Клейн Л.С. История археологической мысли. Курс лекций. Часть 1
Подождите немного. Документ загружается.
Славу можно было добыть и в России. Ученые путешествия по Сибири, Уралу и
Волге были первым средством добывания географических, этнографических и
археологических знаний в XVIII и первой половине XIX века. В новое время ученые
путешествовали в Крым и Новороссию, и книги об этих путешествиях пользовались
чрезвычайной популярностью.
К 1856 г. состояние Шлимана достигло одного миллиона талеров (талер был в то
время эквивалентен рублю), и в его письмах и дневниках стали появляться первые знаки
того, что он подумывает о смене образа жизни. Он думал о том, что пора оставить
коммерцию и сосредоточиться на науке. Вот когда он стал изучать латынь и
древнегреческий и завел дружбу с преподавателями из университета и педагогического
института. Это было первым вступлением Шлимана в академическое сообщество. Целый
ряд новых идеалов всплыл в его дневниковых пометках: хорошо бы делать долгие
путешествия к далеким местам, от Греции до Бразилии; изучать языки, философию,
археологию и Гомера; купить собственное имение в стране и жить, удалясь от торговли;
жить в каком-нибудь университетском городе в Германии. Троя не упоминается.
Вроде всё это были маниловские мечтания. Но нет, в 1859 г. Шлиман отправился из
России в дальние путешествия. Его маршрут никак не подтверждает его позднейшего
утверждения, что его вела мечта увидеть Трою: путь его лежал в Скандинавию, Германию,
Италию, Египет, Палестину, Сирию, Грецию и Киклады. Турции нет.
Тут он засомневался в рациональности решения начать жизнь сначала. Не поздно
ли? Судебная тяжба о собственности позвала его в Россию, и он вернулся в коммерческий
мир с новым запалом. Импортировал хлопок, чай, сахар, бумагу и прочее. Скоро он удвоил
свое состояние – довел его до двух миллионов талеров. В 1861 г. тщеславный
мекленбуржец отослал в Германию свой фотопортрет в шубе и надписал, что он, некогда
подмастерье у лавочника, теперь купец первой гильдии в Петербурге, почетный гражданин
Петербурга и Директор Императорского Банка (рис. 3). Приврал мекленбуржец. Не был он
тогда ни почетным гражданином, ни купцом первой гильдии в Петербурге. Он
зарегистрировался сначала как нарвский купец второй гильдии (через Нарву шли его
сухопутные грузы), потом как купец первой гильдии в Нарве, и только в самом конце жизни
в России - петербургский купец первой гильдии. Титул почетного гражданина получил
позже автоматически – как купец первой гильдии, оставляющий дела. Директором
Императорского Государственного Банка никогда не был.
Вообще Шлиман был неудовлетворен своим положением русского купца. Во-
первых, он был далеко не самым богатым и почитаемым. Целый ряд его знакомых
(например, Прокопий Пономарев) был и гораздо богаче и более осыпан наградами. Во-
вторых, капитализм был еще не очень развит в России: даже у богатых купцов награды
были куда менее престижными, чем у родовитой знати, генералов, чиновников (Пономарев
имел только низшие степени орденов), а слава – неизмеримо меньше, чем у ученых. Культ
интеллигенции, представление о ее особой миссии – это был специфически русский
феномен. Именно поэтому Шлиман тянулся к тем, кого в России считали элитой нации – к
интеллигенции. В кругах русской интеллигенции тогда особенно ценилось классическое
образование. Либеральные литераторы связывали его с демократией, консерваторы
видели в нем противостояние материализму.
Шлиман сблизился с петербургскими профессорами-выходцами из Германии, в
частности с историком профессором Лоренцом из Главного педагогического института,
латынь учил у профессора Людвига фон Муральта, уроки древнегреческого брал у
студента Петербургской Духовной Академии из Греции Феоклетоса Вимпоса. Итак, в
Петербурге Шлиман не только скопил деньги для своих раскопок, но и вывез из России
свою тягу к наукам.
Я хочу подчеркнуть, что неудовлетворенность своим положением чувствовали и
другие люди из купеческого сословия, и богатство свое использовали для утехи
самолюбия, но как по-разному! Возьмем внука Прокопия Пономарева – Прокофия
Ивановича, порученного, кстати, дружескому присмотру Шлимана. Вот как описывает
похождения молодого человека "Петербургская старина": "Жители Петербурга … совсем не
могли … достать (коляски, чтобы отправиться на Екатерингофское гулянье 1 мая), так как
Пронька Пономарев, сын богача откупщика, на всех дворах извощичьих нанял коляски на 1
мая, велел им приехать к своему дому, сел в одну, а остальные последовали за ним
пустые" (Легенды 1992: 18). Потешил по-своему самолюбие. Так тешились многие в его
331
кругу. На этом фоне Шлимановская страстная мечта войти в сонм великих и тяга к
самовозвеличению наукой выделяются сугубой незаурядностью.
6. Новый Одиссей. В конце 1863 года 42-летний Шлиман ликвидировал все
торговые предприятия в России, распрощался с женой и детьми и покинул Петербург,
снова отправившись путешествовать. На сей раз маршрут был всемирный – Африка,
Индия, Ява, Китай, Япония, США. Вскоре в петербургских книжных лавках появилось его
первое печатное произведение – путевые заметки путешественника. В книге, правда, не
было никаких научных открытий. Это был рядовой репортаж журналиста. Но какие научные
открытия могут быть у купца, хотя бы и опытного?
Шурья Шлимана, Лыжины, как и жена его, относились к нему враждебно, и при
каждой стычке давали ему почувствовать превосходство образования над богатством. Они
жестоко издевались над его русскими литературными опытами, и с полным основанием:
Шлиман говорил бегло на многих языках, в том числе и на русском, но делал очень
смешные ошибки. Даже прожив почти два десятилетия в России, он писал своему русскому
сыну Сергею: "и остальное для тебе", "начал построить", "моя гомерическая жена".
Мудрено ли, что хохот братьев Лыжиных был гомерическим? Метода Шлимана давала
поверхностное знание языка, но не совершенное владение.
В 1866 г. он на короткое время вернулся в Россию для путешествия по Югу России,
а на следующий год опубликовал книгу о своем путешествии по Китаю и Японии. В том же
1866 г. отправился в Париж, где купил доходные дома и поступил в университет. Он стал
студентом в 44 года. Позже он утверждал, что сделал это, чтобы "отдаться целиком
археологии", но документы и письма свидетельствуют о преувеличении. Он изучал
гуманитарные науки вообще – французскую поэзию XVI века, арабский язык и поэзию,
греческую философию и литературу, Петрарку и его путешествия, египетскую археологию и
филологию.
В 1868 г. в гуще своих занятий Шлиман решил посетить места Греции и Турции,
упоминаемые Гомером. Он избрал тот же маршрут, что и Одиссей – Корфу, Кефаллония,
Италия, затем Пелопонесс, Микены, Малая Азия (Турция) и проливы, где должна была
находиться Троя. Он даже провел небольшие раскопки на Итаке – это показывает, что
Итака, а не Троя была фокусом его внимания. Но и в Трое он был, и там Фрэнк Калверт,
местный житель и американский консул (рис. 4), убедил его, что Троя должна находиться в
холме Гиссарлык, а не в районе Бунарбаши (Пынарпаши) – Балидаг. Калверт даже
заинтересовал этим местом Чарлза Ньютона из Британского музея, но тот не сумел
выпросить у совета 100 фунтов. Калверт купил половину холма сам и заложил в 1863 г.
четыре шурфа. Они подтвердили, что холм искусственный. Всё это Шлиман узнал. А вот
Курциус и Конце, поддерживаемые графом Мольтке (будущим фельдмаршалом), который
был тогда военным советником в турецкой армии, считали, что Троя находится в районе
Бунарбаши – Балидаг. Шлиман заложил там 30 шурфов и не нашел ничего достаточно
раннего.
Эта поездка отличалась от предшествующих тем, что теперь за ним было
преимущество университетского образования. Более того, местоположения Гомеровской
Греции, заинтриговавшие его, были спорными и таинственными, требовали дальнейшего
исследования. Тема для приложения сил была найдена.
Местоположение Трои было не единственным спорным пунктом. Под вопросом
было само ее существование, как и реальность Троянской войны. К середине века споры о
достоверности и единстве гомеровского эпоса были в полном разгаре. Они начались в
конце XVIII века с сенсационных работ Вольфа, ученика профессора Гейне. Некоторые
ученые придерживались по-старому убеждения в том, что весь текст обеих поэм, "Илиады"
и "Одиссеи", принадлежит одному гениальному поэту, тогда как другие заявляли, что в
тексте подаются выявлению большие вставки или что Гомер создал только стержень
сюжета, развитого позднейшими певцами. Иная точка зрения была, что гомеровский эпос –
это слияние песен о разных героях, а Гомер – компилятор. Подлинность событий,
изображенных в эпосе, также имела смешанный прием. Те, кто стояли за постепенное
развитие текста, естественно, рассматривали многие детали как придуманные, но и
сторонники единства текста расходились в признании его аутентичности.
332
Шлиман не принимал с энтузиазмом всё, что он слышал в университете. Некоторые
его убеждения, сформировавшиеся раньше, были уже неколебимы, он вообще был человек
самоуверенный и упрямый, а житейская опытность придавала ему уверенность в своей
правоте. И он использовал свои новые знания не для проверки, а для поддержки этих
глубоко укоренившихся убеждений. В частности, он имел неколебимую веру в святую
реальность Гомера и не принимал критики текста. К людям он вообще относился с
недоверием, критиков подозревал в зависти и глупости, признавать свои ошибки было для
него трагедией – тем глубже оказывались ошибки. Таким он был, у него это написано на
лице (рис. 5).
Следующая книга Шлимана, "Итака, Пелопоннес и Троя" была создана сразу же
после его Одиссеевой поездки и опубликована в 1868 г. по-немецки и по-французски, она
должна была стать его диссертацией. Др. Р. Герхер из Берлинского университета,
посетивший Итаку за два года до Шлимана, сильно сомневался в реальности событий,
описываемых Гомером. Он заявил, что всякий, "кто захочет фиксировать Итаку на картах и
планах", придет к полнейшей путанице. В своей книге Шлиман намеревался сделать
именно это, но его крохотные раскопки не дали неоспоримых свидетельств. Кроме того,
Шлиман отверг заключения ряда своих предшественников касательно местоположения
Трои – что это современный Балидаг. Выдвигалось также на эту роль Ханаи-тепе. Шлиман,
убежденный Фрэнком Калвертом, отстаивал, что это Гиссарлык (в переводе с турецкого
"Место развалин"). Условия лучше всего подходили к Гомеровскому описанию: видны гора
Ида, с которой Зевс наблюдал сражение, Самофракия, где восседал Посейдон. Шлиман
также реинтерпретировал греческого историка Павсания относительно могил Агамемнона и
его свиты в Микенах, утверждая, что они расположены не вне цитадели, а внутри.
Шлиман намеренно провоцировал историков. Он ожидал, что книга вызовет
сенсацию и шквал возражений. На деле эффект был более скромный. Когда он представил
книгу как диссертацию в маленький университет Ростока в своем родном Мекленбурге, его
выводы о местоположении Трои не произвели впечатления на ученый совет, но искомая
степень была ему присуждена.
К этому времени его русская жена отказалась приехать с детьми к нему в Париж, но
и развода не давала. В 1869 г. Шлиман отправился в США, гражданство которых он
недавно получил. В США его, по его рассказу, его снова принимал президент (уже другой) и
беседовал с ним о политике – опять враки, не было этого. Просто там развод был легче,
чем в Европе и, конечно, чем в России (русская православная церковь разрешала развод в
исключительных случаях). Наняв четырех адвокатов, он был разведен в отсутствие жены,
причем гражданским разводом (а венчался он по православному обряду в Исаакиевском
соборе). Русская церковь так и не признала этого развода. Но православным
архиепископом Греции к этому времени оказался старый друг Феоклетос Вимпос, когда-то
дававший Шлиману уроки греческого. Он не только нашел Шлиману невесту по его
запросам (чтобы была молодой, красивой, гречанкой и любительницей Гомера), но и
обвенчал Шлимана без лишних слов. Невеста была племянницей Вимпоса. Из этого
экстравагантного мезальянса (рис. 6 - 7) получился очень успешный брак. Юная Софья
Кастриотис (или Энгастроменос) оказалась действительно соратницей своему пожилому,
амбициозному и энергичному супругу (рис. 8). Одиссей нашел свою Пенелопу.
Жили супруги в Афинах на широкую ногу. Шлиман очень любил чистую одежду.
Сорочки и белье слал всегда из Афин в Лондон в прачечную скорым пароходом (через всё
Средиземное море и Гибралтар). Ради экономии поездок имел на год 218 сорочек.
Костюмы заказывал в Лондоне, специально ездя туда на примерку тем же путем на два
дня.
7. Первая кампания раскопок в Илионе и "Клад Приама". В 1870 г. Шлиман
прибыл в Гиссарлык, маленькую турецкую деревушку. Рядом с ней находился огромный
холм, под которым, как его убедил в предшествующий приезд Фрэнк Калверт, скрывалась
Гомерова Троя. У Калверта он получил и ряд советов относительно организации
экспедиции, собирался даже "выписать из Рима или Помпей опытного раскопщика – а еще
лучше инженера" (Криш 1996: 32), но воздержался. В 1871 г. при исключительно тяжелых
условиях он начал первый сезон раскопок. О его темпах развертывания работ говорят
числа рабочих: первый день – 8, второй - 35, третий – 74…Он страдал от холодных ветров,
малярии, воров и взяточничества местных властей. Но еще более досадным было
333
неприятное открытие, что, хотя холм содержал внутри множество древностей – таких, как
каменные топоры и глиняные горшки, - он не находил бронзового оружия Гомеровских
героев. Шлиман был близок к отчаянию. Он уже объявил публично, что нашел Трою, но
фактов, подтверждающих его утверждение, не было. Шлиман упорно продолжал
углубляться в холм день за днем, месяц за месяцем. На следующий год он вернулся в
Гиссарлык, нанял сотни землекопов и продолжал раскопки.
В 1872 г. стало ясно, что мероприятие слишком дорогое, и Шлиман стал хлопотать,
чтобы дело взяло на себя немецкое правительство. Курциус ответил: "Если будут
обнаружены привлекательные древние произведения искусства, можно будет надеяться на
внимание и участие государства" (цит. по Криш 1996: 37). Разница подходов налицо. После
1872 г. Шлиман сменил стратегию раскопок с полного снесения холма к более
консервативному подходу – прорезать холм широкой траншеей с севера на юг. Это было
грубое предприятие, поскольку сначала всё в верхних слоях сносилось без детальных
описаний, зарисовок и анализа. Шлиман стремился пробиться к материку, потому что
верил, что Троянская война была началом Европейской истории. Значит, дворец Приама
должен находиться глубоко внизу.
В июле 1872 г. он наткнулся на огромную стену из больших камней. Шлиман был в
экстазе – вот, наконец. Троянская стена! На следующий, третий год кампании, в самом
конце сезона, в последний день, был найден "клад Приама", или "Большой Троянский клад"
(рис. 9). С этим открытием была связана романтическая легенда, пущенная в оборот
Шлиманом (он и Софья работали одни, чтобы предотвратить разграбление, Софья прятала
сокровище под своей шалью и т. д.). Но событие не отмечено в полевых дневниках, а даты
и место находки указаны в тех немногих текстах, которые представлены, по-разному!
Греческий телохранитель и помощник Шлимана Николай Зафирос Яннакис позже, в 1875 г.,
рассказал англичанину Уильяму Борлесу, а тот в 1878 г. обпубликовал свидетельство
Яннакиса (подтверждаемое перепиской Шлимана), что Софьи в этот сезон даже не было в
Гиссарлыке! По версии Яннакиса, это он, а не Софья был с Шлиманом во время открытия.
Примеряли к ней "диадему Елены Прекрасной" уже в Афинах (рис. 10). Шлиман был
страшно разгневан этой публикацией и требовал от такого авторитета, как Макс Мюллер,
опровержения. Но сам же тишком писал в Британский музей Ньютону сразу после
публикации своей первой троянской книги: "Из-за внезапной смерти своего отца госпожа
Шлиман покинула меня в начале мая; но, поскольку я всегда хотел сделать их нее
археолога, я написал в своей книге, что она была рядом со мной и помогала мне при
находке клада" (цит. по Криш 1994: 132).
Теперь уже ясно, что предметы "клада" были подготовлены Шлиманом для тайного
вывоза из Турции без уведомления турецких властей (иначе пришлось бы делиться с
турками). Разрешение Шлиману на раскопки было дано при условии, что половина
раскопанных предметов оставляется в Турции, а затем это было заменено полным
запретом вывоза находок. Шлиман, опытный контрабандист (еще в России занимался
тайной переправкой товаров через границу), решил забрать все драгоценности. Вероятно,
какие-то предметы "клада" действительно залегали вместе и были обнаружены в
последние дни сезона (об этом говорит внезапное прекращение записей с 27 мая – Easton
1981; 1982; Traill 1983; 1993; 1995; Bloedow 1992), но был ли то "клад" или погребение с
трупосожжением, неясно (были в этих слоях и явные погребения). Кроме того, задолго до
находки некоторые драгоценности могли накапливаться специально для тайного вывоза к
концу сезона, их и присоединили к "кладу". Потом чиновники в Афинах начали судебный
процесс против Шлимана, и суд вынес обвинительный приговор, но ведь Шлиман не из
Греции похитил сокровища, а ввез их в Грецию! Приговор был мягкий - к небольшому
штрафу в пользу Турции. Шлиман щедрой рукой уплатил в пять раз больше и этим жестом
улестил турецкое правительство.
Теперь Шлиман использовал свой клад как подтверждение своего вывода, что он
открыл Гомерову Трою. Коль скоро это достигнуто, он объявил, что оставляет это
предприятие auf immer – навсегда. Чего он не понимал тогда, это что найденные предметы
старше предполагаемой даты Троянской войны (тринадцатого века до н. э.) на тысячу лет,
и что, пробиваясь к ним, он разрушил здания из времени, прославленного Гомером. Скоро
ему пришлось написать: "Из-за моей прежней ошибочной идеи, что Троя стоит на материке,
в 1871 и 1872 гг., к моему сожалению, я разрушил значительную часть города, ибо я
безжалостно сносил все строения верхних слоев" (Schliemann 1874: 309). Эти строки
334
стояли в первой же книге о троянских раскопках, опубликованной в трех версиях –
немецкой, английской и французской – с 218 фотоснимками и атласом in quarto.
Шлиман изменил залегание Гомерова города, перенеся его с материка на
сожженный слой, который он тогда считал третьим снизу (потом оказалось, что сожжен был
второй снизу – его Шлиман потом и стал считать градом Приама). Тогда же, в 1873 г.
Калверт, помогавший Шлиману переправлять "клад", выступил с несогласием. Он высказал
мнение, что третий (или второй) город никак не может быть тем, который осаждали греки в
Троянской войне, потому что он более чем на 1000 лет старше! В книге 1874 г. Шлиман
решительно возражал Калверту. Позже, в 1878 г., он объявил Калверта фальшивым другом
и лжецом, а его первоначальную наводку на Трою маловажной. А зря. Интуиция Калверта
была тоньше Шлимановской, но у Калверта не было ни шлимановской хватки, ни его
богатств. Шлиман тогда признал только, что гомеровский город – не на материке.
Книга 1874 г. содержала и другие признания. Шлиман признал, что Троя была явно
не так велика, как это изображал Гомер. "Меня чрезвычайно печалит, конечно,
необходимость дать такие маленькие размеры; мне бы хотелось сделать их в тысячу раз
больше, но истина должна быть превыше всего. Гомер был эпическим поэтом, он не был
историком, и вполне естественно, что он преувеличивал всё по своему поэтическому
праву". С этим признанием Шлиман сделал шаг от любительского восприятия к сознанию
ученого, хотя ему еще оставалось много пройти на этом пути, и он еще часто прибегал к
ненаучному анализу и тактике.
В 1874 г. Шлиман хотел получить концессию на раскопки Олимпии, в чем он
конкурировал с Курциусом. Дали разрешение, как известно, именно Курциусу. Шлиман
обращался с жалобами к греческому королю, но безуспешно. В это время ученик Курциуса
Бернгард Штарк выступал на заседании Берлинского Археологического общества и
обвинил Шлимана в фальсификации. Несмотря на обращение Шлимана к Курциусу с
просьбой об опровержении, тот промолчал. В 1876 г. Шлиман посетил раскопки Олимпии,
руководимые Курциусом, где были развиты наиболее современные методы раскопок. По
одному сообщению, Шлиман взглянул на памятник и сказал: "Эти господа делают всё не
так. Они снимают слой за слоем. Так они бесконечно теряют время и деньги. Надо прямо
вкапываться вглубь, тогда и найдешь!" (Goessler 1947: 690). Его главной целью были
предметы, и он тогда не помышлял о стратиграфии. Максу Мюллеру он написал в Англию:
"Если прусское правительство (он всё еще звал его прусским, хотя это было уже
правительство Германии. – Л. К.) не находит в Олимпии ничего достойного, чтобы об этом
говорили, это просто потому, что они работают, как несмышленые дураки, без такта, порядка
или системы, и бросают весь мусор на самом месте Альтиды, в 50 ярдах от места, которое они
раскапывают. … Всего лишь с третью денег, потраченных прусским правительством, я бы
сделал чудеса. Вместо того чтобы слепо начинать на определенном месте, я бы поступил, как
я делал это в Микенах в 1874, я бы сперва изучил топографию и выполнил бы это в две
недели, заложив 200 шурфов вглубь до самого материка; после этого я бы проложил 2
рельсовых пути для вагонеток и выбросил весь мусор в Алфей. Огромные сокровища
искусства, вероятно, также золото, скрыты в Олимпии, но эти господа, которые посланы туда,
видимо, слишком ученые, чтобы делать раскопки" (Meyer 1962: Nr. 19).
Рельсовый путь и вагонетки, это, конечно, практично, но что касается 200 шурфов и
выбрасывания в реку всего, что Шлиман называл мусором… Всё-таки хорошо, что
концессия на раскопки Олимпии досталась Курциусу.
Промахи первой кампании раскопок Шлимана продолжали выходить на свет. В 1877
г. на выставке троянских находок в Лондоне один зритель заметил следы кирки на двух
серебряных блюдах, найденных возле "клада Приама". Он спросил Шлимана: "Как же Вы
допустили работу киркой в таком важном месте?" Шлиман ответил: "Мои землекопы всегда
работали киркой, когда грунт был твердым, а в этот момент меня, вероятно, и не было на
месте". Вспоминая этот диалог, Шлиман добавил: "Ответ был верен, но … я сообразил, что
допустил глупейший промах". Но Шлиман был способен учиться на своих ошибках, как и от
своих коллег. Его биограф Егоров заметил по поводу этого эпизода, что Шлиман увидел
важную разницу "между самой пылкой личной инициативой и коллективным опытом,
характерным для людей науки" (Егоров 1923: 86).
8. Шлиман в Микенах и "маска Агамемнона". После своих троянских открытий
Шлиман почувствовал, что обязан испытать своё счастье на другом конце троянского
335
противостояния – в Микенах, другом "златообильном" городе (рис. 11). Он уже объявил
несколько лет назад о своем пересмотре традиционного понимания Павсаниева рассказа о
Микенах, и в 1876 г. эта интуиция повела Шлимана к выбору места для раскопок внутри
цитадели. (Позже оказалось, что самые древние могилы были на деле всё-таки вне
цитадели, а внутрь они вошли позже, при расширении цитадели.) В траншеях Шлимана
внутри каменного круга, примыкающего к царскому могильному склепу, скоро обнаружились
могилы и надгробные обелиски (стелы). Могилы были битком набиты золотом. Более сотни
фунтов изделий, включая маски, диадемы, кубки, украшения. Другие вещи были подстать
золотым: инкрустированные золотом бронзовые мечи, серебряные сосудики для духов,
расписанные керамические сосуды. Только в одной шахтной гробнице было 80 бронзовых
мечей! (McDonald and Thomas 1990).
К сожалению, и здесь было сделано много ошибок. Шлиман не вел в Микенах
дневников и полевых записей. Только Панагиос Стаматакис, надсмотрщик, приставленный
к нему Греческой Службой Охраны Памятников, вел краткие записи, несмотря на
сопротивление Шлимана. Стаматакис возражал против всегдашнего обычая Шлимана
разрушать более поздние памятники ради достижения более ранних, и настаивал на
укреплении их. Но даже при нем стелы были сорваны со своих мест прежде, чем успели
зафиксировать, над которой могилой какая из них стояла.
Шлиман был уверен, что нашел могилы Агамемнона и его свиты, что одна маска
накрывала его лицо, так что Шлиман прекратил раскопки, когда количество открытых
скелетов сравнялось с числом микенских героев, упомянутых мифом. Когда Шлиман
удалился со своими трофеями, Стаматакис откопал еще одну могилу и тем подорвал
теорию Шлимана. Могилы оказались на три столетия древнее, чем период, традиционно
устанавливаемый для Агамемнона и Троянской войны. Но Шлиман так и не признал это.
Повторяемые вопросы о том, принадлежала ли золотая маска именно Агамемнону,
вызвала его раздраженный ответ: "А кто еще мог быть в этой могиле?"
Но были вопросы, в которых позиция Шлимана была более прогрессивной, чем
Стаматакиса. Шлиман настаивал, чтобы даже неказистые черепки не выбрасывались, а
Стаматакис считал это блажью, и только телеграммами протеста в Афины Шлиман
добился, чтобы с рядовой керамикой обходились, как с важными находками.
Слава Шлимана гремела по миру. В Лондоне, по его словам в письме Софье,
каждый вечер его "приглашали лорды и герцоги", и это было уже не преувеличение.
Известный художник Сидней Ходж написал его портрет в натуральную величину (рис. 12).
Шлиманова версия о раскопках в Греции, книга "Микены" (1878), была отпечатана
на трех языках и написана в более научном стиле, чем "Троянские древности". Тут было
уже меньше эмоциональных отступлений по поводу того, что реальность раскопок не
соответствует поэзии Гомера.
9. Вторая кампания раскопок в Илионе – с Бюрнуфом и Вирховом. В 1878 г.
Шлиман снова посетил Итаку, на сей раз как опытный археолог, но он не нашел ни дворца
Одиссея, ни полей Лаэрта. На деле он не увидел на острове ничего, что можно было бы
отнести к большой древности, и в результате оставил идею дальнейших раскопок на
острове. В июле он вернулся в Гиссарлык. Слишком много ошибок было сделано во время
его раскопок здесь, и он вознамерился исправить их новыми, более методичными и
систематическими раскопками.
На второй год раскопок к нему приехал знаменитый биолог и организатор
первобытной археологии Германии Рудольф Вирхов (рис. 13). В это время со Шлиманом в
Гиссарлыке работал опытный французский археолог-ориенталист Эмиль Бюрнуф. Бюрнуф
убедил Шлимана фиксировать глубину каждой находки, хотя карта первоначального
рельефа холма не была сделана, так что точную глубину в каждом месте от поверхности
холма было уже не восстановить. Их двухлетняя кампания произвела книгу "Илиос: город и
страна троянцев", опубликованную в 1881 г. Шлиман включил добавление археологических
очерков известных ученых биолога и преисторика Рудольфа Вирхова, археолога Дж. Ф.
Магаффи и ориенталиста А. Х. Сэйса, которые обсуждали целый ряд тем. К этому времени
Шлиман различал уже 7 городов, один на другом, в Гиссарлыке. Хотя он и вернулся в Илион
во главе целой команды, Шлиман решил проводить раскопки лично и удержать всю славу
для себя. Однажды на вечеринке он провозгласил тост, выразивший его философию: к
336
пословице "Разделенная радость – вдвойне радость, разделенное горе – полгоря", он
добавил: "разделенная работа – не работа". На деле он очень нуждался в помощи.
Контакт с Рудольфом Вирховом, знаменитым медиком, основателем гистологии и
ведущим авторитетом в немецкой первобытной археологии, были особенно значительны для
Шлимана. Они были почти сверстники (Шлиман на год младше) и впервые познакомились в
1875 г., во время обсуждений лицевых сосудов (по мнению Шлимана, изображение совоокой
Афины), найденных на раскопках в Гиссарлыке. Вирховские исследования лицевых урн
Померании побудили его интерпретировать троянские сосуды как аналогичные
погребальные урны. В результате интенсивной переписки они стали друзьями.
В 1879 г. Вирхов появился в Гиссарлыке и месяц оставался со Шлиманом, хотя они
оставались в контакте и после этого. От Вирхова Шлиман научился писать отчеты
систематически, проявлять осторожность и ограничиваться несколькими хорошо
обоснованными заключениями. Археологические принципы Вирхова были основаны на его
антропологических предпосылках; коротко говоря, он признавал стабильность всех форм
жизни и отрицал эволюционное происхождение видов. Поэтому, при всей благотворности
его влияния на Шлимана, он внушил ему и некоторые ошибочные идеи (как с лицевыми
урнами).
В итоге второй кампании раскопок в Гиссарлыке Шлиман понял, насколько
неподготовленным он начинал раскопки и как от этого пострадал результат. Сорбонны
оказалось мало – нужна была полевая школа раскопок. Шлиман пришел к выводу, что
"раскопки – это особое искусство, которому не выучишься в университетах" (цит. по Криш
1996: 54).
Во время этой второй кампании раскопок в Гиссарлыке Шлимана особенно задевала
критика журналистов и некоторых археологов. Особенно его расстраивало изображение его
удачливым золотоискателем, человеком лишь случайно вовлеченным в научные занятия. В
ответ он и сконструировал свою мифическую автобиографию (в книге "Илиос", 1881), которая
придала ему романтическую ауру и приписывала ему чуть ли не врожденную страсть и тягу к
открытию прошлого. Он повторил деяние Буше де Перта - подправку своей биографии,
сделанную тем за четверть века до него, но повторил с гораздо большим размахом.
10. Шлиман в Орхомене. В 1880 г. Шлиман вновь перенес свою активность в
Грецию. К 1880 г. Шлиман построил себе в Афинах презентабельный дом, можно сказать,
небольшой дворец (рис. 14), со статуями обнаженных античных богов на крыше (видимо,
по примеру Зимнего дворца). В православной и весьма провинциальной Греции это
вызвало шок – они же голые! Публика ходила смотреть. Собрался Совет Министров и
постановил, что нагие статуи снаружи дома неуместны. На следующий день вокруг дома
Шлимана собрались толпы хохочущих горожан: Шлиман выполнил постановление
буквально – на всех статуях были надеты кальсончики, а на женщинах еще и
бюстгальтеры. Последовало новое постановление – убрать одежду и восстановить порядок
в Афинах.
В доме все слуги получили древнегреческие имена. Древнегреческими именами
были окрещены и дети Шлимана от Софьи – Андромаха и Агамемнон.
Копать Шлиман решил Орхомен, где жил легендарный царь Миний и народ
минийцев. Гомер описал только три города как златообильные – Трою, Микены и Орхомен.
Резоны Шлимана копать там были достаточно ясны, но имелось и другое побуждение. До
начала экспедиции он снова посетил Олимпию, где Вильгельм Дёрпфельд, молодой
архитектор и секретарь Немецкого Археологического Института в Афинах, водил Шлимана
по памятнику, после чего Шлиман понял, насколько полезен может быть архитектор на
раскопках древнего памятника с нагромождением стен, построенных в разное время. Но
Орхомен не оправдал его надежд, ибо так называемая гробница Миния была ограблена еще
в давние времена. Как оказалось, однако, удача Шлимана не оставляла. Он открыл в
Орхомене новый тип посуды, который назвал минийской. Многие ученые ныне связывают эту
керамику с первым появлением предков греков в Греции.
11. Третья кампания раскопок Илиона – с Дёрпфельдом. В 1882 г. Шлиман начал
третью кампанию раскопок в Гиссарлыке. На сей раз его сопровождал его новый помощник
337
Вильгельм Дёрпфельд (рис. 15), которого он пригласил из Олимпии. Это Вирхов уговорил его
пойти на это, Шлиман сначала отказывался. Дёрпфельд быстро разобрался в стратиграфии
стен и установил их последовательность. Он исправил ошибку Шлимана со сгоревшим
слоем, отнеся его ко второму, а не третьему городу снизу. Шлиман с ним из-за этого 14 дней
не разговаривал. Но потом всё это было опубликовано Шлиманом в книге "Троя" (1884).
Премьер-министру Англии Глэдстону, своему горячему почитателю, Шлиман писал: "Я
сожалею, что не имел таких архитекторов со мной с самого начала, но даже теперь еще не
поздно…". Один дипломат сказал: "Лучшая находка Шлимана – это Дёрпфелд" (Meyer 1955).
12. Шлиман в Тиринфе. В 1884 г. он был снова в Греции с раскопками. Следующие
два полевых сезона он раскапывал Тиринф, родину Геракла и Диомеда. Тиринф
представляет ту же культуру, что и соседние Микены, но лучше сохранился, и цель этих
раскопок было не открытие сокровищ, а создание более ясной картины микенской культуры.
"Новый мир начинается здесь", - объявил Шлиман, и план мощной дворцовой крепости с ее
башнями, фресками и пилонами опубликован в книге "Тиринф" (1885).
В последующие годы Шлиман меньше размышлял о реабилитации и подтверждении
Гомера, а больше о цивилизации, которая вышла на свет через посредство Гомеровского
эпоса. Возможно, даже о нескольких цивилизациях, поскольку влияние других культур на
греческий мир стало явным. Нечто чуждое греческой простоте было открыто в пышном
великолепии золотых изделий, некоторые другие традиции были представлены в методах
бальзамирования, в химерических изображениях фресковой живописи. Для Шлимана это
было влияние Востока. Он путешествовал в Египет, чтобы увидеть музеи и памятники и
искал финикийские поселения. Руководимый своей потрясающей интуицией, он даже
отправился на Крит и пытался начать раскопки в Кноссе! По иронии судьбы, когда
собственники участка запросили высокую цену и обманули Шлимана с количеством
оливковых деревьев на участке, коммерсант Шлиман затмил ученого Шлимана. Сделка не
состоялась, и открыть Критскую цивилизацию довелось сэру Артуру Эвансу!
Книгу о Тиринфе Шлиман посвятил профессору Хельбигу, которого он очень уважал.
А Хельбиг писал Шлиману в 1887 г., что его "клад Приама" гораздо старше времени
Троянской войны. Что же, Калверт был прав? Шлиман вежливо отмахнулся от замечаний
Хельбига.
13. Четвертая кампания раскопок в Илионе и катастрофа. В 1890 г. жаркий спор
погнал Шлимана назад в Гиссарлык. С 1883 г. некий отставной капитан по имени Тим Эрнст
Бёттихер, археолог-любитель, публиковал критические очерки об идентификации
Гиссарлыка с Троей. Он утверждал, что по имеющимся данным Гиссарлык был не городом, а
некрополем с трупосожжениями. Он обвинял Шлимана в намеренном разрушении и
сокрытии фактов, которые противоречили его заключениям. Сперва Шлиман отвечал кратко,
походя, но Бёттихер не унимался и нашел еще некоторые закавыки в работах Шлимана и
Дёрпфельда. Например, первоначальная крепость не могла быть на холме, а стояла прямо
на равнине, поскольку холм-то состоит из нагромождения поселений. Ученые, которые и так
сомневались в археологической компетентности Шлимана, начинали подумывать, что
Бёттихер, может, и прав.
В 1889 г. Шлиман, теперь шестидесятипятилетний, бросился в Париж на
Антропологический конгресс, на котором Бёттихер делал доклад. Шлиман тоже выступил на
конгрессе и пригласил Бёттихера и всякого, кто пожелает, посетить Гиссарлык за счет
экспедиции для специального исследования спорных мест; он обещал выплатить каждому по
1000 марок. Посещение состоялось в декабре (рис. 16), но Бёттихер, признав правоту
Шлимана, вскоре возобновил свои нападки. Тогда Шлиман созвал более людную
конференцию в марте 1890 и вместе с Дёрпфельдом начал новые раскопки Гиссарлыка. В
назначенное время прибыли археологи из Англии, Франции, Германии и США, и все они
пришли к заключению, что в этом споре Шлиман прав. В связи с этой конференцией Шлиман
договорился со своим лейпцигским издателем Брокгаузом выпустить чью-то хорошо
иллюстрированную книгу с обзором результатов всех раскопок в Гиссарлыке. Книга должна
быть написана на высоком научном уровне, но популярно, и автор должен быть
независимым специалистом с хорошей репутацией. Вирхов порекомендовал им Карла
Шухардта - молодого, но уже опытного немецкого археолога, знающего и классическую и
338
первобытную археологию Европы. Результатом была книга Шухардта "Шлимановы раскопки
в Трое", вышедшая в 1891 г.
Шлиман продолжал раскопки до конца июля. Тут в верхних слоях нашлись странные
сосуды. В Египте Шлиман видел сосуды, аналогичные найденным в Микенах и Тиринфе. Они
там в комплексах времени 19-й династии, т. е. XIII века. Это время Троянской войны. Теперь
они оказались и в Гиссарлыке, но не в слоях II-го города, а VI-го! А второй, выходит, намного
древнее! Так что же, Калверт был прав и вся картина хронологии и связи с Гомером
неверна? Клад Приама – не Приама, диадема Елены Прекрасной – не Елены, всему миру
объявленная Троя – не Гомерова Троя? А Гомерова была гораздо выше – та, которую он и
не замечал все эти двадцать лет и которой уже нет? Для Шлимана это была трагедия,
катастрофа. Он нашел выход: видимо, в Трое VI культура с этими сосудами продолжалась, а
в Греции она пресеклась в XIII веке с войной. Но почему же ее нет в Трое II?
Лишь много лет спустя, в 1935 году Дёрпфельд, посещая экспедицию Блегена,
проговорился. Оказывается, Шлиман в 1890 уже готов был признать, что сделал роковую
ошибку. Дёрпфельд заговорил с ним об этих черепках, связующих Микены с Троей VI.
Шлиман выслушал, но сам говорил мало. После этого он удалился в свою палатку и четыре
дня провел там в полном уединении. Это были для него ужасные дни и ночи. Когда он,
наконец, появился, то сказал Дёрпфельду: "Думаю, что вы правы".
Затем отправился в Германию для хирургической операции по удалению костного
нароста в ушном канале. Последовали визиты к медикам в Галле и Берлине, но ухо
воспалилось. Видимо, он простудился, а имунная система была подорвана стрессом от
провала с опознанием Трои, и воспаление быстро перешло на мозг. На Рождество 1890 г. он
потерял сознание на улице в Неаполе и умер в гостинице на следующий день, 26 декабря
1890 г.
Всё высшее общество, включая короля Греции, присутствовало на его похоронах в
Афинах. Бюст Гомера был помещен в головах открытого гроба. Дети Шлимана и Софьи,
носящие Гомеровские имена Андромаха и Агамемнон, стояли у гроба. На надгробном
камне написаны на греческом слова: "Герою Шлиману". Человек мира, он был рожден
немцем, вырос в Голландии, сделал состояние в России, учился во Франции, имел
американский паспорт, был почетным доктором Оксфордского университета, но последнюю
треть своей жизни идолизировал Грецию и жил в ней, а умер в Италии.
А Дёрпфельд на средства Софьи еще несколько сезонов завершал раскопки Илиона.
По импортным черепкам микенской керамики он установил, что слоем, относящимся ко
времени предполагаемой Троянской войны, был не второй и не третий снизу, а шестой снизу
город, тоже очень мощная цитадель – эти башни Дёрпфельд раскопал уже после смерти
Шлимана (рис. 17). Он копал до 1894 г. – тут он и обнаружил еще два слоя, VIII и IX, и
продолжение города за стены в долину, восстановив идею "большой Трои" Шлимана и
цитадели как "Пергама". Впоследствии Карл Блеген, продолживший раскопки Илиона в ХХ
веке (Blegen 1963), поднял эпический город еще на одну ступень, признав таковым слой VIIа,
а Манфред Корфман, возобновивший раскопки в конце ХХ века, установил, что город за
стенами цитадели был большим и тоже укрепленным.
14. Судьба Шлимановских сокровищ. Посмертная судьба бесценных илионских
коллекций Шлимана должна была определяться его завещанием. Но за время жизни
Шлимана планируемое им назначение коллекций менялось из года в год. Сперва Шлиман
намеревался вернуть сокровища Греции, но он был обижен на Греческое Археологическое
Общество. Оно всё время ставило ему палки в колеса. Тогда он решил построить музей в
родном Мекленбурге и поместить коллекции там. Но в 1872 г. он сменил свое намерение,
поскольку герцог Мекленбургский не ответил на его письмо с предложением этого
пожертвования. Шлиман решил передать коллекции Италии в обмен на разрешение копать
в Сицилии, но оставил этот план и решил продать коллекцию Британскому музею.
Британские чиновники колебались: перспектива ссоры с Турцией, которая в это время была
вовлечена в тяжбу со Шлиманом, пугала их. Поэтому он некоторое время играл с идеей
заключить сделку с Лувром. Когда стало ясно, что французы не торопятся принять
предложение, немецкие друзья Шлимана, особенно Вирхов, стали уговаривать его сделать
конечным местом упокоения коллекции Германию. Вирхов играл на патриотических
чувствах, совал Шлиману под нос увядшие полевые цветы, сорванные в Анкерсхагене… Но
339
немецкого патриотизма в Шлимане не было. Идею передать древности Германии он
рассматривал как предмет торга, самолюбия и одолжения Вирхову. Стоило ему
рассердиться на Вирхова, тотчас в Берлин летит телеграмма: "Не публиковать ничего о
Ханаи-тепе, иначе дружбе конец и любви к Германии" (Payne 1959: 231).
И всё это время Шлиман был в секретном контакте с русскими чиновниками. Он
соглашался уступить свои коллекции Эрмитажу за полцены, "ибо я сделал мое состояние в
России". Другой причиной великодушия было его желание копать в Колхиде, на
черноморском берегу, где аргонавты нашли золотое руно. Но царь не одобрил эрмитажные
переговоры. Гражданский развод Шлимана в США оставался непризнанным в России, так
что по представлениям православной церкви он, женатый вторично церковным браком на
православной, был двоеженцем, то есть преступником. По русским законам он подлежал
лишению всех прав и ссылке в Сибирь на три года. Коль скоро эти переговоры зашли в
тупик, Шлиман согласился на рекомендации Вирхова и в 1881 г. сделал завещание,
передающее троянские коллекции навечно "немецкому народу" (рис. 18).
В конце II мировой войны Троянская коллекция исчезла и пропал "клад Приама".
Было много догадок об их судьбе – что солдаты разграбили их, или пожар их погубил, или
что они были тайно транспортированы в США. Пятьдесят лет спустя клад был обнаружен в
Москве, куда он был взят советскими войсками и где тайно хранился (насколько я могу
судить, я был первым, кто разгласил эту тайну в печати – Клейн 1990). Надо ли возвратить
сокровища Германии или Греции или Турции – об этом до сих пор идут споры. У нас одни
считают, что сокровища являются компенсанцией за потери русской культуры во время
войны, другие возражают, что овладение ими не было зарегистрировано как репарации и
должно рассматриваться как похищение, а это нужно возвращать.
15. Значение Шлимана. Никто, кажется, не обратил внимания на одно
обстоятельство, важное для оценки значения Шлимана в истории науки. Шлиман
стремился показать истории один хорошо известный культурный мир – мир Гомеровских
героев, мир Троянской войны, а открыл два новых – во-первых, анатолийскую культуру
Илиона гомеровского и догомеровского возраста и, во-вторых, ахейскую и догреческую
культуру Микенской Греции. Совершенно уникальные "челночные" операции Шлимана
между этими двумя мирами обеспечили практически одновременное их открытие.
Это произошло в то самое время, когда эволюционисты в Западной Европе и
Америке ввели принцип рассматривать исторические материалы преимущественно в
развитии, во времени, деля его по эпохам. Лишь в самом начале разработки был другой
принцип рассмотрения, популярный больше в Центральной и Восточной Европе и
предусматривавший не столько развитие во времени, сколько развертывание в
пространстве, группировку по территориально этническим признакам, выявление
локальных культур. Открытия Шлимана подоспели именно к началу прорастания этого
принципа и были одним из факторов, давших ему жизненные силы. На раскопках в Греции
Шлиман не раз восклицал: "Открывается совершенно новый мир!"
Правда, Шлиман двигался в эту сторону спонтанно, не осознавая значимости
открываемых культурных группировок и самого принципа рассмотрения. Но без его
выдающихся человеческих качеств, без его страсти и, пожалуй, без его ошибок не было бы
этих открытий.
Оценки значения Шлимана очень широко расходятся. По одному мнению, он
заложил основы верного археологического метода" (Casson 1939: 221). Другие считают, что
он был "дилетант в вопросах техники и археологии; он был дилетант также в раскопках и не
подозревал, что тут существует метод и выработана техника". Его ранние отчеты
"безотрадны". "Наука уже давно отказалась считаться с ними как с надежными обычного
рода свидетельствами и, если нуждалась в них, то принуждена была прибегать к строгой
критике" (Михаэлис 1913: 234 – 236). Шлиман копал "без знания раскопочных методов, без
помощи специалистов, по-любительски, хоть и с огромным пылом, небывалым упорством и
работоспособностью, располагая огромными собственными финансовыми средствами.
Более того – что очень важно – имел необычайную удачу в открытиях, которая обеспечила
ему славу, особенно среди любителей. В ореоле этой славы Шлиман пребывает и до
смерти. До сего дня, прежде всего среди широких масс читателей, распространяются
340