Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография

Подождите немного. Документ загружается.

Картезианская историография

§ 6. КАРТЕЗИАНСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ

В действительности же декартовский скептицизм ничуть

обескуражил историков. Скорее они восприняли его как вызов,

как призыв к тому, чтобы, отдалившись от философии, разрабо-

тать собственный метод, открывающий возможность критической

истории, а затем, обогатившись новым знанием, вернуться к фило-

софии. В течение второй половины семнадцатого века возникла

новая школа исторической мысли, которая, как это ни парадок-

сально звучит, может быть названа картезианской историогра-

фией, подобно тому как французская классическая драма этого

периода была названа школой картезианской поэзии. Я называю

ее картезианской историографией, потому что, как и картезиан-

ская философия, она была основана на методическом сомнении. I

и полном признании критических принципов. Главная идея этой 1

новой школы сводилась к тому, что историк не должен

свидетельства письменных источников, не подвергнув их критиче-

скому анализу, основанному по крайней мере на трех методиче-

ских принципах: 1) на собственном правиле Декарта, правиле,

которое он хоть и не сформулировал, но подразумевал: никакой

авторитет не должен заставлять нас верить в то, что, как мы

знаем, невозможно; 2) на правиле, требующем сопоставлять раз-

личные источники друг с другом, чтобы они не противоречили

друг другу; 3) на правиле о том, что письменные источники надо

проверять неписьменными. История, понимаемая таким образом,

все еще основывалась на письменных свидетельствах, на том, что ,

Бэкон бы назвал памятью. Но историки теперь учились воспри-

нимать их критически.

Я уже упоминал в качестве примера представителей этой

школы — Тиллемона и болландистов. «История римских импера-

торов» Тиллемона была первой попыткой создать римскую исто-

рию, в которой внимание историка все время было направлено

на то, чтобы согласовать свидетельства разных источников. Бол-

ландисты, школа ученых монахов, поставили перед собой задачу

переписать жития святых, пользуясь критическим методом и

устраняя из них все неправдоподобные чудеса. Болландисты углу-

бились гораздо дальше, чем кто-либо до них, в проблему

ников, в то, как рождаются предания, передаваемые от поколения

к поколению. Именно этой эпохе, и в особенности болландистам,

мы обязаны идее анализа традиции, анализа, учитывающего те

искажения, которые вносились посредниками, ее передавшими.

Тем самым они раз и навсегда решили старую дилемму, пред-

писывающую либо принять традицию в целом как либо

отбросить ее как ложную. В то же самое время они тщательно

исследовали, что дают монеты, надписи, грамоты и другие нелите-

ратурные свидетельства для проверки и иллюстрации рассказов

и описаний историков-повествователей. Именно в этот период

Идея истории. Часть II

Джон

из Морлета в

собрал первую

систематическую коллекцию римских надписей в Британии, руко-

водствуясь идеями итальянских, французских и немецких ученых.

Этого движения почти не заметили философы. Новый истори-

ческий метод оказал большое влияние лишь на одного первоклас-

сного мыслителя — Лейбница. Он применил его к истории фило-

софии, достигнув при этом выдающихся результатов. Мы можем

даже назвать его основателем этой науки в новое время. Он не

оставил обширных сочинений в данной области, но все его труды

обнаруживают знание античной и средневековой философии и ему

мы обязаны концепцией философии как непрерывной исторической

традиции, в которой завоевания мысли связаны не с провозглаше-

нием совершенно новых и революционных идей, но с сохранением

« развитием того, что он называл

perennis *, т. е. веч-

:ных и неизменных истин, которые всегда были известны людям.

Эта концепция, безусловно, делает слишком большой упор на идее

постоянства и обращает слишком мало внимания на изменение.

Философия понимается им в значительной степени как некое не-

изменное собрание заимствованных и вечных истин. Лейбниц

здесь явно недооценивает постоянную необходимость ее перестрой-

ки усилием мысли, выходящей за границы прошлого. Но это

•означает только то, что лейбницевская концепция истории пред-

ставляет собою типичный продукт той эпохи, когда отношение

между постоянным и меняющимся, между истинами разума и

истинами факта еще не было до конца осознано. Взгляды Лейб-

ница означают rapprochement *-* между отчужденными сферами

истории и философии, но еще не их эффективное взаимодействие.

Вопреки этой строго исторической тенденции в философии

и вопреки блестящей работе, проделанной Спинозой как

основателем критики Библии, общее направление картезианской

школы было резко антиисторическим. Именно это и привело

к упадку картезианства в целом, к его дискредитации. Мощное

новое движение исторической мысли, развившееся фактически

вопреки запретам картезианской философии, уже самим фактом

своего существования опровергало ее. Когда же пришло время для

открытого наступления на ее принципы, люди, возглавившие его,

естественно, оказались людьми, чьи главные творческие интересы

в сфере истории. Я расскажу о двух таких атаках на кар-

тезианство.

* вечная философия {лат.).

* сближение (φρ.).

Антикартезианство 63

§ 7. АНТИКАРТЕЗИАНСТВО: 1. ВИКО

Первую из них предпринял

работавший в Неаполе в

чале восемнадцатого столетия. Работы Вико интересны прежде

всего потому, что он был образованным и блестящим

поставившим перед собой задачу сформулировать принципы

рического метода точно так же, как до него Бэкон сформулировал

принципы метода естественнонаучного познания. В ходе своей

работы Вико и столкнулся с картезианской философией как с чем-

то таким, с чем необходимо было полемизировать. Он не ставил

под сомнение обоснованность математического познания, но

ривал картезианскую теорию

с ее выводом о невозмож-

ности никакого иного знания, кроме математического. Поэтому он

напал на картезианский принцип, в соответствии с которым кри-)

терием истины является ясность и отчетливость идей. Он

что в действительности это субъективный, или

критерий. То, что я считаю мои идеи ясными и отчетливыми,,

доказывает только мою веру в них, а не их истинность. Высказы-

вая это положение, Вико в сущности солидарен с Юмом,

давшим, что вера — это не что иное, как живость наших

тий

Любая идея, сколь бы ложной она ни была, может

нас своею кажущейся самоочевидностью, и нет ничего легче,

считать наши убеждения самоочевидными, хотя на самом деле они

являются ни на чем не основанными фикциями, выросшими из

софистической аргументации (здесь снова мы

с юмистскими взглядами). Мы нуждаемся, доказывает

в принципе, руководствуясь которым мы могли бы различить

что может быть познано, от того, что познано быть не может,—

в теории, которая устанавливала бы пределы человеческого зна-

ния. Это положение, безусловно, ставит Вико в один ряд с Лок-

ком, задачей критического эмпиризма которого было создание

исходных позиций для другого главного удара по картезианству.

Вико находит этот принцип в доктрине, утверждающей, что·

verum et factum convertuntur *, т. е. возможность истинного по-

знания чего бы то ни было и понимание его как

а не как простого восприятия, определяются условием, при кото-

ром познаваемое должно быть создано познающим. В

ствии с этим принципом природа познаваема только для

но математика познаваема и для человека, потому что

математической мысли — фикции или гипотезы, построенные

самим математиком. Любое математическое рассуждение начинает-

ся с некоего постулирования: пусть

будет некий

и пусть АВ = АС. Именно потому, что актом своей воли матема-

тик творит этот треугольник, потому что он его factum, он

может обладать истинными знаниями о нем. Но все это — не

* истинное и содеянное совпадают (лаг.).

Идея истории. Часть II

«идеализм» в принятом значении этого слова. На самом деле

существование треугольника не зависит от того, познают его или

нет. Познать объект — не значит создать его. Напротив, ничто

не может быть познано до того, как оно сотворено, и сможет ли

познать его данное мышление, зависит от того, каким путем оно

было создано.

Из этого принципа verum —

следует, что история, кото-

рая особенно явно выступает как нечто, созданное человеческим

духом, оказывается и особенно пригодной для того, чтобы быть

объектом человеческого познания. Вико рассматривает

ский процесс как процесс, в котором люди создают системы

ков, нравов, законов, правительств и т. д., т. е. он видит в исто-,

рии историю возникновения и развития человеческих обществ и

их институтов. Здесь мы в первый раз сталкиваемся с абсолютно |

современной идеей предмета истории. Нет больше антитезы

изолированными действиями людей и божественным планом исто-

рии, связывающим эти действия, как было в историографии сред-

них веков. Нет здесь, с другой стороны, и предположения, что

доисторический человек, которым Вико особенно интересовался,

предвидел то, что получится из его начинаний. Хотя план исто-

рии и зависит исключительно от человека, он не является чем-то

как нереализованный замысел, постепенно

находящий свое воплощение. Человек больше не просто демиург,

формирующий человеческое общество, как бог Платона формирует

мир по идеальным моделям. Как подлинный бог, он — настоящий

творец, созидающий как форму, так и материю по мере своего

исторического развития. Здание человеческого общества создано

человеком из ничего, и именно потому каждая деталь его пол-

ностью познаваема человеческим духом.

Вико знакомит нас с результатами своих долгих и плодотвор-

ных исследований в таких областях, как история права и языка.

Он обнаружил, что эти исследования способны нам дать знание

столь же точное, как знание, полученное, по Декарту, в резуль-

тате физических и математических исследований. Он определил

и способ достижения такого знания, сказав, что историк может

мысленно реконструировать процесс, в результате которого людь-

ми творились исторические деяния в прошлом. Между мышлением

историка и предметом его исследований существует своего рода

предустановленная гармония. Это не предустановленная гармония

Лейбница, основывающаяся на чуде. Она базируется на общности

человеческой природы, объединяющей историка с людьми, дея-

тельность которых он изучает.

Это новое отношение к истории имеет глубоко антикартезиан-

ский характер, потому что вся структура картезианской системы

сложилась под воздействием проблемы, чуждой миру истории,—

проблемы скептицизма, проблемы отношения идей к объектам.

Декарт, начиная свои исследования в области метода естествен-

Антикартезианство 65

ных наук и основываясь на скептической точке зрения, господ-

ствовавшей тогда во Франции, должен был сначала уверить

самого себя в том, что такая вещь, как материальный мир, дей-

ствительно существует. Для историка подобной проблемы, как ее

понимает Вико, быть не может. Скептическая точка зрения здесь

исключается. История, по Вико, не занимается прошлым

прошлым. Она занята в первую очередь реальной структурой того

общества, в котором мы живем, нравами и обычаями, которые

свойственны нам и окружающим нас людям. Для того чтобы

изучать их, нам не нужно задавать вопрос, существуют ли они

на самом деле. Этот вопрос лишен смысла. Декарт, глядя на

огонь, спрашивал, существует ли наряду с его идеей огня и сам

огонь в действительности. Для Вико, занимавшегося такими веща-

ми, как современный ему итальянский язык, подобный вопрос

мог возникнуть. Разграничение идеи исторической реальности

и самой реальности было бы бессмысленным. Итальянский язык —

это и есть то, чем считают его люди, пользующиеся им. Для исто-

рика такая обыденная человеческая точка зрения является окон-

чательной. Ему нет нужды заниматься вопросом, думает ли бог об

итальянском языке, и он знает, что на этот вопрос нельзя

ответить. Поиски вещи в себе для него бесцельны и бесплодны.

Сам Декарт полупризнал это, когда сказал, что в вопросах морали

он придерживается правила принимать законы и институты стра-

ны, в которой он живет, и руководствоваться в своем поведении

наилучшими и, как он считал, общепринятыми нормами. Тем

самым он признал, что индивидуум не может создать все эти

объекты априори, но должен признать их за исторические факты,

относящиеся к обществу, в котором он живет.

Правда, Декарт принял эти правила только временно, надеясь,

что потом он сможет разработать собственную систему поведения,

систему, основанную на метафизическом фундаменте. Но это

время так никогда и не пришло и не могло прийти по самой при-

роде вещей. Декартовские надежды были всего лишь еще одним

примером

преувеличенных оценок возможностей априорных

спекуляций. История — тот вид знания, в котором вопросы об

идеях и вопросы о фактах неразличимы, а весь смысл декартов-

ской философии состоял в различении этих двух типов вопросов.

Вместе с концепцией истории Вико, концепцией, рассматриваю-

щей последнюю как философски оправданную форму знания,

родилась и концепция исторического познания, способного охва-

тить гораздо более широкие области, чем до той поры считалось

возможным. Коль скоро историк дал ответ на вопрос, как возмож-

но историческое знание вообще, он мог приступить и к решению

исторических проблем, до сих пор остававшихся не решенными.

Для этого надо было создать ясную концепцию метода историче-

ского познания, разработать правила, которым оно подчиняется.

Вико особенно интересовался тем, что он называл историей

Р.

66 Идея истории. Часть II

отдаленных и темных периодов, т. е. расширением исторического

II знания. В этой связи он и сформулировал некоторые правила

метода исторического познания.

Во-первых, он полагал, что определенные периоды в истории

имеют общие черты, окрашивающие каждую деталь и повторяю-

в других периодах, так что два различных периода могут

| оказаться тождественными по своей природе. Тем самым стано-

вится возможным заключать по аналогии от одного периода

к другому. Он дал пример такого всеохватывающего сходства

между двумя эпохами, которые он обозначил как «героические»,

а именно между гомеровским периодом истории Греции и евро-

пейскими средними веками. Их общими чертами были господство

военной аристократии, экономика, основанная на сельском хозяй-

стве, эпическая поэзия, мораль, которая зиждется на идее личной

доблести и верности, и т. д. Для того чтобы узнать о гомеров-

ской эпохе больше, чем сам Гомер мог сказать нам, мы должны

были бы заняться средними веками, а затем установить, насколь-

ко то, что изучено нами, приложимо к ранней истории Греции.

Во-вторых, он показал, что сходные периоды имеют тенденцию

чередоваться в одном и том же порядке. За каждым героиче-

ским периодом следует классический, когда мысль превалирует

над воображением, промышленность — над сельским хозяйством,

мораль, основанная на мире,— над моралью, основывающейся

на войне. Затем в свою очередь наступает упадок, ведущий к но-

вому варварству, варварству, однако, совершенно отличному от

героического варварства эпохи, в которой царило воображение.

Он называет его варварством рефлексии: мысль здесь все еще

правит над чувствами, но мысль, исчерпавшая свою творческую

силу, способная создать только бессмысленные сети искусствен-

ных и педантичных дефиниций. Вико иногда строит свои

следующим образом: вначале ведущим принципом истории являет-

ся грубая сила,

доблестная, или героическая,

затем — бескомпромиссная справедливость, затем — блестящая

оригинальность, затем — конструктивное раздумье и, наконец,—

расточительное изобилие, которое разрушает все, что было

здано до него. Но он совершенно ясно осознает, что любая

схема слишком жесткая, и допускает бесконечное множество ;

исключений.

В-третьих, это циклическое движение оказывается не простым

вращением истории, прохождением ее через определенные фазы.

История движется не по кругу, а по спирали, ибо она никогда

не повторяется, а вступает в каждую новую фазу в иной форме,

которую определяет предшествующее развитие. Так, христианское

средних веков отличается от языческого варварства

гомеровской эпохи именно тем, что недвусмысленно выражает хри-

стианский дух. Именно потому, что история всегда создает нечто

новое, циклический закон ее развития не позволяет нам

Антикартезианство

видеть будущее. В этом отличие закона циклической эволюции

Вико от старой греко-римской идеи строгого циклического движе-

ния в истории (мы находим ее, в частности, у Платона, Полибия,

у таких историков Возрождения, как Макьявелли и Кампанелла),

и оно сближает его с тем принципом, на фундаментальное значе-

ние которого я уже указывал, а именно: настоящий историк ни-

когда не занимается пророчествами.

Вико затем перечисляет предрассудки, аналогичные «идолам»

Бэкона в «Новом Органоне», по отношению к которым историки

всегда должны быть бдительными. Он выделяет пять таких источ-

ников ошибок.

1. Преувеличенное представление о древности, т. е.

док, переоценивающий богатство, мощь, величие и т. д. периода,

исследуемого историком. Тезис, который Вико формулирует здесь

в отрицательной форме, сводится к следующему: любой

истории прошлого заслуживает изучения не из-за ценности

достижений самих по себе, но в связи с его отношением к общему

ходу истории. Предрассудок, указанный Вико, весьма живуч.

Я, например, обнаружил, что люди, интересующиеся культурой

римских провинций, с большим трудом верили тому, что Лондон

в эпоху Римской империи (как мне удалось доказать по данным

археологических раскопок) насчитывал всего

тыс. жителей.

Они предпочли бы, чтобы их было

тыс., именно потому,

что им свойственно было преувеличенное представление о прошлом.

2. Тщеславие наций. Каждая нация, занимающаяся своей

рией, склонна изображать ее в наиболее выгодном свете. Истории

Англии, написанные англичанами и для англичан, не слишком

распространяются о военных неудачах и т. д.

3. Тщеславие ученых. Оно, как Вико понимает его, выражается |

в форме особого предрассудка, заставляющего историка

что люди, о которых он пишет, были похожи на него самого,

т. е. являлись учеными, исследователями и вообще людьми реф-

лексивного склада ума. Академический ум ошибочно предполагает,

что лица, которые вызывают его интерес, должны быть академич-

ными по своей натуре. Фактически же, утверждает Вико, большин-

ству исторических деятелей меньше всего был свойствен академи-

ческий склад мышления. Историческое величие и рефлексирующий

интеллект очень редко сочетаются в одном лице. Шкала ценностей,

которыми руководствуется в своей жизни историк, весьма отлична

той, которая определяла жизнь его главных персонажей.

4. Ошибка источников, или то, что Вико называет ученической

преемственностью наций. Считается, что если две нации имеют,

сходные идеи или институт, то одна из них должна была научиться/

у другой. Вико показывает, что эта ошибка связана с отрицанием

оригинальной творческой силы человеческого духа, который спо-

собен самостоятельно прийти к тем же самым идеям, не перенимая

их у других. И он совершенно прав, предостерегая историков от

3°

Идея истории. Часть

этой ошибки. На самом деле даже тогда, когда невозможно отри-

цать, что одна нация научила другую, как Китай — Японию,

Греция — Рим, Рим — Галлию и т. д., важно помнить, что ученик

усваивает из уроков учителя не все, что тот мог бы ему передать,

а лишь то, к чему подготовило его предшествующее историческое

развитие.

II 5. Наконец, предрассудок, будто древние должны были быть

информированы о временах, более близких к ним, чем мы.

В действительности же, если взять пример, которого нет у Вико,

ученые времен короля Альфреда знали гораздо меньше о проис-

хождении англосаксов, чем мы. Предостережение Вико против

этого предрассудка имеет большое значение потому, что оно равно-

сильно утверждению принципа, согласно которому знание истори-

ка не зависит от непрерывности исторического предания, ибо он

может с помощью научного метода реконструировать картину

прошлой эпохи независимо от любого предания вообще. Это явное

отрицание того, что история, как говорил Бэкон, основывается

на памяти, или, иными словами, на свидетельствах авторитетов.

Вико не удовлетворяется этими предупреждениями негативного

характера. Он пытается также указать некоторые методы, с

мощью которых историк в своей работе может выйти за

простого использования свидетельств авторитетов. Его наблюде-

ния — банальности с точки зрения современного историка, но для

его времени они были революционными.

1. Он показывает, как лингвистические исследования могут

пролить свет на историю. Этимология может показать, каков был

образ жизни данного народа, когда складывался его

историка — реконструкция духовной жизни, идей народа, изучае-

мого им. Но запас слов раскрывает запас идей, а способ метафо-

рического использования старого слова в новом смысле, когда

люди хотели выразить новую идею, говорит о том, каким запасом

идей они обладали до того, как эта идея родилась. Например,

такие латинские слова, как intellegere * и

показывают,

что, когда римлянам понадобились слова для обозначения понима-

ния и обсуждения, они взяли из сельскохозяйственного лексикона

термины, обозначающие уборку поля после жатвы и сеяние.

2. Аналогичным образом он поступает й с мифологией. Пан-

теон богов дохристианских религий полупоэтически отражает

социальную структуру народа, сотворившего их. Так, в греко-рим-

ской мифологии Вико увидел отображение семейной, экономиче-

ской и политической жизни древних. Эти мифы являлись той

формой, в которой примитивное, но одаренное сильным воображе-

* подмечать, узнавать, мыслить, понимать (лат.).

излагать, говорить подробно, рассуждать;

рассаживать,

рассеивать ( лат.).

Антикартезианство

нием сознание выразило то, что более рефлектирующее сознание

зафиксировало бы в форме кодексов законов и морали.

3. Он предлагает новый метод (сколь странной ни кажется для

нас его новизна) использования преданий: их следует

не буквально, а как смутное воспоминание о фактах, искаженных

при передаче, причем коэффициент преломления можно

с известной степенью точности. Все предания истинны, но ни одно

из них нельзя понимать в прямом значении. Для того чтобы

открыть их подлинный смысл, мы должны знать, что за люди

придумали их и что эти люди подразумевают, утверждая то-то

4. Чтобы найти ключ к такой интерпретации преданий, мы

должны учесть, что духовная продукция людей на определенной

стадии исторического развития довольно сходна. У дикарей во

времена и во всех местностях сходная духовная жизнь. Изучая

современных дикарей, мы можем узнать, какими были древние

дикари, и тем самым найти способ интерпретации их мифов

и легенд, скрывающих факты истории самых отдаленных времен.

Дети тоже своего рода дикари, и детские сказки точно так же

могут помочь нам. Современные крестьяне — это не рефлексирую-

щие, но одаренные богатым воображением люди, и их представле-

ния проливают свет на идеи примитивного общества и т. д.

Итак, суммируя, Вико сделал две вещи. Во-первых, он исполь-

зовал в полной мере те успехи в разработке критического метода,

которые были достигнуты историками семнадцатого столетия,

и двинулся дальше по этому пути, показав, как историческая |

мысль может быть

только критической, но и конструктивной.

Он освободил ее от зависимости от письменных источников и

сделал по-настоящему оригинальной, опирающейся на себя, спо-

собной при помощи научного анализа данных открыть истины,

которые были полностью забыты. Во-вторых, в своем историче-

ском труде он разработал философские принципы настолько, что

смог предпринять атаку на научную и метафизическую философию

картезианства. Он потребовал расширения научной базы ее тео-

рии познания и подверг критике узость и абстрактность этой

господствовавшей в то время философской доктрины. Однако он

слишком опередил свое время, чтобы оказать сильное непосред-

ственное влияние. Выдающиеся достоинства его сочинения были

признаны лишь двумя поколениями позднее, когда немецкая

мысль, развиваясь собственным путем благодаря пышному рас-

цвету исторических исследований в Германии восемнадцатого сто-

летия, пришла к сходным во многом выводам. Когда это случи-

лось, немецкие ученые вновь открыли Вико и признали громадную

ценность его работ, продемонстрировав тем самым справедливость

его теории о том, что идеи распространяются не путем «диффу-

зии», как товары, а каждая нация независимо открывает их на

той стадии развития, на которой она испытывает нужду в них.

70 Идея истории. Часть II

§ 8. АНТИКАРТЕЗИАНСТВО: 2. ЛОКК, БЕРКЛИ, ЮМ

Вторую и по своим историческим последствиям более эффек-

тивную атаку на картезианство предприняла школа Локка в фило-

софии, достигшая вершины своего развития в лице Юма. Сначала

эмпиризм этой школы, хотя он и находился в явном противоре-

чии с декартовской философией, четко не ставил перед собой про-

блему исторического познания. Но по мере того, как эта школа

развивалась, становилось ясно, что ее точка зрения может быть

использована в интересах исторической науки, хотя бы и в отри-

цательном смысле, т. е. для того, чтобы разрушить картезиан-

ство, которое стерло историю с карты человеческого знания. Локк

и Беркли в своих философских сочинениях не обнаруживают осо-

бого интереса к проблемам исторической мысли. [Однако лок-

ковское определение собственного метода как «ясного историче-

ского метода» показывает, что ему не чуждо было осознание связи

своего антикартезианства с изучением истории. В «Опыте» (Вве-

дение, § 2)

он говорит, что под этим «историческим методом»

он имеет в виду стремление «дать некоторые сведения о путях,

какими наш разум приходит к имеющимся у нас понятиям

,о вещах». Тем самым наши «понятия о вещах» рассматриваются

Локком точно так же, как Вико рассматривает нравы и обычаи

И в том, и в другом случае картезианская проблема отношения

идей и вещей снимается, не ставится в качестве проблемы.]

Но тот пыл, с которым деятели французского Просвещения, Воль-

тер и энциклопедисты, интересы которых были совершенно опре-

деленно направлены на историю, приняли философию Локка

говорит о том, что она обладала чем-то таким, что делало ее

особо сильным оружием в борьбе за историческую мысль как в

плане ее защиты, так и в смысле контрнаступления на декартов-

скую традицию. Восстание против картезианства является факти-

чески главной негативной чертой французской мысли восемнад-

цатого столетия. Что же касается ее позитивных сторон, то их две:

во-первых, возросший историзм, во-вторых, принятие ею филосо-

фии локковского типа. Очевидно, что все эти три черты взаимо-

зависимы.

Основные принципы локковской философии легко перечислить.

Как бы там ни было, я надеюсь, что из нашего изложения станет

ясным, что ее негативным принципом было антикартезианство,

а в позитивном плане она представляет собою известный вклад

в переориентацию философии в сторону исторической науки.

1. Отрицание врожденных идей и утверждение опытного про-

исхождения знаний. Концепция врожденных идей — антиистори-

ческая концепция. Если всякое познание состоит в раскрытии

наших врожденных идей и если все эти идеи в потенции уже

в любом человеческом разуме, то, теоретически рас-