авторов. Аммиан Марцеллин [XXXI, 2, 10], например, характеризует европейских гуннов
как банду разбойников, не имеющих крепкой государственной власти: «Без
определенного места жительства, без дома, без закона или устойчивого образа жизни
кочуют они, словно вечные беглецы с кибитками, в которых проводят жизнь».
Между тем, внимательное чтение тех же источников и современные исследования
показывают, что гуннское общество представляло собой империю, разделенную на три
«улуса». Гунны имели мощную, хорошо вооруженную армию, умели брать приступом
города, их правители вели дипломатические отношения с соседними странами,
разработали хитроумную политику чередования набегов и вымогания даров, подобную
внешнеполитической стратегии их далеких азиатских предков. Ставка гуннов
представляла собой настоящий город [Вернадский 1996: 154–163; Maenchen-Helfen 1973:
190-199, 270-274].
Еще один характерный пример китайского видения культуры номадов: постоянное
подчеркивание того, что хунну «плохо относятся к отцам» [Лидай 1958: 30; Кюнер 1961:
312; Материалы 1968: 45; Сыма Цянь 1992: 272]. По всей видимости, здесь присутствует
едва ли не в чистом виде конфуцианское видение вопроса: поскольку номады – это
недобродетельные варвары, то, следовательно, и к старшим они должны относиться не
так, как добропорядочные конфуцианцы. В то же время любому исследователю, хотя бы
поверхностно знакомому с этнографией скотоводческих народов, хорошо известно, какое
значение в жизни кочевников имеет почитание старших родственников.
Правда, есть не меньший соблазн видеть в этой фразе не только (и не столько)
конфуцианскую позицию китайских хронистов, но и специфическое отношение к
собственной жизни воина-степняка, для которого смерть в бою считалась более
почетной, чем спокойная старость в окружении детей и внуков.
«Как мирный образ жизни приятен людям спокойным и тихим, – писал об
аланах Аммиан Марцеллин, – так им доставляют удовольствие опасности и войны. У
них считается счастливым тот, кто испускает дух в сражении, а стариков или
умерших от случайных болезней они преследуют жестокими насмешками, как
выродков или трусов» [XXXI, 2, 22].
Данная воинственная идеология всадничества нашла отражение даже в более
позднее время, например, в нартском эпосе [Цюме-зиль 1990: 199–204; ср. рассказ
Чжунхана Юэ: Лидай 1958: 30; Кюнер 1961: 312; Материалы 1968: 46]. Но это совсем не
значит,
[10]