Клейн Л.С. История археологической мысли. Курс лекций. Часть 1
Подождите немного. Документ загружается.
книжки о Шлимане, больше агиографические, чем исторические, пропагандирующие скорее
миф о Шлимане как ученом, чем правду об удачливом открывателе" (Majewski 1963: 9).
Шлимана обвиняют во многом – в грубой наивности, в том, что начал раскопки без
школы и опыта, в поспешных идентификациях, в нехватке исторических знаний, в
фанатизме, в недальновидном разрушении "маловажных" слоев, в беззаботности
относительно фиксации данных о раскопках. Это отягчается тем, что его работа была уже
после тщательных раскопок Фиорелли в Помпеях, Ньютона в Галикарнасе, а одновременно
с ним Эрнст Курциус блестяще раскапывал Олимпию. Многие говорили, что не ахейцы
разрушили Трою, а Шлиман.
Признавая эти прегрешения, надо учесть и два обстоятельства. Во-первых,
несмотря на приведенные образцы отличных раскопок, подавляющее большинство
археологов действовало тогда почти в той же манере, что и Шлиман. На этой стадии
развития археологической методики очень мало было мест, где бы новичок мог получить
хорошую тренировку в должной методике раскопок. Шлиман посещал Сорбонну,
консультировался с Фрэнком Калвертом и Эмилем Бюрнуфом, не раз бывал на раскопках
Олимпии и включал в свою команду умелых сотрудников. Второе обстоятельство связано с
первым. Шлиман был восприимчив к прогрессу и часто пытался извлечь пользу из анализа
своих ошибок. Его преемник в Гиссарлыке, руководитель раскопок XX века Карл Блеген,
заметил, что Шлиман "учился на собственных ошибках, и он очень преуспевал в этом"
(Blegen 1963: 26 – 27). Многие передовые для того времени принципы он соблюдал уже до
Дёрпфельда: установил наличие 7 слоев; при наличии богатейших кладов брал и все
рядовые вещи; отмечал глубину каждой находки; все важные находки фотографировал;
полностью и быстро издавал.
Да, Шлиман не понимал последовательности культур Гиссарлыка, но ведь никто не
понимал ее по-настоящему до раскопок Блегена в ХХ веке. Более того, поскольку в то
время Гомеровские древности считались принадлежавшими классической археологии,
было маловероятно, чтобы кто-либо из археологов постиг первобытные культуры
Гиссарлыка и понял бы значение этого памятника. Шлиман ошибался в своих
идентификациях шахтных гробниц Микен, считая их могилами Агамемнона и его
соратников, но и более опытные профессиональные ученые (Курциус, английский
архитектор Пенроуз) допускали в этом еще более шокирующие ошибки, объявляя золото
Микен византийским или гуннским!
Перечислив недостатки Шлимана, необходимо признать и его достоинства.
а) Прежде всего, он открыл троянскую и микенскую цивилизации в Илионе,
Микенах, Орхомене и Тиринфе. До того ученые сомневались в существовании Илиона, и
открытие этого мира было действительно одним из Великих Археологических Открытий.
Следом за Артуром Эвансом француз Дюшен назвал Шлимана "Христофором Колумбом
археологии" (Evans 1901: 115; Duchêne 1995: 13). Помпеи были уже известны, а вот Илион
и Микены представили совершенно новый мир. Благодаря им Гомеровский эпос и
греческая мифология стали историческими источниками. В этом смысле Шлиман
действительно утвердил Гомеровский эпос в ученом мире.
б) В период господства геологического понятия "эпоха" в археологической
интерпретации на Западе Шлиман наряду с Вирховом ввел в теоретический инструментарий
археологов понятие территориально-этнической группировки памятников. Такие группировки
Вирхов называл "типусами", Косинна – культурными провинциями, а другие стали называть
культурами. Шлиман называл их на французский манер "цивилизациями" (французы до сих
пор называют культуры цивилизациями) – он ведь учился археологии в Сорбонне. По Гомеру
это были разные народы: тут ахейцы, там троянцы. Но у Гомера они говорили на одном
языке и использовали одинаковое оружие. Что они представляли разные цивилизации или
(по позднейшему немецкому и английскому обозначению) культуры – это уже было новое
представление. Упор на такие группировки стал отличительным признаком центрально- и
восточно-европейского подхода, а также новой эпохи в истории археологии.
в) Шлиман, сам того не зная, обогатил греческую историю еще двумя
тысячелетиями. Это значит, что из глубины веков к тысячелетней истории эллинского мира
в Греции прибавилось столько же, сколько протянулось от эллинов к нашему времени.
341
г) И не только эллинского мира, не только Греции. Гиссарлык под именем Трои
надолго стал стержнем европейской и азиатской хронологии. Долго еще новые памятники в
Европе и Азии соотносили по аналогиям с Троей I, II, III и т. д.
д) Открытия Шлимана связали классическую, восточную и первобытную археологии
внушительным связующим звеном. Это очень важно в перспективе объединения всех
отраслей археологии в единую науку. В восточной археологии Шлимановские работы на
Гиссарлыке - это были первые раскопки телля.
е) Его раскопки были первыми, проведенными на очень сложном памятнике, и он
вместе с Дёрпфельдом ввел в полевую археологию понятие строительного горизонта
как архитектурную основу культурного слоя.
ж) Задолго до Флиндерса Питри Шлиман начал различать возраст открываемых
сооружений по виду керамики, найденной на этом уровне. "Фрагменты терракоты, которые
мы находим на месте древнего города или древней крепости, дают нам два пограничных
значения для определения возраста окружавших их когда-то каменных стен, поскольку те
не могут быть старше, чем самые старые, и моложе, чем самые молодые черепки,
подобранные на месте данного поселения" (1873, цит. по Криш 1996: 39). Это не было
новым для первобытной археологии, но Шлиман первым применил это в классической
археологии.
з) Шлиман был первым частным лицом, направившим огромные финансовые
суммы на археологические раскопки – он отпускал по 100 тысяч марок в год. Было много
купцов-меценатов, но столь крупные пожертвования на раскопки не давал ни один из них.
Шлиман выступал наравне с великими державами – Германией, Россией, Австро-Венгрией,
Францией.
и) Наконец, своими открытиями, регулярными публикациями и неимоверным
успехом Шлиман привлек публичное внимание к археологии в небывалом размере и
поднял престиж дисциплины.
16. Некоторые уроки. На первый взгляд, трудно говорить о личных уроках из
деятельности богача и магната, ведь мало кто из читателей этих строк будет обладать
возможностями Шлимана. Но и Шлиман не всегда был богачом, и не всё в его
деятельности было определено богатством. Жизнь его драматична и страсти его
человечны. Размах его предприятий лишь увеличивал глубину его ошибок. Но он сам
извлекал уроки из своих промахов, и это возможно для нас.
Его наиболее очевидный промах – это снос всех вышележащих слоев,
порожденный уверенностью, что Троя должна находиться в самом низу. Это ошибка
чрезмерной ограниченности одной гипотезой. Она свойственна многим.
Второй его промах, возможно, стоивший ему жизни, это абсолютная уверенность в
хронологии, которая подтверждала идентификацию II слоя с Гомеровой Троей, хотя
доказательства были очень слабы. В сущности, всё держалось на мощности стен и опять
же на сравнительной глубине. Это всё та же мономаниакальная увлеченность одной
гипотезой и двойной стандарт в аргументации: всё, что подтверждает любимую и желанную
гипотезу, получает высший балл достоверности, а все аргументы против нее
недооцениваются. К первой ошибке добавляется ошибка двойного стандарта в оценках.
Третий промах – немедленная идентификация скелетов в шахтных гробницах
Микен с Агамемноном и его присными и даже прекращение дальнейших раскопок в этом
месте. И даже после обнаружения еще одной могилы – лишней! – Шлиман продолжал
слепо и упрямо держаться за свою версию. "А кто же это еще мог быть?!" Как будто в
Микенах больше не было царей… Это ошибка преждевременного вывода, очень частая у
разных исследователей.
Четвертый промах – долгие попытки сделать всё самому, чтобы оставить всё
открытие за собой, не делить славу. "Разделенная работа – не работа". Между тем,
разделение труда – огромное достижение человечества. Уметь делить работу на этапы и
по функциям – залог доброкачественности результатов и скорости достижения. Как часто в
археологии приходится сталкиваться с тем, что публикация неимоверно затянута, потому
342
что автор непременно желает наложить на открытие свое и только свое имя. И тем лишает
себя возможности сделать новые открытия.
И пятое. Стремление представить желаемые достижения как уже достигнутые,
столь естественное у честолюбивых натур, недовольных своим положением, тем не менее,
ошибочно и неизменно приводит в конце концов к тяжелейшим конфузам. Оно проявляется
не только в биографии Шлимана, но и в истории целых государств, и, конечно, в биографии
многих из нас.
В каждом из нас сидит частица Шлимана – его честолюбие, его благородные
помыслы и его опасные искушения. Разумеется, не каждому даны его предприимчивость,
трудолюбие, упорство и целеустремленность, которые возвели в степень его успехи и
провалы, но именно поэтому его биография читается с таким неослабевающим интересом.
Мы читаем о Шлимане и думаем о себе. Примериваем к себе.
Вопросы для продумывания:
1. Излагая историю науки (нашей дисциплины) какие меры нужно
предпринять, чтобы не принять мифы, подобные автобиографии Шлимана, за истину?
2. Хотя Россия была и полумусульманской страной, православная религия в
ней господствовала и двоеженство считалось государственным преступлением. Если
бы этого не было и дар Шлимана был бы принят Эрмитажем, Шлиман мог бы поехать
на раскопки в Колхиду. Как могла бы повернуться дальнейшая история археологии?
3. Как на раскопках Шлимана отразился его жизненный профессиональный
опыт?
4. Можно ли считать Шлимана в археологии дилетантом и самоучкой,
несмотря на обучение в Сорбонне?
5. Шлиман всячески боролся против реноме золотоискателя, но
систематически выбирал места для раскопок, где можно было ожидать золото. Можно
ли объяснить этот факт иначе, чем страсть к золоту?
6. С какого года раскопки Шлимана можно считать научными и на каких
основаниях?
7. Чем был вызван конфликт Шлимана с Курциусом и на чьей Вы стороне?
8. К которой из приведенных оценок Шлимана как археолога Вы больше
склоняетесь и почему?
9. Патриотизм, религиозность (или моральность) и порядочность Шлимана
не раз опровергались при его жизни и после смерти. Насколько обвинения в его адрес
по этим линиям справедливы и как это согласуется с оценкой его величия как
археолога?
10. Какие аргументы, по-Вашему, перевешивают в споре о судьбе троянских
коллекций Шлимана – аргументы тех, кто за безвозмездное возвращение Германии, за
оставление в России или за учет прав Турции или Греции?
Литература:
Егоров Д. Н. 1923. Генрих Шлиман. СПб, Брокгауз-Ефрон.
Клейн Л. С. 1986а. Илион и Троя (К характеристике источников и формирования
гомеровского эпоса). – Народы Азии и Африки (Москва), 4: 86 – 116.
Клейн Л. С. 1986б. Скептический комментарий к началу европейской истории [О
мифичности Троянской войны]. – ”Знание – сила”, 3: 41 – 44.
Клейн Л. С. 1990. Тень похищенного золота. – Газета ”Смена” (Ленинград), 1990, № 236, 10
октября, с. 4.
Клейн Л. С. 1994. Бесплотные герои. Происхождение образов Илиады. Санкт-Петербург,
Фарн – Художественная Литература.
343
Клейн Л. С. 1998. Анатомия Илиады. Санкт-Петербург, изд. Санкт-Петербургского
университета.
Клейн Л. С. 1998. Генрих Шлиман в Петербурге. – Шлиман. Петербург. Троя. Каталог
выставки. Санкт-Петербург, Славия: 8 – 15.
Криш Э. Г. 1996. Сокровища Трои и их история. Пер. с нем. Москва, Радуга.
Легенды 1992. = Легенды старого Петербурга. Москва, Панорама.
Мейерович М. А. 1938. Шлиман (Жизнь замечательных людей, 19 – 20). Москва, Молодая
Гвардия, 2-е изд. Детск. Лит., 1966.
Михаэлис А. 1913. Художественно-археологические открытия за сто лет. Пер. с нем. Москва,
изд. Московского Археологического Института.
Самойлов Л. 1993. Перевернутый мир. Санкт-Петербург, Фарн.
Шлиман 1998. = Шлиман. Петербург. Троя. Санкт-Петербург, Славия.
Штоль Г. 1991. Генрих Шлиман. Мечта о Трое. Сокращ. пер. с нем. Москва, Молодая
Гвардия.
Abenteuer 1958. = Abenteuer meines Lebens. Heinrich Schliemann erzählt. Selbstzeugnisse.
Leipzig, F. A. Brockhaus.
Blegen C. W. 1963. Troy and the Trojans. London, Thames and Hudson.
Bloedow E. 1992. The authencity and integrity of "Priam's treasure". – Boreas, 14/15: 197 – 206.
Calder III, W. M. 1972. Schliemann on Schliemann: a study in the use of sources. – Greek Roman
and Byzantine studies (Durham), 13 (3): 335 – 353.
Calder III, W. M. and Traill D. A. (eds.). 1986. Myths, scandal and history. The Heirich Schliemann
controversy and a first edition of the Mycenae diary. Detroit, Wayne State University Press.
Casson St. 1939. The discovery of man. London, Hamish Hamilton.
Crawford O. G. S. 1960. Archaeology in the field. London, Phoenix House.
Duchêne H. 1995. L'or de Troie, ou le rêve de Schliemann. Paris, Gallimard.
Easton D. F. 1981. Schliemann's discovery of 'Priam's Treasure': two enigmas. – Antiquity, 56
(215): 179 – 183.
Easton D. F. 1982. The Schliemann's papers. – Annual of the British School at Athens, 77: 93 –
110.
Evans A. 1901. The Palace of Minos. – The Monthly Review, 2: 115 – 132.
Goessler P. 1947. Heinrich Schliemann und Wilhelm Dörpfeld. - Universitas. Zeitschrift für
Wissenschaft, Kunst und Literatur, 2: 689 - 698, 813 - 828.
Herrmann J. 1974. Heinrich Schliemann, Wegbereiter einer neuen Wissenschaft. berlin,
Akademie Verlag (neue Aufl. 1990).
Herrmann J. 1981. Heinrich Schliemann and Rudolf Virchow: their contributions towards
developing historical archaeology. - Daniel G. E. (ed.). Towards a history of archaeology,
being the papers read at the first conference on the history of archaeology in Aarhus …
1978. London, Thames and Hudson: 127 -132.
Klejn L. S. 1991. Verkehrte Welt. In Breshnews Lagern. Berlin, Aufbau Taschenbuch Verlag.
Ludwig E. 1931. Schliemann of Troy: the story of a goldseeker. Transl. from Germ. London and
New York, G. P. Putnam's sons – Boston, Little, Brown & co (German orig. publ.:
Schliemann, Geschichte eines Goldsuchers. Berlin – Wien – Leipzig, Paul Zsolnay,
1932).
McDonald W. A. and Thomas C. G. 1990. Progress into the past: The rediscovery of Mycenaean
civilization. 2nd ed. Bloomington, Indiana University Press.
Meichner F. 1954. Der Schatzgräber. Eine Erzählung um Heinrich Schliemann, den Entdecker
Trojas. Berlin, Neues Leben.
344
Meyer Er. 1955. Wilhelm Dörpfeld, Werk und Mensch. Wiesbaden, Limes Verlag.
Meyer E. 1962. Schliemann's letters to Max Müller in Oxford. - Journal of Hellenic Studies, 82: 75 -
105.
Meyer E. 1969. Heirich Schliemann, Kaufmann und Forscher. Göttingen, Musterschmidt.
Payne R. 1959. The gold of Troy. London, R. Hale, 2d ed. 1962 – London, Pan Books.
Poole L. and G. 1966. One passion, two loves. New York, Th. Y. Crowell.
Schindler W. 1980. Schliemanns Selbstporträt. Die Inszenierung eines Self-made-man. -
Ethnographisch-Archäologische Zeitschrift, Jg. 21, 4: 655 - 658.
Schliemann H. 1892/1961. Heinrich Schliemann Selbstbiographie, bis zu seinem Tode
vervollständigt. Hrsg. v. S. Schliemann und A. Brückner. Leipzig, Brockhaus.
Schliemann H. 1953 – 1958. Briefwechsel. Hrsg. v. Meyer E. Berlin, Verlag Gebr. Mann.
Seifert O. 1913. Heinrich Schliemann, der Schatzgräber. Berlin, H. Pactel.
Stoll H. A. 1957. Der Traum von Troja. Lebensroman Heinrich Schliemanns. Leipzig, List.
Stone Irv. 1975. The Greek treasure. London, Cassel; 1976 – London, Cory.
Traill D. A. 1983. Schliemann's 'discovery' of 'Priam's Treasure'. – Antiquity, 57 (221): 181 – 186.
Traill D. A. 1993. Excavating Schliemann. Collected papers on Schliemann. Atlanta, Georgia,
Scholars Press.
Traill D. A. 1995. Schliemann of Troy. Treatise and deceit. London, John Murray.
Иллюстрации:
1. Фотопортрет Генриха Шлимана ок. 1874 г. (Штоль 1991: вклейка, 1).
2. Пасторский дом в Анкерсхагене, где родился Шлиман (Штоль 1991: вклейка, 2;
лучше Abenteuer 1958: вклейка 1).
3. Екатерина Петровна Шлиман, урожд. Лыжина (Шлиман 1998: 19, илл. 2).
4. Фрэнк Калверт, американский консул на Босфоре (Duchêne 1995: 42).
5. Генрих Шлиман в Петербурге. Фотопортрет 1861 г. (Шлиман 1998: 18, илл. 1).
6. Супружеская чета Шлиманов – мезальянс на свадебном фотоснимке (Duchêne
1995: 49 внизу).
7. Супружеская чета Шлиманов – мезальянс, скрашенный художником Эугеном
Брёрманом, галлерея Берко, Париж (Duchêne 1995: 86).
8. Софья Шлиман на обложке женской газеты 1880 г. (Schliemann 1953, 1: после
272, 1).
9. "Клад Приама" (Abenteuer, после 216, сверху).
10. Фотоснимок Софьи Шлиман в диадеме из "Клада Приама" (Duchêne 1995,
обложка или 44).
11. Шлиман (вверху справа), Дёрпфельд (вверху слева) и Софья (внизу слева)
осматривают Львиные ворота в Микенах, фото ок. 1890 (Duchêne 1995: 82).
12. Потрет Генриха Шлимана 1877 г. работы Сиднея Ходжа (Duchêne 1995: 15).
13. Рудольф Вирхов (Duchêne 1995: 93).
14. Дом Шлимана в Афинах (Schliemann 1958, 2: после 192, 2).
15. Вильгельм Дёрпфельд в молодости, фото ок. 1860 (Duchêne 1995: 66).
16. Конференция в Гисарлыке осенью 1879 г. Второй слева – капитан Бёттихер,
четвертый – Шлиман, пятый – Дёрпфельд (Schliemann 1958, 2: после 288, 2).
345
17. Шлиман и Софья на выставке троянских древностей в Берлине в 1881 г.
(Duchêne 1995: 98).
18. Раскопки Илиона, северо-восточная башня города VI (Abenteuer после 216, 3).
346
Лекция 17. Идеализирующий центробежный диффузионизм:
истоки цивилизаций
1. Диффузия и диффузионизм. Критики диффузионизма нередко сбивались на
отрицание всякой диффузии – всякая ее констатация характеризовалась как
диффузионизм, то есть одностороннее увлечение. Так было в СССР в годы, когда
господствовало утверждение самобытности каждого народа, особенно русского и других
народов СССР. Коль скоро признается, что диффузия происходила в реальности, встает
вопрос, а то же такое диффузионизм. Увлечение диффузией? Но всякому исследователю
свойственно увлекаться тем, что он исследует. Преувеличение ее значимости, количества
ее проявлений? Но тогда нужно заведомо точно знать ее истинный размах, а до
завершения такого исследования нельзя вообще говорит о диффузионизме. Очевидно, что
коль скоро диффузионизм – это название течения, характеризуемого теоретической
концепцией, центром которой является диффузия, то главным критерием отнесения к этой
концепции служит роль, придаваемая диффузии в теоретическом объяснении новаций и
смены культур. Если единственным или главным объяснением является диффузия с ее
проявлениями – миграциями, трансмиссиями, влияниями, - то налицо диффузионизм.
Тут встает вопрос: а если в каком-то конкретном случае исследователь наткнулся
на действительный факт вполне реальной диффузии и объяснил наличную ситуацию с
материалами именно так, чем это можно отличить от проявления диффузионизма?
Вероятно, на одном отдельно взятом случае – ничем и никак не отличить диффузиониста
от любого другого исследователя. Нужен анализ всей его научной деятельности.
Однако есть в диффузионизме некоторые легко опознаваемые варианты и
некоторые проявления, заметные и при исследовании реальной диффузии. Рассмотрим
некоторые такие явления в истории изучения мест и культур, действительно влиятельных и
бывших исходными очагами диффузии. Это, прежде всего, вариант имперского
диффузионизма, проявившегося в деятельности Артура Эванса, прибывшего следом за
Шлиманом на Крит.
2. Шлиман на Крите. Шлиман не ожидал встретить в нижних слоях Гиссарлыка
каменный век, так как был уверен, что это Троя и что, следовательно, там должны быть
бронзовые доспехи и оружие гомеровских героев. Но что культура этих мест не греческая, а
какая-то иная, это было ожидаемо. Это как-никак Азия. А вот что культура центральных для
греческой мифологии городов самой Греции - Микен, Орхомена и Тиринфа - окажется
столь отличной от классической греческой античного времени, это было сногсшибательным
сюрпризом для него, да и для всех специалистов. Золотые маски Микен, купольные
гробницы, фрески, изображения львов и т. п. – всё это роднило ахейскую культуру
(названную микенской) с Востоком, с Египтом и восточным Средиземноморьем. Интуиция
вела Шлимана на острова Средиземного моря, прежде всего на самый большой из них -
Крит. Мифы о рождении Зевса, Европе, похищенной из Азии, их сыне Миносе, давшем
законы всей Греции, о Дедале и Тезее, сражавшемся с Минотавром, также указывали на
Крит.
В 1878 г., в год, когда Шлиман, раскопав шахтные гробницы в Микенах, копал в
Орхомене, греческий купец с Крита Минос Калокеринос стал копать на холме Кефала на
Крите, где предполагали столицу Миноса – Кносс, и нашел там керамику, похожую на
лучшие сосуды из Микен. Через два года разрешение копать на Крите добыл американский
журналист Стилмен. Еще через три года, в 1883, немецкий ученый Мильххофер отметил в
своей книге "Начала искусства в Греции", что Крит, видимо, был одним из древнейших
очагов греческих культуры и искусства. Что на Крите находимы печати со знаками,
напоминающими примитивное письмо. В этом самом году Шлиман получил разрешение от
губернатора Крита копать Кефалу на Крите. Он прибыл на остров в 1886 г., уже после
раскопок Тиринфа.
Дальнейшие события развивались по неожиданному сценарию. Собственники
участка запросили чрезмерную для Шлимана цену – 100 тысяч франков. Ему удалось ее
сбить до 40 тысяч. По договору Шлиману отходили сады с 2490 оливковыми деревьями. Но
347
когда Шлиман, любивший точные цифры, осмотрел участок, на нем оказалось только 888
деревьев. Деревья вообще-то Шлиману не были нужны ни в каком количестве – всё равно
сносить, а чем меньше, тем сносить даже легче, но коммерсант не смог вытерпеть обмана.
Он отказался от сделки. Настроение его изменилось. Вскоре он написал: "Мне не стоило
тратить столь значительные сумы на раскопки, которые длились бы несколько недель, а в
результате дали бы вещи, уже обнаруженные в других местах". Он очень просчитался и
упустил возможность сделать еще одно крупнейшее открытие.
3. Эванс в Боснии и миграция бельгов. На участок нацелился Артур Эванс (Arthur
Evans, 1851 – 1941). Это был совершенно другой человек (биографии его см.: Myres 1941;
Evans 1943; Horowitz 1981; Brown 1983; Murray 1999). Со Шлиманом его сближали только
любовь к древностям, богатство и неукротимая энергия. Эванс, можно сказать, родился
ученым. Его отец, дед и прадед были членами Королевского Общества. Он был старшим
сыном Джона Эванса, известного геолога, антиквария, участвовавшего в выяснении
глубокой древности человечества. Друзьями Эванса-отца были Джон Лаббок, Джозеф
Прествич, Питт-Риверс – всё это крупнейшие авторитеты антропологии и преистории.
Король археологии Монтелиус бывал в гостях на усадьбе Эвансов Нэш Миллз. В одну из
поездок Джона Эванса во Францию на раскопки Буше де Перта он взял с собой
пятнадцатилетнего Артура, и на Сомме тот вытащил из гравия ручное рубило. Так что
среда специалистов по древностям была для Эванса с детства привычной и своей, она
стимулировала его увлечение коллекционированием.
Он получил традиционное для верхнего слоя среднего класса воспитание – окончил
знаменитую школу в Харроу, где отличался в естественной истории, современных языках и
древнегреческом. Его ближайшим другом в школе был Джон Майрс, впоследствии
известный историк-античник. В спортивных играх Артур не участвовал из-за очень сильной
близорукости. Затем изучал современную историю в Оксфорде, потом год в Гёттингене, где
сразу же стал раскапывать (без какого-либо разрешения) римский могильник на окраине;
вещи послал отцу в Англию.
Окончив университет в 1875, он много путешествовал по Европе (нередко с
младшим братом Люисом) и продолжал это делать вместе с женой после свадьбы (в 1878
г., когда Эвансу было 27 лет). Его путешествия всё больше сосредоточивались на
Балканском полуострове, тогда, как и сейчас, очень неспокойном месте. Греция уже
освободилась от турецкого ига, но севернее лежали земли, заселенные славянскими
народами. Эти еще находились под властью султана и боролись за свою независимость,
одна за другой добиваясь свободы. В политике Эванс был либералом, и Гладстон,
утративший на время власть в Англии, был его идолом.
Эванс присоединился к славянским повстанцам, принимал участие в их
партизанских походах и в своих письмах в Англию обличал английское правительство за
моральную поддержку Турции. Письма Артура Эванса из Боснии и Герцеговины печатались
в 1876 г. в либеральной "Манчестер Гардиан" (рис. 1). Когда английский консул официально
свидетельствовал, что турки не совершали злодеяний по отношению к славянскому
населению, Эванс бросился вплавь через реку, добрался до главного лагеря повстанцев и
отправил в "Манчестер Гардиан" описания сожженных турками деревень, массовых
убийств и конфискаций. Гладстон использовал его данные в своей анти-турецкой речи.
Однажды Эванс попал в руки турецких властей, только английский паспорт спас его от
виселицы, но пришлось вернуться в Англию. В следующем году он опять отправился в
Боснию, вместе с женой поселился в Рагузе (ныне Дубровник), купив там дом, и продолжал
писать о стремлении южных славян к независимости – в 1878 г. эти письма изданы книгой
"Иллирийские письма".
Это было время после победоносного русского похода на Стамбул в 1877 г. и Сан-
Стефанского мира, принесшего свободу Болгарии. Чтобы ослабить русское влияние на
Балканах, европейские державы созвали в 1878 г. Берлинский конгресс, на котором
территория Болгарии была уменьшена, Сербия и Черногория признаны независимыми, а
Босния и Герцеговина были переданы от Турции под австрийскую власть. Англия же играла
роль покровительницы и защитницы ослабевшей Турецкой империи. На деле, отхватив на
конгрессе от Турции Кипр и усиливая свое влияние в постепенно отделяющемся от Турции
Египте, она была заинтересована в дальнейшем ослаблении Турции, но с одновременным
сдерживанием Австро-Венгрии и России на Балканах. Поэтому, официально
348
придерживаясь протурецкой позиции на Балканах, она весьма благожелательно
относилась к раздуванию там антитурецких восстаний и деятельности Эванса, по меньшей
мере, не препятствовала, а возможно и тайно стимулировала ее. Эванс открыто делал то,
что англичане втайне хотели сделать, но не могли предпринять официально. В Боснии он
осуществлял тайную английскую политику, поддерживая повстанцев. В этом смысле Эванс
был типичным "агентом влияния".
Конечно, он занимался там и мирной, научной деятельностью – раскапывал старые
могилы, собирал греческие и римские монеты, писал научные работы.
Когда в 1882 г. в Боснии началось восстание мусульманского населения против
Австрии, поддержанное славянами, Эванс присоединился к новым повстанцам, долго жил в
их лагере и писал в английскую прессу о поражениях австрийских войск. Дом его стал
конспиративной квартирой. Когда сведения дошли до австрийской разведки, Эванс был
арестован, провел полтора месяца в тюрьме, и ему было предложено немедленно покинуть
австрийскую территорию.
В 1883 г. 32-летний Эванс с женой отправились в путешествие по Греции, где Эванс
посетил места раскопок Шлимана, побывал и в доме Шлимана в Афинах. Шлиману он
предъявил рекомендательное письмо своего отца и тот поселил его у себя как гостя. Они
подолгу обсуждали проблемы микенской культуры. Вообще-то Эванс больше
интересовался первобытной археологией, но и классическое образование имел. А
микенская культура как раз соединяла обе отрасли. Вставал ли вопрос о критских корнях
этой культуры? Именно в этом году вышла книга Мильххофера о критских началах
греческой культуры и критских каменных печатях с иероглифами. Эванс обратил внимание
на сходство женских нарядов на микенских и критских изображениях. В этом же году
Шлиман получил разрешение копать Кефалу и через три года попытался начать раскопки
на Крите, но отказался от этой идеи.
А Эванс, вернувшись в Англию, принял пост хранителя Эшмолеанского музея
Оксфордского университета. Музей был в скверном состоянии, Эванс его упорядочил и
перевел в новое здание. Приобрел ряд частных коллекций, от Флиндерса Питри получил
большую коллекцию вещей из его раскопок в Египте, проводил и сам раскопки. Раскапывал
римскую виллу близ Фрилфорда.
Предлагали ему стать профессором археологии в Оксфорде. Ему не понравилось,
что планировался пост профессора "классической археологии". По-видимому, - возмущался
он в письме к тестю, - члены совета, включая Ньютона из Британского музея,
"рассматривают археологию как оканчивающуюся с христианской эрой. Во всяком случае,
ограничивать профессорство археологии классическими временами кажется мне столь же
разумным, как создавать кафедру островной географии или мезозойской геологии" (Evans
1943: 261, также 281). Он явно был за единую археологию, объединяющую классическую с
первобытной. Сам он занимался и той и другой.
В 1886 г. раскопал бескурганный могильник погребальных урн в Эйлсфорде
(графство Кент в юго-восточной Британии), где, впрочем, погребения располагались
кругами, возможно, там что-то вроде насыпей и было. Это была латенская культура,
кельты. В публикации 1890 он опознал в погребенных бельгов, то есть группу мигрантов с
материка. Это нарушило традицию различать в британской преистории только три
вторжения – неолитическое да бронзового и железного веков. Выходит, в рамках одного
лишь железного века было несколько вторжений.
Пытаясь объяснить, что побудило молодого Эванса так судить о британском
латене, объяснять его с позиций "миграционной гипотезы" ("invasion hypothesis"), Грэйем
Кларк рассуждает о британском островном комплексе неполноценности. Из-за него,
дескать, исследователи стеснялись наделять первобытных британцев способностью
изобретать самим что-либо для себя или хотя бы имитировать более развитых европейцев
с материка (Clark 1966). Думаю, дело не в особой стеснительности: ведь миграционные
объяснения британцы применяли не только к своим предкам. Истинные причины лежали,
видимо, ближе к формированию взглядов Флиндерса Питри. Земля Балкан повидала за
исторически короткий срок много вторжений – македонское, римское, славянское, турецкое,
австрийское, венецианское – и сохранила этническую пестроту и напряженность. Прожив
годы на этой земле, Эванс считал такое положение нормой и видел его следы везде.
349
В 1896 г. Эванс в статье "Восточный вопрос в антропологии" писал о широком
распространении индоевропейцев и семитов. Если в случае с бельгами он реконструировал инвазию в
Британию, то распространение больших языковых семей рисовалось ему протекавшим
центробежными миграциями (в 1911 г. это повторил его друг Майрс в книге "Рассвет истории").
4. Эванс на Крите и раскопки Кносса. Уже давно Эванс коллекционировал мелкие
древности – монеты и печати. Это увлечение объясняет его сводная сестра Джоан:
"Эванс был сугубо близорук, но отказывался носить очки. Без них, поднося к глазам на
расстояние нескольких дюймов мелкие вещицы, он мог видеть их чрезвычайно подробно, в то
время как всё остальное расплывалось в туманные пятна. Значит, мельчайшие детали,
которые он видел с микроскопической точностью, не отвлекаясь остальным миром, имели для
него больше значения, чем для других людей" (Evans 1943: 308 – 309).
Еще в 1883 г. в одной из лавок древностей в Афинах он различил на крохотной
каменной печати знаки письменности. В 1889 г. к нему в музей один торговец древностями
принес древнюю каменную печать с иероглифами на всех четырех сторонах. Откуда печать
ни купец, ни сам Эванс определить не могли. Через четыре года, в 1893, еще один торговец
принес несколько таких печатей и пояснил, что они с Крита. Эванс обратился в Берлинский
музей к лучшему знатоку классических древностей Адольфу Фуртвенглеру с просьбой
определить по внешности происхождение печатей. Ответ был кратким: "Крит". То же
подтвердил и Сэйс. В итоге у Эванса оказалось не менее шестидесяти оттисков с
изображением печатей этого типа с иероглифами. Все оригиналы происходили с Крита.
В 1893 у него умерла жена и родилась сводная сестра, а в 1894, когда ему было 43
года, он опубликовал книгу о своих иероглифических печатях – "Критские пиктографы". В
книге он писал, что коль скоро на Крите существовала древнейшая в Европе
иероглифическая письменность, современная египетской, но не совпадающая с ней, на
Крите нужно искать древнейшую в Европе цивилизацию, культуру очень высокого уровня.
Это означало существенный перелом в его научных целях и интересах: на место
римско-британских древностей выдвинулись преклассические – те, что были у Шлимана.
Он поехал на Крит – через через 8 лет после Шлимана, 4 года спустя после смерти
Шлимана. Он путешествовал по всему острову, везде скупая древности. В 1895 г. он
получил разрешение на раскопки холма Кефала и даже купил четверть холма. Вместе с
американцем Стилменом он осмотрел раскопанные им строения и записал в дневник: "Они
очень сложны, насколько можно судить по тому, что видно глазу, но вряд ли это сам
Лабиринт, как это предполагает Стилмен". А позже приписал: "Нет, по дальнейшему
обследованию, я думаю, что это должно быть так!" (Evans 1943: 312). В отличие от отца,
Артур Эванс вообще был скор на интерпретации и затем редко отказывался от них. Уже в
июне 1896 г. он записал в дневник название для новой культуры, которую еще предстояло
открыть:
"Великие дни Крита были те, отражение которых мы находим в Гомеровских поэмах –
период Микенской культуры, к которой, по крайней мере, здесь, мы склоны были бы дать имя
"минойская". … Красочная оригинальность, которая является преобладающей чертой такого
классического искусства, какое расцветало здесь, есть свидетельство общей изоляции
критских городов от остального эллинского мира. Золотой век Крита лежит далеко за
пределами исторического периода: его культура не только показывает единство в тех морях,
никогда не достигнутое прежде, но и практически идентична с культурой Пелопоннеса и
большой частью Эгейского мира" (Evans 1943: 320 – 321).
Он планировал начать раскопки, но турки, владевшие островом, чинили ему
всяческие препятствия: они не забыли его помощи балканским повстанцам, да и на остров
он приехал в тревожное время – назревало восстание греческих критян против Турции.
Возможно, Эванса тянули на остров не только научные интересы, и не только скупкой
древностей занимался он по всему острову. Пришлось уехать в Англию, а летом 1896 г. на
острове вспыхнули столкновения между турками и греками, начались поджоги и резня, на
сей раз греки резали и изгоняли турок. В огне погибли находки Миноса Калокериноса. В
1898 г. туркам пришлось покинуть остров, и он был поставлен под совместное управление
Англии, Франции и России (и лишь в 1912 присоединен к Греции). Вот теперь, в 1900 г.,
Эванс снова появился на острове; на деньги, полученные от отца, купил весь холм Кефала,
построил там дом и в августе 1900 г. в возрасте, близком к 50, приступил к раскопкам
350