Карлейль Т. История Французской революции

Подождите немного. Документ загружается.

ПРАЗДНИК ПИК

может лежать поваленный и втоптанный в

грязь. Но заметим по крайней мере, как

естественна эта склонность к союзам у возбу-

жденной нации, имеющей веру. Шотландцы,

веровавшие в праведное небо над их головами

и в Евангелие — правда, совершенно отлич-

ное от евангелия Жан Жака, — в крайней

нужде запечатлели клятвой торжественный

союз и договор, как братья, которые обнима-

ются и со слабой надеждой смотрят на небо

перед близкой битвой; они заставили весь

остров присоединиться к этой клятве, и даже,

по их древнесаксонскому, еврейско-пресвите-

рианскому обычаю, более или менее сдер-

жать ее, потому что клятва эта была, как

большей частью при таких союзах, услышана

небом и признана им. Если присмотреться

внимательнее, то она не умерла до сих пор и

даже не близка к смерти. У французов, с их

галло-языческой возбудимостью и горячно-

стью, есть, как мы видели, в некотором роде

действительная вера; они терпят притесне-

ния, хотя и преисполнены надежд; народный

торжественный союз и договор возможны и

во Франции, но при сколь различных обсто-

ятельствах и со сколь различными развитием

и результатом!

Отметим также незначительное начало,

первую искру мощного фейерверка; ведь если

нельзя определить голову, из которой она

вылетела, то можно определить округ,

откуда это произошло. 29-го числа минув-

шего ноября национальные гвардейцы из бли-

жайших и дальних мест, с военной музыкой и

в сопровождении муниципальных властей в

трехцветных шарфах, тысячами направля-

лись вдоль Роны к маленькому городку

Этуаль. Здесь после церемониальных маршей

и маневров, трубных звуков, ружейных зал-

пов и прочих выдумок патриотического гения

они приняли присягу и обет стоять друг за

друга под защитой короля и закона и, в част-

ности, поддерживать свободную продажу всех

сельскохозяйственных продуктов, пока тако-

вые имеются, несмотря на грабителей и

ростовщиков. Такова была цель собрания в

211

Этуале в конце теплого ноября 1789 года.

Но если уж простой смотр, сопровождае-

мый обедом, балом и связанными с ними

обычными развлечениями, интересует счаст-

ливый провинциальный городок и возбу-

ждает зависть окружающих городов, то

насколько больше внимания возбудит следу-

ющее! Через две недели более обширный

Монтелимар, почти стыдясь за себя, сделает

то же самое, и еще лучше. На монтелимар-

ской равнине, или, что не менее благозвучно,

под стенами Монтелимара, происходит 13

декабря новое сборище с заклинаниями:

шесть тысяч человек произносят клятву с

тремя замечательными поправками, приня-

тыми единогласно. Первая — что граждане

Монтелимара должны вступить в союз с объ-

единившимися гражданами Этуаля. Вторая —

что, не упоминая специально о продаже хле-

ба, «они клянутся перед лицом Бога и Отече-

ства» с гораздо большей горячностью и созна-

тельностью повиноваться всем постановле-

ниям Национального собрания и заставлять

других повиноваться им «до самой смерти»

(jusqu 'à la mort). Третья, и самая важная, —

что официальное донесение обо всем этом

должно быть торжественно препровождено в

Национальное собрание Лафайету и «восста-

новителю французской свободы», дабы они

извлекли из этого какое могут утешение.

Таким образом более обширный Монтелимар

отстаивает свою революционную значимость

и удерживает свое место на муниципальной

лестнице

Итак, с наступлением Нового года сигнал

подан; неужели Национальное собрание и

торжественное донесение ему не сыграют по

крайней мере роли национального телегра-

фа? Зерно брошено и должно циркулировать

по всем дорогам и водам Роны, по всей юго-

восточной области, где монсеньора д'Артуа,

если бы он вздумал возвратиться из Турина,

ожидает горячий прием. Любая французская

провинция, страдающая от недостатка хлеба,

от мятежных парламентов, от заговорщиков

против конституции, монархических клубов

212

КОНСТИТУЦИЯ

или от иных патриотических бедствий, может

последовать данному примеру или даже дей-

ствовать лучше, особенно теперь, когда фев-

ральские клятвы всколыхнули их всех! От

Бретани до Бургундии, почти на всех равни-

нах Франции, почти под всеми городскими

стенами трубят трубы, развеваются знамена,

происходят конституционные маневры; под

весенним небом природа одевается зеленым

цветом надежды, хотя яркое солнце и затем-

няется тучами с востока, подобно тому как

патриотизм, хотя и с трудом, побеждает ари-

стократию и недостаток хлеба! И вот наши

сверкающие фаланги под предводительством

муниципалов в трехцветных шарфах марши-

руют и поворачиваются под трубные звуки

«Ça ira!» и барабанную дробь; или останавли-

ваются, подняв правую руку, в то время как

артиллерийские залпы подражают громам

Юпитера и все Отечество, а метафорически и

вся Вселенная смотрят на них. Храбрые муж-

чины в праздничных одеждах и разряженные

женщины, из которых большинство имеет

возлюбленных в рядах этого войска, клянутся

вечным небом и зеленеющей кормилицей-

землей, что Франция свободна!

Чудные дни, когда люди (как это ни стран-

но) действительно соединяются в согласии и

дружелюбии, и человек, хотя бы только раз

на протяжении долгих веков раздоров,

поистине на минуту становится братом чело-

веку! А затем следуют депутации к Нацио-

нальному собранию с высокопарными про-

странными речами, к Лафайету и «восстано-

вителю» и очень часто к матери патрио-

тизма *, заседающей на дубовых скамьях в

зале якобинцев! Во всех ушах разговоры о

федерации. Всплывают имена новых патрио-

тов, которые однажды станут хорошо извест-

ными: Буайе-Фонфред, красноречивый обви-

нитель мятежного парламента Бордо, Макс

Инар, красноречивый репортер Драгиньян-

ской федерации, — красноречивая пара ора-

торов из противоположных концов Франции,

* Речь идет о парижском Якобинском клубе.

но которые тем не менее встретятся. Все

шире распространяется пламя федераций, все

шире и все ярче. Так, собратья из Бретани и

Анжу говорят о братстве всех истинных

французов и даже призывают «гибель и

смерть» на голову всякого ренегата. Более

того, если в Национальном собрании они с

грустью указывают на marc d'argent (ценз),

делающий стольких граждан пассивными, то

в Якобинском клубе они спрашивают, будучи

сами отныне «не бретонцами и не анжуйцами,

а только французами», почему вся Франция

не составит один союз и не поклянется во

всеобщем братстве, раз и навсегда

. Весьма

дельная мысль, возникающая в конце марта.

Патриоты не могут не ухватиться за нее и

повторяют и разносят ее во все стороны до

тех пор, пока она не становится известна

всем; но в таком случае муниципальным

советникам следовало бы обсудить ее самим.

Образование некой всеобщей федерации,

по-видимому, неизбежно; где? — понятно

само собой: в Париже; остается установить,

когда и как. И на это тоже ответит всесозида-

ющее время и даже уже отвечает. Ибо по

мере распространения дело объединения

совершенствуется, и патриотический гений

прибавляет к нему один вклад за другим. Так,

в Лионе в конце мая мы видим пятьдесят или,

как иные говорят, шестьдесят тысяч человек,

собравшихся для организации федерации,

причем присутствует не поддающаяся исчи-

слению толпа сочувствующих. И так от зари

до сумерек. С пяти часов ясного росистого

утра наши лионские гвардейцы начали сте-

каться, сверкая амуницией, к набережной

Роны, сопровождаемые взмахами шляп и

женских носовых платков, ликующими голо-

сами двухсот тысяч патриотов — прекрасных

и мужественных сердец. Отсюда все направи-

лись к Полю федерации. Но что это за цар-

ственная фигура, которая, не желая возбу-

ждать внимания, все же выделяется из всех и

появляется одной из первых с эскортом близ-

ких друзей и в сопровождении патриотичес-

кого издателя Шампанье? Энтузиазмом горят

ПРАЗДНИК ПИК 213

эти темные глаза, строгое лицо Минервы

отражает достоинство и серьезную радость;

там, где все радуются, больше всего радуется

она. Это жена Ролана де ла Платьера

. Муж

ее — строгий пожилой господин, королевский

инспектор лионских мануфактур, а теперь, по

народному выбору, самый добросовестный из

членов Лионского муниципалитета; человек,

приобретший многое, если только достоин-

ства и способности могут приобретаться, а

главное, заполучивший в жены дочь париж-

ского гравера Флипона. Отметь, читатель,

эту царственную горожанку: ее красота и гра-

ция амазонки радуют глаз, но еще больше

душу. Не сознающая своих достоинств,

своего величия (как всегда бывает с истин-

ным величием), своей кристальной чистоты,

она искренна и естественна в век искусствен-

ности, притворства и обмана. В своем спокой-

ном совершенстве, в своей спокойной непобе-

димости она — если хотите знать — благород-

нейшая из французских женщин своего вре-

мени, и мы еще увидимся с нею. Но

насколько она была счастливее, когда ее еще

не знали и даже она сама не знала себя! Сей-

час она смотрит, не подозревая ничего, на

развертывающееся перед ней грандиозное

зрелище и думает, что начинают сбываться ее

юношеские грезы.

Как мы сказали, торжество продолжалось

от зари до сумерек и поистине являло собой

зрелище, которому мало равных. Гром бара-

банов и труб сам по себе уже нечто, но

вообразите себе «искусственную скалу в пять-

десят футов вышиной», с вырубленными сту-

пенями и украшенную подобием «кустарни-

ков». Внутри скалы — потому что в действи-

тельности она сделана из досок — поме-

щается величественный храм Согласия; сна-

ружи, на самой вершине, возвышается колос-

сальная статуя Свободы, видимая за

несколько миль, с пикой, во фригийском кол-

паке и с гражданской колонной; у подножия

скалы Алтарь Отечества (Autel de la Patrie).

На все это не пожалели ни досок, ни балок,

ни штукатурки, ни красок всех цветов.

Вообразите себе, что на всех ступенях скалы

расставлены знамена; у алтаря служат

обедню и приносят гражданскую клятву пять-

десят тысяч человек, сопровождаемую вулка-

ническим извержением звуков из медных и

других глоток, достаточным для того, чтобы

повернуть вспять потревоженные воды Соны

и Роны. Роскошные фейерверки, балы и

пиры завершают эту божественную ночь

. А

затем исчезает и Лионская федерация, погло-

щенная мраком, — впрочем, не совсем: наша

храбрая красавица Ролан присутствовала на

ней и дает описание ее в газете Шампанье

«Courrier de Lyon», хотя и не называя своего

имени; описание это «расходится в количе-

стве шестидесяти тысяч экземпляров», и его

приятно было бы прочесть и сейчас.

После всего этого, как мы видим, Парижу

мало что придется придумывать самому: ему

остается только подражать и применять. А

что касается выбора дня, то какой день во

всем календаре лучше годовщины взятия

Бастилии подходит для этой цели? А наибо-

лее удобное место, конечно, Марсово поле,

где стольких Юлианов Отступников подни-

мали на щите как властителей Франции или

мира, где железные франки стуком мечей

отвечали на голос Карла Великого и где

исстари совершались все великие торжества.

Глава девятая

СИМВОЛИКА

Как понятно для всех людей в переломные

моменты их жизни символическое изображе-

ние! Да и что представляет собой вся земная

жизнь человека, как не символическое изоб-

ражение невидимой небесной силы, заклю-

ченной в нем? Человек стремится обнару-

жить эту силу и словом и делом, если воз-

можно — с простодушием, а если это не

удастся, то с театральными эффектами, кото-

рые тоже не лишены значения. Святочный

маскарад не безделица, наоборот, в добрые

старые времена рождественские забавы,

214 КОНСТИТУЦИЯ

шутовские проделки скоморохов представ-

ляли собой нечто значительное. Они были

откровенной игрой, ведь маскарады и теперь

означают искреннюю потребность в играх и

шутках. Но с другой стороны, насколько зна-

чительнее искренняя серьезность, как, напри-

мер, еврейский праздник скинии! Весь народ

собирается во имя Всевышнего и перед лицом

Всевышнего, реальность превосходит самое

воображение, и сухая церемония является не

просто формой: в ней все, до последней мело-

чи, проникнуто глубоким смыслом. И в сов-

ременной частной жизни не следует отно-

ситься с презрением к театральным сценам,

где слезливые женщины смачивают целые

аршины батиста и усатые страстные юноши

угрожают самоубийством. Пролейте лучше

сами слезу над ними.

Во всяком случае следует заметить, что ни

один народ не бросит своего дела и не пойдет

специально разыгрывать сцену, не имея чего-

нибудь в виду. Конечно, ни один человек

театра не даст себе труда произносить сцени-

ческие монологи ради собственного удоволь-

ствия, даже с мошенническими и лицемер-

ными намерениями; однако подумайте, не

может ли быть поставлена театрально

настроенная нация в такое положение, когда

она ради собственной выгоды или для удовле-

творения собственной чувствительности, или

глупости, или чего иного должна произносить

такие монологи? Но в отношении готовности

к подобным сценам разница между народами,

как и между людьми, весьма велика. Если,

например, наши саксонские друзья-пуритане

скрепили клятвою свой национальный дого-

вор без порохового дыма и барабанного боя,

в темной комнате, за мрачной монастырской

оградой на Гайстрит, в Эдинбурге, где теперь

пьют простой спирт, — именно так у них

было принято клясться. Нашим же галльским

друзьям-энциклопедистам нужно Марсово

поле, которое было бы видно всему миру или

Вселенной, и такая сцена, перед которой

амфитеатр Колизея казался бы лишь палат-

кой странствующих комедиантов, — словом,

им нужно нечто такое, чего никогда или

почти никогда не видала наша старушка Зем-

ля. И этот порядок в свое время и в своем

месте был также естествен. Эти два способа

клятвоприношения находились почти в долж-

ном соотношении с обстановкой, а именно:

они оказались обратно пропорциональными.

Стремление народа к театральности нахо-

дится в весьма сложной зависимости от его

доверчивости, общительности, горячности,

равно как и от его возбуждаемости и отсут-

ствия сдержанности, от его страстности, раз-

горающейся ярким пламенем, но обыкно-

венно быстро потухающей.

И как верно заключение, что всякий чело-

век и всякий народ, намеревающийся совер-

шить нечто значительное, всегда совершал

лишь самую малость! О федерация Марсова

поля с тремястами барабанщиков, тысячью

двумястами духовых инструментов и артилле-

рией, расставленной на всех возвышенностях,

чтобы грохот ее возвестил о тебе всей Фран-

ции в несколько минут! Не должен ли был

атеист Нежан прекратить свое жалкое и

томительное карканье, на которое он, по-

видимому, осужден, попытавшись перене-

стись на восемнадцать веков назад и предста-

вить себе тринадцать бедно одетых мужчин за

скудной трапезой в низкой еврейской хижине.

У них не было никаких символов, кроме сер-

дец, самим Богом посвященных в божествен-

ную глубину страдания, и слов: «Делайте это

во имя Мое».

Глава десятая

ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

Склонность людей к театральным эффектам

понятна, пожалуй даже трогательна, как

страстное выражение искренно запинающе-

гося языка и неискренно болтающей головы,

впавшей в безумие. Однако в сравнении с

неподготовленными, внезапными взрывами

природы, такими, как восстание женщин, они

кажутся бледными, неинтересными и скучны-

ПРАЗДНИК ПИК 215

ми, как выдохшееся пиво или перекипевшее

волнение! Такие заранее обдуманные сцены,

как бы они ни были всемирно велики и хитро

затеяны, в сущности не более как картон и

румяна. Другие же, напротив, оригинальны,

они выливаются из великого, вечно живого

сердца самой природы; поэтому очень важно,

какую форму они примут. И потому француз-

ская национальная федерация представляется

нам величайшим триумфом, когда-либо

достигнутым драматическим искусством, —

несомненным триумфом, раз весь партер,

состоявший из двадцати пяти миллионов душ,

не только рукоплещет, но и сам вскакивает на

подмостки и с увлечением принимает участие

в представлении. А если это действительно

триумф, то мы так к нему и отнесемся: с

искренним мимолетным восхищением, удив-

ляясь ему издалека. Вся нация, участвующая

в маскараде, конечно, заслуживает некото-

рого внимания, но не достойна того любов-

ного участия, которое вызывает, например,

восстание менад. Оставим в покое все даль-

нейшие репетиции, предоставим бесчислен-

ным полковым оркестрам на равнинах и под

городскими стенами оглашать воздух труб-

ными звуками, не уделяя им более внимания.

На одной сцене, однако, остановится на

минуту и самый торопливый читатель: на

появлении Анахарсиса Клоотса и всего гре-

ховного потомства Адама. Патриотический

муниципалитет к 4 июня уже состряпал свой

план и получил санкцию у Национального

собрания и одобрение патриота-короля, кото-

рому, если бы даже он и мог не согласиться,

лояльные речи федералистов, несомненно,

давали хоть временную усладу. Из всех вось-

мидесяти трех департаментов Франции

должны прибыть депутаты от национальных

гвардейцев, по нескольку на каждую сотню;

точно так же и королевские морские и сухо-

путные силы должны прислать известное

число своих депутатов; подобное, хотя и

происшедшее неожиданно, братание нацио-

нальных солдат с королевскими раз уже

происходило и было санкционировано. В

общем, ожидают, что может прибыть около

сорока тысяч человек; расходы возлагаются

на посылающий депутатов округ, следова-

тельно, пусть округа и департаменты хоро-

шенько подумают и выберут достойных

людей — парижские братья поспешат им на-

встречу с приветом.

Судите же, сколько хлопот у наших

патриотических художников и как глубоко-

мысленно они совещаются о том, чтобы сде-

лать сцену достойным зрелищем для Вселен-

ной! Не менее пятнадцати тысяч землекопов,

тачечников, каменщиков с инженерами рабо-

тают на Марсовом поле, превращая его в

национальный амфитеатр, соответствующий

такому торжеству. Ведь многие надеются,

что праздник Пик (Fête des Piques) станет

самым важным из годовых праздников и

будет праздноваться из года в год. Да и

почему бы свободной, с театральными

наклонностями нации не иметь своего посто-

янного национального амфитеатра? Марсово

поле выдалбливается и утрамбовывается, и

все парижане днем говорят, а ночью грезят о

празднике Федерации, и только о нем одном.

Союзные депутаты уже в пути. Националь-

ное собрание, которому кроме обычных обя-

занностей придется еще выслушивать речи

депутатов федерации и отвечать на них, будет

завалено работой! Речь «американского

комитета», среди которого немощная фигура

Поля Джонса, подобная тускло мерцающим

звездам, приветствует нас с наступлением

столь многообещающего дня. Речь штурмо-

вавших Бастилию, пришедших «отказаться»

от всякой особой награды, от какого-либо

особого места на торжестве, так как грена-

деры центра немножко ворчат. Речь от Клуба

Зала для игры в мяч, который входит, неся на

длинном шесте издалека сверкающую метал-

лическую доску, где выгравирована знамени-

тая присяга, произнесенная в названном зале;

они предполагают торжественно прибить эту

блестящую металлическую доску в Версале

20-го числа этого месяца, т. е. в годовщину

самого события, в качестве вечного напоми-

216 КОНСТИТУЦИЯ

нания — на несколько лет, — а потом, на

обратном пути, предполагают пообедать в

Булонском лесу

, но не могут сделать этого,

не возвестив о том на весь мир. Верховное

Национальное собрание с одобрением выслу-

шивает все эти речи, приостановив свою

работу по возрождению страны, и отвечает

дружелюбно, даже с некоторым оттенком

импровизированного красноречия, так как

это жестикулирующий, эмоциональный

народ, у которого сердце на кончике языка.

И вот в этих обстоятельствах Анахарсису

Клоотсу приходит мысль, что в то время,

когда образуется столько клубов и комитетов

и речи встречаются рукоплесканиями, упу-

щено самое главное, величайшее из всего.

Каков был бы эффект, если б воплотилось и

заговорило это величайшее: именно все чело-

вечество (le Genre Humain). В какую минуту

творческого экстаза возникла эта мысль в

уме Анахарсиса, в каких страданиях он дал ей

плоть и жизнь, с какой насмешкой его встре-

тили светские скептики, какими насмешками

отвечал он им, будучи человеком тонкого

сарказма, какие перлы красноречия он рассы-

пал то в кофейнях, то на вечерах и с каким

усердием спускался даже до самых глубочай-

ших низов Парижа, чтобы претворить свою

мысль в дело, — обо всем этом остроумные

биографии того времени не говорят ни слова.

Как бы то ни было, 19 июня 1790 г. косые

лучи вечернего солнца освещают зрелище,

какое не часто видела наша маленькая, глу-

пая планета: Анахарсис Клоотс входит в тор-

жественный зал Манежа в сопровождении

представителей рода человеческого. Шведы,

испанцы, поляки, турки, халдеи, греки,

жители Месопотамии — все пришли требо-

вать места на празднике Великой федерации,

будучи, безусловно, заинтересованы в нем.

«Наши верительные грамоты, — сказал

пламенный Клоотс, — написаны не на перга-

менте, а в живых сердцах всех людей. Да

будет для вас, августейшие сенаторы, безмол-

вие этих усатых поляков, этих измаильтян в

тюрбанах и длинных, волочащихся одеяниях,

этих астрологов-халдеев, так молчаливо сто-

ящих здесь, да будет это убедительнее самого

красноречивого слова! Они — немые предста-

вители своих безгласных, связанных, обреме-

ненных народов, из мрака бездн своих смятен-

но, изумленно, недоверчиво, но с упованием

взирающих на вас и на ярко блистающий свет

французской Федерации, на эту дивно сверка-

ющую утреннюю звезду, предвестницу насту-

пающего для всех народов дня. Мы желаем

остаться здесь как немые памятники, жалкие

символы многого». С галерей и скамеек раз-

даются «многократные рукоплескания», ибо

какой же августейший сенатор не польщен

мыслью, что хотя бы тень человеческого

рода зависит от него?

Сиейес, председательствующий в течение

этих достопамятных двух недель, даст своим

тонким, резким голосом красноречивый

ответ. Анахарсис и его «комитет чужестран-

цев» могут получить место на празднестве

Федерации при условии, что они расскажут у

себя на родине о том, что увидят здесь. Тем

временем мы приглашаем их «быть почет-

ными гостями на этом заседании» (honneur de

la séance). Один турок в длинном, волно-

образном одеянии склоняется в ответ с вос-

точной торжественностью и издает

несколько членораздельных звуков, но из-за

недостаточного знания французского языка

слова его похожи на журчание пролитой

воды, и выраженная в них мысль доселе

остается в области догадок.

Анахарсис и человечество с благодарно-

стью принимают оказанную им честь присут-

ствовать и тотчас же, по свидетельству ста-

рых газет, получают удовольствие многое

видеть и слышать. Первым и главнейшим

является по предложению Ламета, Лафайета,

Сен-Фаржо и других патриотов-дворян,

несмотря на противодействие остальных, уни-

чтожение всех дворянских титулов — от гер-

цога до простого дворянина и ниже, затем

равным образом уничтожаются все ливрей-

ные лакеи или, скорее, ливреи для лакеев.

Точно так же впредь ни один мужчина, ни

ПРАЗДНИК ПИК 217

одна женщина, называющие себя «благород-

ными», не должны курить фимиам, как это

крайне неразумно делалось до сих пор в церк-

вах. Словом, раз феодализм умер уже десять

месяцев тому назад, то зачем же оставлять в

живых его пустую, внешнюю оболочку и гер-

бы? Гербы, следовательно, нужно уничто-

жить, хотя Кассандра-Марат замечает, что на

дверцах некоторых карет они «только закра-

шены» и грозят снова выступить наружу.

Итак, отныне де Лафайет становится про-

сто г-ном Мотье, Сен-Фаржо — Мишелем

Лепелетье, а Мирабо немного спустя язви-

тельно заявляет: «Вашим Рикетти вы заста-

вили Европу три дня ломать себе голову».

Графский титул не безразличен для этого

человека, и поклоняющийся ему народ до

конца величает его им. Но пусть ликуют

самые отчаянные патриоты, в особенности

Анахарсис и человечество, потому что

теперь, по-видимому, доказано, что у всех нас

один отец — Адам!

Вот исторически точное описание знаме-

нитого подвига Анахарсиса. Именно так

обширнейшее общественное представитель-

ство нашло своего оратора. На основании

этого мы можем судить по крайней мере об

одном: какое настроение должно было овла-

деть когда-то легкомысленно-насмешливым

Парижем и бароном Клоотсом, если подоб-

ное зрелище казалось уместным, чуть ли

даже не великим! Правда, впоследствии

зависть старалась омрачить этот успех Ана-

харсиса, уверяя, что он из случайного «ора-

тора комитета иноземных народов» хотел

стать постоянным «оратором человеческого

рода», будто бы заслуживая это; и те же

завистники клеветнически прибавляли, что

его звездочеты-халдеи и прочие были просто

французским сбродом, переодетым для этой

цели. Короче, зависть острила и издевалась

над ним холодным, бездушным образом, но

Анахарсис был человек, закованный в

довольно толстый панцирь, от которого

отскакивали все эти ядовитые стрелы, и про-

должал идти своей дорогой.

Мы можем называть это обширнейшим

общественным представительством и должны

признать его весьма неожиданным, ибо кто

мог бы подумать, что увидит все народы в

тюильрийском Манеже? Но это так; в дей-

ствительности, когда целый народ начинает

устраивать спектакли и маскарады, такие

странные вещи могут происходить. Разве нам

самим не случалось видеть коронованную

Клеопатру, дочь Птолемеев, в совершенно

негероической гостиной или плохо освещен-

ной мелочной лавке, умоляющую почти на

коленях непреклонно грубого муниципала,

чтобы он оставил ее царствовать и умереть,

ведь она уже одета для этого, у нее маленькие

дети и нет денег, покуда констебли неожи-

данно захлопнули дверь Феспийской риги, и

Антоний тщетно молил за свою возлюблен-

ную *. Вот какие видимые призраки проле-

тают по земле, если грубо обращаться с

Феспийской сценой, но насколько их будет

больше, если, как сказано, весь партер вска-

кивает на сцену; тогда поистине, как в драме

Тика **, мир выворачивается наизнанку (Ver-

kehrte Welt!).

После того как мы видели само человече-

ство, видеть «старейшину рода человеческо-

го» уже не чудо. Такой Doyen du Genre

Humain (старейший из людей) объявился за

эти недели: это был Жан Клод Жакоб,

рожденный крепостным и посланный с род-

ных Юрских гор депутатом, чтобы передать

Национальному собранию благодарность за

освобождение их. На его бледном, изможден-

ном лице сто двадцать лет вырыли глубокие

морщины. Он слышал на родном наречии

смутные толки о победах бессмертного Вели-

* Клеопатра — последняя царица Египта из дина-

стии Птолемеев (69—30 гг. до н. э.). Была изгнана

из Египта ее братом Птолемеем Дионисием (48 г. до

н. э.). Через год она вернула себе престол благо-

даря Юлию Цезарю. Славившаяся своей красотой,

уже в раннем средневековье стала легендарной лич-

ностью.

** Тик Людвиг (1773—1853) — немецкий писатель-

романтик.

218

КОНСТИТУЦИЯ

кого Монарха *, о сожженном Пфальце, о

севеннских драгонадах, о военном походе

Мальборо **, а сам в это время трудился и

маялся, чтобы сделать свой клочок земли

чуть зеленее. Четыре поколения сменились

за это время, любили и ненавидели и исчезли,

подобно сухой листве; Жакобу было сорок

шесть лет, когда умер Людовик XIV. Собра-

ние, как один человек, разом поднялось и

почтило старейшего в мире: его приглашают

занять место среди них, разрешив из уваже-

ния не снимать шляпы. Своими слабыми стар-

ческими глазами он смотрит на это новое

чудесное явление, кажущееся ему сном, и

колеблется между обрывками старых воспо-

минаний и грезами. Все во времени начинает

казаться ему невещественным, призрачным;

глаза и душа Жана Жакоба утомлены и

готовы закрыться, но открываются перед

совсем другой, чудесной сценой, которая уже

сама действительность. Патриоты устраи-

вают для него подписку, он получает пенсию

от короля и весело возвращается домой, но

уже через два месяца покидает все и вступает

на свой неведомый путь

Глава одиннадцатая

КАК В ЗОЛОТОЙ ВЕК ***

Между тем Париж, день за днем, непрерывно

путешествующий на Марсово поле, с болью

убеждается, что земляные работы на нем не

будут кончены к назначенному сроку. Пло-

щадь их слишком велика — триста тысяч ква-

дратных футов, так как от Военной школы

(которая должна быть снабжена деревян-

* Т. е. Людовика XIV.

** Мальборо (1650—1722) — английский полково-

дец и политический деятель. Командовал английс-

кими войсками в Европе во время войны за Испан-

ское наследство (1702—1711).

*** Это понятие восходит к Гесиоду (VIII—VII вв.

до н. э.), первому известному по имени древнегре-

ческому поэту, и Овидию (43 г. до н. э. — 18 г.

н. э.), римскому поэту.

ными балконами и галереями) на запад, до

ворот у реки (где тоже должны быть деревян-

ные триумфальные арки), насчитывают

около тысячи ярдов в длину; а в ширину, от

тенистой аллеи с восемью рядами деревьев на

южной стороне до соответствующей ей на

севере, немногим больше или меньше тысячи

футов. Вся эта площадь должна быть выкопа-

на, и земля свезена к краям наподобие высо-

кого косогора; здесь она должна быть утрам-

бована и превращена в лестницу из не менее

тридцати рядов удобных мест, обложенных

дерном и обшитых досками; затем в центре

должна находиться огромная пирамида

Алтаря Отечества (Autel de la Patrie), тоже со

ступенями. Настоящая каторжная работа, но

это ведь мировой амфитеатр! Остается всего

пятнадцать дней, но при такой медлительно-

сти потребуется по крайней мере столько же

недель. Странно, что наши землекопы рабо-

тают, по-видимому, лениво и не желают

работать двойное время даже за повышенную

плату, хотя их рабочий день длится всего семь

часов. Они с досадой заявляют, что человече-

ский живот также нуждается иногда в отдыхе.

Может быть, они тайно подкуплены ари-

стократами? Ведь аристократы способны на

это. Разве шесть месяцев назад не ходил упор-

ный слух, что подземный Париж (ведь мы с

риском стоим над каменоломнями и катаком-

бами, между небом и бездной, под нами все

перерыто) наполнен порохом, который дол-

жен поднять нас на воздух. Слух держался,

пока депутация кордельеров не произвела

расследования и не нашла, что порох опять

убрали!

* Проклятое, неисправимое племя

эти аристократы! В такие священные дни все

они требуют дорожные паспорта. Происхо-

дят беспорядки, восстания, в Лимузене и дру-

гих местах сжигают замки, ведь аристократы

не бездействуют. Они желали бы посеять раз-

дор между лучшим из всех народов и лучшим

из королей — восстановителей свободы; с

какой адской усмешкою они приветствовали

* 23 декабря 1789 г. — Примеч. авт.

ПРАЗДНИК ПИК

219

бы неудачу нашего праздника Федерации, на

который с ожиданием смотрит Вселенная!

Однако он не должен провалиться из-за

нехватки рабочих. Каждый, у кого здоровые

руки и ноги и у кого бьется в груди француз-

ское сердце, может и будет копать землю!

В понедельник 1 июля едва раздался залп сиг-

нальной пушки и пятнадцать тысяч ленивых

наемников сложили свои орудия, как из рядов

зрителей, с грустью смотревших на солнце,

стоявшее еще высоко, выступают один за

другим патриоты с горящими глазами, хва-

тают заступы и тачки и в негодовании сами

начинают возить землю. К ним присоединя-

ются десятки, потом сотни других, и вскоре

новые пятнадцать тысяч добровольцев роют

и копают с гигантской силой и в полном

порядке, с ловкостью, приобретаемой экс-

промтом, и делают втрое больше, чем плат-

ные рабочие. Только когда сумерки сгущают-

ся, они заканчивают свою работу с востор-

женными криками, которые слышны или о

которых слышат за Монмартром.

На следующий день сочувствующее насе-

ление с нетерпением дожидается, чтобы ору-

дия труда освободились. Но зачем ждать?

Заступы есть везде. И вот, если можно дове-

рять хроникерам, энтузиазм, добродушие и

братская любовь вспыхивают у парижан с

такой яркостью, какой земля не видела со

времени Золотого Века. Весь Париж, муж-

чины и женщины, спешит с лопатами на юго-

западную окраину города. Потоки людей, в

беспорядке или выстроившись рядами, как

представители одного цеха, случайными груп-

пами стекаются на Марсово поле. Они

усердно шагают под звуки струнной музыки,

впереди них идут молодые девушки с зеле-

ными ветками и трехцветными лентами;

заступы и ломы они несут на плече, как сол-

даты ружье, и все хором поют «Ça ira!». Да,

Pardieu! «Ça ira!» — кричат прохожие на ули-

цах. Идут все цехи, все общественные и част-

ные корпорации граждан, от высших до низ-

ших; даже разносчики умолкли на один день.

Выходят соседние деревни под предводитель-

ством мэра или мэра и кюре, которые также

идут с лопатами и в трехцветных шарфах; все

работоспособные мужчины маршируют под

звуки деревенской скрипки, тамбурина и тре-

угольника. Не менее полутораста тысяч чело-

век принимается за работу; в иные часы, как

говорят, насчитывалось даже до двухсот

пятидесяти тысяч; потому что какой же

смертный, особенно под вечер, после спешно

законченной дневной работы, не поторопился

бы прибежать туда! Город словно муравей-

ник: дойдя до площади Людовика XV, вы

видите, что к югу, за рекой, все улицы кишат

народом; всюду толпы рабочих, и не платных

ротозеев, а настоящих рабочих, принима-

ющихся за работу добровольно; каждый

патриот наваливается на неподатливую

глыбу земли, роет и возит, пуская в ход всю

свою силу.

Милые дети, aimables enfans! Они берут на

себя и так называемую police de l'atelier —

упорядочение и распределение всех работ —

со свойственной им готовностью и приро-

жденной ловкостью. Это истинно братская

работа: все различия забыты, уничтожены,

как в начале, когда копал землю сам Адам.

Долгополые монахи с тонзурой рядом с водо-

носами в коротких камзолах, с тщательно

завитыми incroyable'ями из патриотов; чер-

ные угольщики рядом с обсыпанными мукой

изготовителями париков или с теми, кто их

носит, ведь здесь и адвокаты, и судьи, и

начальники всех округов; целомудренные

монахини в сестринском единении рядом с

нарядными оперными нимфами и несчаст-

ными падшими женщинами; патриотические

тряпичники рядом с надушенными обитате-

лями дворцов, ибо патриотизм, как рождение

и смерть, всех уравнивает. Пришли все типо-

графские рабочие, служащие Прюдома в

бумажных колпаках с надписью: «Révolutions

de Paris». Камиль высказывает пожелание,

чтобы в эти великие дни был образован и

союз писателей (Pacte des écrivains

) или

220

КОНСТИТУЦИЯ

федерация редакторов. Какое чудное зрели-

ще! Белоснежные сорочки и изящные панта-

лоны перемешиваются с грязными клетча-

тыми блузами и грубыми штанами, так как

обладатели тех и других сняли свои камзолы и

под ними оказались одинаковые мускулы и

конечности. И все роют и разбивают землю

или, согнувшись, толкают длинной вереницей

тачки и нагруженные повозки, и все веселы, у

всех одно сердце и одна душа. Вот аббат

Сиейес ревностно и ловко тащит тачку, хотя

он слишком слаб для этого; рядом с ним

Богарне *, который будет отцом королей,

хотя сам и не будет королем. Аббат Мори не

работает, но угольщики принесли куклу, по-

хожую на него, и он должен работать, хотя

бы и в таком виде. Ни один августейший сена-

тор не пренебрегает работой; здесь мэр Байи

и генералиссимус Лафайет — увы, они снова

будут здесь и в другое время! Сам король при-

езжает посмотреть на работу, и громогласное

«Vive le Roi!» (Да здравствует король!)

несется к небесам. Вокруг него «тотчас обра-

зуется почетный караул с поднятыми заступа-

ми». Все, кто может, приходят если не рабо-

тать, то посмотреть на работы и приветство-

вать работающих.

Приходили целыми семьями. В одной

семье, между прочим, целых три поколения:

отец копает землю, мать сгребает ее лопатой,

дети прилежно толкают тачки; старый девя-

ностотрехлетний дед держит на руках самого

младшего; веселый малютка не может ока-

зать помощи, но сможет, однако, рассказать

своим внукам, как будущее и прошедшее вме-

сте глядели на происходящее и надтреснуты-

ми, неокрепшими голосами напевали: «Ça

ira!» Один виноторговец привез на тележке

бочку вина и возгласил: «Не пейте, братья,

* Виконт де Богарне Александр (1760—1794) —

депутат Учредительного собрания, генерал Респуб-

лики, казнен по обвинению в пассивном ведении

военных действий. Первый муж будущей жены

Наполеона Жозефины, отец будущего вице-короля

Италии Евгения де Богарне (1781—1824) и коро-

левы Голландии Евгении Гортензии (1783—1827).

если вас не мучает жажда, чтобы наша бочка

дольше продержалась»; и в самом деле, пили

только люди, «явно истомленные». Один

юркий аббат смотрит с насмешкой; «К тач-

ке!» — кричат некоторые, и он, опасаясь худ-

шего, повинуется. Однако как раз в это время

подходит патриот-тачечник, кричит: «Arrê-

tez!» — и, оставив свою тачку, подхватывает

тачку аббата, быстро катит ее, как нечто

зараженное, за пределы Марсова поля и там

опорожняет. Какой-то господин (по виду

знатный и состоятельный) быстро подбегает,

сбрасывает с себя платье, жилет с парой

часов и кидается в самый разгар работы. «А

ваши часы?» — кричат ему все, как один.

«Разве можно не доверять братьям?» — отве-

чает господин, и часы не были украдены. Как

прекрасно благородное чувство! Оно подобно

прозрачной вуали, прекрасно и дешево, но

не выдерживает дерганья и ежедневной нос-

ки. О прекрасный дешевый газ, ты тонок, как

паутина, как тень от сырого материала доб-

родетели, но ты не соткан, как плотная ткань

долга: ты лучше, чем ничто, но и хуже!

Школьники и студенты восклицают: «Vive

la Nation!» — и жалеют, что не могут дать

ничего, «кроме своего пота». Но что мы гово-

рим о мальчиках? Прекраснейшие Гебы *,

самые прелестные во всем Париже, в легких,

воздушных платьях, с трехцветными поясами,

копают и возят тачки вместе с другими; их

глаза горят воодушевлением, длинные

волосы в живописном беспорядке, маленькие

руки плотно сжаты, но они заставляют

патриотскую тачку подвигаться и даже вка-

тывают ее на вершину откоса (правда, с неко-

торой помощью, но какая же мужская рука

отказалась бы от счастья помочь им?), затем

сбегают с нею вниз, за новым грузом, гра-

циозные, как гурии **, с развевающимися

позади них длинными локонами и трехцвет-

* Геба (греч. миф.) — богиня вечной юности, при-

служивающая богам на Олимпе во время пиров.

** Фантастические девы, услаждающие,по Корану,

праведников в раю.