Кин Морис. Рыцарство

Подождите немного. Документ загружается.

310 Глава III

ских землях оказалось совсем иным делом, чем то, к чему привыкли,

скажем, Генри Гросмонт или Гастон-Феб под солнечными небесами

Лангедока с его виноградниками и богатыми городами, а также - в

перспективе - с богатыми военными трофеями и возможностью полу-

чения выкупа. Восточные же «дикие страны», где происходила боль-

шая часть военных операций, оказались исключительно негостеприим-

ными: в этой местности проехать верхом можно было только при

условии засухи или жестоких морозов, а потому зима и стала обычным

временем года для проведения военных кампаний. Деревни и крепо-

сти язычников не обещали богатой добычи в виде звонкой монеты,

там можно было разжиться разве что съестным. Рыцари ордена дей-

ствительно преследовали некие вполне материальные цели, поскольку

завоеванные в результате этих войн земли перешли бы в их собствен-

ность. А вот воинов-паломников (или странствующих рыцарей), кото-

рые устремлялись им на помощь, перспектива подобного Reise (слово,

имеющее как значение «путешествие», так и «служба в наемных вой-

сках» - И.Т.) сулила совсем иное: смертельные опасности, различные

тяготы, долги, связанные, например, с потерей боевого коня и экипиров-

ки - и, разумеется, славу.

Чтобы привлечь для участия в этих акциях воинов-паломников,

рыцари ордена старались изо всех сил как-то «позолотить» особенно

неприятные «пилюли» из числа тех, которые преподносило подобное

Reise. Они устраивали для своих гостей из Европы пиры и охоту в

бескрайних густых лесах, где можно было взять такого редкого зверя,

как, скажем, медведь или лось. Но апогеем их усилий в этом направ-

лении были, конечно же, Столы Чести. Они устраивались - иногда до

Reise, иногда после него - для относительно небольшого числа рыца-

рей-паломников, которые удостоились наивысших почестей. Вот как

описывал эту церемонию во время Констанцского Собора 1411 г. один

из свидетелей-поляков (настроенный по отношению к рыцарям, разу-

меется, враждебно):

Был и ныне существует обычай - при всем моей уважении к так

называемым Столам Чести, хотя созданы они тщеславием упомянутых

Гербы, знатность и честь

311

братьев (ордена), - согласно которому упомянутые братья готовят тор-

жественный пир для определенного числа таких своих гостей, скажем,

человек десяти-двенадцати, вряд ли больше, специально отобранных из

числа прочих рыцарей герольдами, присутствующими там, и за каждым

из приглашенных закрепляется особое место за вышеуказанным столом;

и все это люди, по свидетельствам герольдов, уже не раз пересекавшие

земные пространства и побывавшие в самых различных странах мира в

поисках рыцарских подвигов, где их и встречали герольды этих стран; и

поскольку каждый из этих рыцарей и прочих гостей, казалось, своими

достоинствами способен был превзойти всех остальных, места за столом

и были так строго расписаны и закреплены за тем или иным лицом. И

размещенные за столом подобным образом воспринимали это как боль-

шую честь для себя; так же воспринимали это и все остальные.

Рядом с этими, довольно общими сведениями можно поместить и

более оригинальный рассказ, предлагаемый нам хронистом из Орон-

вилля Жаном де Шательмораном, который в 1375 г. сам участвовал в

таком Reise:

- И Великий Магистр, увидев, что Reise с честью завершен, устроил

в праздник Сретения пир для достойнейших рыцарей, которые были с

ним вместе в походе; и в честь этого события после мессы, которую

отслужили в его замке в Мариенбурге, он велел накрыть Стол Чести, и,

согласно его воле, за этот стол уселись двенадцать рыцарей из различных

королевств; и из французского королевства за столом этим сидели сэр

Ютен де Вермей и сэр Тристан де Манелье, которых все называли Ьоп

chevalier; и от каждой из других стран тоже было по двое, а всего там

собралось двенадцать человек, согласно приказу Великого Магистра; и

их обслуживали как самую высшую знать, как то и полагалось в такой

день. И, благодарение Господу, этим двенадцати было рассказано, каков

этот обычай Стола Чести и как он был установлен. И затем один из

этих рыцарей, защитников веры, дал каждому из них наплечный знак, на

котором было золотом написано:»Ноппеиг vainc tout!» (Честь превыше

312

Глава III

всего!). И уже на следующий день эти рыцари расстались с Великим

Магистром, и каждый из них вернулся к себе на родину.

Вот где настоящая раздача призов! Здесь есть все приметы вели-

кого пира, даже почетные места на столь благородном пиру расписаны

за конкретными гостями, да и вообще вся сцена напоминает (что, не-

сомненно, так и было задумано) знаменитый Круглый Стол из легенд

о короле Артуре. Здесь и герольды, и товарищи по оружию, взвеши-

вающие все «за» и «против» в оказании тех или иных почестей и

распределяющие затем символы славы. А за стенами замка далеко

расстилается чужой мир, дикая страна язычников - с ее темными

лесными чащами и свирепыми холодами, неистовыми людьми и свя-

щенными рощами - которую оказалось так трудно завоевать. 1 е, кого

Великий Магистр повел в этот поход, на собственном опыте убедились,

каким тяжким испытаниям подвергается здесь их рыцарская доброде-

тель. Так что уверенность в том, что за Столом Чести сидят именно те,

кто во всех отношениях заслужили такую честь, не требовала лишних

подтверждений. Тевтонские рыцари прекрасно сознавали, что рыцар-

ская доблесть - это не притворство и не обман, что жажда приключе-

ний и гордость собственной славой, заработанной тяжким трудом -

это весьма реальные и весьма могущественные побудительные моти-

вы, и что, превознося рыцарские добродетели и узаконив некий торже-

ственный обряд вознаграждения за проявленные рыцарями особые

заслуги, они будут тем самым служить своим собственным целям.

Устраиваемые ими Столы Чести воспринимались как свидетельство

не только особой проницательности представителей тевтонского

братства, но и были подобны разработке некоей мощной рудной жилы,

впоследствии давшей металл для рыцарской короны славы, в кото-

рой и заключалась самая суть военных достоинств и добродетелей

рыцарства.

•к -к -к

Пока что в данной главе мы касались лишь тех историй, которые

были посвящены великим подвигам рыцарства и их признанию обще-

Гербы, знатность и честь

313

етвом. Однако никак нельзя не уделить некоторое внимание и темной

стороне этой проблемы. Если аноблирование во дворянство и знаки

отличий или гербовые эмблемы можно было заслужить благодаря

проявленной в бою чести и отваге, а также - заполучить все это

просто в связи с собственным происхождением и богатым наслед-

ством, то все это легко могло быть и утрачено в связи с бесчестным

или позорным поведением, или в связи с неравным (в социальном

отношении) браком, или из-за полного разорения. И геральдические

науки тоже можно было использовать не только для регистрации

подвигов, достойных всяческого восхищения, и для их возвеличивания,

но и для того, чтобы обесчестить провинившегося с помощью опреде-

ленного ритуала.

Бесчестие, как и почести, безусловно имело свои градации. Орден

Сокола ( l iercelet), рыцарский орден графства Пуату, устав которого

требовал дополнительных знаков отличия для тех, кто особо отличил-

ся (включая особые значки, присуждаемые за участие в Reise вместе

с рыцарями Тевтонского ордена), также постановил, что некоторые

знаки отличия могут быть убраны из герба у того, кто был виновен в

faute en armes (упущениях по службе)

. Кроме того, мы узнаем

о «технических» оплошностях, за которые герольды вполне могли

исключить данного рыцаря из числа участников турнира: например,

при подозрении в нарушении данной клятвы или за то или иное

оскорбление, нанесенное женщине.

Здесь нам приходится снова вспом-

нить о том, что знаменитое выражение chevalier sans reproche (безуп-

речный рыцарь) (характеристика неофита, на которой настаивали во

многих рыцарских орденах при вступлении в братство) совсем не

обязательно означает некий безупречный тип личности; скорее, в это

понятие включаются определенные навыки и поступки конкретного

человека, а также его биография, свободная от «технических» ошибок.

Впрочем, подобные ошибки были, разумеется, вполне исправимы; и

Жоффруа де Шарни, в частности, задавая свои вопросы рыцарям ор-

дена Звезды, очень хотел узнать у них, каков официальный способ их

исправления.

314

Глава III

Нарушение данного слова, конечно же, считалось проступком

серьезным, и отношение к нему явственно демонстрируют те формы

наказания, при которых геральдические ритуалы чествования могут

быть повернуты как бы своей обратной стороной. Именно это, доста-

точно тяжкое обвинение - в нарушении данного кому-то слова - в

XIV-XV веках часто предъявлялось в рыцарских кругах в связи с

тем, что тот или иной рыцарь или даже просто знатный человек нару-

шил свое обещание выплатить выкуп (то, что довольно часто пленника

отпускали домой, взяв с него слово вернуться с нужной суммой, делал

этот проступок еще относительно легким). В случае нарушения дан-

ного обещания пленивший мог предпринять попытку преследования

обманщика по суду или еще лучше - его поручителей, предъявляя иск

на ту сумму, которую беглец пообещал выплатить; или же потерпев-

ший мог вызвать нарушившего слово на судебный поединок, как «пре-

давшего доверие тех, кто за него поручился».

Но существовал и

другой способ, к которому действительно прибегали многие и который

был известен во французских источниках как deshonnoire ment (лише-

ние чести). Заключался он в следующем: по требованию обманутого

пленителя герб его несостоятельного пленника выставлялся в обще-

ственных местах вверх ногами, или иногда там выставлялся портрет

обманщика в полном боевом облачениим, повешенного вверх ногами

или еще в какой-нибудь унизительной позе. Именно в таком виде

французские капитаны Арно Гилен и Тибо де Терм выставили на

всеобщее обозрение у ворот Берри портрет сеньора де Шатовиллена,

своего несостоятельного должника. А их армейский товарищ, знаме-

нитый капитан Аа Гир

*, подвесил к хвосту своего коня и вверх ногами

герб Робера де Коммерси, поручителя своего, так и не заплатившего

выкуп пленника Монсара д'Эна.

Это было очень серьезное оскор-

бление. И содержащийся в подобных действиях упрек был бы уни-

версален для любого рыцарского отряда и непременно заставил бы

действовать блюстителей рыцарских mores (нравов) - так, например,

мы узнаем, что члены ордена Золотого Руна особо разбирали на

общем собрании братства случай с невыплатой долга Шатовилленом

Гербы, знатность и честь

315

и его родней, а также его поручителем, сеньором де Сен-Жорж, кото-

рый также был его родственником, и решали, насколько бесчестие

неплательщика распространяется и на его поручителя.

Дю Геклен,

например, считал подобное оскорбление чуть ли не смертельным, и по

совокупности преступлений повесил капитана де Монконтура в пол-

ном боевом облачении на своей крепостной стене, перевернув его гер-

бовый щит вверх ногами, ибо де Монконтур оклеветал его, заявив, что

Дю Геклен нарушил свою клятву, когда попал в плен к англичанам.

Знаменитый «Десятый Preux» никак не мог допустить столь оскор-

бительных упреков в свой адрес.

1 русость и предателство считались преступлениями еще более

тяжкими, как этого и следовало ожидать в обществе, где этика в осно-

ве своей была военной. За особое проявление трусости полагалась

смерть; менее серьезные ее проявления могли повлечь за собой утрату

общественного положения и герба. Сэр Джон Фастольф, например,

был временно исключен из ордена Подвязки лишь за высказанное

кем-то вслух предположение о том, что он проявил трусость в битве

при Патэ.

Сеньор де Монтегю был исключен из ордена Золотого

Руна из-за бегства с поля боя после поражения армии при Антоне.

С предателями, естественно, обходились еще более сурово, ибо преда-

тельство своего сюзерена с первых дней существования рыцарства

считалось самым тяжким преступлением для любого воина. За преда-

тельство рыцаря могли подвергнуть любым унижениям и разжалова-

ниям, включая лишение его всех знаков отличия и всех почестей, и

процедура эта была поистине ужасна. Когда сэр Ральф Грей, капитан

Бамборо и сторонник ланкастерской партии (в Войне роз) был захва-

оэ

чен в плен при сопротивлении Эдуарду IV Иорку, его судил военный

суд, приговоривший его к смерти как предателя. Вот какой приговор

вынес ему Констэбль Англии Джон Типтофт:

По всем этим причинам, сэр Ральф Грей, ты подвергаешься закон-

ному наказанию. По приказу нашего короля, твои шпоры будут срублены

с сапог рукой палача, который находится здесь наготове, как и обещал

316

Глава III

еще в то время, когда снимал твои шпоры (т.е. когда Грея посвящали в

рыцари), и тогда он сказал: «Если ты не будешь верен своему господину

и повелителю, то я без пощады срублю твои шпоры этим самым кинжа-

лом прямо с каблуков.» Вот, посмотри: здесь этот палач, готовый сделать

свое дело, в своем фартуке и со своим кинжалом.

А также, сэр Ральф Грей, по приказу короля, сюда, как видишь,

явились герольдмейстер и герольды, готовые сорвать с тебя твою гер-

бовую котту, дабы таким образом лишить тебя чести, титула и герба, а

также членства в рыцарском сословии; вот тебе также другая котта, на

которой герб твой изображен вверх ногами, и в ней-то ты и должен,

согласно закону, идти на плаху.

За это, безусловно, худшее из преступлений закон предусматривал

в дополнение к основному приговору и еще не менее ужасные, но

справедливые унижения. Ральфу Грею, на самом-то деле, еще до неко-

торой степени повезло: король Эдуард смилостивился и не лишил его

титула (хоть и не избавил от смертной казни), приняв во внимание то,

что его дед некогда оказал дому Иорков неоценимые услуги, за измену

которому Ральф попал на плаху. Зато многим другим повезло значи-

тельно меньше. С Эндрю Харкли, например, в 1323 г. приговоренного

за шпионаж в пользу враждебных Англии шотландцев, сорвали ры-

царский плащ, срубили с сапог шпоры, а меч сломали у него над голо-

вой. «Эндрю, - сказал ему судья после всего этого, - теперь ты не

рыцарь, а лжец и мошенник (knave), и за твое предательство, по воле

нашего короля, ты будешь повешен, а потом труп твой будет протащен

по улицам.»

Когда Филип фон Хагенбах, бывший губернатором

Эльзаса при Карле Смелом, был в 1474 г. приговорен в Бриссаке за

свои преступления и превышение власти, то затем присутствовавший

там герольд должен был зачитать ему вслух официальный указ о его

исключении из ордена Щита Св.Георгия, согласно которому он лишал-

ся всех своих привилегий и почестей; а для того, чтобы показать всем,

что отныне он, по сути дела, превратился в полное ничтожество (ли-

шившись всякого уважения и почестей), человек, стоявший с ним ря-

Гербы, знатность и честь

317

дом, дал ему в знак презрения оглушительную пощечину.

Мы уже

нидели, как рыцарские представления о чести предвосхитили ритуал

награждения медалями и знаками отличия в позднее средневековье;

теперь мы видим, как рыцарские представления о бесчестии предвос-

хищают то, если можно так выразиться, торжественное унижение, кото-

рым в подобных случаях сопровождалось последующее вынесение

окончательного приговора военного суда, когда судьи старались не

упустить ни одного из элементов того ужасного ритуального унижения,

которое так живо сумел описать Киплинг в стихотворении «Завтра

утром Дэнни Дивера повесят».

•к -к -к

Что же в действительности, спросим мы в заключение, такого уж

особенно важного мы узнаем из описаний всех этих бесконечных це-

ремоний, всех этих награждений и лишений чести? По-моему, самый

важный вывод изо всего этого таков: эти ритуалы свидетельствуют о

том, что споры о природе знатного сословия и тот окончательный

вердикт, согласно которому приоритет отдавался личным достоинствам,

а не родословной при определении самой сути знатности, - все это не

просто вирутозные литературные упражнения. Скорее наоборот: и эти

споры, и этот приговор напрямую связаны с той сложной системой,

которая призвана обеспечивать общественное признание личных дос-

тоинств и добродетелей на практике, и вполне этой системе соответ-

ствуют. Целью этой системы был одновременно и показ той исключи-

тельной роли, которую теоретики приписывали публичному оказанию

почестей, награждению привилегиями и знаками отличия. Церемонии

и обряды, благодаря которым эта система находила свое выражение,

имели нечто общее с теми ритуалами, которые антропологи давно уже

подметили у примитивных народов, которые с их помощью поддержи-

вают социальную иерархию в своем обществе; однако же именно в

этом отношении вышеупомянутая система от них и отличается. Явля-

ясь полной противоположностью примитивной племенной практике,

318

Глава III

эта рыцарская система была связана с разумно-последовательной

общественной идеологией, которая в полной мере и достаточно ясно

была отражена и в литературе. Эта система использовала те же мето-

ды для обозначения особенностей, связанных с происхождением, с од-

ной стороны, что и для обозначения отличий, связанных с личной воен-

ной доблестью, с другой, потому что связь между двумя типами основа-

ний для таких отличий (что такие писатели, как Жан де Мен, Бартоло

и анонимный автор поэмы «La vraye noblesse», последовательно разъяс-

няли) вполне осознавалась. И используемые этой системой тонкие

характеристики отличий, а также ритуалы, исполненные сложной сим-

волики, были связаны с основами общественной философии и поддер-

живались ею, или же, точнее, - если кому-то термин «философия»

представляется слишком громким - ясной общественной идеологией.

Эта идеология, правда, имела свои ограничения. Ее концепция

светской добродетели, основой которой служили мужество, верность,

стойкость и твердость религиозных убеждений, в точности совпадала с

военной. Но разве можно было ожидать чего-то иного от общества,

которое интерпретировало функции светского правящего класса в тер-

минах военных - терминологии, отнюдь не такой уж неуместной в те

времена, когда способность править и возможность применять силу для

того, чтобы удержать в своих руках законную власть, были на практи-

ке одним и тем же? И, по крайней мере, пышные ритуалы придавали

понятию знатности как воплощению добродетели некий позитивный

динамизм, которого никак не могла бы породить негативная сила со-

циальной исключительности, которую столь часто подчеркивают исто-

рики, занимающиеся знатью и рыцарством.

Представление о том, что знатность должна быть непременно

связана с добродетелями, несколько смягчило строгие рамки классо-

вой исключительности и обеспечило этому сословию несколько боль-

шую открытость и социальную подвижность.

Рыцарские ритуалы чести также помогали установить связь ры-

царства с религией, которую средневековое христианское общество

признавало источником всяческой милости и добродетели. Когда мы

Гербы, знатность и честь

319

слышим рассказ о том, как Джон Райтер, оруженосец, специально за-

держался в Пруссии, чтобы увидеть, как будут устанавливать в соборе

Кенигсберга витраж с гербом его господина Джеффри Ае Скропа,

погибшего в сражении с язычниками; когда мы читаем о том, как

приор Мартона (в Ланкашире) хранил в своей сокровищнице гербо-

вую котту, которую сэр Александр Невилл надевал перед сражением

при Халидон Хилл

; когда мы не можем отвести глаз от надгробий

в местах упокоения рыцарей ордена Подвязки в Часовне Св.Георгия

в Виндзоре или рыцарей ордена Лебедя в Бранденбурге, в соборе

Ансбаха, на которых красуются свидетельства ратных подвигов этих

рыцарей, - то все это напоминает нам о роли великих и малых христи-

анских церквей Европы как истинных памятников рыцарства, где в

конце концов и хранятся все знаки отличия павших героев, их гербы и

различные свидетельства их земной славы. Там, в камне и стекле, в

мемориальных досках с изображениями гербов, рыцари дают свой пос-

ледний урок: человек, рожденный для святой профессии воина, может

спасти свою душу, с честью и до конца исполнив свой профессиональ-

ный долг. И действительно, это его долг не только перед предками и

потомками, но и перед Господом, так что рыцарю следует стремиться

всегда поступать только так. Именно таков тот урок, который молча-

ливо преподносят рыцарские памятники и надгробия, и это оправды-

вает ту чрезвычайно тщательную заботу о том, чтобы все знаки отличия

покойного были отражены в его надгробии и напоминали о том, как

этот герой вел себя на войне, ибо, как выразил это Жан де Бюэй, «мы,

бедные солдаты, спасем наши души на войне точно так же, как могли

бы спасти их, предаваясь созерцательной жизни и питаясь лишь сухи-

ми кореньями».

Добродетель воина была не та, что у священника, но

тем не менее это была добродетель, и память об этом сходстве застав-

ляла рыцарство и дворянство постоянно помнить о тех ценностях,

которые мужчины всегда и воспринимали как вечные.