
дистинкцией, не как множество, но как целое, и мы можем считать индивидуацию проведенной
тогда и поскольку, когда и поскольку она позволяет установить отношение референции. Мы
можем достоверно установить, что убийца Смита невменяем, по косвенным уликам (например,
нам будет достоверно известно, что фамилия убийцы Смита Джонс и что все Джонсы
невменяемы) еще до того, как мы окажемся способны по дальнейшим уликам индивидуировать
убийцу Смита единственным образом; т.е. мы сможем определить истинностное значение
пропозиции "Убийца Смита невменяем" еще до того, как мы окажемся способны прояснить с
помощью определенной дескрипции (первое имя) неопределенный термин "Джонс" в
непрозрачном контексте "Джонс — убийца Смита" и определить истинностное значение
последнего. Отношение референции не обнаруживается готовым, но устанавливается с помощью
такого количества процедур, которое потребуется для индивидуации референта — и не большего
количества.
Здесь может вводить в заблуждение (т.е. ставить под сомнение важность индивидуации) тот
факт, что мы не в состоянии выделить искомого референта из класса Джонсов единственным
образом по дескрипции "убийца Смита". Однако если мы рассматриваем выражение "убийца
Смита" как предикат в пропозиции при субъекте "Джонс", то мы можем считать индивидуацию
референта этого термина завершенной в том смысле, что об этом, и именно об этом Джонсе можно
делать значимые высказывания, причем хотя бы и аналитические по отношению к множеству тех
пропозиций, с помощью которых мы проясняли непрозрачный контекст ("Джонс, убивший Смита,
невменяем"; "Джонс, убивший Смита, действительно способен на убийство" и т.д.). В пользу этого
усиления тезиса свидетельствует и роль композициональности пропозициональных значений в
установлении референции: в нашем примере мы должны быть уверены, что термин "Смит"
достаточно индивидуирован, потому что никак нельзя сбрасывать со счетов ту возможную
ситуацию, когда несколько Джонсов убили нескольких Смитов, и истинностное значение
пропозиций вида "Джонс, убивший Смита, любит запивать водку пивом" окажется в прямой
зависимости от того, о каком из покойных Смитов идет речь. Областью определения такой
пропозициональной функции окажется пересечение множества всех Джонсов, убивших хотя бы по
одному Смиту, и множества всех Джонсов, запивающих водку пивом. Это пересечение может
быть пустым или содержать больше одного члена, и в любом случае для выделения единственным
образом референта термина "Джонс" нам понадобится определенная дескрипция, относящаяся к
определенному Смиту.
Очевидно, что у пропозиций "Джонс, убивший Смита, действительно способен на убийство" и
"Джонс, убивший Смита, любит запивать водку пивом" разные условия истинности — точнее,
разные виды условий истинности. Однако, что общего у этих разных видов, помимо способности
определять принятие пропозициональным значением позиций "истинно" или "ложно"? Прежде
всего, это, вероятно — тот факт, что в обоих случаях истинность назначается в зависимости от
соответствия предиката субъекту. Пропозиция истинна, если такое соответствие наличествует;
является ли это соответствие аналитическим или синтетическим — другой вопрос. Это
разделяемое свойство условий пропозициональной истинности является, по-видимому, их
наиболее общей характеристикой.
Это приводит нас к следующей попытке решения проблемы "бороды Платона" для единичных
терминов. Для целей обеспечения референции термины могут быть признаны тождественны
экзистенциальным пропозициям, где им приписан квантор существования. Процесс установления
референции в элементарном случае и состоит в присоединении к переменной этого квантора: если
мы говорим "убийца Смита", то тем самым мы говорим: "Убийца Смита существует". Если мы
употребляем выражение "убийца Смита" в изъявительном наклонении, то при этом мы исходим из
определенных пресуппозиций: что Смит был убит и что кто-то это сделал. Но возможность
формализации этих пресуппозиций, равно как и близкого к ним намерения подразумевания (или
намерения указания), находится в зависимости от дополнительных условий, тогда как для более
экономного объяснения, в чем же заключается установление референции терминов, достаточно
признать его состоящим в отождествлении терминов с соответствующими им экзистенциальными
пропозициями. Истинность или ложность последних при этом не обнаруживается раз и навсегда,
но подлежит дальнейшей проверке и уточнению и может проявляться по-разному при
взаимодействии с различными системами пропозиций
[6]
.
В таком объектно-ориентированном варианте критерий индивидуации можно признать
необходимым для референции. При этом установление референции продолжается до тех пор, пока
индивидуация не будет (в описанном отношении) завершена. Вопрос же о достаточности этого
критерия нуждается в дальнейшем прояснении.
2.2.3. Достаточность индивидуации
Идея неопределяемостей истинностного значения или, иначе — "истинностных провалов"
(truth-value gaps)
[7]
тесно связана с идеей неясных (vague) терминов (хотя, конечно, не только они
могут быть ответственны за такого рода трудности): если только мы не придерживаемся
радикальной позиции, согласно которой все термины — предикаты, а все предикаты — неясные,
то мы исходим из положения, что в отличие от ясных терминов, которые становятся неясными, т.е.
референциально неопределенными (или непрозрачными) вследствие помещения в
интенсиональный контекст (который сам при этом и считается порождающим истинностную
неопределенность), неясные термины — вроде составного термина "последний из когда-либо
живших людей, кто ступал по поверхности Луны" — сами создают истинностные
неопределенности относительно контекста (предложения или пропозиции), в котором они
встречаются.
Неясность (vagueness) и истинность терминов следует отличать от неясности и истинности
пропозиций. Это весьма важно при прояснении вопроса о том, насколько невыполнимость условий
индивидуации или их неопределенность может или не может считаться причиной
неопределенностей истинностных значений. Например, об истинности терминов можно говорить в
том смысле, в каком об этом говорит Куайн: фактически истинность, которая здесь имеется в виду
— это истинность открытых предложений, которая переносится на предикаты в их обыденном
употреблении и, соответственно, на термины вообще, поскольку они трактуются как предикаты.
Но условия прояснения истинности пропозиций и истинности терминов будут существенно
различаться. И если для первых можно отыскать онтологически нейтральный контекст, то для
вторых это сделать сложнее: даже контекст "х существует" может не давать определенности,
поскольку можно по-разному трактовать как предикат "существует", так и само понятие
существования и т.д.
Говорить о неясных терминах — не то же самое, что говорить о неясных пропозициях или
неясных выражениях, поскольку неясность (vagueness) — не однозначная характеристика.
Смутность или неясность (в частности, двусмысленность) в случае терминов проявляется в том,
что границы их объемов таковы, что есть случаи, когда нельзя определенно сказать, принадлежит
нечто объему термина или нет. Соответственно, другое, производное от этого свойство неясности
терминов — порождать истинностные "провалы". Неясность контекстов, сиречь предложений или
пропозиций (или высказываний) — другого рода: у нее грамматическая или логическая природа —
короче говоря, ее порождает структура. Соответственно, референциальная непрозрачность
терминов, которую, опять-таки, не следует путать с неясностью терминов, также двусмысленна,
поскольку может порождаться как контекстом, так и такой характеристикой самого термина, как
неясность (причем, последнее — не обязательно, если, например, неясный термин употреблен в
таком контексте, который не оставляет сомнений относительно его референта или той части
объема, которая актуально значима).
Неясные термины референциально непрозрачны сами по себе постольку, поскольку их
понимание включает два следующих аспекта:
1) данное выражение имеет референт и
2) этот референт не может быть определен на данный момент (разве только sub specie aeterni).
"Сами по себе" здесь скоре всего указывает на то, что понимание такого термина независимо
от контекста (предложения и употребления) включает в себя и определяется сочетанием
некоторых специфических элементов значения отдельных составляющих выражения, в данном
случае — индексальности термина "последний" и охвата выражения "из когда либо живших".
Возможно, это — не обязательное условие референциальной непрозрачности такого рода, но на
это важно обратить внимание в свете вопроса о том, насколько невыполнимость условий
индивидуации или их неопределенность может или не может считаться причиной
неопределенностей истинностных значений. В то время, как предложения вида "Джонс убил
Смита" и даже предложения, где на месте субъектного термина стоит явная абракадабра, мы
можем представить себе употребленными в таких обстоятельствах, которые сами устраняют
истинностную или даже истинностную + референциальную неопределенности — когда, например,
наши знания о предполагаемых референтах терминов или/и о каузальной истории терминов, или/и
о референциальных их связях, настолько полны, что все сомнения улетучиваются сами собой —
составные термины приведенного выше вида просто не могут быть помещены в такой
ситуативный контекст, если только мы не желаем допустить коренных изменений в структуре
расматриваемого языка вообще.
Даже контекст "Последний человек ... существует" не даст нам определенности в этом
отношении: как в самом деле тогда трактовать "существует"? Если как ‘there is (now)’, то
неопределенность остается между реально существующим человеком, удовлетворяющим данной
дескрипции на данный момент и неким уже рожденным, живущим, но еще не совершившим ... ;
кроме того, сохраняется неопределенность между удовлетворением и неудовлетворением данным
индивидом части дескрипции "последний из когда либо живших ..., сделавший это". Только
относительно последнего из людей могут быть выполнены условия референциальной
определенности такого термина, но референциальная определенность любой отсылки к
последнему человеку еще более неясна, по тем же причинам. Наверняка есть или могут быть
способы сделать такие контексты более истинностно определенными (можно, наверное,
сконструировать что-то вроде: "Существует или будет существовать такой человек, что..."), но это
никак не устраняет референциальную неопределенность.
Вариантов независимой от употребления термина (необходимым, но не достаточным,
критерием референции которого она полагается) индивидуации не так уж много: мы можем
индивидуировать референт при таких условиях остенсивно или же — дескриптивно.
Остенсивность, даже понятая как согласованное указание на один и тот же объект, в качестве
критерия индивидуации с первого взгляда вызывает серьезные сомнения, поскольку для того,
чтобы указать на объект так, чтобы можно было этому указания атрибутировать согласованность
(между актуальными и потенциальными указующими), надо уже иметь объект указания
специфицированным. Одна из проблем для индивидуации дескрипциями состоит в том, что
полагания, которыми мы располагаем об индивиде, могут быть ошибочными. Но это лишь одна из
проблем: наиболее серьезное возражение на теорию дескрипций состоит в том, что никакое
количество дескрипций не может само по себе обеспечить надежную референцию к какому бы то
ни было индивиду. Каким бы количеством дескрипций мы ни располагали, у нас не может быть
гарантий в том, что не существует (не может существовать) индивида, отвечающего всем этим
дескрипциям, но тем не менее не являющегося нашим искомым референтом. Поэтому Крипке,
например, выдвигает требование, согласно которому термин указывает на один и тот же индивид в
каждом возможном мире, в котором этот индивид существует.
Допустим, определенные дескрипции трактуются как предикаты при некоторых (например,
собственных) именах. Тогда референциальное определение дескрипции "убийца Смита" мы можем
начать с установления какого-либо соответствия между ней и собственным именем "Джонс", даже
если референт такого имени нам знаком тоже лишь по описанию или по фотографии на стенде.
Однако установить такое соответствие для "последний из людей...", мы не можем, если не
выполнены дополнительные прагматические условия. Какие-нибудь сектанты могут пребывать в
уверенности, что завтра наступит конец света и, следовательно, что тот человек который на
данный момент последним коснулся поверхности Луны ногой, и есть референт соответствующего
термина. Но фактически от подобных же дополнительных условий зависит и установление
соответствие между дескрипцией "убийца Смита" и каким-либо собственным именем (разве что
эти условия не требуют допущения столь экзотических верований), если только от такого
соответствия действительно требуется выполнять роль прояснения референта и/или истинностных
значений. Мы, таким образом, никуда действительно не ушли от положения, что индивидуация
необходима для установления референции, но мы пришли еще и к тому, что условия
индивидуации зависимы от сообщества, в котором устанавливаются дескриптивно-именные
соответствия, а стало быть, можно предположить, что определенные коммуникативные
характеристики такого сообщества следует рассматривать как кандидаты на статус достаточных
условий референциальности (+ существование такого сообщества для данного термина — в
качестве необходимого условия).
Отсылка к коммуникативному сообществу возвращает нас к расширенным теориям
референции — вида Крипке или Патнэма, — но, при всей ее необходимости, вряд ли является
достаточной в том отношении, что не отвечает на вопрос: "В каком отношении можно говорить о
том, что х существует?" — хотя вроде бы отвечает на вопрос: "В каком отношении можно вообще
говорить об х?". Но мы уже видим, что этого недостаточно для теории референции (хотя может
быть достаточно для теории значения определенного вида).
Проблема индивидуации в теории референции Крипке имеет вид описания процедуры
прослеживания индивидов сквозь возможные миры. Возможные миры, разумеется, должны
интерпретироваться здесь скорее как конвенции, чем как объекты открытия. Если мы описываем
возможное положение дел, то мы обычно делаем не что иное как воображаем некоторый объект
(обычно данный в фактическом мире) и связываем с ним некоторое контрфактуальное свойство.
Ситуация с возможными мирами не такова, как если бы мы помещали туда некоторый индивид из
этого мира (скажем, Джонса), чтобы попробовать определить, является ли индивид, которого мы
идентифицируем, там тем же самым. Мы имеем фактического индивида, и в разговоре о
возможном мире (скажем, о том, где Джонс убил Смита), мы говорим о том же самом человеке.
Термины указывают на индивиды, которые мы можем идентифицировать в фактическом мире, а
возможные миры суть соглашения или гипотезы, достигнутые путем изменения различных
свойств этих фактических индивидов. В этом смысле можно сказать, что для Крипке есть
возможные миры, но нет возможных индивидов. Акцент здесь делается на том, что у индивидов
имеются различные необходимые или существенные свойства, которые они должны иметь, чтобы
быть именно теми, а не иными индивидами. Эти модальные свойства (проще говоря, атрибуты)
важны для определения того, что именно представляет собой идентифицируемый индивид и до
каких пор он будет оставаться тем же самым индивидом, претерпевая изменения (скажем, с
течением времени). Последнюю мысль нельзя назвать ни свежей, ни метафизически нейтральной;
некоторую новизну, обеспечившую дискуссионный резонанс, придало ей сочетание с аппаратом
возможных миров.
Возможные миры, таким образом, признаются имеющими основания в фактическом мире, а
суждения о них представляют онтологические обязательства. Связь термина со своим референтом
здесь никак не деконструируется и не демистифицируется; с этой точки зрения сама
референциальность термина действительно есть необходимое условие обозначения
[8]
в рамках
референциальной теории значения, но именно в силу того, что она обеспечивает индивидуацию, а
не наоборот.
Итак, выделим ключевые моменты, составляющие то, что можно считать ролью индивидуации
в установлении референции:
1) Индивидуация — необходимое условие референции, следовательно теория референции прежде
всего нацелена на установление критериев индивидуации.
2) Индивидуация нуждается в независимых от референциального употребления термина критериях,
обеспечивающих согласованность индивидуации (т.е. выделение одного и того же объекта) на
множестве индивидуальных носителей языка; выполнение этого условия, в свою очередь, есть
условие стабильности значений референциального типа.
3) Референция устанавливается посредством согласованной индивидуации.
4) Существуют разные способы индивидуации: остенсивный, дескриптивный, идеационный,
интенциональный и др., различные их пересечения и сочетания.
5) В единичных ситуациях употребления референциальных терминов теория референции должна
позволять обнаруживать референты терминов на основании общих принципов индивидуации
относительно множества индивидуальных особенностей употребляющего и обстоятельств
употребления, могущих повлиять на понимание термина в конкретной ситуации, если только теория
не постулирует в качестве критериев индивидуации какие-либо ситуативные характеристики.
6) Соответственно, теории референции могут подразделяться на общие (апеллирующие к общим
критериям индивидуации) и расширенные (апеллирующие к контекстам, в которых устанавливаются
ситуативные зависимости значений). С точки зрения теорий первого типа, индивидуация референта в
конкретном случае употребления референциального термина может быть ошибочной, если ее
принципы не соответствуют общим принципам, постулируемым теорией, и, тем не менее, она может
определять референцию термина для данного случая и, соответственно, типа случаев (именно на
такую дихотомию, похоже, указывает пример с Санта-Клаусом — "народная" индивидуация, скорее
всего, ошибочная с точки зрения каузальной теории, дескриптивно отождествляет референт термина
с мифическим персонажем, иллюстрациями которого являются, в частности, живые мужчины,
одетые в красные отороченные мехом тулупы, с посохами, мешками за спиной и пр.).
7) Дескриптивные критерии могут обеспечить ошибочную индивидуацию и даже — правильную, но
не необходимым образом; сами по себе они не достаточны для установления референции, поскольку
никакой дескриптивный комплекс не может считаться исчерпывающим идентификатором одного и
только одного объекта.
8) Остенсивная индивидуация нуждается в поддержке со стороны других критериев: она может быть
достаточно хорошо согласована для повседневной коммуникации, но, тем не менее, не может
гарантировать референциальную определенность, поскольку указание, даже сопровождаемое
демонстративными словами, фактически выделяет в окружающем пространстве только некий
фрагмент с весьма нечеткими границами, который может быть по-разному онтологически
структурирован (примеры, иллюстрирующие ситуацию радикального перевода, хорошо показывают
недостаточность остенсии для установления референции).
9) Далее, по отношению к дескриптивным критериям теории референции можно подразделить на
дескриптивные (отводящие этим критериям конститутивную роль в установлении референции),
недескриптивные (отказывающие дескриптивным критериям в какой-либо существенной роли в
установлении референции) и комбинирующие (дополняющие дескриптивные критерии другими до
того, что можно считать достаточным критерием референции). (То же можно сказать и об остенсии.)
10) Каузальные теории представляют собой альтернативу дескриптивным, но все же ближе
расположены к комбинирующим.
2.3. Каузальность
2.3.1. Сохранение референции в контрфактических ситуациях
Идея сохраняющей референцию трансляции имени призвана показать, что, независимо от того,
как в некой изначальной ситуации (названной Крипке ситуацией "первокрещения"),
одномоментной или поэтапной, выражение связывалось с неким объектом, становясь его именем
— остенсивно или по принципу удовлетворения дескрипциям — в дальнейшем только
сохраняющие референцию коммуникативные связи поддерживают референциальное единство
употребления данного имени. Крипке называет такие имена жесткими десигнаторами, имея под
этим в виду, что они обозначают один и тот же референт во всех возможных мирах
(контрфактических ситуациях), независимо от того, какие дескриптивные содержания в этих
мирах характеризуют этот референт (в тех, разумеется, где он вообще существует как таковой). Но
жесткими десигнаторами в таком же смысле могут быть и определенные дескрипции, поскольку и
относительно них могут выполняться условия каузальности. В таком случае, понятие имени
оказывается лишь прагматически определенным — это то, что участвует в соответствующих
каузальных связях.
Каузальные теории могут, соответственно, использоваться как возражения против тех
подходов, которые, в духе Рассела, отказывают именам в обладании каким-либо дескриптивным
содержанием и на этом основании строят логические различия между терминами этих двух
классов (именами и определенными дескрипциями): действительно, если рассматривать имена с
точки зрения их каузальных историй, легко обнаружится, что не только такие выражения как
‘Вторая Мировая Война’, но и более очевидные собственные имена, такие как, например, ‘Рабан
Мавр’, ‘Александр Великий’ или ‘Эйфелева Башня’, не могут быть однозначно специфицированы
в рамках теории дескрипций. С другой стороны, здесь же кроется и некоторая относительная
угроза тезису каузальных концепций, гласящему, что только каузальные связи, а не
дескриптивные конститутивны для референции. Ведь в том случае, когда "механизм"
первокрещения дескриптивен — на что указывают, в частности и дескриптивно содержательные
имена, и имена, образованные из определенных дескрипций — именно связь с определенным
дескриптивным содержанием и, в частности, удовлетворение объектом характеристик,
выраженных соответствующими имягенными дескрипциями фактором, ответственным за
появление соответствующих каузальных связей. Это относится также и к именам естественных
родов, поскольку многие из них представляют собой термины, заимствованные из других языков,
где их дескриптивное содержание вполне могло определять характер их употребления, а также —
быть фактором, определившим выбор именно этого выражения в качестве имени данного типа
объектов в ситуации "первокрещения"; таковы, например, термины ‘атом’ или ‘гиппопотам’.
Такое влияние тем более любопытно, что исходное (повлиявшее на образование каузальной связи)
соответствие вполне может быть ложным.
Другое дело, что "механизм" первокрещения не обязан быть дескриптивным; дескриптивное
соответствие в этом отношении лишается в рамках каузальных теорий статуса необходимого и
достаточного условия референциальности. И, став именем, даже доказавшая свою ложность по
отношению к данному объекту дескрипция, тем не менее, не обязана быть вследствие этого
ниспровергнута в качестве имени, поскольку эта ее функция поддерживается уже другими
факторами (согласно каузальной теории). Но все же частичный реванш дескриптивные теории
могут взять на поле критики каузальных отношений как необходимых, благодаря чему
соответствующие десигнаторы только и могут считаться жесткими.
Возражение, которое здесь подразумевается, направлено против идеи каузальной синонимии
кореференциальных имен. Согласно Крипке, термины ‘Фосфорус’ и ‘Гесперус’, также как
‘Венера’, есть жесткие десигнаторы, обозначающие один и тот же референт; они, следовательно,
кореференциальны и они, конечно, должны быть необходимо кореференциальны, т.е. во всех
возможных мирах. Но если мы, например, представим себе некий возможный мир, в котором все
так же, как в нашем мире, за исключением того, что нет планеты Венера, а ‘Фосфорус’ и
‘Гесперус’, соответственно, именуют разные объекты, то — как быть с установленной для того
мира эмпирической истиной ‘Фосфорус и Гесперус — два разных небесных тела’ и с ролью
‘Фосфорус’ и ‘Гесперус’ как жестких десигнаторов? Здесь ответ со стороны каузальной теории,
по-видимому, заключается в том, что "быть жестким десигнатором" - характеристика, не
обладающая свойством обратимости в системе трансмировых отношений, т.е. она формулируется
как характеристика терминов только как элементов действительного мира, являющаяся функцией
от действительного мира к возможным мирам, но — никак не наоборот. И сущности, являющиеся
референтами жестких десигнаторов — не какие-то контрфактические сущности, а как раз
фактические сущности, наделяемые в возможных мирах контрфактическими свойствами.
Однако, в таком случае, как показывает пример с кореференциальностью имен Венеры — а
практически все референты имеют в нашем мире (вследствие по крайней мере множественности
языков) более одного имени, претендующего на статус жесткого десигнатора, согласно каузальной
теории — еще одна необратимость в трансмировых отношениях должна допускаться этой теорией:
в отличие от контрфактических эмпирических истин, атрибутируемых возможным мирам, то, что
эмпирически истинно в действительном мире, должно быть необходимо истинно (как тождество
Фосфоруса и Гесперуса), иначе соответствующие кореференциальные синонимии нельзя будет
считать необходимыми, а стало быть — разные имена одного и того же не смогут быть жесткими
десигнаторами (по крайней мере, все кроме одного — но тогда вопрос: какого?), поскольку их
кореференциальность не будет иметь статуса необходимой. Но такое допущение противоречит
тезису случайности эмпирических истин, отказ от которого в таком случае должен быть общей
предпосылкой каузальных теорий такого типа. На такой отказ, возможно, намекает тезис Крипке
об апостериорных необходимых истинах, т.е. как раз эмпирических. Но все же, если завтра
обнаружат, что ‘Венера — это несколько очень близко расположенных небесных тел и только
одно из них мы видим по утрам, и только одно, но — другое — по вечерам’, должны ли мы будем
сказать, что в этом случае у имен ‘Венера’, ‘Фосфорус’ и ‘Гесперус’ нет референта в нашем мире
или же все-таки мы должны будем сказать, что неправильно думали об их референтах; в самом
деле, в силу какой необходимости должны мы избирать одну эпистемическую ситуацию в
качестве определяющей референт (что Фософорус и Гесперус — одно тело), а не другую (ту, что
была в астрономии прежде, когда Фосфорус и Гесперус считались разными телами)? Разве что — в
силу необходимости трактовать соответствующую эмпирическую истину как необходимую, чтобы
она поддерживала необходимость связи жесткой десигнации. Иначе мы уже сейчас можем сказать,
что у имен ‘Фосфорус’ и ‘Гесперус’ нет референтов.
Проблема теорий такого вида в принципе аналогична проблеме дескриптивных теорий
референции: также как какие-то дескрипции должны быть необходимым образом связаны с
референтом, чтобы гарантировать его индивидуацию, также и жесткий десигнатор должен быть
связан с референтом необходимым образом; но и во втором случае, хотя необходимость
расшифровывается, она остается проблемой необходимости, характеризующей наш фактический
мир и нуждающейся, соответственно, в независимом обосновании. Если онтологии возможных
миров не выходят за пределы онтологических обязательств нашего фактического мира, то
апелляция к возможным мирам ничего не добавляет к объяснению необходимости понятой, таким
образом, как трансмировое свойство: она фактически равнозначна в таком случае мысленному
эксперименту типа эйдетической редукции, направленной на выявление существенных черт, без
которых сущность перестает существовать
[9]
. Здесь как раз снова являет себя идея дескриптивного
соответствия: если ситуации образования каузальных связей для имен ‘Фосфорус’ и ‘Гесперус’
были ситуациями связывания терминов с объектами по принципу дескриптивного соответствия, то
эти соответствия с точки зрения современной астрономии — несомненно, ложные, и именно с
точки зрения современных истинных соответствий референции, которые сохраняют
коммуникативные цепочки идущие от ситуаций "первокрещений" этими именами к сегодняшним
коммуникативным практикам, связывают эти имена с Венерой, а не с какими то другими
(возможно, различными) небесными телами. Если так, то не что иное, как определенные
дескриптивные соответствия в конечном счете определяют класс жестких десигнаторов; и, чтобы
соответствующие каузальные связи были необходимыми в смысле Крипке, необходимо, чтобы
необходимыми были и некоторые предложения, устанавливающие дескриптивные соответствия:
предложения-тождества.
Что, однако, во всяком случае вызывает доверие в концепции Крипке, так это — что дескриптивные
комплексы сами по себе не могут считаться достаточными критериями референции и, что "…
истинно… что благодаря нашей связи с другими говорящими в сообществе, уходящей корнями к
самому референту, мы указываем на определенного человека"
[10]
. Эту интуицию мы постараемся
далее развить, совместив ее с элементами как дескриптивной, так и каузальной концепций
референции.
Каузальная референция выглядит, по Крипке, следующим образом. Индивид x "окрещен"
именем N, и далее это имя передается от одного к другому конкретному случаю употребления N.
Говорящий может обозначить x при помощи имени N, если имеется цепь сохраняющих
референцию связей, который ведет назад к начальному крещению. Связь сохраняет референцию,
если говорящий намеревается использовать имя с той же самой референцией, что и тот человек, от
которого он его слышал. С помощью подобного рода каузальной зависимости объясняется
возможность употребления имени в таких ситуациях, где для обсуждаемого индивида не
обнаруживаются дескрипции, идентифицирующие его единственным образом.
Однако здесь возникают новые проблемы. Реципиент может через прямые недоразумения
приобрести ложные полагания, которые мешали бы ему признать, что говорящий указывает на
индивида, которого предлагает каузальная цепь. Может иметься каузальная цепь, связывающая
наше использование термина "Санта-Клаус" с определенным святым; но неправдоподобно было
бы предположить, что в обычном использовании имя указывало бы на этого святого. Расширяя
этот пример Крипке на контексты естественных языков и ассоциируемых с ними культур, можно
обнаружить в каузальных цепях "вилки" (а возможно, и "петли"): так, наше использование
термина "Никола-Чудотворец" также связано каузальной цепью с определенным святым, но
можем ли мы говорить, с точки зрения каузальной теории референции, что это тот же самый
святой, с которым связано наше использование термина "Санта-Клаус"?
Поэтому существование каузальной цепи еще не может быть признано достаточным условием
для определения референции термина. Если бы каузальная теория сводилась к утверждению о том,
что термины указывают на свои референты независимо от наших полаганий о них, она вряд ли
представляла бы специальный интерес. Невозможно идентифицировать индивид, если о нем не
имеется никаких полаганий; и трудно представить, зачем вообще было бы употреблять язык, если
это было возможно. Но каузальная теория референции не ставит целью объяснить лишь
идентификацию: ее "сверхзадача" (и изначальный пафос Крипке) состоит в предоставлении
альтернативы индивидуации с помощью дескрипций.
Действительно, как показывают примеры с Санта-Клаусом и другие, существование
каузальной цепи не может считаться достаточным основанием определения референции в
конкретных случаях употребления референциального термина; может ли оно считаться
достаточным критерием установления референции, т.е. — индивидуации?
2.3.2. Каузальность и индивидуация
Апелляция к возможным мирам, о которой мы говорили выше, придает особую специфику
каузальной теории Крипке, хотя бы потому, что эта идея включает в себя концепцию интересных
трансмировых отношений. Можем ли мы, например, считать контрфактическое свойство Гёделя
считать, что Крипке хочет присвоить плоды его трудов, основанием для моделирования
возможного мира второго порядка по отношению к фактическому миру? И если да, то должны ли
мы переносить на возможный мир первого порядка, где Гёдель нехорошо думает о Крипке,
свойство нашего фактического мира атрибутировать контрфактические свойства объектам нашего
фактического мира? Иными словами, должен ли Гёдель в возможном мире первого порядка
считаться думающим нехорошо о фактическом или о контрфактическом Крипке (т.е. о Крипке,
фактическом относительно возможного мира первого порядка, которому в этом мире
приписывается контрфактическое свойство)? А можно ли приписывать возможным мирам
свойство обратимости: можно ли говорить, что некий субъект, которому приписано
контрфактическое свойство полагать нечто контрфактическое об объектах нашего фактического
мира — если мы не хотим говорить о возможных мирах второго и прочих порядков — полагает
нечто об объектах нашего мира как "фактических" объектах его мира, наделенных
контрфактическими относительно его мира свойствами?
Примеры миров-двойников весьма интересны в этом отношении. Если референтом термина
"вода", поскольку это жесткий десигнатор, во всех возможных мирах должно быть то, что является
референтом этого термина в нашем фактическом мире, то термин "вода" в мире-двойнике нашего
(где все, включая язык, такое же, кроме химического состава воды) должен либо обозначать то же
самое, что и в нашем мире, либо — ничего. Здесь каузальная теория требует, как уже было
замечено, номологии определенного вида: критерием индивидуации воды избирается ее
фактический химический состав Н2О (так же, как критерием индивидуации Фосфоруса и
Гесперуса избирается астрономический факт, что это одно небесное тело — Венера); каузальная
цепь, соответственно, строится как трансляция референции от Н2О к современному
употреблению, независимо от того, что тогда, когда слово "вода" получило свое значение (связь с
водой) индивидуация осуществлялась на основании других дескрипций (в случаях дескриптивной
индивидуации). Если бы это было не так, то следовало бы признать конститутивную роль
дескрипций в установлении референции. Химический состав того, что там называют "вода" на
двойнике Земли другой — XYZ; но каузальная цепочка в том мире ведет от XYZ к их
современному употреблению слова "вода". Путь Крипке, видимо — заключить, что в таком мире
просто нет того, что является референтом имени "вода". Но само имя — "вода" — также является
фактическим объектом референции: в возможном мире-двойнике нашего оно по определению
берется без изменений, кроме свойства именовать не Н2О, а XYZ. Контрфактическая атрибуция
воде свойства быть по хим. составу XYZ, заметим, очень близка к тому, чтобы не просто лишь
соответствующий возможный мир воды, а — наделить его новым видом объектов, в силу того хотя
бы, что с ними каузально связано контрфактическое употребление термина "вода". Должны ли мы
теперь заключить, отказав XYZ в тождественности фактической воде, что жестким десигнатором
слова вода не может не быть то, что удовлетворяет описанию Н2О?
Разница лишь в том, что такая дескриптивная связь должна быть номологически установлена в
нашем фактическом мире. Но как быть с контрфактической номологией? Если считать "вода -
XYZ" законом в мире-двойнике (какой он, правда, тогда двойник), да еще наделить возможный
мир свойством обратимости. Проще говоря, выявившаяся номологическая зависимость каузальной
теории несет в себе все недостатки собственно номологического подхода (или — все его
достоинства?): основанием необходимости трансмировой референции оказывается ничто иное как
фактически установленный закон; однако, как это совмещается с тезисом не необходимости (не
только апостериорности, которую Крипке утверждает для необходимых законов) эмпирических
законов? Что бы нам, в конце концов, не принять всерьез контрфактическое допущение о
предстоящем открытии подлинного хим. состава воды — XYZ? Несомненно, это окажет
существенное влияние на референцию термина "вода". Таким образом, можно заключить по
крайней мере следующее: концепция "жестких десигнаторов" нуждается в номологической
подпорке, которая, в свою очередь, нуждается в дополнительном обеспечении необходимости
номологических связей в фактическом мире.
Г. Эванс
[11]
предлагает под каузальностью понимать другой тип связи: не между
"первокрещением" именем и современным употреблением этого имени, а — между объектом и
неким телом доминирующей информации о референте. Такая концепция каузальности, пожалуй,
заслуживает названия "информационной модели". Она заимствована из каузальных теорий
познания. Здесь, в отличие от концепции Крипке, некий объект является источником
представлений о референте имени, и эти представления (выражаемые дескрипциями) являются
истинными относительно этого объекта, даже в том случае, когда он не равен референту имени,
который, как предполагают, этим дескрипциям соответствует — по крайней мере до тех пор, пока
этот объект остается источником того, что Эванс называет доминирующими представлениями.
Даже в наиболее общей форме это различие представляется весьма существенным. В то время как
модель Крипке не допускает ошибочной индивидуации, если только сохраняется интенция
употреблять имя с прежним референтом (при этом даже, видимо, не требуется знать референт,
иначе ситуация бы осложнилась), т.е. употребление имени есть его употребление в данной
каузальной цепи, а не в другой, модель Эванса не только допускает ошибочную индивидуацию
(если, например, источником неких представлений был объект А, принятый за В), но и
установление на ее основе ошибочной референции (представления, источником которых был А,
истинные, соответственно, относительно А, добавляются к информации, источником которой
является В, истинной относительно В и, таким образом, устанавливают референцию
соответствующих дескрипций к В). В то время как слабость концепции Крипке — в том же, в чем,
по видимому, и ее сила: в номологической составляющей, слабость концепции Эванса, похоже,
того же свойства: она же, может статься, и ее сила; для того, чтобы такая теория позволяла
отличать ошибочную референцию от правильной, она требует серьезной апелляции к
коммуникативному сообществу. Кроме того, она предлагает куда более широкое по сравнению с
крипкеанским использование понятия интенциональности, поскольку допускает разные виды
интенций, соответствующих разным способом употребления имен и дескрипций: например,
почтительный (deferential) тип употребления, при котором имя употребляется так же, как его
употребляет какой-либо почитаемый индивид (или авторитетная группа), независимо как от
каузальных, так и от дескриптивных связей этого имени.
Все это не позволяет рассматривать каузальность и даже каузальность + номологически-
установленная-дескриптивность как достаточные критерии установления референции. Проблема с
необходимыми свойствами так же традиционна, как проблема с индивидуирующими
дескрипциями: что гарантирует их необходимость (заметим еще раз, в фактическом мире)?
2.3.3. Определенные дескрипции
Чтобы фиксировать референт термина, дескрипция должна быть подкреплена истинными
предложениями, утверждающими тождества между этим термином и соответствующими
дескрипциями. Мы получаем, двигаясь в этом направлении, идею референции, формируемой
множеством истинных предложений тождества, иначе говоря, фиксируемой определенными
дескрипциями. Эти предложения, в свою очередь, будучи предметом оценок в диапазоне
‘истинно/ложно’, сами нуждаются в подкреплении: иначе нам пришлось бы считать их
аналитическими в каком-то весьма непривлекательном смысле. Это опять вовлекает в
рассуждение такой критерий, как поддержка со стороны системы — например, системы вывода. С
другой стороны, поскольку основная часть того, что дескриптивная составляющая может дать для
фиксации и даже, если мы готовы утверждать подобное, для конституирования референции, имеет
характер развернутой структуры подкрепленных — в том числе и друг другом — групп тождеств,
то система референций — это отчасти система тождеств, в рамках которых устанавливаются
синонимии между именами и другими единичными терминами и определенными дескрипциями.
Поэтому важный для нас вывод, следующий отсюда, таков: дескриптивное содержание,
которое мы связываем с именем, не представляет значение имени; оно используется скорее, чтобы
установить референцию имени.
Указание дескрипциями само по себе возможно тогда и только тогда, когда мы
предварительно уже обладаем некоторым знанием об указанном объекте. Тогда само указание
сводится к проверке соответствия некоторых предикатов определенным свойствам, уже известным
нам. Допустим, мы обладаем знанием следующей совокупности дескрипций: человек, который
был великим оратором, жил в Древнем Риме и был лыс. Мы полагаем, что этим человеком был
Цицерон. Однако наша уверенность в правильном указании основывается на том, что мы уже
ранее обладали достаточными знаниями о человеке по имени Цицерон — достаточными в том
смысле, что мы были способны ответить на вопрос: "на кого вы указываете?" Наше указание
сводится к установлению соответствия между известными дескрипциями и ранее известными нам
свойствами Цицерона. Однако неясно — и неясно, с какой точки зрения может быть определено —
какое количество дескрипций будет необходимым и достаточным для выделения объекта. Поэтому
во многих ситуациях дескриптивный способ указания не обеспечивает выделения объектов или
референтов единственным образом. Недостатки указания дескрипциями обнаруживаются,
например, при попытке указания с помощью одних и тех же дескрипций на один и тот же объект в
различные периоды — скажем, на человека по имени Цицерон в юности, когда он еще не облысел,