Колодич Е.Н., Костюкович А.А. Психология семьи: Учебно-методическое пособие

Подождите немного. Документ загружается.

обделен вниманием со стороны гостей и других членов семьи. Мама как обычно

покормила С. вечером, затем отнесла ее в кроватку, и девочка быстро уснула. Двумя

часами позже девочка проснулась и начала очень сильно кричать и плакать. Ребенок

отказывался от бутылочки с молоком, несмотря на то, что искусственное питание (в

качестве дополнения к грудному кормлению) на этом этапе уже неоднократно

предлагалось С., и она обычно принимала его с удовольствием. Девочка

продолжала кричать и плакать. Маме так и не удалось покормить ребенка. Она

посадила С. себе на колени, и та около часа провела в таком положении, играя с

пальцами матери и всем своим видом выражая удовлетворение. Затем в привычное

ночное время мать покормила девочку, которая охотно покушав, быстро уснула.

Подобного рода расстройства были очень нехарактерны для этого ребенка. Девочка

и раньше могла просыпаться после вечернего кормления, однако лишь один раз

(около двух месяцев назад, когда С. была больна) она просыпалась с криком и

плачем. За исключением пропуска привычной вечерней игры с матерью в

нормальном и обычном для ребенка распорядке дня не случилось никаких

изменений, на счет которых мы бы могли отнести произошедшее и вину за него. Не

наблюдалось никаких признаков голода или физического дискомфорта. Девочка в

течение всего предшествовавшего происшествию дня была спокойна и весела, а всю

прошлую ночь спала тихо и крепко.

Я склонна предполагать, что в данном случае плач ребенка был вызван тем, что

он лишился привычного и страстно желаемого времени для игры с матерью. С.

обладала очень сильным личным отношением к матери и привыкла к тому, что

именно в этот определенный час она получала полнейшее удовлетворение от

общения с мамой. Если в другие периоды бодрствования в течение дня девочка

вполне довольствовалась одиночеством, не испытывая при этом неудовлетворения,

то в часы, предшествовавшие вечернему кормлению она явно и нетерпеливо

ожидала момента, когда мама придет и поиграет с ней. Соглашаясь с тем фактом,

что недополучение девочкой этого удовлетворения привело к нарушениям сна, мы

логически приходим к еще одному умозаключению. Мы имеем все основания

предположить, что у С. имелись определенные воспоминания об опыте

удовлетворения в определенное время дня. Это “время для игр” было для ребенка

средством получения сильнейшего удовлетворения либидинозных желаний. Кроме

того, оно давало С. ощущение любви и заботы со стороны матери, что в конечном

итоге было ощущением обладания безопасной и “хорошей” матерью. Подобное

ощущение позволяло девочке чувствовать себя в безопасности во время сна, что

было тесно связано с воспоминаниями об играх с матерью. Сон ребенка нарушался

не только из-за того, что девочка лишилась либидинозного удовлетворения, но

также и из-за того, что пережитая фрустрация всколыхнула в ней обе разновидности

тревоги. Депрессивная тревога была связана с переживанием по поводу

собственной враждебности по отношению к хорошей матери, а, следовательно, с

чувством вины

. Депрессивная тревога заключалась в страхе потерять “хорошую”

1 Наблюдая за более старшими детьми, легко заметить, что в том случае, если они не получают

перед сном ожидаемых знаков внимания, определенных выражений привязанности и любви, сон

мать из-за направленных на нее агрессивных импульсов. Тревога преследования, в

свою очередь, была связана с тем, что ребенок боялся возможности превращения

матери в “плохую ” и деструктивную. Я прихожу к выводу, что где-то начиная с

возраста трех-четырех месяцев обе вышеупомянутые формы тревоги являются

источником формирования фобий.

Депрессивная позиция тесно связана с некоторыми чрезвычайно важными

переменами, которые можно наблюдать у маленьких детей где-то в средине первого

года жизни. Перемены эти, однако, начинают проявляться несколько раньше и

развиваются постепенно. Тревога преследования и депрессивная тревога на этом

этапе развития проявляют себя различными способами. В частности, отмечается

рост раздражительности и капризности, возрастает потребность во внимании или,

наоборот, возникает временное неприятие матери. Случаются внезапные приступы

гнева, увеличивается страх перед незнакомцами. Помимо того, дети, никогда не

страдавшие нарушениями сна, вдруг начинают всхлипывать во сне, или неожиданно

просыпаются с криком и плачем, демонстрируя отчетливые признаки страха или

тоски. На этом этапе наблюдаются существенные изменения в выражении лица

младенца. Возрастает его способность воспринимать окружающий мир,

увеличивается интерес к людям и предметам, ребенок начинает охотнее вступать в

контакты с людьми. Все это, естественно, не может не отразиться на облике

младенца. С другой стороны, в этот период признаки переживаемой тоски и

страданий, несмотря на свой транзиторный характер, вносят вклад в то, что лицо

ребенка все больше начинает выражать эмоции различной природы, спектра и

глубины.

VIII

Депрессивная позиция набирает полную силу ко времени отнятия от груди.

Поскольку, как уже говорилось ранее, прогресс в интеграции, а соответственно и

синтетических процессах, участвующих в образовании отношения к объекту, дает

начало депрессивным чувствам, с переживанием опыта отлучения от груди эти

чувства становятся только интенсивнее

. На этом этапе развития ребенок уже

их подвергается различного рода расстройствам и нарушениям. Эта интенсификация

потребности в любви к моменту расставания тесно связана с чувством вины, желанием быть

прощенным и примирившимся с матерью, которое испытывает ребенок.

1С. Бернфилд в своей работе “Психология младенца” (1929) пришел к весьма

интересным выводам относительно того, что отлучение от груди находится в

теснейшей связи с депрессивными чувствами. Он описал различные стили

поведения младенцев в период отлучения от груди, спектр которых, начинаясь

трудно различимыми признаками тоски и печали, достигает состояний тревоги и

беспокойства, раздражительности и апатии. Среди методов преодоления

фрустрации, вызываемой отнятием от груди, Бернфилд упоминает отведение

либидо от разочаровывающего объекта посредством проекции и вытеснения.

Используя термин “вытеснение” он отмечает, что “...одалживает это понятие у

психологии взрослого человека”. Тем не менее Бернфилд приходит к выводу, что

“...существенные характеристики вытеснения все же присутствуют в тех

располагает определенным опытом переживания утраты. Я имею в виду более

ранние ситуации, когда страстно желаемая грудь (или бутылочка) не возникали

перед ребенком в тот момент, как только он их захотел, а у младенца возникало

ощущение, что они уже никогда не вернутся. Отлучение же от груди представляет

собой явление несколько иного порядка. Эта утрата первого объекта, к которому

ребенок испытывал любовь, подтверждает все его тревоги, как депрессивной, так и

параноидной природы.

Нижеследующий пример послужит иллюстрацией того, о чем я говорила.

Младенец Е., которого мама последний раз покормила грудью в возрасте девяти

месяцев, не проявлял никаких признаков нарушения отношения к пище. К тому

времени Е. уже был способен перейти на другую пищу, и его организм реагировал

на это хорошо. Однако у ребенка стал наблюдаться рост потребности в присутствии

матери, да и вообще во внимании со стороны окружения. Через неделю после

отнятия от груди Е. неожиданно стал всхлипывать во сне, просыпался с явными

признаками тревоги и неудовлетворенности, а все попытки успокоить ребенка

терпели крах. В попытке утешить ребенка мать решила еще раз позволить ему

пососать грудь. Ребенок сосал обе груди, и, несмотря на то, что молока было явно

недостаточно, выглядел счастливым и удовлетворенным. После кормления

младенец, пребывая в отличном настроении, очень быстро уснул. Имевшиеся у него

симптомы расстройств стали проявляться значительно слабее. Это, на мой взгляд,

очевидно доказывает, что депрессивная тревога, вызванная потерей хорошего

объекта груди, была ослаблена самим фактом того, что грудь снова возникала.

В период отлучения от груди некоторые дети демонстрируют ослабление

аппетита, тогда как другие – растущую жадность. Есть и такие младенцы, которые,

не занимая ни одной из этих крайних позиций, колеблются между ними. Подобного

рода перемены происходят на каждом этапе развития процесса отлучения от груди.

Есть дети, которые получают от сосания бутылочки значительно большее

удовлетворение, чем от сосания груди, несмотря на то, что предоставляемое им

грудное кормление нельзя назвать неудовлетворительным. У некоторых детей с

момента перехода на твердую пищу развивается отличный аппетит. У других –

именно с этого момента появляются пищевые проблемы, которые, в той или иной

форме продолжают существовать в течение всего периода раннего детства

Некоторые дети признают приемлемыми лишь некоторые из видовых и вкусовых

процессах, которые происходят в психике младенца” (с. 296). Автор выдвигает

предположение, что отлучение от груди является первой очевидной причиной

начала патологического психического развития. По его мнению, “пищевые”

инфантильные неврозы представляют собой фактор, оказывающий влияние на

предрасположенность личности к неврозу. Один из его выводов гласит, что

некоторые из процессов, посредством которых младенец преодолевает чувства

горя и потери при отнятии от груди, работают бесшумно. В связи с этим наше

понимание “влияния отнятия от груди должно развиваться от близкого

знакомства с реакциями ребенка к познанию его мира и действий как выражения

его фантазийной жизни или, по крайней мере, ее ядра”.

разновидностей твердой пищи, отвергая все остальные. Анализируя детей, мы

многое узнаем о мотивах и причинах подобных “причуд”, приходя к пониманию

того, что корнями их являются чрезвычайно ранние тревоги, связанные с матерью.

Я проиллюстрирую это свое умозаключение примером следующего рода.

Пятимесячная девочка Ф. вскармливалась грудью, однако, с самого начала в

качестве дополнения получала молоко в бутылочке. Она с яростью отвергала

некоторые виды твердой пищи (например, овощи, в том случае, если их ей

предлагала мать, и принимала их довольно спокойно, когда предложение исходило

от отца. Через две недели девочка начала принимать новую пищу и от матери.

Согласно заслуживающим доверия отчетам, ребенок, которому сейчас около шести

лет, имеет хороший контакт и хорошие отношения с обоими родителями, а также со

своим братом, однако страдает от устойчиво слабого аппетита.

В этой ситуации разумно будет вновь обратиться к случаю девочки Ф. и

вспомнить то, как она реагировала на предлагавшееся ей искусственное питание.

Девочке Ф. тоже понадобилось некоторое время для того, чтобы достаточно

успешно адаптироваться к новой пище и принять ее от матери.

На всем протяжении этой главы я пыталась показать, что установка

относительно пищи теснейшим образом связана с отношением к матери и включает

в себя всю полноту эмоциональной жизни младенца. Переживания, связанные с

отлучением от груди, затрагивают наиболее ранние эмоции и тревоги младенца.

Более интегрированное Эго развивает сильнейшие защиты против них. Как защиты,

так и тревоги становятся составляющими позиции младенца относительно еды. В

данной работе я вынуждена ограничиться лишь некоторыми обобщениями в

вопросе о переменах, которые претерпевает установка ребенка в отношении еды в

период отлучения от груди. Источником многих пищевых проблем, связанных с

новой пищей, является параноидный страх быть съеденным и отравленным

“плохой” материнской грудью. Страх такого рода основывается на ранних детских

фантазиях о пожирающей и отравляющей “плохой” груди

. К тревоге

1Сюзн Айзекс в своей работе “Социальное развитие в раннем детстве” приводит

примеры возникновения пищевых расстройств и обсуждает эту проблему в связи

с возникновением тревоги, берущей свое начало от инфантильного орального

садизма. Кроме того, очень интересные наблюдения, касающиеся этой темы,

можно обнаружить в книге Винникотта “Детские расстройства”.

8Фрейд также описал случай, в котором маленькая девочка боялась того, что

мать может убить или отравить ее. Фрейд говорил об этом страхе, что он

“...впоследствии может образовать ядро заболевания паранойей” (“Введение в

психоанализ. Лекции”). В более ранней работе, носящей название “Женская

сексуальность”, Фрейд описывает девочку, испытавшую на этапе доэдипового

развития страх “...быть убитой (сожранной) своей матерью”. Он предположил,

что “...эта тревога связана с враждебностью, которую ребенок испытывал по

отношению к своей матери из-за многочисленных ограничений, налагавшихся

ею на ребенка в процессе воспитания и физического ухода. Незрелость

психической организации девочки благоприятствует процветанию механизма

В более ранних работах я выдвигала предположение о том, что фантазии о

нападениях на материнское тело с использованием ядовитых (взрывающихся и

обжигающих) экскрементов, относящиеся к периоду раннего младенчества,

являются причиной возникновения у ребенка страха быть отравленным матерью.

На мой взгляд, именно эти фантазии лежат в истоках паранойи. Таким же

образом фантазии о пожирании матери (и ее груди) трансформируются в психике

младенца. Результатом чего становится превращение матери в опасный и

пожирающий объект.

преследования на более поздних стадиях (хотя и в разной мере) добавляется

депрессивная тревога, вызванная переживаниями по поводу собственной

враждебности к любимому объекту. В процессе отлучения от груди и после его

завершения эта тревога способна существенно усиливать или тормозить желания,

связанные с новой пищей

. Как мы видели раньше, тревога способна оказывать на

жадность довольно разные влияния. Она может подкреплять ее, а может привести и

к сильному торможению жадности и удовлетворения, получаемого от приема пищи.

Улучшение аппетита в период отлучения от груди в некоторых случаях

позволяет предполагать, что в течение периода грудного вскармливания плохой

(преследующий) аспект груди доминировал над хорошим. Кроме того,

депрессивная тревога, связанная с предчувствием опасности, угрожающей любимой

груди, способна внести свой вклад в торможение желаний, связанных с едой. Иначе

говоря, депрессивная тревога и тревога преследования действует в различных

соотношениях. Следовательно, бутылочка, которая в какой-то мере устраняет из

представлений младенца первый объект (грудь), хотя, в свою очередь, тоже

символизирует ее, – может быть принята со значительно меньшей тревогой и с

большим удовольствием, чем материнская грудь. Некоторым младенцам, однако, не

вполне удается символическое замещение груди бутылочкой, и если они и

получают когда-либо полное удовлетворение от пищи, то это случается после

перехода на твердую ее форму.

Рост аппетита с отменой грудного кормления или кормления из бутылочки

происходит достаточно часто, и вполне очевидно указывает на депрессивную

тревогу, связанную с утратой первичного объекта. Тем не менее, тревога

преследования, на мой взгляд, всегда вносит свой вклад в отношение к новой пище.

Плохой (пожирающий и отравляющий) аспект груди, который в период грудного

вскармливания нейтрализовался “хорошим” отношением к груди, подкрепляется в

процессе отлучения от груди и переносится на новую пищу.

Как я уже сказала ранее, в ходе процесса отлучения от груди как тревога

преследования, так и депрессивная тревога оказывают сильное влияние на

отношение ребенка к матери и к еде. Существует, однако, сложное взаимодействие

огромного разнообразия внутренних и внешних факторов, детерминирующих исход

этой стадии развития. Я считаю, что это взаимодействие способно оказать влияние

проекции”. Фрейд также отметил, что “... в этой зависимости от матери мы

можем обнаружить зародыш позднейшей паранойи взрослой женщины”. В этом

контексте он упоминает и случай, представленный в 1928 году Р.Мак-Брунсвик,

“Анализ фантазий ревности”, “...в котором непосредственным источником

расстройства была доэдипова фиксация пациента”.

9 Здесь можно провести некоторую аналогию с отношением к пище,

наблюдающимся у маниакально-депрессивных пациентов. Насколько мы знаем,

некоторые из них отказываются от еды. У других наблюдаются временные этапы

роста жадности. Некоторые, опять же, колеблются между этими крайними

позициями.

не только на образование индивидуальных вариаций в отношении к объектам и к

пище, но и на проработку и, в какой-то мере, преодоление депрессивной позиции.

Очень многое зависит от того, насколько надежно и основательно грудь на более

ранних стадиях превратилась в интрапсихический объект, а, следовательно, от того,

насколько ребенок способен сохранить свою любовь к матери несмотря на потери, с

которыми он сталкивается. Все это, в свою очередь, отчасти определяется

характером отношений, существующих между матерью и ребенком. Мне кажется,

что даже очень маленькие дети способны принять новую пищу (молоко в

бутылочке) со сравнительно небольшой обидой и недовольством (пример А.). Это

связано с уровнем внутренней адаптации к фрустрации. Развитие в этом

направлении происходит начиная с первых дней жизни ребенка и очень тесно

связано с процессом различения матери и еды. Такого рода фундаментальные

установки оказывают, во всяком случае в период отлучения от груди, существенное

влияние на способность ребенка принимать – в полном смысле этого слова –

заместители первичного объекта. И здесь, опять же, огромным значением обладает

поведение матери, и то, какие чувства она испытывает и выражает по отношению к

младенцу. Нежное внимание со стороны матери, и то время, которое она посвящает

ребенку, очень помогают ему в процессе преодоления депрессивных чувств.

Хорошие отношения с матерью способны в какой-то мере нейтрализовать

переживания, связанные с утратой первичного объекта, груди, и таким образом

оказать благотворное влияние на процесс преодоления депрессивной позиции.

Тревога, связанная с утратой, потерей хорошего объекта достигает

критической стадии на этапе отлучения от груди. Кроме того, она может

возбуждаться другими переживаниями, такими как физический дискомфорт,

болезнь или прорезывание зубов. Подобный опыт не может не вызвать у младенца

некоторого усиления депрессивной тревоги и тревоги преследования. Иначе говоря,

эмоциональные нарушения, сопровождающие в этот период болезни или

прорезывание зубов, никогда не удается объяснить одними лишь телесными,

физическими причинами.

Среди наиболее существенных и важных шагов в развитии, относящихся к

периоду включающему середину первого года жизни ребенка, можно назвать

расширение диапазона объектных отношений. Особое внимание я бы уделила

возрастающему значению фигуры отца в жизни ребенка. Я уже говорила ранее, хотя

и в другом контексте, что депрессивные чувства и боязнь потерять мать в сочетании

с другими участвующими в процессе факторами, становятся еще одним толчком,

определяющим то, что ребенок обращается к отцу. Ранние стадии Эдипова

комплекса и депрессивная позиция находятся в тесной связи и развиваются

одновременно. Я приведу в качестве иллюстрации этой ситуации только один

пример – маленькую девочку В., о которой я уже говорила раньше.

Начиная с возраста около четырех месяцев, отношения с братом, который был

на два года старше В., стали играть в ее жизни заметную роль. Подобное

отношение, как легко было заметить, очень отличалось от ее отношения к матери.

Девочка приходила в восторг от всего, что говорил и делал ее брат, настойчиво

докучала ему. Она использовала все свои маленькие хитрости для того, чтобы

снискать его расположение, привлечь его внимание, и устойчиво демонстрировала

бросающуюся в глаза женскую позицию относительно него. В этот период отца не

было дома, он приезжал лишь на очень короткие промежутки времени. Ситуация

изменилась только когда девочке исполнилось десять месяцев. Теперь она могла

видеться с отцом значительно чаще, и, начиная с этого времени, В. быстро

сформировала довольно тесные и нежные отношения с отцом, в которых легко

прослеживались определенные параллели с отношением к брату. К началу второго

года жизни девочка часто называла своего брата “папой”, тем не менее отец

продолжал оставаться любимой фигурой. Удовольствие, получаемое от общения с

отцом, восторг, который выражала В., когда слышала его шаги или голос,

постоянные упоминания об отце в то время, когда он отсутствовал, и множество

других проявлений переживаемых ребенком чувств сложно описать, избежав

определения ее состояния как влюбленности. Мама девочки абсолютно четко

осознавала, что на этой стадии В. любила отца значительно сильнее, чем ее. Здесь

мы имеем очевидный пример ранней эдиповой ситуации, которая однако

первоначально включала брата и лишь затем была перенесена на отца.

Депрессивная позиция, на мой взгляд, является очень важной составляющей

нормального эмоционального развития. Однако те способы, которыми ребенок

справляется с тревогами и эмоциями, присущими этой стадии, те защиты, которые

он использует, являются отличным индикатором нормального или патологического

течения развития.

Страх потерять мать превращает даже кратковременную разлуку с ней в очень

болезненный для ребенка опыт. Различные формы игры являются как средством

обнаружения этой тревоги, так и методом ее преодоления. Фрейдовское

наблюдение над восемнадцатимесячным мальчиком, игравшим с катушкой ниток,

является отличным тому доказательством. Мне кажется, что посредством этой игры

ребенок преодолевал не только свои чувства, связанные с утратой, но и свою

депрессивную тревогу. Существуют различные, типичные формы детских игр,

подобных вышеописанной игре с катушкой. Иногда дети, даже в возрасте до шести

месяцев, получают огромное удовольствие от того, что снова и снова выбрасывают

предметы из коляски и ожидают, что они вернуться назад. Я наблюдала дальнейшее

развитие подобной игры у младенца Ж. Ребенку было около десяти месяцев и он

совсем недавно начал ползать. Этот мальчик никогда не уставал от своей игры,

которая заключалась в том, что он отбрасывал игрушку от себя, а потом старался

схватить ее, подползая к ней. Мне рассказали, что мальчик начал играть в эту игру

около двух месяцев назад одновременно с первыми попытками перемещения в

пространстве. Младенец Е. в возрасте между шестью и семью месяцами однажды,

лежа в коляске, заметил, что когда он поднимает свои ноги, игрушка, которую он

только что отбросил в сторону, вновь подкатывается к нему. Ребенка увлекло это

занятие и он превратил его в игру.

Уже на пятом-шестом месяце многие младенцы с удовольствием откликаются

на “peep-bo” (Прим. 4). Мне приходилось встречать детей, которые уже в возрасте

семи месяцев увлеченно играли в эту игру, натягивая одеяло на голову и

выглядывая из-под него. Мама младенца В. превратила эту игру в привычное

развлечение, предшествовавшее отходу ко сну. После игры ребенок выглядел

удовлетворенным и со счастливым видом засыпал. Создается впечатление, что

повторение подобного опыта является существенным фактором, помогающим

ребенку преодолеть чувства утраты и печали. Другой типичной игрой, которая, как

я обнаружила, способна стать огромной помощью и успокоением для маленького

ребенка, является так называемая игра “bye-bye”. Заключается она в том, что

укладывая ребенка спать, взрослый говорит ему “bуе-bye” и, помахивая рукой,

очень медленно уходит из комнаты, так, чтобы исчезновение происходило

постепенно. Использование выражений типа “bye-bye ” и помахивания рукой, а

позднее и слов “скоро вернусь”, “пока ” и подобных им выражений, в тот момент,

когда мать уходит из комнаты, в значительной мере помогает ребенку, действуя на

него успокаивающе. Я знаю нескольких детей, в числе первых слов которых были

слова “вернусь” и “пока”.

Возвращаясь к младенцу В., девочке, для которой слово “пока ” стало одним из

первых слов, я хочу отметить следующую особенность. Я часто замечала, что когда

ее мать уже собиралась уйти из комнаты, на лице девочки появлялось выражение

такой тоски, что казалось, она сейчас заплачет. Однако после того как мама

помахала ей рукой и ласково говорила “пока ”, девочка неизменно успокаивалась и

с увлечением начинала играть в свои любимые игры. Я видела эту девочку еще

несколько раз в возрасте между десятью и двенадцатью месяцами. Одним из

любимых жестов ребенка было помахивание рукой и у меня осталось впечатление,

что это движение служило ребенку средством успокоения.

Возрастающая способность младенца воспринимать и понимать суть

окружающих его вещей, увеличивает веру в его собственную способность

управляться с ними и даже контролировать их. Одновременно возрастает и доверие

к окружающему миру. Повторяющееся переживание ребенком внешней реальности

становится важнейшим средством преодоления тревоги преследования и

депрессивной тревоги. Это, на мой взгляд, можно назвать тестированием

реальности и обозначить как источник процесса, наблюдающегося у взрослых

людей и описанного Фрейдом как часть работы печали.

Когда у ребенка получается сидеть или стоять в своей кроватке, он обретает

возможность смотреть на окружающих его людей, становясь в какой-то мере ближе

к ним. С момента первых удачных попыток ползания и хождения этот процесс

становится еще интенсивнее. Новые достижения не только дают младенцу

возможность быть ближе к объекту. Теперь ребенок свободен приближаться к

объектам тогда, когда ему этого хочется. Таким образом младенец обретает

некоторую независимость. Проиллюстрирую это следующим примером.

Двенадцатимесячная девочка В. могла часами ползать из одного конца коридора в

другой, оставаясь вполне удовлетворенной своим занятием. Ее не смущало ни

отсутствие компании, ни однообразие развлечения. Время от времени однако

ребенок заползал в комнату матери (дверь туда была почти всегда открыта),

смотрел на маму, пытался заговорить, после чего вновь возвращался к прежнему

занятию.

Огромное психологическое значение стояния, ползания и хождения в процессе

развития психики ребенка неоднократно подчеркивалось в работах некоторых

психоаналитических авторов. От себя хочу добавить, что, на мой взгляд, все

вышеперечисленные достижения используются младенцем в качестве средств,

помогающих ему вновь обрести утраченный объект, или восполнить эту утрату

путем нахождения новых объектов. Благодаря им ребенок легче преодолевает

депрессивную позицию. Еще одним важнейшим элементом развития на этом этапе

является речь, начинающаяся с имитации звуков. Речевое развитие позволяет

младенцу стать ближе к тем людям, которых он любит, а также находить все новые

объекты для своих чувств. По мере расширения спектра удовлетворения

уменьшаются фрустрация и печаль, связанные с более ранними ситуациями. Все это

благотворно сказывается на общем ощущении безопасности, имеющем для ребенка

огромное значение. Некоторые элементы новых достижений младенца тесно

связаны с попытками обретения контроля над внешними и внутренними объектами.

Любой прогресс в развитии, кроме всего прочего, используется Эго и в качестве

защиты против тревоги. В данной связи можно упомянуть хорошо всем известную

закономерность: очень часто одновременно с успехами в хождении и говорении

дети становятся более живыми и счастливыми. Иначе говоря, Эго пытается

преодолеть депрессивную позицию путем интенсификации интереса и активности.

Происходит это не только в течение первого года жизни, но и на всем протяжении

раннего детства

Следующий пример проиллюстрирует некоторые из моих заключений,

касающихся ранней эмоциональной жизни. Младенец Д. уже в возрасте трех

месяцев демонстрировал очень сильное и личное отношение к своим игрушкам:

шарикам, деревянным кольцам и погремушке. Он пристально смотрел на игрушки,

снова и снова прикасался к ним, тянул их в рот и прислушивался к шуму, который

они производят. Ребенок сердился на игрушки и кричал, когда обнаруживал их не в

том положении, в котором хотел. Когда же они были зафиксированы в “правильном

положении”, ребенок становился нежным и ласковым в обращении с ними. Мама

мальчика заметила, что он часто срывал гнев на своих игрушках. Ему в это время

было около четырех месяцев. С другой стороны, любимые игрушки всегда служили

1 Как я уже подчеркивала в предыдущих главах, несмотря на решающее значение

опыта переживания депрессивных чувств в течение первого года жизни, ребенку

все же требуются годы для того, чтобы преодолеть свою тревогу преследования

и депрессивную тревогу. Эти тревоги вновь и вновь активизируются и

преодолеваются в ходе инфантильного невроза. Однако ни депрессивная тревога,

ни тревога преследования не искореняются полностью никогда. Следовательно,

и депрессивная и параноидная тревоги способны, хотя и в меньшей мере,

проявляться в течение всей жизни.

надежным утешением во всех неприятных ситуациях. Временами Д. переставал

плакать, как только ему показывали одну из любимых игрушек. Игрушки всегда

помогали ему уснуть, действуя на него успокаивающе.

В возрасте пяти месяцев Д. уже абсолютно четко различал отца, мать и

прислугу. Это очевидно проявлялось в самой его реакции узнавания и в том, что от

каждого из этих людей Д. ожидал особого типа игры. Его личные отношения уже на

этой ранней стадии были хорошо различимы. Кроме всего прочего, мальчик развил

особое отношение к своей бутылочке. Например, когда она стояла пустой на столе

рядом с ним, ребенок поворачивался к ней, издавал разные звуки, гладил бутылочку

и время от времени сосал соску. По выражению его лица легко было заключить, что

ребенок ведет себя в отношении бутылочки точно так же, как и в отношении

человека, к которому он испытывает любовь. В возрасте девяти месяцев часто

можно было наблюдать, как ребенок с любовью смотрел на бутылочку, говорил с

ней и бесспорно ожидал от нее ответа. Подобное отношение к бутылочке еще более

интересно в виду того, что маленький мальчик никогда не был хорошим едоком, не

проявлял признаков жадности, да и вообще не получал особого удовольствия от

принятия пищи. Сложности с приемом пищи возникли у ребенка с самого начала,

поскольку молоко у матери исчезло уже через несколько недель после рождения Д.,

и в столь раннем возрасте ему пришлось полностью переключиться на

искусственное питание. Его аппетит начал развиваться только на втором году

жизни, но и теперь находился в сильнейшей зависимости от удовольствия, которое

ребенок получал от того, что делился пищей со своими родителями. Здесь уместно

будет вспомнить о том факте, что в возрасте девяти месяцев основа его интереса к

бутылочке, казалось, имела личную природу и не была связана только лишь с

пищей, служившей содержимым бутылочки.

В возрасте 10 месяцев ребенок очень полюбил жужжащий волчок. Игрушка

впервые привлекала его своей красной ручкой, которую Д. незамедлительно

принялся сосать. Это привело к возникновению огромного интереса к самому

волчку, к способу, которым можно его запустить и к тому шуму, который он

производил. Младенец вскоре отказался от попыток сосать его, однако

увлеченность игрушкой не исчезла. Когда ребенку было пятнадцать месяцев,

случилось так, что другой жужжащий волчок, который Д. тоже очень любил, во

время игры упал на пол и разбился на две части. Реакция ребенка на это

происшествие была удивительной. Он плакал, был безутешен и не хотел

возвращаться в ту комнату, где произошел инцидент. Когда же матери в конце

концов удалось привести его в комнату и показать, что волчок вновь собран в

единое целое, ребенок отказался смотреть на него и убежал прочь из комнаты. Даже

на следующий день Д. не хотел проходить рядом со шкафом, в котором находились

игрушки и где хранился жужжащий волчок. Более того, спустя несколько часов

после происшествия ребенок отказался от своего чая. Немного позднее произошло

следующее: мама мальчика взяла в руки игрушечную собаку и сказала: “Какая

милая маленькая собачка!”. Ребенок засиял, выхватил игрушку из рук матери и стал

бегать с ней от одного человека к другому, ожидая, что каждый, к кому он