Карлейль Т. История Французской революции

Подождите немного. Документ загружается.

ПРАЗДНИК ПИК 221

ными лентами. А когда лучи вечернего солн-

ца, упав на Марсово поле, окрашивали огнен-

ным заревом густые, тенистые аллеи по сто-

ронам его и отражались в куполах и сорока

двух окнах Военной школы, превращая их в

расплавленное золото, все это являло собою

зрелище, подобное которому едва ли кто

видел на своем бесконечном пути по зодиаку.

Это был живой сад, засеянный живыми цве-

тами всех красок радуги; здесь полезное

дружно смешивалось с красивым; теплое чув-

ство одушевляло всех и делало людей брать-

ями, работающими в братском согласии, хотя

бы только один день, один раз, которому не

суждено повториться! Но спускается ночь, и

эти ночи тоже уходят в вечность. Даже торо-

пливый путник, едущий в Версаль, натяги-

вает поводья на возвышенностях Шайо и смо-

трит несколько минут на ту сторону реки, а

затем со слезами рассказывает в Версале о

том, что он видел

Между тем со всех сторон уже прибывают

федераты: пылкие сыны Юга, «гордые своим

Мирабо»; рассудительные горцы с Юры, с

северным хладнокровием; резкие бретонцы с

галльской экспансивностью; нормандцы, не

имеющие соперников в торговом деле; все

они одушевлены теперь единым благородней-

шим огнем патриотизма. Парижские братья

встречают их с военными почестями, с брат-

скими объятиями и с гостеприимством,

достойным героических эпох. Федераты *

присутствуют на прениях в Собрании; им пре-

доставлены галереи. Они принимают участие

и в работах на Марсовом поле; каждая новая

партия желает приложить руку к делу и

подсыпать свою кучку земли на Алтарь Оте-

чества. А какие цветы красноречия расто-

чают они (ведь это экспансивный народ),

какая высокая мораль звучит в их адресах к

верховному Собранию, к патриотическому

восстановителю свободы! Капитан бретон-

ских федератов даже преклоняет колена в

* Революционеры, прибывшие из провинций.

порыве энтузиазма и со слезами на глазах

вручает свою шпагу королю, также просле-

зившемуся. Бедный Людовик! Он говорил

впоследствии, что эти дни были одними из

самых счастливых в его жизни.

Должны быть и смотры, королевские смо-

тры федератов, в присутствии короля, коро-

левы и трехцветного двора; в крайнем случае

если — что слишком обычно — пойдет

дождь, то федеральные волонтеры пройдут

сквозь внутренние ворота, где их величества

будут стоять под прикрытием. Здесь, при слу-

чайной остановке, прекраснейшие пальчики

во всей Франции могут мягко дотронуться до

вашего рукава, и нежный, как флейта, голо-

сок спросит: «Monsieur, из какой вы провин-

ции?» Счастлив тот, кто, рыцарски склонив

конец своей шпаги, может ответить: «Mada-

me, из провинции, которой владели ваши

предки». Лучезарная улыбка наградит счаст-

ливого «провинциального адвоката», ныне

провинциального федерата, и мелодичный

голос весело скажет королю: «Sire, это ваши

верные лотарингцы». Небесно-голубой с

красными отворотами мундир национального

гвардейца гораздо более веселит глаз, нежели

мрачный черный или серый будничный

костюм провинциального адвоката. Тот же

самый трижды блаженный лотарингец будет

сегодня вечером стоять на часах у двери коро-

левы и чувствовать, что он готов принять за

нее тысячу смертей; она опять увидит его у

внешних ворот и потом еще в третий раз,

когда он нарочно постарается обратить на

себя ее внимание, проделывая артикул

ружьем с таким усердием, «что оно гремит»; и

опять она поклонится ему с лучезарной улыб-

кой и заметит маленькому, белокурому,

слишком резвому дофину: «Поклонитесь же,

Monsieur, не будьте невежливым», а затем,

подобно сверкающему светилу или комете,

пойдет со своим маленьким спутником

дальше по определенному ей пути

А ночью, когда патриоты кончают рабо-

ту, вступают в силу священные обычаи госте-

приимства! У Лепелетье Сен-Фаржо, просто-

222

КОНСТИТУЦИЯ

го, но весьма богатого сенатора, за столом

собирается ежедневно «сто человек гостей», у

генералиссимуса Лафайета — вдвое больше.

В низкой комнатке, как и в высоком салоне,

бокал с вином ходит по рукам, озаряемый

улыбками красавицы, вспыхивающими на

лице быстро постукивающей каблучками гри-

зетки или гордо выступающей дамы; обе оди-

наково радуют храбрецов своей красотой и

пленительными улыбками.

Глава двенадцатая

ГРОМ И ДЫМ

Таким образом, несмотря на заговоры ари-

стократов, на лень наемных рабочих и почти

наперекор самой судьбе (так как за это время

часто лил дождь), 13 июля Марсово поле

совершенно готово: оно убрано, утрамбова-

но, места для зрителей укреплены прочной

каменной кладкой, и патриоты могут в вос-

торге ходить по нему и одновременно репети-

ровать, ведь в каждой голове складывается не

поддающаяся описанию картина завтрашнего

дня. Молите небо, чтобы завтра было ясно.

Но вот что хуже всяких туч: сбитый с толку

муниципалитет толкует о том, чтобы допус-

кать патриотов на торжество по билетам!

«Разве мы по билетам ходили на работу и сде-

лали то, что нужно? Разве мы брали Басти-

лию по билетам?» Муниципалитет образу-

мился, и поздней ночью барабанный бой воз-

вещает патриотам, высовывающимся из-под

одеяла, что билеты отменяются. Значит, нах-

лобучивайте опять ваши ночные колпаки и

мирно засыпайте с полувнятным бормотани-

ем, которое, быть может, означает многое.

Завтра среда, день, незабвенный среди всех

праздников этого мира *.

Наступает утро, холодное для июля, но

такой праздник заставил бы улыбнуться и

Гренландию. Через все входы национального

амфитеатра (он имеет милю в окружности, с

входами через определенные промежутки)

устремляется живой поток толпы и без шума

занимает постепенно все места. В Военной

школе для высших властей устроены галереи

и навесы, над которыми состязались плот-

ники и маляры; триумфальные арки около

ворот на Сене украшены надписями, хотя и не

особенно остроумными, но искренними и пра-

вильными. Высоко над Алтарем Отечества

на длинных железных шестах качаются ста-

ринные cassolettes — курильницы, распро-

страняющие облака ароматического дыма, —

если не в честь языческих богов, то трудно

понять, в чью именно. Двести тысяч патрио-

тов и, что вдвое важнее, сто тысяч патрио-

ток, все в самых красивых нарядах, сидят на

Марсовом поле, полные ожидания.

Какая картина: кольцо пестро кишащей

жизни, покрывающей тридцать рядов амфи-

театра, отчасти как бы прислоненного к тем-

ной зелени аллеи; стволы деревьев не видны

за высоким амфитеатром, а позади лишь

зелень лета со сверкающей гладью воды и с

блеском белых зданий. Эмалевая картинка на

фоне вазы из изумруда! И ваза не пуста:

купола Собора Инвалидов покрыты народом,

точно так же как и отдаленные ветряные

мельницы Монмартра; на самых дальних

церквах, на едва видимых деревенских коло-

кольнях стоят люди с подзорными трубами.

На высотах Шайо волнуются пестрые груп-

пы; все ближние и дальние холмы, опоясыва-

ющие Париж, образуют более или менее

заполненный амфитеатр, смотреть на кото-

рый устает глаз. Да, на высотах стоят даже

пушки, а на Сене — целая плавучая батарея.

Там, где не поможет глаз, поможет ухо; вся

Франция, собственно говоря, представляет

собой один амфитеатр, ибо в каждом моще-

ном городе и в каждой немощеной деревушке

жители на ногах и слушают, не донесется ли

до них глухой грохот — знак того, что и им

пора приступить к присяге и стрельбе

. Но

* Праздник Федерации — революционное праздне-

ство, которое впервые состоялось в Париже

14 июля 1790 г., в первую годовщину взятия Басти-

лии. Празднество символизировало становление

национального единства Франции.

ПРАЗДНИК ПИК 223

вот, под раскаты музыки выступают толпы

федератов; они собрались на бульваре Сент-

Антуан и в его окрестностях и прошли по

городу с флагами восьмидесяти трех департа-

ментов, сопровождаемые не громкими, но

прочувствованными благословениями. Вслед

за тем появляется Национальное собрание и

занимает места под устроенным для него бал-

дахином; за ним показываются их величества

и садятся на трон, рядом с Собранием.

Лафайет на белом боевом коне уже здесь, и

все гражданские власти в сборе. Федераты

исполняют танцы до начала настоящих воен-

ных маневров и передислокацию.

Передислокации и маневры? Перо смерт-

ного бессильно описывать их; воображение

устало складывает крылья и заявляет, что не

стоит и пытаться. Ряды проходят то медлен-

ным, то быстрым, то форсированным шагом.

Sieur* Мотье, или генералиссимус Лафайет,

так как это одно и то же лицо, ставшее вме-

сто короля на двадцать четыре года главноко-

мандующим Франции; Sieur Мотье, со своей

рыцарской, полной достоинства осанкой,

выступает вперед, торжественно подни-

мается по ступеням Алтаря Отечества и

здесь, перед лицом неба и затаившей дыхание

земли, при треске болтающихся кассолеток,

«твердо опираясь на конец шпаги», произно-

сит присягу Королю, Закону и Нации (не упо-

миная об обращении «зерна») от своего имени

и от имени вооруженной Франции. Знамена

колышутся, и раздаются громкие клики.

Национальное собрание должно присягнуть

со своего места; король также. Он приносит

присягу внятным голосом — и небо дрожит от

громовых «виват». Свободные граждане

обнимаются, сердечно пожимая друг другу

руки; федераты звенят оружием. Но вот заго-

ворила плавучая батарея, заговорила на все

четыре стороны Франции. И с одного холма

за другим гремят ответные раскаты, доносясь

то слабым отголоском, то как громовое эхо,

словно камень, брошенный в озеро и оставля-

* Господин (франц.).

ющий круги, которые постепенно расходятся

по воде, но не пропадают совсем. Гром ору-

дий разносится от Арра до Авиньона, от Меца

до Байонны; в Блуа и Орлеане пушки грохо-

чут речитативом, они слышны в Пюи, среди

гранитных гор, на По, где стояла черепаховая

люлька Генриха Великого. В далеком Мар-

селе алая вечерняя заря становится свиде-

тельницей того, как из каждого пушечного

жерла в замке Иф вырываются красные

огненные языки и весь народ ликует: да,

Франция свободна. О славная Франция, она

растворилась в дыме и громе и добыла себе

так фригийский колпак Свободы! Во всех

городах должны быть посажены деревья Сво-

боды — не важно, вырастут они или нет.

Разве не говорили мы, что это величайший

триумф, когда-либо достигнутый или могу-

щий быть достигнут феспийским искусством?

К сожалению, приходится назвать все это

феспийским искусством, ведь прежде чем

приступить к присяге на Марсовом поле,

национальные флаги должны были быть

освящены. Весьма целесообразная мера: ни

одно земное знамя не может развеваться

победоносно, ни одно предприятие не может

удаться, если небо не ниспошлет на него

своего благословения или по меньшей мере

если оно не будет испрошено вслух или про

себя. Но какими средствами добиться его?

Какой трижды божественный громоотвод

Франклина возьмет с неба чудесный огонь,

чтобы он спустился, кротко распространяя

жизнь и принося исцеление душам людей?

Ах, очень просто, при помощи двухсот тонзу-

рованных субъектов в белоснежных стихарях

с трехцветными поясами, стоящих на ступе-

нях Алтаря Отечества, с Талейраном-Периго-

ром, блюстителем душ, во главе! Они,

насколько это в их силах, заменят чудесный

громоотвод. О темно-синее небо и ты, изум-

рудная кормилица-земля; вы, вечно текущие

реки; вы, тленные леса, подобно людям,

постоянно умирающие и снова рождающиеся;

вы, горы и скалы, ежедневно тающие от лив-

ней и все же столетиями не исчезающие и

224 КОНСТИТУЦИЯ

нерушимые, так как родить вас вновь может,

по-видимому, только новый мировой перево-

рот, когда от сильного кипения и взрыва пар

взовьется почти до луны; ты, неисчерпаемое,

таинственное Всё, покров и обитель Неназы-

ваемого; и ты, Человеческий Дух, с твоей

членораздельной речью, придающий образ и

форму Неизмеримому, Неназываемому, —

разве не чудо уж самое то, что француз мог не

говорим поверить, но вообразить, что верит,

будто Талейран и двести штук белого колен-

кора в состоянии добыть благословение неба?

Здесь, однако, мы должны вместе с огор-

ченными историками того времени заметить,

что в ту минуту, как епископ Талейран, в

длинной мантии, митре и трехцветном поясе,

заковылял по ступеням Алтаря, чтобы произ-

вести свое чудо, небо вдруг помрачнело:

засвистел северный ветер, предвестник

холодной непогоды, и полил настоящий, все

затопляющий ливень. Грустное зрелище! Все

тридцать рядов кругом амфитеатра покры-

лись тотчас же зонтами, обманчивой защитой

при такой толпе; наши античные кассолетки

превратились в горшки для воды, смола для

курения шипит в них, превращаясь в грязный

пар. Увы, вместо «виват» слышно только

яростное падение и шорох дождя. От трехсот

до четырехсот тысяч человек чувствуют, что

имеют кожу, по счастью непромокаемую.

Шарф генерала мокр насквозь, все военные

флаги повисают и не хотят больше разве-

ваться и вместо этого лениво хлопают, точно

превращенные в расписанные жестяные фла-

ги! Но еще хуже, по свидетельству историков,

было положение ста тысяч красавиц Фран-

ции! Их белоснежные кисейные наряды

забрызганы грязью; страусовые перья

постыдно прилипают к своему остову; шляпы

потеряли форму, их внутренний каркас прев-

ращается в месиво: красота не царит уже в

своем прелестном уборе, подобно богине

любви, обнаженной и закутанной в прозрач-

ные облака, а борется в нем, как в тяжелых

цепях, так как «формы обрисовываются»,

слышны лишь сочувственные восклицания,

хихиканье, в то время как только решительно

хорошее настроение может помочь перенести

невзгоду. Настоящий потоп: непрерывная

пелена или падающий столп дождя. Митра

нашего верховного пастыря тоже наполня-

ется водой и становится уже не митрой, а

переполненным и протекающим пожарным

ведром на его почтенной голове! Не обращая

на это внимания, верховный пастырь Талей-

ран производит свое чудо: благословение его,

несколько отличное от благословения Иако-

ва, почиет теперь на всех восьмидесяти трех

департаментских флагах Франции, которые в

благодарность развеваются или хлопают как

могут. Около трех часов снова проглядывает

солнце, и остающиеся церемонии могут быть

закончены при ясном небе, хотя и с сильно

попорченными декорациями

В среду федерация наша заключена, но

празднества продолжаются еще эту и часть

следующей недели — празднества, заменя-

ющие пиры багдадского калифа и волшеб-

ника Аладдина. На Сене происходят гонки

судов с прыжками в воду, брызгами и хохо-

том. Аббат Фоше, Те Deum Фоше, «в

ротонде Хлебного рынка» произносит надг-

робное слово о Франклине, по которому

Национальное собрание недавно три дня

носило траур. Столы Мотье и Лепелетье все

еще завалены яствами, и потолки дрожат от

патриотических тостов. На пятый вечер, в

воскресенье, устраивается всеобщий бал.

Весь Париж, мужчины, женщины и дети, в

домах или на улицах танцуют под звуки арфы

или четырехструнной скрипки. Даже седовла-

сые старики пытаются здесь, под изменчивой

луной, еще раз подвигать в такт своими ста-

рыми ногами; грудные дети, не умеющие еще

говорить, кричат на руках и барахтаются,

нетерпеливо расправляя свои маленькие пух-

лые руки и ноги, в бессознательной потребно-

сти проявить свою мышечную силу. Самые

крепкие балки изгибаются более или менее,

все пазы трещат.

Но взгляните на развалины Бастилии на

лоне самой матери-земли. Везде горят лампо-

ПРАЗДНИК ПИК

225

чки, везде аллегорические украшения, и

гордо высится шестидесятифутовое дерево

Свободы с таким чудовищной величины фри-

гийским колпаком, что король Артур со всем

своим Круглым столом * мог бы обедать под

ним. В глубине при тусклом свете одинокого

фонаря замечаем одну из полузарытых

железных клеток и несколько тюремных кам-

ней — последние остатки исчезнувшей тира-

нии; кроме этого видны только гирлянды

лампочек, настоящие или искусственные

деревья, сгруппированные в волшебную

рощу, над входом в которую прохожий может

прочесть надпись: «Ici l'on danse» (здесь тан-

цуют). Таким образом, сбылось смутное

предсказание пророка и шарлатана из шарла-

танов Калиостро **, сделанное им четыре

года назад, когда он покидал это мрачное

заточение, чтобы попасть в еще более ужас-

ную тюрьму римской инквизиции, так и не

выпустившую более своей жертвы.

Но что значит Бастилия по сравнению с

Champs-Elysées? Сюда, к этим полям, спра-

ведливо называемым Елисейскими, сами

собой направляются ноги. Гирлянды лампо-

чек освещают их, как днем, маленькие масля-

ные стаканчики прелестно украшают, напо-

добие пестрых светлячков, самые высокие

сучья; деревья словно залиты пестрым огнем

и бросают свое сияние далеко в лесную чащу.

Здесь, под вольным небом, стройные феде-

раты кружатся в хороводе всю эту благовон-

ную ночь напролет с новообретенными

красотками, гибкими, как Диана ***, но не

такими холодными и суровыми, как она; сер-

дца соприкасаются и пылают; и конечно,

редко приходилось нашей старой планете

* Рыцари Круглого стола — герои средневековых

рыцарских романов так называемого бретонского

цикла; приближенные легендарного короля Брита-

нии Артура, собиравшиеся в определенном порядке

за его круглым столом, символом равенства.

** См. его письмо к французскому народу (Лондон,

1786). — Примеч. авт.

*** Диана (рим. миф.) — богиня охоты, изобража-

лась с луком и колчаном за плечами.

спускать покров своей огромной конической

тени, называемой ночью, над подобным

балом. Если, по словам Сенеки *, сами боги с

улыбкой смотрят на человека, борющегося с

превратностями судьбы, то что же они

должны были думать о двадцати пяти миллио-

нах беззаботных, побеждающих свои невз-

годы в течение целой недели и даже более?

И вот праздник Пик дотанцован таким

образом до конца; галантные федераты воз-

вращаются домой во все четыре стороны с

возбужденными нервами и разгоряченными

сердцами и головами; некоторые из них, как,

например, старый, почтенный друг Даммар-

тена из Страсбурга, совсем «сгорели от алко-

голя», и жизнь их близится к своему концу

Праздник Пик дотанцован до конца и стал

покойником, тенью праздника. Ничего от

него не осталось, кроме образа в памяти

людей и места, которое его видело, но уже

более не видит, так как возвышения на Мар-

совом поле обвалились наполовину

. Праз-

дник этот был, несомненно, одним из запоми-

нающихся народных праздников. Никогда не

приносилась присяга с таким переполненным

сердцем, с таким чувством и избытком радо-

сти, и едва ли когда-нибудь это повторится, и

все же она была непоправимо попрана через

год и день. Ах, зачем? Если присяга достав-

ляла такое неизреченное наслаждение, если

грудь прижималась к груди и в сердцах двад-

цати пяти миллионов одновременно зажи-

гался огонь энтузиазма, то почему же она

нарушена, о неумолимые властители судеб,

почему? Отчасти именно потому, что она

приносилась в таком порыве радости, глав-

ным же образом вследствие более старой при-

чины: грех пришел в мир, а вместе с грехом и

бедствия. Эти двадцать пять миллионов в

своем фригийском колпаке не имеют теперь

над собой власти, которая руководила бы и

* Сенека Луций Анней (4 г. до н. э. — 65 г.

н. э.) — римский философ, поэт и государственный

деятель.

226

КОНСТИТУЦИЯ

управляла ими, и не имеют в самих себе руко-

водящей силы или правил для разумной, спра-

ведливой жизни. И если все несутся гигант-

скими шагами по незнакомой дороге без цели

и без узды, то как же не произойти невырази-

мой катастрофе? В самом деле, ведь розовый

цвет федерации не цвет нашей земли и не ее

дело; человек должен бороться с миром не

порывами благородных чувств, а совсем дру-

гим оружием.

Во всяком случае не разумнее ли «беречь

свой огонь для жениха», заключая его в душе,

как благодетельный, животворящий источ-

ник теплоты! Все сильные взрывы, как бы

хорошо ни были они направлены, всегда сом-

нительны, большей частью бесполезны и

всегда разрушительны; представьте себе

человека или нацию, которая израсходовала

бы весь свой запас огня на один искусствен-

ный фейерверк. В жизни приходится видеть

браки по страстной любви (ибо люди, как и

нации, имеют свои периоды расцвета),

заключенные с такими проявлениями торже-

ства и радости, что старики только качают

головами, Спокойная веселость была бы

более уместна, потому что шаг делается важ-

ный. Безрассудная чета, чем больше ты тор-

жествуешь и чувствуешь себя победительни-

цей всего земного зла, которое кажется тебе

исчезнувшим с земли, тем больше будет твое

изумление и разочарование, когда ты отк-

роешь, что земное зло все еще существует.

«Но почему же оно все еще существует?» —

спросит каждый из вас. «Потому что мой

неверный спутник изменил мне; зло было

побеждено; я, с своей стороны, верил в это и

продолжал бы верить и впредь!» И счастли-

вый медовый месяц превращается в длинные

терпкие годы, пожалуй даже в едкий уксус

Ганнибала *.

Не придется ли и нам сказать, что фран-

цузский народ привел королевскую власть

или, вернее, принудил королевскую власть

привести его с слащавой нежностью к брач-

ному Алтарю Отечества, а затем, чтобы отп-

раздновать свадьбу с должным блеском и

великолепием, необдуманно сжег брачное

ложе?

* Ганнибал (около 247—183 гг. до н. э.) — выда-

ющийся карфагенский полководец. Римский исто-

рик Тит Ливий рассказывает, что при переходе

через Альпы Ганнибал приказал очистить часть

трудного перевала от снега, раскалив известковые

камни и полив их уксусом, — камни раскололись, и

это позволило проложить путь для воинов, кон-

ницы и слонов.

Книга II

НАНСИ

Глава первая

БУЙЕ

В Меце, на северо-восточной границе, уже

несколько месяцев смутно маячит перед нами

фигура некоего храбреца Буйе, которому

суждено быть последней надеждой королев-

ской власти в ее бедствиях и планах бегства.

Пока это еще только имя и тень храброго

Буйе.

Займемся им повнимательнее, пока он

не обретет в наших глазах плоть и кровь.

Человек этот сам по себе достоин внимания:

его положение и дела в эти дни прольют свет

на многое.

Буйе находится в таком же затруднении,

как и все занимающие высшие посты фран-

цузские офицеры, только для него оно еще

более резко выражено *. Великая националь-

ная федерация была, как мы и предвидели,

лишь пустым звуком или еще хуже — послед-

ним громким всеобщим «гип-гип-ура» с пол-

ными бокалами на национальном лапифском

празднике созидания конституции. Она была

громким отрицанием суровой действительно-

сти: криками «ура» как бы хотели оттолкнуть

осознание неизбежности, уже стучащей в

ворота! Этот новый национальный кубок

может, однако, лишь усилить опьянение, и,

* Умеренный консерватор, глубоко преданный

монархии, Буйе блестяще служил на Антильских

островах во время войны с англичанами; он пользо-

вался, однако, славой либерала, которая распро-

странилась на всех, кто участвовал в американской

Войне за независимость. Революция внушила ему

страх. Он ненавидел и презирал своего двоюрод-

ного брата Лафайета.

чем громче люди клянутся в братстве, тем

скорее и вернее опьянение приведет к канни-

бализму. Ах, какой огромный мир неразре-

шимых противоречий, подавленных и упро-

щенных лишь на время, таится за этим

мяуканьем и лоском братства! Едва почтен-

ные воины-федераты вернулись в свои гарни-

зоны и наиболее пылкие из них, «сгорая от

пламени алкоголя и любви», еще не успели

умереть; едва из глаз людей исчез блеск праз-

днества, пылающий все еще в их памяти, как

раздоры вспыхивают с большим ожесточени-

ем, чем когда-либо.

Давайте обратимся к Буйе и узнаем, как

все это произошло.

Буйе командует в настоящее время гарни-

зоном Меца и властвует над всем севером и

востоком Франции, будучи назначен недав-

ним правительственным актом, санкциониро-

ванным Национальным собранием, одним из

четырех главнокомандующих. Рошамбо и

Мальи, известные в то время люди и к тому

же маршалы, хотя и мало для нас интерес-

ные, назначены ему в товарищи, а третьим,

вероятно, будет старый болтун Люкнер,

также мало интересный для нас. Маркиз де

Буйе, убежденный лоялист, не враг умерен-

ных реформ, но решительный противник рез-

ких перемен. Он давно состоит на подозрении

у патриотов и не раз доставлял неприятности

верховному Национальному собранию; он не

хотел, например, приносить национальную

присягу, что обязан был сделать, и все откла-

дывал это под тем или иным предлогом, пока

228 КОНСТИТУЦИЯ

Его Величество собственноручным письмом

не упросил его сделать эту уступку в виде лич-

ного одолжения ему. И вот, на своем важном

и опасном, если не почетном посту он молча-

ливо и сосредоточенно выжидает событий, с

сомнением взирая на будущее. Он говорит,

что он один или почти, один из старой военной

верхушки не эмигрировал, но в грустные

минуты думает, что и ему не останется ничего

другого, как перейти границу. Он мог бы

перебраться в Трир или Кобленц, куда собе-

рутся со временем живущие в изгнании прин-

цы, или же в Люксембург, где слоняется без

дела и изнывает старый Брольи. Или еще:

разве ему не открыты великие темные без-

дны европейской дипломатии, в которой

только что начали смутно маячить такие

люди, как Калонн и Бретей?

Среди бесконечно запутанных планов и

предположений у Буйе только одно опреде-

ленное намерение: попытаться оказать услугу

Его Величеству, и он ждет, прилагая все уси-

лия к тому, чтобы сохранить свой округ

лояльным, свои войска верными, свои гарни-

зоны обеспеченными всем нужным. Он еще

изредка поддерживает дипломатическую

переписку с своим кузеном Лафайетом, отп-

равляя письма и гонцов, причем, с одной сто-

роны, мы видим рыцарские конституционные

уверения, с другой — военную серьезность и

краткость; редкая переписка эта становится

все реже и бессодержательнее, гранича уже с

совершенной пустотой

. Он, этот стремитель-

ный, вспыльчивый, проницательный, упрямо

верный долгу человек, с подавленной, поры-

вистой решимостью, храбрый до опрометчи-

вости, был более на своем месте, когда, как

лев, защищал Виндварские острова или когда

прыжками, как тигр, вырывал у англичан

Невис и Монсеррат, чем сейчас, в этом стес-

ненном положении, спутанный по рукам и

ногам кознями дипломатов, в ожидании гра-

жданской войны, которая, быть может,

никогда и не наступит. Несколько лет назад

Буйе должен был командовать французской

экспедицией в Ост-Индию и вернуть или

завоевать Пондишери * и царства Солнца; но

весь мир внезапно изменился, и Буйе вместе с

ним; судьба распорядилась так, а не иначе.

Глава вторая

ЗАДЕРЖКА ЖАЛОВАНЬЯ

И АРИСТОКРАТЫ

Общее состояние дел таково, что сам Буйе не

предвидит ничего хорошего. Уже со времени

падения Бастилии и даже еще ранее состо-

яние дел во французской армии вообще было

весьма сомнительным и с каждым днем ухуд-

шалось. Дисциплина, которая во все времена

представляет некоторого рода чудо и дер-

жится верой, была расшатана без надежды на

скорое восстановление ее. Французские гвар-

дейцы играли в опасную игру; как они

выиграли ее и как теперь пользуются ее пло-

дами — это всем известно. Мы видели, что

при том всеобщем перевороте наемные сол-

даты отказались сражаться. Так же посту-

пили и швейцарцы полка Шатовьё, почти

французские швейцарцы из Женевы и кан-

тона Во тоже отказались сражаться. Появи-

лись дезертиры, сам полк Руаяль-Аллеман

представлял безотрадную картину, хотя и

оставался верным долгу. Словом, мы видели,

как военная дисциплина в лице бедного Бе-

занваля с его мятежным, непокорным лаге-

рем проводит два мучительных дня на Марсо-

вом поле и затем «под покровом ночи» уходит

«по левому берегу Сены» искать приюта в

другом месте, так как эта почва, очевидно,

стала слишком горяча для нее.

Но где же искать новой почвы, к какому

средству прибегнуть? Спасение в «не зара-

женных» еще гарнизонах и разумной строго-

сти в муштровке солдат — таков, несомнен-

но, и был план. Но, увы, во всех гарнизонах и

* Пондишери — французская колония в Индии,

которая несколько раз переходила в руки англичан.

В 1793 г. англичане были выдворены из Пондише-

ри.

НАНСИ

крепостях, от Парижа до отдаленнейших

деревушек, везде уже распространилась

мятежная зараза; она вдыхается с воздухом,

передается вместе с прикосновением и обще-

нием, пока все, до самого бестолкового сол-

дата, не заражаются ею! Люди в мундирах

разговаривают с людьми в гражданском

платье; люди в мундирах не только читают

газеты, но и пишут в них

. Подаются соб-

ственные петиции или представления; рассы-

лаются тайные эмиссары, образуются союзы;

всюду замечаются недовольство, соперниче-

ство, неуверенность в положении дел; сло-

вом, настроение полно угрюмой подозритель-

ности. Вся французская армия находится в

смутном, опасном брожении, не предвеща-

ющем ничего доброго.

Значит, среди повсеместного социального

расслоения и возмущения общества нам пред-

стоит еще самая глубокая и самая мрачная

форма их — солдатский мятеж? Если всякое

восстание при всех обстоятельствах представ-

ляет картину безнадежного опустошения, то

во сколько раз оно становится ужаснее, когда

принимает характер военного мятежа! В этом

случае орудие дисциплины и порядка, кото-

рым держится в повиновении и управляется

все остальное, становится само несоизмеримо

страшнейшим орудием необузданности,

подобно тому как огонь, наш незаменимый

слуга на все руки, действует опустошительно,

когда сам становится властелином и превра-

щается в пожар. Мы назвали дисциплину

некоторого рода чудом: и в самом деле, разве

не чудо, что один человек распоряжается сот-

нями тысяч? Каждый в отдельности, лично,

может быть, не любит и не боится его и все

же должен повиноваться ему, идти туда или

сюда, маршировать или останавливаться,

убивать других или давать убивать себя, как

будто это веление самой судьбы, как будто

слово команды представляет в буквальном

смысле магическое слово?

Но что, если это магическое слово вдруг

будет забыто и чары его нарушатся? Легионы

усердных исполнительных существ восстают

229

против вас, как грозные враги; свободная,

блистающая порядком арена превращается в

адское поле сражения, и несчастного чародея

разрывают на куски. Военная чернь та же

чернь — только с ружьями в руках, — над

головами которой висит смерть, потому что

за неповиновение она наказывается смертью,

а ведь она ослушалась. И если всякая чернь

ведет себя как безумная и, как в безумии, дей-

ствует в бешеных припадках горячности и

оцепенения, внезапно переходя от дикой яро-

сти к паническому страху, то, подумайте, как

будет вести себя солдатская чернь, которая в

конфликте между долгом и наказанием

кидается от раскаяния к злобе и в самом пылу

исступления держит в руке заряженное

ружье! Для самого солдата возмущение пред-

ставляет нечто страшное, может быть даже

достойное сожаления, и, однако, оно столь

опасно, что может вызывать только нена-

висть, но никак не сострадание. Совершенно

ненормальный класс людей эти несчастные,

наемные убийцы! С откровенностью, вызы-

вающей изумление современных моралистов,

они поклялись быть машинами, но все же

остались отчасти людьми. Пусть же осторож-

ная власть не напоминает им об этом послед-

нем факте, пусть всегда сила, а главное,

несправедливость останавливаются по эту

сторону опасной черты! Мы часто говорим,

что солдаты возмущаются; если бы этого не

было, то многое из существующего в этом

мире лишь временно длилось бы вечно.

Независимо от общей борьбы, которую

ведут против своей судьбы все сыны Адама на

земле, невзгоды французских солдат сводятся

к следующим двум. Первая та, что их офи-

церы — аристократы; вторая — что они

обманывают их в жалованье. Две обиды или,

собственно, одна, могущая превратиться в

целую сотню, ибо какое множество послед-

ствий вытекает из одного первого положе-

ния, что их офицеры — аристократы! Один

этот факт представляет беспредельный,

никогда не иссякающий источник всяких

обид; его можно было бы назвать исходной

230

причиной общей обиды, из которой ежедне-

вно будут самостоятельно развиваться одна

личная обида за другой. То, что она время от

времени принимает определенную форму,

может служить даже некоторого рода утеше-

нием. Расхищение жалованья, например. Тут

обида воплотилась, стала осязаемой, ее

можно обличить, выразить, хотя бы только

злобными словами.

К несчастью, великий источник обид дей-

ствительно существует: почти все наши офи-

церы неизбежно аристократы, аристокра-

тизм вошел в их плоть и кровь. По специаль-

ному закону никто не может рассчитывать

даже на скромный чин лейтенанта милиции,

пока не представит, к удовольствию короля-

льва, удостоверение в том, что он имеет за

собою по крайней мере четыре поколения

дворянства. Требуется, значит, не просто дво-

рянство, а родовое, от праотцев. Эта послед-

няя поправка внесена в закон в сравнительно

недавнее время одним из военных министров,

заваленных просьбами

о производстве в офи-

церы. Она, правда, облегчила жизнь воен-

ного министра, но увеличила во Франции

зияющую пропасть между дворянством и про-

стонародьем и, кроме того, между новым и

старым дворянством, как будто уже и при ста-

ром и новом, а затем при старом, старшем и

старейшем дворянстве мало было противоре-

чий и несогласий, которые теперь с треском

сталкиваются друг с другом и вместе с дру-

гими противоположностями затягиваются в

бездну одним общим водоворотом. Это паде-

ние в бездну, из которой нет возврата, уже

совершилось или совершается среди хаоти-

ческого беспорядка, только войска еще не

охвачены водоворотом; но, спрашивается,

можно ли надеяться, что они удержатся на

поверхности? Очевидно, нет.

Правда, в период внешнего мира, когда

сражений нет, а есть только муштра, вопрос о

чинопроизводстве кажется довольно теорети-

ческим. Но по отношению к Правам Чело-

века он всегда имеет практическое значение.

Солдат присягал в верности не только коро-

лю, но и закону и народу. «Нравится ли

нашим офицерам революция?» — спраши-

вают солдаты. К несчастью, нет; они ненави-

дят ее и любят контрреволюцию. Молодые

люди в эполетах, с дворянской кровью в

жилах, отравленные дворянской спесью, отк-

рыто издеваются, с негодованием, переходя-

щим в презрение, над нашими Правами Чело-

века, как над новоизобретенной паутиной,

которую надо смести. Старые офицеры,

более осторожные, молчат, сурово сжимая

губы, но можно догадаться, что происходит в

их душе. Кто знает, быть может, даже под

простым словом команды скрывается сама

контрреволюция, замышляющая продажу нас

изгнанным принцам или австрийскому коро-

лю; разве предатели-аристократы не могут

провести нас, простых людей? Так пагубно

действует эта общая причина всех обид,

вызывая вместо доверия и уважения лишь

ненависть и бесконечную подозрительность и

делая невозможным и командование и пови-

новение. Насколько же опаснее, когда вто-

рая, более ощутимая обида — задержка жало-

ванья — отчетливо возникла в сознании про-

стых людей? Хищения самого низменного

сорта существуют и существовали давно; но

если недавно провозглашенные Права Чело-

века и всякие прочие права не паутина, то

подобных злоупотреблений не должно более

существовать !

Французская военная система, по-видимо-

му, умирает печальной смертью самоубийцы.

Более того, в этом деле гражданин естест-

венно выступает против гражданина. Сол-

даты находят слушателей и беспредельное

сочувствие множества патриотов из низших

классов. Высшие же классы относятся таким

же образом к офицерам. Офицер по-преж-

нему наряжается и душится, собираясь на

невеселые вечеринки, которые устраиваются

иногда еще не успевшими эмигрировать дво-

рянами. Там офицер высказывает свои горе-

сти, которые в то же время и горести Его

Величества и самой природы, но, кстати,

выражает и вызывающее неповиновение, и

КОНСТИТУЦИЯ