Крадин Н. Империя Хунну

Подождите немного. Документ загружается.

что сыновья плохо относились к родителям. Скорее наоборот, в силу преобладания

клановой патронимической организации старшие родственники пользовались почетом,

уважением и определенными привилегиями.

(2) В ряде случаев необходима внутренняя критика источников. Так,

например, все китайские хронисты отмечают, что все хунны питаются только мясом

домашних животных [Лидай 1958: 3; Материалы 1968:34]. Между тем хорошо известно,

что основная пища кочевников – молочные продукты животноводства. Основная часть

номадов питалась мясом только по праздникам, осенью при забое скота, при гибели

животных, а также в случае посещения их кочевий гостями. Всякий приезд издалека

любого чужака, тем более китайца, воспринимался как неординарное событие. Обычай

гостеприимства строго предписывал накормить чужеземца мясом баранины. Не

удивительно, что у китайцев сложилось представление, что кочевники употребляют в

пищу исключительно мясо своих животных.

(3) Для китайских хронистов характерно определенное искажение

описываемых событий. Любое посольство, прибывшее в Китай, трактуется в источниках

как принятие вассалитета от империи, в летописях явно преувеличивается

облагораживающее влияние китайской цивилизации на грубых, неотесанных варваров, их

желание заимствовать конфуцианские ценности. Любые подарки (а ведь речь идет об

архаических обществах, в которых доминировали ценности не рыночной, но

«престижной» экономики) интерпретировались китайскими хронистами как дань. Более

того, иногда они намеренно стирали грань между данью и иными формами политико-

экономических отношений. В их интерпретации «данью»предстают и торговые поставки

номадов на китайские рынки, пошлины за переход границы и т.д. [Yang 1968: 31–34;

Хафизова 1995:140].

Это относится и к описаниям военных столкновений с номадами, в которых с

большой неохотой приводятся потери ханьских армий и в то же время несколько

преувеличиваются любые победы. Правда, не исключено, что цифрам военных

достижений ханьцев можно верить, так как за соответствующие «приписки»

военачальники могли быть сурово наказаны [Сыма Цянь 1984: 658–659].

(4) Социальная структура хунну отражена в китайских терминах. Так,

например, к правителям уделов Хуннской державы использован китайский термин вон

(«князь»). В.А. Панов считает, что это дело рук Сыма Цяня, который ввел понятие князь,

поясняя

[11]

тем самым, что речь вдет о правителе во многом самостоятельного удела. Свою

аргументацию Панов основывает на аналогии с древнетюркской титулатурой. В «Тан шу»

[Бичурин 1950а: 273] упоминается, что знаменитый Кюльтегин имел титул «восточного

чжуки-князя» (эта традиция, видимо, досталась от хуннов), хотя на тюркском (об этом

имеется соответствующая запись в рунах) данный титул назывался туг («знамённый», от

тюрк, туг – «знамя»). Приставка ван была добавлена китайцами для большей солидности

[Панов 1918: 32-34].

Помимо этого, китайские термины использовались для описания хуннских

«функционеров» более низкого ранга. Так, под 59 г. до н.э. в «Хань шу упоминается

должность чэнсяна. B.C. Таскин указывает, что в китайской бюрократической

терминологии данный термин обозначает главного помощника императора [Материалы

1973: 140 прим. 37]. В то же самое время очевидно, что у хунну не было ни императора,

ни аналогичного номенклатурного чина. По всей видимости, при описании политической

жизни номадов так же следует относиться и к использованию таких специальных

должностей, как «правитель дел» (по Н.Я. Бичурину [1950а: 76]) или «старший

делопроизводитель ставки» (по B.C. Tacкину [Материалы 1973: 21]), в оригинале чанши –

«старший историк» [Лидай 1958: 191], а также «чиновник» (по Н.Я. Бичурину –

«церемониймейстер» [1950а: 68], отвечающий за прием иностранных послов [Лидай

1958: 46–47; Материалы 1968: 56].

Данное явление не уникально. Средневековые европейские путешественники

(Марко Поло, Плано Карпини, Рубрук и др.) описывали монгольское общество в

привычных для них понятиях: «император», «бароны», «рыцари», «чиновники». Нечто

подобное можно встретить в описаниях европейцами архаических народов Америки,

Африки и Океании. Свидетельства европейцев пестрят такими терминами, как «короли»,

«феодалы», «сеньоры» и т.д., тогда как исследования этнографов-антропологов нашего

времени убедительно показали, что социальное устройство данных народов к

европейскому феодализму не имеет никакого отношения. По этой причине необходимо

критически воспринимать специальную терминологию, обозначающую те или иные

категории лиц в хунн-ском обществе. Можно только согласиться с мнением Г.Е. Маркова,

отметившего, что нередко используемые авторами древних и средневековых хроник

знакомые термины при перенесении их на описание кочевой среды только вводили

исследователей последующих поколений в заблуждение [1976: 44].

[12]

С данной точки зрения, например, не столь принципиально, в каких терминах

переводить названия титулов хуннской элиты (да чэнь) из знаменитого описания

политической системы хунну из 110 цзюаня «Ши Цзт, как «старейшин» [Бичурин 1950а:

49], как «сановников» [Таскин 1984: 33], как «начальников» [Материалы 1968: 40] или

просто как «лидеров» (leaders) [Watson 1961: 163]. Более существенным представляется

выявление функций и статуса данных лиц в исследуемом обществе.

(5) В текст китайских летописей оказались включенными сюжеты эпоса,

записанные китайскими летописцами со слов их информантов. Это предполагает

необходимость соответствующей критической переоценки данной информации. Судя по

всему, для Сыма Цяня не было характерно критическо-рациональное отношение к

собственным источникам информации, то, что в нынешней исторической науке принято

называть источниковедческой критикой.

«В отборе фактов он без колебаний следовал уже сложившейся традиции,

суть которой сводилась не столько к стремлению точно рассказать, как все было,

сколько к тому, чтобы дать понять читателю, как все должно было быть» [Васильев

1995: 37].

По этой причине все включенные в китайские династийные сочинения о народах

Центральной Азии генеалогические сюжеты (легенды о происхождении тюрок и уйгуров,

легенды о чудесном происхождении правителя (Таньшихуай, Абаоцзи, Чингисхан) и т.д.)

необходимо воспринимать как произведения эпоса, но не как исторические тексты.

Данная проблема, судя по всему, имеет более широкий контекст. Во всяком случае,

можно привести немалое количество древних европейских источников, в которые были

включены элементы эпической традиции кочевников. Такие вставки отмечены, например,

у Прокопия Кесарийского [1993:188, 503 прим. 42] в «Войне с вандалами* (кн. I, IV, 29–35).

При исследовании этих сюжетов необходимо иметь в виду следующие

обстоятельства.

1. Данные произведения не являются собственно историческими источниками.

Они не могут использоваться для восстановления картины исторических событий [Пропп

1976 и др.].

2. Для их изучения необходимо пользоваться специальными методами

фольклористики.

3. Эти произведения необходимо рассматривать как важный источник по

этногенезу и истории культуры и идеологии.

Вторую группу составляют археологические источники. Основные памятники

хуннской эпохи находятся на территории Монголии, а

[13]

также в Северном Китае и на территории Российской Федерации. Первые раскопки

хуннских памятников были произведены в 1896 г. троицкосавским врачом и краеведом

Ю.Д. Талько-Грынцевичем. За хронологический промежуток в сто с небольшим лет

исследования археологических памятников хунну велись многими археологами СССР и

России (П.К. Козлов, С.А. Теплоухов, Г.П. Сосновский, СВ. Киселев, А.П. Окладников, А.В.

Давыдова, П.Б. Коновалов, С.С. Миняев, СВ. Данилов и др.), Монголии (Ц. Доржсурэн, X.

Пэрлээ, Н. Сэр-Оджав, Д. Цэвэндорж и др.), Китая (Го Сусинь, Сюн Суньжуй, Тянь

Гуанцзинь, У Энь и мн. др.), Японии (Эгами Намио, Като Симпей) и ряда других стран.

Наибольшая информация получена в результате исследования погребальных

памятников. К настоящему времени раскопано около 700 хуннских могил из более чем

3500 известных в настоящее время [Коновалов 1976:21–22 табл. 1–2; Цэвэндорж 1985: 53;

1996:13–14; Миняев 1998]. Поселения и городища хунну изучены гораздо хуже

погребальных памятников. В настоящее время на территории Монголии и Бурятии

обнаружено около 20 хуннских стационарных населенных пунктов [Киселев 1957; Пэрлээ

1957; Давыдова 1978; Hayashi 1984; и др.]. На территории Монголии масштабные

исследования поселений не велись. Гораздо лучше обстоит дело с изучением оседлых

памятников хуннской культуры на территории Бурятии. Здесь целенаправленно начиная с

послевоенного времени раскапывалось Иволгинское городище, расположенное в

окрестностях г. Улан-Удэ [Давыдова 1985; 1995]. Кроме того, исследовались хуннские

поселения [Давыдова 1974; 19756; 19786; 1980; Давыдова, Миняев 1973; 1974; 1975;

1976], начаты целенаправленные раскопки на городище Баян-Ундэр в Джидинском

районе Республики Бурятия [Данилов, Жаворонкова 1995; Данилов 1998].

Данные археологии использовались в монографии при анализе экономики и

социальной структуры хуннского общества. Однако более подробно вопросы

реконструкции социально-экономического устройства хунну на основе археологических

источников будут рассмотрены в ряде совместных публикаций с С.В. Даниловым и П.Б.

Коноваловым, в частности, в нашей книге «Социальная структура хунну Забайкалья»,

которая в настоящее время готовится к публикации.

БЛАГОДАРНОСТИ. В монографию включены результаты исследований, которые

были выполнены при поддержке ряда научных фондов: РГНФ (93-06-10313), фонда

Сороса (Z 16000/542 и

Н2В741), РФФИ (97-06-96759 и 99-06-99512). Первое издание было осуществлено при

финансовой поддержке РГНФ в рамках упомянутого выше проекта. Переиздание данной

работы стало возможным благодаря издательской программе ФЦП «Интеграция» (проект

М422-06).

Все использованные переводы с восточных языков выполнены к.и.н. А.Л.

Ивлиевым (Владивосток) и к.и.н. Г.П. Белоглазовым (Владивосток). За это и за подробные

комментарии к текстам приношу им искреннюю благодарность. Тем не менее, только

благодаря искренней любезности д.и.н. Ю.Л. Кроля (Санкт-Петербург) мне удалось

избежать некоторых досадных ошибок.

Я признателен за все высказанные пожелания и замечания, теплую поддержку, а

также за возможность неоднократно лично или заочно обсуждать рассмотренные в

данной книге проблемы или некоторые более общие вопросы кочевниковедения и

теории доиндустриальных обществ своим коллегам: д.и.н., проф. Л.Б. Алаеву (Москва),

СВ. Алкину (Новосибирск), д.и.н. Ж.В. Андреевой (Владивосток), д.и.н. Г.Е. Афанасьеву

(Москва), проф. Т. Барфидду (Бостон), к.и.н. Ю.Н. Бойко (Винница), д.и.н., проф. АА.

Бокщанину (Москва), к.и.н. В.И. Болдину (Владивосток), к.и.н. Д.М. Бондаренко (Москва),

д.ф.н., проф. А.М. Буровскому (Красноярск), к.и.н., доц. А.В. Варенову (Новосибирск),

д.и.н., проф. Л.С. Васильеву (Москва), к.и.н. В.М. Викторину (Астрахань), к.и.н. Ю.Е.

Вострецову (Владивосток), проф. | Э. Геллнеру|, к.и.н. Е.И. Гельман (Владивосток), к.и.н.

Л.Б. Гмыря (Махачкала), д.и.н. В.В. Грайворонскому (Москва), к.ф.н. Л.Е. Гриневу

(Волгоград), д.и.н., проф. |Л.Н. Гумилеву|, к.и.н. СВ. Данилову (Улан-Удэ), к.и.н. Б.Б.

Дашибалову (Улан-Удэ), академику Ан.П. Деревянко (Новосибирск), д.и.н., проф. Ал.П.

Деревянко (Владивосток), к.и.н. А.В. Загорулько (Москва), д.и.н. Б.Р. Зориктуеву (Улан-

Удэ), д.г.н. И.В. Иванову (Пущино), д.и.н., д.ф.н., проф. |В.П. Илюшечкину], проф. Р.

Карнейро (Нью-Йорк), д.и.н., проф. Ю.В. Качановскому (Хабаровск), проф. X. Классену

(Лейден), к.и.н., проф. С.Г. Кляшторному (Санкт-Петербург), к.и.н., доц. С.А. Комиссарову

(Новосибирск), д.и.н. П.Б. Коновалову (Улан-Удэ), к.и.н. В.А. Кореняко (Москва), д.и.н.,

проф. А.В. Коротаеву (Москва), д.и.н., проф. Н.В. Кочешкову (Владивосток), проф. Л.

Крэдеру , д.ф.н. Э.С. Кульпину (Москва), д.и.н., проф. Е.И. Кычанову (Санкт-Петербург),

д.и.н., проф. ВЛ. Ларину (Владивосток), д.и.н., проф. Э.С. Львовой (Москва), к.и.н., доц.

В.А. Лынше (Уссурийск), д.и.н., проф. Г.Е. Маркову (Москва),

[15]

д.и.н., проф. Н.Э. Масанову (Алматы), д.и.н., проф. М.С. Мейеру (Москва), Ю.Г. Никитину

(Владивосток), д.ф.н., к.и.н. проф. Ю.В. Павленко (Киев), д.и.н., проф. А.И. Першицу

(Москва), к.и.н., доц. Г.Г. Пикову (Новосибирск), к.и.н., доц. А.В. Попову (Санкт-Петербург),

д.и.н., проф. В.А. Попову (Санкт-Петербург), к.и.н. А.М. Решетову (Санкт-Петербург), д.и.н.,

проф. Д.Г. Савинову (Санкт-Петербург), к.и.н., проф. Б.С. Сапунову (Благовещенск), д.и.н.,

проф. Т.Д. Скрынниковой (Улан-Удэ), д.и.н., проф. И.В. Следзевскому (Москва), д.арх.,

проф. В.Н. Ткачеву (Москва), к.и.н. В.В. Трепавлову (Москва), к.и.н. А.И. Фурсову (Москва),

д.и.н., проф. В.А. Шнирельману (Москва), д-ру Д. Шорковитцу (Берлин).

Особая признательность моим первым учителям – доц. П.Е. Шмыгуну, д.и.н., проф.

Г.И. Медведеву и нашей alma mater – Иркутскому государственному университету, моему

научному руководителю по кандидатской диссертации д.и.н., проф. Э.В. Шав-кунову

(Владивосток), а также, в главной мере, д.и.н., проф., академику Британской Академии

А.М. Хазанову (Мэдисон, США), оказавшему громадное влияние на формирование моих

научных взглядов, за теплое, дружеское отношение к моим исследованиям.

Если кого-либо я не упомянул, то сделал это не намеренно и заранее приношу

свои извинения. Наконец, ни один из моих научных результатов был бы невозможен без

постоянной поддержки моей жены Татьяны и моих родителей – мамы, Л.П. Крадиной, и

отца, к. арх., проф., заслуженного архитектора России, Н.П. Крадина, пример которого

является для меня образцом преданного служения науке.

ВВЕДЕНИЕ

«Ни семьи и ни дома нет больше... Беда –

Это гуннская вторглась орда».

( Шицзин II, 1, 7)

История изучения хунну насчитывает почти 250 лет. За этот хронологический

промежуток хуннология прошла три этапа развития. Первый этап следует отсчитывать с

1756 г., когда была опубликована первая специальная книга по истории кочевников

Внутренней Азии, начиная с эпохи хунну. Ее автором был профессор Сорбонны и

хранитель древностей в Лувре Ж. Депонь [De-guignes 1756–1758]. Квинтэссенция

исследований истории хунну по письменным источникам от XVIII в. до середины 1920-х гг.

дана Г.Е. Грумм-Гржимайло [1926] и К.А. Иностранцевым [1926]. Сводный характер по

политической истории хунну на основе нарративных материалов для своего времени

имели работы В. Мак-Говерна [McGovern 1939], Р. Груссе [Grousset 1939], Л.Н. Гумилева

[1960]. На рубеже 1970–1980-х гг. успехи монгольской и советской исторической

хуннологии были обобщены в монографии Г. Сухбаатара [1980]. На сегодняшний день

зарубежная китайская, японская и европейская литература по хуннологии сжато, но

достаточно полно систематизирована в «Кембриджской истории ранней Внутренней

Азии» [Yu 1990].

Поскольку китайские хроники были написаны древними авторами под

определенным углом зрения, целый ряд проблем получил своеобразное толкование.

Выводы летописей существенно дополняют и корректируют археологические источники.

Начало второго этапа относится к концу ХЕХ в. и его следует связывать с личностью ЮД.

Талько-Грынцевича. Именно он положил начало изучению археологических памятников

культуры хунну [1899; 1902; 1928; 1999]. Однако широкий международный резонанс

хуннская археология получила только после исследований экспедиции П.К. Козлова в

Ноин-Уле. Экспедицией были исследованы так

[17]

называемые «княжеские» погребения, давшие уникальные материалы. Эти материалы в

свое время вызвали сенсацию в научных кругах, демонстрировались на крупных

международных научных выставках, неоднократно публиковались [Козлов 1925;

Теплоухов 1925; Umehara 1960; Руденко 1962; и мн. др.].

В последующие годы изучение хуннских археологических памятников вели Г.Ф.

Дебец, А.Д. Симуков [см.: Доржсурэн 1961], Г.П. Сосновский [1934; 1935; 1940; 1946].

Третий этап следует отсчитывать с 1947 г., когда под руководством А.П.

Окладникова [1951; 1952; и др.] начались исследования второй Бурят-Монгольской

археологической экспедиции ИИМК АН СССР и БМКНИИКЭ. Именно с этого времени

начинается широкомасштабное изучение археологических памятников хунну

исследователями многих стран, в первую очередь исследователями из СССР и Монголии

(А.П. Окладников, В.П. Шилов, А.В. Давыдова, X. Пэр-лээ, Ц. Доржсурэн, И. Эрдели, П.Б.

Коновалов, В.В. Волков, Ю.С. Гришин, В.В. Свинин, Н. Сэр-Оджав, Э.В. Шавкунов, Д. На-

ваан, Д. Цэвэндорж, С.С. Миняев, СВ. Данилов, АД. Цыбиктаров и др.). В результате

крупномасштабных археологических исследований были достигнуты впечатляющие

результаты, позволившие существенно дополнить сведения письменных источников

данными об оригинальной культуре древних номадов Монголии, неизвестных ранее

сторонах экономики хуннского общества (земледелие и ремесло), военном деле,

хронологии и пространственном распространении археологических памятников культуры

хунну, этнических, торговых и других связях хунну с соседними народами [Egami 1948;

Доржсурэн 1961; Руденко 1962; Давыдова 1965; 1985; 1995; 1996; Коновалов 1976;

Миняев 1982; и мн. др.].

История этих изысканий подробно описывается в книгах Ц. Доржсурэна [1961], СИ.

Руденко [1962] и П.Б. Коновалова [1976]. Состояние проблемы на конец 1980-х гг. дается в

небольшом, но достаточно полном очерке В.А. Могильникова, написанным для 20-

томной «Археологии СССР» [Могильников 1992]. Наличие перечисленных выше работ

освобождает от необходимости уделять данной теме большее внимание.

В историографии хунну особо следует выделить проблему общественного строя

Хуннской державы. Интерес исследователей к данной теме не случаен. Во-первых, по

истории хунну имеется значительное число письменных источников (подчас больше, чем

даже по средневековым номадам), из которых можно почерпнуть очень важную

информацию о социальном устройстве кочевников-

[18]

скотоводов. Во-вторых, хунну являются едва ли единственным древним кочевым

народом Азии (подобно скифам в Европе), о котором сохранилось достаточно много

источников. Это позволяет в некоторой степени использовать выводы по социальной

истории хунну для реконструкции общественного строя других азиатских номадов

древности. В-третьих, внимание к данной проблеме в немалой степени может быть

объяснено той ролью, которую сыграли гунны в эпоху Великого переселения народов, а

также, в этой связи, с возникшим вниманием к мифической азиатской прародине гуннов.

В-четвертых, Хуннская держава была первым крупным объединением кочевников Азии.

Каковы причины ее возникновения? Основные принципы хуннской административно-

политической системы (десятичная иерархия, централизованная власть, троично-

дуальное деление) прослеживаются в той или иной степени в последующих кочевых

империях Евразии. Было ли это сходство генетическим или типологическим? Все эти

вопросы требуют пристального изучения.

Поскольку в историографии нет специальных работ, посвященных проблеме

общественного строя хунну, на этом вопросе следует остановиться более подробно. Для

работ кочевниковедов-ориенталистов XVIII в. – первых десятилетий XX в. характерно

отсутствие интереса к изучению социальной истории хуннского общества. Кроме

вопросов политической истории номадов авторов этих работ интересовали, как правило,

этническая принадлежность хунну и проблема их соотношения с европейскими гуннами.

Даже в тех исследованиях, в которых констатировалось наличие или отсутствие в

хуннском обществе государственности, не было глубокого анализа этого вопроса

[Deguignes 1756–1758; Saint-Mar€n 1849; Paiker 1895; Панов 1918; Грумм-Гржимайло 1926;

Иностранцев 1926; Grousset 1939; McGowem 1939; и мн. др.].

Интерес к данной проблематике пробудился позднее, причем особенно активно

он разрабатывался в марксистской литературе. Поэтому совсем не случайно, что именно в

советской науке началось широкое изучение общественного строя кочевников-

скотоводов, вылившееся в так называемую дискуссию о «кочевом феодализме» [Першиц

1971: 3 ел.; 1976: 280–288; Федоров-Давыдов 1973:13-18; Хазанов 1975:32-35; Коган 1981;

Халиль 1983; Gellner 1988: 92-114; Попов А.В. 1986; Крадин 1987; 1992: 12-43; Марков

1989; 1998; Писаревский 1989; Васютин 1998; и др.], и в том числе хунну. Как писал B.C.

Таскин,

«советская историческая наука, наоборот, видит главную задачу в выяснении

внутреннего строя кочевого общества сюнну,

[19]

стремится понять происходившие в нем процессы общественного развития» [1968: 22].

Перенесение акцента с описательности на попытки построения объяснительных

концепций давало несомненные перспективы в изучении номадизма. Однако трагедия

заключалась в том, что марксизм и марксисты преследовали отнюдь не академические

интересы. Они активно стремились реализовать свои абстрактные схемы на практике. Чем

это обернулось для многих сотен тысяч и даже миллионов кочевников, убедительно

повествует, в частности, книга казахского исследователя Ж.Б. Абылхожина [1991].

Советскому правительству за несколько десятилетий удалось то, что на протяжении двух с

лишним тысячелетий было не под силу Китаю: номадизм на территории СССР оказался

под угрозой почти полного исчезновения.

Дискуссия о социальном строе хунну всегда несла отпечаток общетеоретических

дискуссий своего времени. В 1930-е гг. в советской литературе утвердилась так

называемая пятичленка – энгельсовско-сталинская схема пяти формаций. На первом

всесоюзном съезде колхозников-ударников (13 февраля 1933 г.) Сталин обмолвился о

«революции рабов». Почти сразу была высказана точка зрения, что хунну в своем

развитии обязательно должны были проходить через рабовладельческую стадию. В

наиболее прямолинейной форме этот тезис был изложен С.П. Толстовым. Рабы, по его

мнению, использовались главным образом в выпасе скота и в домашнем хозяйстве. Хунну

были отнесены им к классическим рабовладельческим обществам кочевников-

скотоводов [1934].

Однако несоответствия позиции СП. Толстова были подмечены его оппонентами

[там же: 254–257, 320–378], что вынудило автора несколько модернизировать свое

понимание рабовладельческой стадии у кочевников. Он признал, что большинство рабов

не использовались в скотоводстве. Это были китайские пленники, которые, обрабатывая

землю или занимаясь ремеслом, находились на положении, аналогичном статусу

и/ютов, и обязывались платить кочевникам хунну дань [1934: 385; 1935; 1848:263 ел.]. В

этом состояла грабительская сущность «военно-рабовладельческой демократии» у

кочевников. Таким образом, СП. Толстов, совершенно справедливо указав на

внешнеэксплуататорскую природу Хуннской державы, неправомерно отождествил

данничество с рабством.

Тем не менее тезис о классовой рабовладельческой сущности хуннского общества

был поддержан китайскими исследователями [Ма Чаншоу 1954; 1962; 1962а: 5; 12; и др.].

Это вполне объяснимо. Теоретическое влияние советского ортодоксального марксизма на

[20]