Крадин Н. Империя Хунну
Подождите немного. Документ загружается.
эксплуатации. Каким термином можно назвать подобный способ зависимости?
Возможно, имеет смысл более широко трактовать дефиницию данничества, понимая
под ним не только вид внешней, но форму внутренней эксплуатации (характерную для
сложных мультиполитий наподобие Хуннской державы или Киевской Руси) [Крадин
1991:295]. В то же время, может быть, имеет смысл ввести для характеристики подобных
отношений особый термин.
Исследование Иволгинского могильника показывает, что погребальный обряд
данных этносоциальных групп отличался от хуннского и был в целом более бедным
[Давыдова 1982; 1985: 22, 35; Крадин 1999; Kradin, Danilov, Konovalov 2000]. Но в то же
время и он не отличался однородностью, что может свидетельствовать о: (1)
межэтнической стратификации населения городища, (2) социальных отличиях между
иммигрантами (так называемыми циньца-ми) [Бичурин 1950а: 78; Материалы 1973: 24] и
военнопленными или же (3) различиях между пленниками в первом поколении и
потомками угнанного земледельческого населения. Анализ погребальных комплексов
может быть дополнен изучением социальной топографии синхронного могильнику
городища. Даже визуальный анализ показывает определенные различия в размерах
жилищ, их конструктивных особенностях и в найденных в жилищах артефактах [Давыдова
1985: 20].
Археологические данные о социальной структуре
Археологические источники могут существенно дополнить данные письменных
источников. Даже визуальный анализ материалов раскопок позволяет сделать вывод о
существовании в хуннском обществе нескольких социальных групп. Открытия китайских
археологов (например, могильники Алучжайдэн и Сигоупань во Внутренней Монголии)
показывают, что еще до образования империи в период «борющихся царств» у хунну
существовало несколько социальных групп. На одном полюсе общественной структуры –
простые захоронения рядовых номадов. На другом – могилы представителей племенной
верхушки, в которых обнаружено большое количество украшений для колесниц, редкое
оружие, ювелирные изделия и пластины с высокохудожественными изображениями
животных из золота, жезлы, навершия знамен и
[171]
пр. [Тянь Гуанцзинь, Го Сусинь 1980; Тянь Гуанцзинь, Го Сусинь 1980а].
В период расцвета хунну социальное расслоение еще более увеличилось.
Интуитивно исследователи выделяли несколько общественных прослоек в хуннском
обществе [Коновалов 1985: 45; Миняев 1986: 50]. В Ноин-Уле и Ильмовой пади
расположены раскопанные археологами монументальные «царские» и «княжеские»
курганы хуннской элиты. И сегодня, спустя два тысячелетия, их внешний вид (особенно
после раскопок) не оставляет равнодушным. Но сразу после возведения они выглядели
еще более впечатляюще.
Один из подобных курганов был исследован экспедицией П.И. Козлова в 1924–
1925 гг. [Козлов 1925; Теплоухов 1925; Ume-hara 1960; Руденко 1962]. Курган представлял
собой прямоугольную насыпь высотой более 1,5 м и размерами 14 на 16 м с округлой
западиной посередине. С южной стороны от насыпи кургана отходил «шлейф» размером
12 на 5 м. Могильная яма уходила крутыми уступами на глубину 9 м. С южной стороны
яма имела более пологий дромос, обрамленный каменной кладкой. Внизу в двух срубах
находился гроб, покрытый лаком и росписью. Внутренняя поверхность срубов была
задрапирована изысканными шерстяными коврами и шелковыми тканями. Покойного
сопровождал богатый погребальный инвентарь [Теплоухов 1925]. Есть основания
полагать, что в этом кургане был погребен шаньюй Учжулю, который умер в 13 г. н.э.
[Берншгам 1951: 37–38].
Помимо некрополя в Ноин-Уле на территории Монголии имеются и другие
курганные могильники хуннской элиты: Хунуй-гол и Солби уул в Архангайском аймаке,
Тахилтын хотгор в Ховд аймаке, Дурлиг, Бор Булаг в Хэнтэйском аймаке [Цэвээндорж
1996]. Поскольку традиция возведения таких оригинальных погребальных сооружений не
была характерна для хунну более раннего (до-имперского) времени, вполне логичным
представляется тезис о заимствовании данной традиции кочевниками с
земледельческого юга [Амоголонов, Филиппова и др. 1998].
По своей значимости хуннские Ноинулинские курганы вполне могут быть
сопоставимы с так называемыми «царскими» захоронениями других древних кочевников
евразийских степей: Алтайскими курганами пазырыкцев-юэчжей, Аржаном и другими
курганами уюкской (саглынской) археологической культуры в Туве, захоронениями
татарской (динлинской) знати в Минусинской котловине, Бесшатырскими, Салбыкскими,
Иссыкскими и Чилик-
[172]
тайскими курганами сакского времени в Казахстане, наконец, со скифскими курганами
Причерноморья.
На их сооружение привлекалось большое количество людей, требовались
грандиозные затраты (в десятки и даже сотни тысяч кубометров земли), возведение
курганов растягивалось подчас на длительный период времени (в многие тысячи
человеко-дней). Данные монументальные сооружения сопровождались сложной
внутренней конструкцией, богатым погребальным инвентарем (как правило,
впоследствии разграбленным), обильной тризной и, если судить по письменным
источникам, нередко человеческими жертвоприношениями.
Раскопанный экспедицией П.И. Козлова курган шаньюя Учжу-лю не относится к
самым крупным. Но даже визуальное сопоставление показывает, что сооружения,
подобные этому, находятся в резком контрасте с могилами обычных хуннских
скотоводов. Внешне погребения рядовых кочевников представляли округлые или
четырехугольные каменные насыпи размером (диаметром) 5–10 м. Глубина могильной
ямы обычно была до 3 м. Она заполнялась камнями и землей. Простые скотоводы
хоронились в деревянном гробу (или в гробу и срубе). Захоронение сопровождалось
отдельными предметами вооружения, сбруи, орудиями труда, украшениями и
заупокойной пищей [Доржсурэн 1961; Коновалов 1976; Цэвэндорж 1985; Миняев 1998; и
др.]. Низшие общественные группы похоронены в простых ямах, часто вообще без
погребального инвентаря.
Для более глубокого изучения социальной структуры целесообразно использовать
соответствующие теоретические разработки в данной области. В настоящее время
существуют различные методики анализа социальной структуры по данным археологии
[Грач 1975; Массой 1976; Алекшин 1986; Бунятян 1981; 1982; 1985; Добролюбский 1982;
Михеев 1986; Генинг и др. 1990; Афанасьев 1993; 1993а; Бернабей и др. 1994; Бишони
1994; Васютин 1998; и мн. др.].
В качестве общей методологии для изучения социальной стратификации по
археологическим источникам можно принять идею Р. Адамса, восходящую к работам Б.
Рассела, согласно которой величина власти обусловлена масштабом контроля над
источниками энергии (продуктивные ресурсы, военная добыча, товарооборот и др.),
накопителями энергии (склады, у номадов – стада, сокровищницы и пр.) и контролем над
перераспределением энергетических потоков [Adams 1975].
[173]
Чем выше статус индивида, тем более пышным был опущенный с ним в могилу
инвентарь (одежда, украшения, оружие, предметы быта, пища, импортные товары).
Однако очень многие так называемые «царские» погребения древних цивилизаций и
культур ограблены. По згой причине можно согласиться с теми исследователями, которые
полагают, что такой критерий, как количество энергозатрат при возведении погребальных
сооружений, как правило, коррелируется с рангом умершего, объемом его власти при
жизни и может быть применим для реконструкции социальной структуры архаического
общества [Binfrod 1971; Массон 1976: 169; Добролюбский 1978: 113–114; Бунятян 1985:
72–73; Генингидр. 1990:191, 193-194; Афанасьев 1993а: 5; и др.].
Другая важная идея, реализованная, в частности, Т. Ёрлом и некоторыми его
коллегами [Earle 1991; 1997], основывается на допущении, что экономическая и
политическая власть фиксируется в специфических культурных символах, которые могут
быть отражены в археологических данных (особенно в иконографии, монументальном
строительстве и в архитектурной планировке). Монументальные сооружения создают
специфическое священное пространство, которое символизирует божественный,
иррациональный статус земной власти (применительно к хунну так называемые
«царские» курганы со всей атрибутикой, включая «дорожку»–«шлейф» в загробный мир).
Фокусируя ландшафт «на себя», воплощая «максимальную сакральность» социума,
монументальные памятники как бы представляют в опредмеченной форме реальный
политической контроль и права собственности на значимые ресурсы. В этой связи
представляется важным напомнить весьма плодотворную мысль А. Соутхалла, что
именно в символическо-ритуальной монополии элиты на воображаемые средства
производства находится ключ к пониманию возникновения «зачаточного» раннего
государства [Southall 1991: 78].
Таким образом, погребальный обряд может служить достаточно надежным
источником для получения информации о социальной дифференциации в исследуемом
обществе. Однако процедуре выделения социальных рангов должен предшествовать
половозрастной анализ погребений и останков захороненных. Это обусловлено неравным
статусом в обществе мужчин и женщин [Артемова 1993 и др.] (что должно отражаться и в
погребальной обрядности), а также существованием в архаическом обществе процедур
специфических инициации, без прохождения которых переход в иной, более значимый
социальный статус не представлялся возможным.
[174]
Ярким свидетельством этого является, например, знаменитое описание Геродотом
скифских обычаев:
«Скиф пьет кровь первого убитого им врага, а головы всех убитых им в
сражении относит к царю, потому что принесший голову получает долю захваченной
добычи, а не принесший не получает... Ежегодно по разу каждый начальник в своей
области приготовляет кратер (лохань) вина, из которой пьют только те скифы,
которые умертвили врагов; те, которым не удалось этого сделать, не вкушают этого
вина и, как обесчещенные, садятся отдельно; это для них величайший позор.
Напротив, те из них, которым удалось убить очень много врагов, получают по два
ковша и пьют из обоих разом» [IV, 64, 66].
Некоторые намеки на существование аналогичных обычаев у хунну можно найти в
сообщении Сыма Цяня:
«Тот, кто в сражении отрубит голову неприятелю или возьмет его в плен,
жалуется одним кубком вина, ему же отдают и захваченную добычу» [Лидай 1958:
18; Бичурин 1950а: 50; Материалы 1968: 41].
Конкретная методика исследования социальной структуры по данным
погребального обряда предполагает необходимость проведения ряда последовательных
операций:
1. Выделение особенностей погребального обряда, составление списка
признаков, ввод информации в компьютерную базу данных (для этих целей может быть
использована, например, специализированная программа STATISTICA 5.0 for WINDOWS).
2. Выявление факторов, значимых для возрастного деления совокупности.
3. Разделение совокупности на взрослые и детские погребения.
3. Выявление факторов, значимых для полового деления массива взрослых
погребений.
4. Разделение совокупности на мужские и женские захоронения.
4. Изучение отличий в погребальном обряде в пределах однородных
половозрастных групп и интерпретация неопределенных погребений.
7. Выявление существенных факторов, связывающих те или иные
внутригрупповые кластеры с различными категориями сопроводительного инвентаря.
8. Интерпретация полученных результатов.
Для выявления признаков, значимых для тех или иных половозрастных и
общественных групп, целесообразно использовать факторный анализ. Данный метод
позволяет обнаруживать скрытые факторы, объясняющие связи между выбранными
признаками.
[175]
Для вычленения социальных групп внутри однородных половозрастных
совокупностей следует применить кластерный анализ. Этот метод предназначен для
разбиения какого-либо множества на заданное или неизвестное число классов на
основании некоторых критериев сходства–различия.
К моменту завершения работы над данной книгой были проведены исследования
по изучению социальной структуры хунну Забайкалья, в которых были учтены 342
погребения из четырех наиболее изученных могильников на территории Бурятии:
Ильмовая падь, Черемуховая падь, Дэрестуйский Култук, Иволгинский могильник [Крадин
1999; Kradin, Danilov, Konovalov 2000]. Изучение погребальных памятников хунну
Забайкалья выявило сложную социальную структуру, наличие иерархической системы
рангов, прослеживаемой в различных половозрастных и этнокультурных группах
общества.
Мужские погребения разбиваются на резко отличающиеся между собой ранги.
Элитные курганы резко противопоставлены захоронениям номадов, имевших более
низкий статус. Это три кургана (№ 10, 40, 54), выделившиеся в отдельный кластер
комплекса Ильмовая падь. Курганы, как и другие подобные нераскопанные комплексы из
могильников Ильмовая падь, Оргойтон, Царам, Хухундэр, были возведены в память
высших региональных вождей (темников) и их ближайших родственников. Кто это были –
наместники из «золотого рода» Люаньди или же представители других знатных кланов –
едва ли на этот вопрос можно будет получить точный ответ. Нельзя отрицать и
вероятности, что часть из этих могильников могла принадлежать каким-либо группам
элиты, боровшейся за власть в период гражданской войны 60–36 гг. до н.э. или же была
оставлена правителями какой-то из групп северных хунну уже после гибели степной
империи. Очевидно одно: власть на протяжении двух с лишним столетий переходила из
рук в руки, что и отражает наличие на данной территории нескольких разных родовых
(клановых) могильников с элитными захоронениями.
Рассматривая дифференциацию внутри неэлитных мужских захоронений, можно
говорить как об отличиях в погребальном обряде и разнообразии сопроводительного
инвентаря между могильниками в целом, так и об отличиях между отдельными
общественными группами (субкластерами погребений). Различия между отдельными
курганными могильниками могли быть обусловлены разным статусом племенных и
родовых коллективов, воздвигнувших
[176]
эти погребальные комплексы, внутриэтнической (межплеменной) спецификой и
хронологическими отличиями разных этапов истории хунну.
В Ильмовой пади помимо элитных курганов выделены еще две группы, первая из
которых несколько богаче, в могильниках Черемуховая падь и Дэрестуйский Култук –
несколько групп, примерно сопоставимых по статусу. Возможно, отличия между данными
группами отражают характер деятельности захороненных при жизни. Кроме этого, в
могильнике Дэрестуйский Култук не удалось интерпретировать пол и возраст
захороненных в ряде безынвентарных (потенциально низкоранговых) погребений. В
Ивол-гинском грунтовом могильнике выделено четыре общественных ранга. Самый
низший – безынвентарные погребения кластера 1. Другие три группы сопровождаются
различными категориями инвентаря. Вторая подгруппа (субкластер 2АВ) отличается от
первой (субкластер 2АА) дополнительно наличием пояса, а третья (субкластер 2В) от
второй – наличием сбруи.
Количество труда, вложенного в захоронения курганных могильников Ильмовая и
Черемуховая падь, Дэрестуйский Култук, в целом больше, чем затраты на погребения
грунтового Иволгинско-го могильника. Это дает основание предположить, что статус
кочевников-скотоводов был выше статуса жителей оседлых земледельческих поселений.
Однако, скорее всего, в Хуннской державе существовал достаточно широкий спектр
отношений между кочевниками и земледельцами. В кочевой империи могли быть как
поселения, заселенные пленниками-рабами, так и населенные пункты, жители которых
имели статус полувассальных данников, обязанных поставлять номадам определенное
количество земледельческой и ремесленной продукции или даже общины
земледельцев, поддерживавшие дружеские экономические и торговые связи с кочевой
частью населения степной империи при условии общего военного и политического
доминирования кочевников.
Исследование совокупности женских захоронений показывает наличие
определенной иерархии у представительниц слабого пола. Интересно, что в общей
сложности в 7 из 12 выделенных кластеров (субкластеров) женских захоронений
встречаются предметы вооружения. Это подтверждает хорошо известный по письменным
и археологическим источникам факт об активном участии женщин в военной жизни
номадов [Смирнов 1964: 201; Хазанов 1975: 85– 86; Бунятян 1985: 71; Бойко 1986: 18;
Полосьмак 1997: 42; и др.]. В захоронениях наиболее знатного могильника Ильмовой
пади
[177]
выделяются три социальных ранга: самые «богатые» погребения относятся к субкластеру
1А; более бедные – к кластеру 2; погребения женщин с самым низким статусом – к
субкластеру 1В. В женских захоронениях Черемуховой пади (в отличие от мужских)
выделено два общественных слоя. Анализ погребений могильника Дэрестуйский Култук
не выявил социальной дифференциации. Скорее всего, здесь, как и в случае с мужскими
погребениями, захоронения лиц более низкого статуса совершались в безынвентарных
могилах, пол погребенных в которых интерпретировать не удалось.
Гораздо более сложная иерархия прослеживается в женских захоронениях
Иволгинского могильника. Здесь выявлено пять рангов. Первая группа погребений (1В)
безынвентарная, во второй (1АА) встречается только керамика, в третьей (1АВ)
появляется сопроводительный инвентарь, в четвертой (2А) инвентарь становится
разнообразнее (в том числе фиксируются пояс, монеты, разнообразные украшения), в
пятой (2В) данные признаки становятся массовыми, становится более разнообразной
заупокойная тризна.
Как и в погребениях взрослых, в детских захоронениях фиксируется отчетливая
разница между курганными (Ильмовая падь, Дэрестуйский Култук) и грунтовыми
(Иволгинский могильник) погребальными комплексами. Лучше всего социальная
дифференциация прослеживается в Иволгинском могильнике, где совокупность детских
погребений распределяется на три группы: безынвентарные погребения (субкластер
2ААВ), захоронения с керамикой (субкластер 2ААА), погребения с разнообразным
сопроводительным инвентарем (субкластер 2АВ). Отдельно следует рассматривать
погребения в сосуде кластера 1, которые условно обозначены как «младенческие».
При сопоставлении различных кластеров погребений детей разных могильников
выясняется, что по разнообразию сопроводительного инвентаря они могут быть
объединены в две группы: (1) безынвентарные и «бедные» погребения Иволгинского
могильника (кластер 1, субкластеры 2ААА, 2ААВ, 2В); 2) погребения Дэрестуйского Култука
и Ильмовой пади, к которым примыкает субкластер 2АВ Иволгинского могильника. В
целом это дает основание проследить определенную дифференциацию среди
захоронений детей, выделение «богатых» и «бедных» погребений. Однако необходимо
иметь в виду, что в данном случае разнообразие погребального инвентаря далеко не
всегда является отражением
[178]
статуса, поскольку ряд погребений детей, возможно, следует связывать с
жертвоприношениями [Миняев 1988; 1989а; и др.]. В последнем случае богатство
инвентаря, скорее, свидетельство высокого социального статуса погребенных мужчин.
Таким образом, изучение общественной структуры хуннского общества по данным
археологии значительно дополняет информацию, полученную из письменных
источников. Исследование погребальных комплектов хуннской археологической культуры
показывает более глубокий уровень социальной дифференциации, наличие меж- и
внутриэтнического (вероятно, опосредованного генеалогией) неравенства, существование
большого числа промежуточных статусов и социальных прослоек. По всей видимости, в
будущем при значительном расширении источниковой базы можно будет более
определенно связать те или иные кластеры погребений с конкретными социальными
группами хуннского общества. Возможно (но не обязательно), общественная
дифференциация хунну будет подобна структуре скифского общества, в котором
исследователи выделяют следующие уровни социальной стратификации: «цари» и
высшая кочевая аристократия (0,5%), вожди племен и старейшины (5–6%), зажиточные
скотовладельцы (15– 20%), простые номады (60–70%), малоимущие группы (6–8%)
[Бунятян 1981; 1985; Генинг 1984: табл. I; Генинг и др. 1990: 206 табл. XXXI].
Выводы
Таким образом, письменные источники показывают сложный многоярусный
характер социальной структуры хуннского общества. На верху общественной пирамиды
находился шаньюй и его ближайшие родственники в лице представителей клана
Люаньди. Следующую ступень занимали представители других знатных кланов,
племенные вожди, служилая знать. Далее располагалась самая массовая социальная
группа общества – простые кочевники-скотоводы. Внизу социальной лестницы
находились различные неполноправные категории: обедневшие номады, полувассальное
оседлое население, военнопленные, занимавшиеся земледелием и ремеслом, рабы.
Насколько жесткой была эта общественная пирамида? Возможно ли было
индивиду преодолеть иерархические ступени и повысить свой административный и
социальный статус? Исследования по социальной антропологии народов Евразии
показывают, что Для кочевников-скотоводов была характерна так называемая гене-
179
алогическая система родства [Bacon 1958; Krader 1963; Марков 1976; Khazanov 1984/1994;
Масанов 1995а; и др.]. Ее значимость применительно к проблеме вертикальной
мобильности выражалась в том, что: (1) статус и власть, как правило, передавались внутри
одной генеалогической группы в соответствии с принципами старшинства; (2) ни один
индивид не мог существовать вне рамок какой-либо кланово-родовой группы; (3)
социальный статус конкретного индивида нередко обусловливался статусом его
генеалогической группы среди других аналогичных групп. Следовательно, возможности
вертикальной мобильности были ограничены местом в социальной генеалогии того или
иного кланового подразделения.
Правда, здесь нужно иметь в виду, что все вышесказанное справедливо лишь в
отношении стабильного состояния общества. В периоды же потрясений политические
карьеры могли совершаться с головокружительной быстротой и вне зависимости от
происхождения кандидата. Первоочередным критерием были личные качества индивида
и его удача. Можно привести в пример основателя сяньбийской кочевой империи
Таньшихуая, который был незаконнорожденным сыном простого воина. Его более
поздний последователь Кэбинэн, пытавшийся воссоздать единую сяньбийскую державу,
также не был знатного происхождения [Бичурин 1950а: 155; Материалы 1984: 75, 324
прим. 14; Крадин 1993: 28]. Впрочем, это отдельная и весьма непростая проблема.
Все вышеизложенное подтверждается в отношении хунну. Право на престол и все
высшие должности (четыре и шесть «рогов») на всем протяжении империи хунну
сохранялись за представителями шанью-евого клана Люаньди. И другие высшие ранги в
имперской конфедерации (левый и правый гудухоу, титулы других десятитысячников» –
вань-ци) закреплялись только за представителями других знатных кланов Хуянь, Сюйбу,
Цюлинь, Лань.
Еще сложнее было добиться высокого социального статуса, не входя в
перечисленные выше клановые подразделения. Только через личную военную доблесть
и преданность правителю можно было повысить свой ранг, однако до известного
предела. Другим путем повышения статуса были породнение и последующая
инкорпорация в тот или иной аристократический клан. Таким путем попадали в высшую
хуннскую элиту знаменитые китайские иммигранты – Вэй Люй, Ли Лин. Впрочем
отсутствие источников позволяет нам довольствоваться только предположениями на этот
счет.
[180]