Карлейль Т. История Французской революции

Подождите немного. Документ загружается.

ПРАЗДНИК ПИК

191

такая гражданская конституция является

только соглашением, ведущим к несогласию.

Она раздирает Францию из конца в конец

новой трещиной, бесконечно запутывающей

все остальные трещины: с одной стороны,

неистовствуют остатки католицизма в соеди-

нении с лицемерием католицизма; с другой —

неверующее язычество, и оба вследствие про-

тиворечий становятся фанатичными. Какой

бесконечный спор между непокорными, стой-

кими священниками и презираемым консти-

туционным духовенством; между совестью

чувствительной, как у короля, и совестью

притупленной, как у некоторых из его

подданных! И все это кончится праздне-

ствами в честь Разума * и войной в Вандее! **

Так глубоко коренится религия в сердце чело-

веческом, так срастается со всем множеством

его страстей! Если мертвое эхо ее сделало так

много, то чего не может сделать ее живой

голос?

Финансы и конституция, законы и Еванге-

лие — кажется, достаточно работы, но это

еще не все. В действительности министерство

и сам Неккер, которого железная дощечка,

«прибитая над его дверью народом», назы-

вает Ministre adoré ***, все нагляднее превра-

щаются в ничто. Исполнительная и законода-

тельная власть, распоряжения и проведение

их в деталях — все ускользает несделанным

из их бессильных рук, все перекладывается в

конце концов на натруженные плечи верхов-

ного представительного Собрания. Тяжело

груженное Национальное собрание! Ему при-

ходится выслушивать о бесчисленных новых

восстаниях, разбойничьих набегах, о подож-

женных замках на западе, даже о брошенных

в огонь ящиках с хартиями (Chartiers), потому

* Культ Разума был введен во Франции вместо хри-

стианской религии в период якобинской диктатуры.

** Здесь в годы Великой французской революции

долго бушевало контрреволюционное восстание,

поддержанное монархистами-эмигрантами и Англи-

ей.

*** Обожаемый министр.

что и здесь чрезмерно нагруженное вьючное

животное грозно поднимается на дыбы. Оно

слышит о городах на юге, объятых гневом и

соперничеством, разрешить которое могут

лишь скрещенные сабли. Марсель восстает

на Тулон, и Карпантра осажден Авиньоном.

Оно слышит о множестве роялистских столк-

новений на пути к свободе, даже о столкнове-

ниях между патриотами просто из-за соперни-

чества в проворстве! Слышит о Журдане

Головорезе, который пробрался в южные

области из подвалов темницы Шатле и подни-

мает на ноги целые полчища негодяев.

Приходится услышать и о лагере рояли-

стов в Жалесе: Жалес — опоясанная горами

равнина среди Севенн, откуда роялизм

может, как одни опасаются, а другие надеют-

ся, низвергнуться, подобно горному потоку, и

затопить Францию! Странная вещь этот

Жалесский лагерь, существующий главным

образом только на бумаге. Ведь жалесские

солдаты — все крестьяне или национальные

гвардейцы и поэтому в душе истинные санкю-

лоты. Все, что могли сделать их роялистские

офицеры, — это сдерживать их с помощью

обмана или, вернее, писать о них ложные

донесения, представляя их в виде грозного

призрака на тот случай, если бы удалось

снова завладеть Францией с помощью теат-

ральных ухищрений, перенесших в жизнь

картину роялистской армии

. Только на

третье лето это урывками вспыхивавшее и

снова исчезавшее знамение потухло оконча-

тельно, и старый замок Жалес — лагерь

вообще не был видим телесному оку — был

снесен национальными гвардейцами.

Национальному собранию приходится

слышать не только о Бриссо и его друзьях-

чернокожих, но мало-помалу и обо всем

пылающем Сан-Доминго *, пылающем огнем

* На западной части о-ва Гаити в конце XVII в.

была основана французская колония Сан-Доминго.

В период Французской революции здесь разверну-

лось освободительное движение, в результате кото-

рого в 1804 г. была образована самостоятельная

республика Гаити.

192

КОНСТИТУЦИЯ

в буквальном смысле и, что еще хуже, в мета-

форическом, освещая погруженный во Мрак

океан. На нем лежит забота об интересах

мореходства, земледелия, обо всем, что дове-

дено до отчаянного состояния: о спутанной,

скованной везде промышленности и буйно

расцветших мятежах; об унтер-офицерах,

солдатах и матросах, бунтующих на море и на

суше; о солдатах в Нанси *, которых, как мы

увидим, храбрый Буйе должен был расстре-

лять из пушек; о матросах, даже о галерных

рабах в Бресте, которых также следовало

расстрелять, но не нашлось для этого второго

Буйе. Одним словом, в те дни не было царя у

Израиля и всякий человек делал то, что каза-

лось правильным в его собственных глазах

Вот какие сообщения приходится выслу-

шивать верховному Национальному собра-

нию, в то время как оно продолжает возро-

ждать Францию. Грустно и тяжело, но где

выход? Изготовьте конституцию, и все при-

сягнут ей: разве «адресы о присоединении» не

поступают уже целыми возами? Таким обра-

зом, с Божьим благословением и готовой кон-

ституцией бездонная огненная бездна будет

покрыта сводом из тряпичной бумаги, и

Порядок соединится со Свободой и будет

жить с нею, пока обоим не сделается слиш-

ком жарко. О Côté Gauche (левая сторона),

ты действительно достойна того, чтобы, как

говорится обыкновенно в сочувственных

адресах, «на тебя были обращены взоры Все-

ленной» — взоры нашей бедной планеты по

крайней мере!

Однако нужно признаться, что Côté Droit

(правая сторона) представляет еще более без-

рассудную массу: неразумные люди, неразум-

ные, бестолковые и с ожесточенным, харак-

терным для них упрямством; поколение, не

желающее ничему учиться. Рушащиеся

Бастилии, восстания женщин, тысячи дымя-

щихся поместий, страна, не дающая ника-

кой жатвы, кроме стальных клинков санкю-

* В 1790 г. в Меце, Нанси и Бресте произошли серь-

езные инциденты, вызванные волнениями в армии.

лотов, — все это достаточно поучительные

уроки, но их они ничему не научили. И теперь

еще существуют люди, о которых в Писании

сказано: их хоть в ступе истолки. Или, выра-

жаясь мягче, они настолько срослись со

своими заблуждениями, что ни огонь, ни меч,

ни самый горький опыт не расторгнут этого

союза до самой смерти! Над такими сжалится

Небо, ибо земля с ее неумолимым законом

неизбежности будет безжалостна.

В то же время нельзя не признать это

весьма естественным. Человек живет Наде-

ждой: когда из ящика Пандоры улетели все

дары богов и превратились в проклятия, то в

нем все же осталась Надежда. Может ли

неразумный смертный, когда его жертвенник

явно ниспровергнут и он, неразумный,

остался беспомощным в жизни, — может ли

он расстаться с надеждой, что жертвенник

будет снова восстановлен? Разве не может все

снова наладиться? Это так невыразимо

желаемо и так разумно, если взглянуть с над-

лежащей точки зрения! Бывшее должно про-

должать существовать, иначе прочное миро-

вое здание развалится. Да, упорствуйте, осле-

пленные санкюлоты Франции! Восставайте

против установленных властей, прогоняйте

ваших законных повелителей, в глубине души

так вас любивших и с готовностью проливав-

ших за вас свою кровь — в сражениях за оте-

чество, как при Росбахе и других; ведь, даже

охраняя дичь, они, собственно, охраняли вас,

если б вы только могли понять это; прогоняй-

те их, как диких волков, поджигайте их замки

и архивы, как волчьи ямы; но что же потом?

Ну, потом пусть каждый поднимет руку на

брата! И тогда, в смятении, голоде, отчаянии,

сожалейте о минувших днях, призывайте с

раскаянием их, призывайте с ними и нас. К

покаянным просьбам мы не останемся глухи.

Так, с большей или меньшей ясностью

сознания, должны рассуждать и действовать

правые. Это была, пожалуй, неизбежная

точка зрения, но в высшей степени ложная

для них. Зло, будь нашим благом — такова

отныне должна быть в сущности их молитва.

ПРАЗДНИК ПИК

193

Чем яростнее возбуждение, тем скорее оно

пройдет, ибо в конце концов это только без-

умное возбуждение; мир прочен и не может

распасться.

Впрочем, если правые и развивают какую-

нибудь определенную деятельность, то это

исключительно заговоры и собрания на чер-

ных лестницах; заговоры, которые не могут

быть осуществлены и которые, с их стороны,

по большей части теоретичны, но за которые

тем не менее такие, как сэр Ожар, сьёр Май-

буа, сьёр Бонн Саварден, то один, то другой,

при попытке осуществить их на практике

попадают в беду, в тюрьму, откуда спасаются

с большими затруднениями. А бедный прак-

тичный шевалье Фавра * попадает даже —

при бурном возмущении мира — на виселицу,

причем мимолетное подозрение падает на

самого Monsieur. Бедный Фавра, он весь оста-

ток дня, длинного февральского дня, диктует

свою последнюю волю в Ратуше и предлагает

раскрыть тайны, если его спасут, но величе-

ственно отказывается сделать это, когда его

не хотят спасти; затем умирает при свете

факелов с благовоспитанной сдержанностью,

скорее заметив, чем воскликнув, с распро-

стертыми руками: «Люди, я умираю невин-

ный, молитесь за меня»

. Бедный Фав-

ра — тип столь многих неутомимо бродивших

по Франции в поисках добычи в эти уже ушед-

шие дни, тогда как в более открытом поле

они могли бы заслужить вместо того, чтобы

отнимать, — для тебя это не теория!

В сенате правая сторона вновь занимает

позицию спокойного недоверия. Пусть вер-

ховное Национальное собрание провозгла-

шает 4 августа отмену феодализма, объяв-

ляет духовенство наемными слугами государ-

ства, голосует за условные veto, новые суды,

декретирует всякие спорные вещи; пусть ему

* Маркиз де Фавра (1744—1790) — первый лейте-

нант швейцарцев графа Прованского, был обвинен

в намерении похитить короля; повешен на Гревской

площади 19 февраля 1790 г. Для осуществления

своего проекта Фавра сделал заем в 2 млн под

гарантию графа Прованского.

отвечают одобрением со всех четырех концов

Франции, пусть оно даже получает санкцию

короля и всевозможные одобрения. Правая

сторона, как мы видим, настаивает с непоко-

лебимым упорством (и время от времени отк-

рыто демонстрирует), что все эти так назы-

ваемые декреты есть лишь временные капри-

зы, находящие себе, правда, выражение на

бумаге, но на практике не существующие и не

могущие осуществиться. Представьте себе

какого-нибудь медноголового аббата Мори,

изливающего в этом тоне потоки иезуитского

красноречия; мрачный д'Эпремениль, Бочка-

Мирабо (вероятно, наполненная вином) и

многие другие приветствуют его с правой сто-

роны; представьте себе, с каким лицом смо-

трит на него зеленый Робеспьер с левой.

Представьте, как Сиейес фыркает на него

или не удостаивает даже фырканья; как

рычат и неистово лают на него галереи: ведь

при таких условиях, чтобы избегнуть фонаря

при выходе, ему нужны все его самооблада-

ние и пара пистолетов за поясом. Поистине

это один из самых упрямых людей.

Здесь явственно сказывается огромная

разница между двумя видами гражданских

войн: новой, словесной, парламентско-логи-

ческой, и старой, кулачной, на поле сраже-

ния, где действовали клинки, — разница во

многом не в пользу первой. В кулачной борь-

бе, где вы сталкиваетесь со своим врагом,

обнажив меч, достаточно одного верного уда-

ра, потому что в физическом отношении,

когда из человека вылетают мозги, он по-

настоящему умирает и больше вас не беспо-

коит. Но какая разница, если вы сражаетесь

аргументами! Здесь никакая самая решитель-

ная победа не может рассматриваться как

окончательная. Побейте противника в парла-

менте бранью до того, что он лишится чувств,

разрубите его на две части и пригвоздите одну

половину на один, а другую — на другой

конец дилеммы, совершенно лишив его на

время мозгов или мыслительной способности,

— все тщетно: он придет в себя, к утру ожи-

вет и завтра снова облачится в свои золотые

194 КОНСТИТУЦИЯ

доспехи! Средство, которое логически могло

бы уничтожить его, является все еще пробе-

лом в цивилизации, покоящейся на конститу-

ции, ибо как может совершаться парламент-

ская деятельность и может ли болтовня пре-

кратиться или уменьшиться, пока человек не

узнает до некоторой степени, в какой момент

он становится логически мертвецом?

Несомненно, некоторое ощущение этой

трудности и ясное понимание того, насколько

мало это знание еще свойственно француз-

ской нации, лишь вступающей на конститу-

ционный путь, а также предчувствие, что

мертвые аристократы еще будут бродить в

течение неопределенного времени, подобно

составителю календаря Партриджа *, глубоко

запало в ум Друга Народа, великого практика

Марата и превратилось на этой богатейшей,

гниющей почве в оригинальнейший план сра-

жения, когда-либо представленный народу.

Он еще не созрел, но уже пробился и растет,

корни его простираются до преисподней,

ветви — до неба; через два лета мы увидим,

как он поднимется из бездонного мрака во

всей мощи в опасных сумерках, подобно

дереву-болиголову, огромному, как мир, на

ветвях и под сучьями которого найдется при-

станище для друзей народа со всей Вселен-

ной. «Двести шестьдесят тысяч аристократи-

ческих голов» — это самый точный счет, при

котором, положим, не пренебрегают

несколькими сотнями; однако мы никогда не

достигаем круглой цифры в триста тысяч.

Ужаснитесь этому, люди, но это так же вер-

но, как то, что вы сами и ваши друзья народа

существуют. Эти болтливые сенаторы бес-

плодно сидят над мертвой буквой и никогда не

спасут революцию. Кассандре-Марату **, с

его сухой рукой, тоже не сделать этого одно-

му, но с несколькими решительными людьми

это было бы возможно. «Дайте мне, — сказал

Друг Народа с холодным спокойствием, когда

юный Барбару, некогда его ученик по так

называемому курсу оптики, посетил его, —

дайте мне двести неаполитанских «брави»,

вооруженных каждый хорошим кинжалом и с

муфтой на левой руке вместо щита, и я

пройду с ними всю Францию и совершу рево-

люцию»

. Да, юный Барбару, шутки в сторо-

ну, в этих слезящихся глазах, в этой непрони-

цаемой фигуре, самой серьезной из всех, не

видно шутки, не видно и безумия, которому

подобала бы смирительная рубашка.

Вот какие перемены произведет время в

пещерном жителе Марате, в проклятом чело-

веке, одиноко живущем в парижских подва-

лах, подобно фанатическому анахорету из

Фиваиды, вернее, подобно издалека види-

мому Симеону Столпнику *, которому со

столба открываются своеобразные горизон-

ты. Патриоты могут улыбаться и обращаться

с ним как с цепной собакой, на которую то

надевают намордник, то спокойно позволяют

ей лаять; могут называть его вместе с Дему-

леном «сверхпатриотом» и Кассандрой-Мара-

том, но разве не замечательно было бы, если

бы оказалось, что принят с незначительными

изменениями как раз его «план кинжала и

муфты»?

Таким-то образом и при таких-то обсто-

ятельствах высокие сенаторы возрождают

Францию, и люди серьезно верят, что они

делают это. Вследствие одного этого факта,

главного факта их истории, усталый глаз не

может совершенно обойти их вниманием.

Однако покинем на время пределы Тюиль-

ри, где конституционная королевская власть

вянет, как отрезанная ветка, сколько бы ее

* Партридж Джон (1644—1715) — английский

астролог, альманахи которого, издававшиеся с

1680 г., пользовались широкой известностью в Лон-

доне.

** В древнегреческой мифологии Кассандра —

дочь троянского царя Приама, пророчица, наказан-

ная богом Аполлоном, любовь которого она

отвергла. Кассандра могла вещать лишь ужасное и

печальное, и в ее пророчества никто не верил.

* Симеон Столпник (390—459) — отшельник,

который прожил на высоком, им самим сооружен-

ном столпе, ни разу не сходя с него, целых тридцать

лет.

ПРАЗДНИК ПИК

ни поливал Лафайет, и где высокие сенаторы,

быть может, только совершенствуют свою

«теорию неправильных глаголов», и посмо-

трим, как расцветает юная действительность,

юный санкюлотизм? Внимательный наблю-

датель может ответить: он растет быстро,

завязывая все новые почки и превращая ста-

рые в листья и ветки. Разве вконец расшатан-

ное похотливое французское общество не

представляет для него исключительно пита-

тельной почвы? Санкюлотизм обладает спо-

собностью расти от того, от чего другие уми-

рают: от брожения, борьбы, распадения —

одним словом, от того, что является симво-

лом и результатом всего этого, — от голода.

А голод, как мы заметили, при таком

положении Франции неминуем. Его и его

последствия, ожесточение и противоесте-

ственную подозрительность, уже испыты-

вают теперь южные города и провинции. В

Париже после восстания женщин привезен-

ные из Версаля подводы с хлебом и возвраще-

ние восстановителя свободы дали несколько

мирных веселых дней изобилия, но они не

могли долго продолжаться. Еще только

октябрь, а голодающий народ в предместье

Сент-Антуан в припадке ярости уже захваты-

вает одного бедного булочника по имени

Франсуа и вешает его, безвинного, по кон-

стантинопольскому образцу

*; однако, как

это ни странно, но хлеб от этого не дешевеет!

Слишком очевидно, что ни щедрость короля,

ни попечения муниципалитета не могут в

достаточной мере прокормить ниспроверг-

нувший Бастилию Париж. Ссылаясь на пове-

шенного булочника, конституционалисты, в

горе и гневе, требуют введения военного

положения, loi martiale, т. е. закона против

мятежа, и принимают его с готовностью еще

до захода солнца.

Это знаменитый военный закон с его крас-

ным флагом (drapeau rouge), в силу которого

мэру Байи и вообще всякому мэру отныне

достаточно вывесить новую орифламму (ori-

195

flamme) *, затем прочесть или пробормотать

что-нибудь о «спокойствии короля», чтобы

потом, через некоторое время, угостить вся-

кое нерасходящееся сборище людей ружей-

ными или другими выстрелами. Решительный

закон, и даже справедливый, если предполо¬

жить, что всякий патруль от бога, а всякое

сборище черни от дьявола; без такой же пред-

посылки — не столь справедливый. Мэр

Байи, не торопись пользоваться им! Не выве-

шивай эту новую орифламму, это не золотое

пламя, а лишь пламя желания золота. Ты

думаешь, что трижды благословенная рево-

люция уже совершилась? Благо тебе, если

так.

Но да не скажет теперь ни один смертный,

что Национальное собрание нуждается в

мятеже! Оно и раньше нуждалось в нем лишь

постольку, поскольку это было необходимо

для противодействия козням двора; теперь

оно не требует от земли и неба ничего друго-

го, кроме возможности усовершенствовать

свою теорию неправильных глаголов.

Глава третья

СМОТР

При всевозрастающих бедствиях голода и

конституционной теории неправильных гла-

голов всякое возбуждение понятно. Происхо-

дит всеобщее расшатывание и просеивание

французского народа, и сколько фигур,

выброшенных благодаря этому из низших

слоев наверх, ревностно сотрудничают в этом

деле!

Мы знаем уже ветеринарного лекаря

Марата, ныне далеко видимого Симеона

Столпника, знаем и других поднявшихся сни-

зу. А вот еще один образчик того, что выдви-

нется, что продолжает выдвигаться наверх из

* 21 октября 1789 г. — Примеч. авт.

* Орифламма (букв.: золотое пламя) — старинное

знамя французских королей. На его красном полот-

нище были вышиты языки золотого пламени. В

битве это знамя должно было находиться впереди

армии.

196 КОНСТИТУЦИЯ

царства ночи, — Шометт, со временем полу-

чивший прозвище Анаксагора. Шометт уже

появляется с своими медовыми речами в улич-

ных группах, он уже более не юнга на высо-

кой, головокружительной мачте, а медоречи-

вый длиннокудрый народный трибун на тро-

туарных тумбах главных улиц и вместе с тем

ловкий редактор, который поднимется еще

выше — до самой виселицы. Клерк Тальен

тоже сделался помощником редактора и

будет главным редактором и кое-чем больше.

Книгопродавцу Моморо, типографу Прю-

дому открываются новые сферы наживы.

Колло д'Эрбуа, неистовствовавший как без-

умный в страстных ролях на сцене *, покидает

подмостки, и его черная лохматая голова при-

слушивается к отзвукам мировой драмы:

перейдет ли подражание в действительность?

Жители Лиона

, вы освистали его? Лучше бы

вы рукоплескали!

Действительно, счастливы теперь все ро-

ды мимов, эти полуоригинальные люди! На-

пыщенное хвастовство с большей или мень-

шей искренностью (полная искренность не

требуется, но чем искреннее, тем лучше), ве-

роятно, поведет далеко. Нужно ли добавлять,

что революционная среда становится все раз-

реженнее, так что в ней могут плавать только

все более и более легкие тела, пока, наконец,

на поверхности удерживается один лишь пу-

стой пузырь? Умственная ограниченность и

необузданность, проворность и дерзость в

сочетании с хитростью и силой легких — все

это при удаче окажет великолепные услуги.

Поэтому из всех поднимающихся классов бо-

лее всего выдвигается, как мы видим, адво-

катское сословие; свидетельство тому —

такие фигуры, как Базир, Каррье, Фукье-

Тенвиль, начальник судебных писцов Бурдон

— более чем достаточно для доказательства.

Фигуры, подобные этим, стая за стаей подни-

мутся из таящих чудес лона ночи. О более

* Намек на то, что Жан Мати Колло д'Эрбуа до

революции был актером бродячей труппы и в

Лионе потерпел провал.

глубоких, с самого низу идущих вереницах,

еще не представших при свете дня перед изум-

ленным оком, о вороватых снимателях нагара

со свеч, плутах-лакеях, капуцинах без рясы, о

массе Эберов, Анрио, Ронсенов и Россинь-

олей мы пока, возможно, умолчим.

Итак, во Франции все пришло в движе-

ние — физиологи назвали бы такое явление

раздражимостью. И еще сильнее зашевели-

лось все то, в чем раздражимость перешла в

жизнеспособность, в видимую активность и

силу желания! Все находится в движении и

стремится в Париж, если уже не находится

там. Председатель Дантон становится все

величественнее и могущественнее в своей

секции Кордельеров *, его риторические

образы «колоссальны». Энергия сверкает из-

под его черных бровей, опасность исходит от

всей его атлетической фигуры, звуки его гро-

мового голоса раскатываются под сводами.

Этот человек, подобно Мирабо, обладает

врожденным инстинктом предвидения и начи-

нает понимать, куда ведет конституциона-

лизм, хотя испытывает совсем другие жела-

ния, чем Мирабо.

Обратите, с другой стороны, внимание на

то, что генерал Дюмурье покинул Норман-

дию и шербурские плотины, чтобы уехать —

можно догадаться, куда. Со времени начала

новой эры это его вторая, пожалуй даже

третья, попытка в Париже; но на этот раз он

относится к ней вполне серьезно, потому что

отказался от всего другого. Это гибкий, как

проволока, эластичный и неутомимый чело-

век, вся жизнь которого была сплошным

походом и сражением. Уж конечно он не был

креатурой Шуазеля, а был, как он сам горячо

говорил о себе на старости лет, «созданием

Бога и своего меча». Человек, который ата-

ковал под градом смертоносных орудий кор-

сиканские батареи, выбрался неповрежден-

ным из-под своей лошади при Клостеркампе в

* Секция Кордельеров — одна из административ-

ных единиц города Парижа (позднее секция Фран-

цузского театра).

ПРАЗДНИК ПИК 197

Нидерландах, хотя этому «препятствовали

изогнутое стремя и девятнадцать ран», был

непоколебим, грозен, отчаянно защищался на

польской границе, интриговал, сражался и в

кабинете, и на поле битвы, бродил безвестно

на далеких окраинах в качестве разведчика

короля, сидел в колодках в Бастилии, фехто-

вал, писал памфлеты, составлял планы и вое-

вал почти с самого рождения

, этот человек

достиг своей цели. Много испытал он гнета,

но не был сломлен. Подобно в тюрьме зато-

ченному духу, каким Дюмурье и был на самом

деле, он рубил гранитные стены, стараясь

освободиться, и высекал из них огненные

искры. Не разбило ли теперь всеобщее земле-

трясение и его темницу? Что мог бы он сде-

лать, будь он на двадцать лет моложе? Но

теперь волосы его тронуты сединой, все его

мысли сосредоточены на войне. Он больше

не может расти, а новый мир вокруг него рас-

тет так стремительно. Назовем же его одним

из «швейцарцев» без веры, желающим пре-

жде всего работы и работы, безразлично,

какая бы сторона ни предлагала ее. Ему дают

дело, и он его исполнит.

Но не из одной только Франции, а из всех

частей Европы толпы стекаются в Париж;

так орлы слетаются на падаль. Посмотрите,

как спешат сюда или уже здесь испанский гуц-

ман Мартинико Фурнье, по прозвищу

Фурнье-Американец *, и даже инженер

Миранда с Анд. Валлонец Перейра похваля-

ется необыкновенным происхождением: как

рассказывают, дипломат князь Кауниц **

небрежно обронил его, как страусово яйцо, и

судьба воспитала из него истребителя страу-

сов! Еврейские или немецкие Фреи стряпают

* Фурнье (1745—1825), по прозвищу Американец,

поселенец Сан-Доминго, вернулся во Францию в

1785 г., капитан роты Национальной гвардии

округа Сент-Эстамп, принимал участие во всех

событиях революции.

** Кауниц Венцель Антон, фон (1711—1794) —

австрийский государственный деятель, с 1753 по

1792 г. — государственный канцлер Австрии.

свои дела в огромной луже ажиотажа, превра-

тившего все предприятие с ассигнациями в

мертворожденную затею. Швейцарцу Клавь-

еру не удалось основать в Ирландии колонию

социнианцев *, но несколько лет назад, оста-

новясь перед министерским отелем в Париже,

он произнес пророческие слова: будто бы ему

на роду написано однажды стать министром,

— сказав это, он расхохотался

. Зато швей-

царец Паш с приглаженными волосами сидит

скромненько; благодаря особому смирению и

глубокомыслию он — предмет поклонения не

только для своей улицы, но и для соседних.

Сиди же, Тартюф, пока не понадобишься! А

вы, итальянцы Дюфурни, фламандцы Проли,

спешите сюда, двуногие хищники! Пусть при-

дет всякий, у кого горячая голова, чей необуз-

данный ум подобен хаосу незрелости или

руинам былого; всякий, кто не может стать

известным или кто слишком известен, пусть

придет, если он продается или даже если у

него нет ничего, кроме алчности и красноре-

чивого языка! И они приходят, все с горячи-

ми, невыразимыми желаниями в сердце, как

пилигримы к чудодейственной святыне. И

сколько их приходит, праздных бродяг, не

имеющих цели, — а в Европе их великое мно-

жество — только для того, чтобы прийти к

чему-нибудь. Так потревоженные ночные

птицы летят на свет... Здесь сейчас и барон

Фридрих Тренк **; растерянный и точно осле-

пленный, он прибыл сюда из магдебургских

казематов. Потеряв вместе с пещерами

Минотавра и свою Ариадну, он продает, как

это ни покажется странным, вино, но не в

бутылках, а в бочонках.

Не осталась без миссионеров и Англия.

* Социнианцы — последователи рационалистичес-

кой социнианской секты, возникшей в XVII в. в

Швейцарии.

** Фридрих фон Тренк (1726—1794) — прусский

авантюрист. Был офицером-ординарцем Фридри-

ха II. Во время Французской революции находился

в Париже, где выполнял тайные поручения вен-

ского двора. Был обвинен в шпионаже и гильотини-

рован.

198

КОНСТИТУЦИЯ

Она отрядила Нешема, которому «за спасе-

ние погибающих» была торжественно вру-

чена «гражданская шпага», с тех пор давно

изъеденная ржавчиной; Пейна ** мятежного

корсетника, который, несмотря на свою нече-

саную голову, полагает, что он, простой

портной, своим памфлетом о «здравом смы-

сле» освободил Америку и что он может осво-

бодить и освободит весь земной шар, а может

быть, и другие миры. Конституционная ассо-

циация Прайса и Стэнхопа ** посылает

поздравления

Национальному собранию,

которое торжественно приветствует их, хотя

они представляют только Лондонский клуб,

на который Бёрк и тори смотрят искоса.

Придется ради нашего Отечества упомя-

нуть кстати или некстати и о тебе, кавалер

Джонс Поль. В полинялом морском мундире

Поль Джонс мелькает здесь, похожий на вин-

ный мех, из которого вытянуто все вино, и

напоминающий скорее свой собственный

призрак. Его некогда столь шумливый харак-

тер теперь почти совсем изменился, его едва

слышно, да и то лишь, к крайней досаде, в

министерских передних и кое-где в благотво-

рительных столовых, куда его приглашают в

память о прошлом. Какие перемены, какие

восхождения и падения! Теперь, бедный

Поль, ты не смотришь в раздумье, стоя у

подошвы родного Криффеля, через Солвейс-

кую бухту на синеющие горы Кумберленда и

в голубую беспредельность. Окруженный

достатком и простодушной сердечностью,

ты, юный безумец, стремился уйти от этого

как можно дальше или даже покинуть навсег-

* Томас Пейн (1737—1809) — общественный и

политический деятель США; родился в Англии,

эмигрировал в Америку, присоединился к борцам за

независимость, в 1776 г. опубликовал знаменитый

антимонархический памфлет «Здравый смысл».

Вернувшись в Англию, вступил в резкую полемику

с Бёрком по поводу Французской революции. Был

провозглашен гражданином Франции, избран чле-

ном Конвента, поддерживал политику жирондис-

тов.

** Стэнхоп Чарльз (1753—1866) — английский

политический деятель.

да. Да, за сапфировым мысом, который люди

называют Сент-Бис и который вблизи оказы-

вается не из сапфира, а из обычного песчани-

ка, лежит другой мир. Познаешь его и ты! С

далекой гавани Уайт поднимаются дымные

зловещие облака, но даже они не служат тебе

предостережением. Гордый Форт дрожит

перед вздувающимися парусами — лишь бы

только ветер не переменился внезапно. Воз-

вращающиеся домой жнецы из Флембора

останавливаются на холме: что это за серное

облако, туманящее гладкую поверхность

моря, серное облако, из которого вдруг про-

рываются снопы огня? Это петушиный бой на

море, и один из самых жарких, в котором бри-

танский Sérapis и франко-американский Bon

Homme Richard клюют и душат друг друга,

каждый по-своему; и вот, храбрость отчаяния

душит храбрость обдуманную, и Поль Джонс

тоже причисляется к королям моря.

Вслед за тем с тобой, Поль, знакомятся

Черное море, воды Меотии, длиннополые

турки, а твой пламенный дух бесцельно исто-

щался в тысяче противоречий. Ибо разве в

чужих странах, у пурпуровых Нассау-Зиге-

нов, у грешных императриц Екатерин не раз-

биваются сердца, точно так же как дома у

простых людей? Бедный Поль! Голод и уны-

ние сопровождают твои усталые шаги; один

или, самое большее, два раза всплывает твоя

фигура на фоне общей сумятицы революции,

немая, призрачная, подобно «тускло мерца-

ющей звезде». А затем, когда твой свет окон-

чательно погас, национальный законодатель-

ный корпус награждает тебя «торжествен-

ными похоронами»! Погребальный звон род-

ной пресвитерианской церкви и шесть футов

шотландской земли возле праха близких

доставили бы тебе столько же удовольствия.

Вот каков был мир, лежавший за мысом

Сент-Бис. Такова жизнь грешного человече-

ства на земле.

Но из всех иностранцев самый замет-

ный — барон Жан Батист де Клоотс, или —

откинув все имена, данные при крещении и

ПРАЗДНИК ПИК 199

полученные по феодальному праву, — гра-

жданин мира Анахарсис Клоотс из Клеве.

Заметь его, добросовестный читатель! Ты

знал его дядю, проницательного, острого

Корнелия де Пау, безжалостно разруша-

ющего все дорогие иллюзии и из благород-

ных древних спартанцев делающего совре-

менных головорезов Майнотов

*. Из того же

материала создан и Анахарсис, сам подобный

раскаленному металлу, полному шлаков,

которые должны были выплавиться из него,

но так и не выплавятся. Он прошел нашу пла-

нету по суше и по воде, можно сказать, в

поисках давно утерянного рая. В Англии он

видел англичанина Бёрка; в Португалии его

заметила инквизиция; он странствовал, сра-

жался и писал; между прочим, написал «Дока-

зательства в пользу магометанской религии».

Но теперь, подобно своему крестному отцу,

скифу, он является в Париж-Афины, где

находит наконец пристанище для своей души.

Это блестящий человек, желанный гость на

патриотических обедах, весельчак, даже

юморист, опрометчивый, саркастичный,

щедрый, прилично одетый, хотя ни один

смертный не обращал меньше его внимания

на свой костюм. Под всяким платьем Анахар-

сис прежде всего ищет человека; даже столп-

ник Марат не мог бы взирать с большим пре-

небрежением на внешнюю оболочку, если в

ней не заключается человек. Убеждение Ана-

харсиса таково: есть рай, и его можно отк-

рыть, под всяким платьем должен быть чело-

век. О Анахарсис, это безрассудная поспеш-

ная вера. С него ты быстро поскачешь в

город Никуда — и достигнешь его наверное.

В лучшем случае ты прибудешь туда с хоро-

шей посадкой, а это, конечно, уже что-то.

Сколько новых людей и новых вещей

появилось, чтобы завладеть Францией! Ее

древняя речь, мысль и связанная с ними

деятельность, полностью изменяясь и бурля,

стремится к неведомым целям. Даже самый

* Майноты — одно из племен Пелопоннеса, весьма

не чуждое морскому разбою.

глупый крестьянин, вялый от усталости, сидя

вечером у своего очага, думает лишь об

одном: о сожженных замках и о замках, кото-

рые еще можно сжечь. Как изменились

кофейни в провинции и в столице! Посетите-

лям «Antre de Procope» предстоит теперь

решать другие вопросы, помимо трех единств

Стагирита *, и видеть перед собою не теат-

ральную, а мировую борьбу. Здесь спорят и

ссорятся манерно завитые логики со старыми

философами в париках с косичками или с сов-

ременными прическами à la Brutus, и хаос

играет роль судьи. Вечная мелодия париж-

ских салонов получила новый лейтмотив,

такой же вечный, который слышало небо

уже во времена Юлиана Отступника ** и еще

раньше и который звучит теперь так же без-

умно, как и прежде.

Здесь же можно увидеть и экс-цензора

Сюара — экс-цензора, потому что у нас

теперь свобода печати; он беспристрастен,

даже нейтрален. Тиран Гримм *** делает

большие глаза, гадая о таинственном гряду-

щем. С трудом подбирая слова, издает похо-

жие на карканье звуки атеист Нежон, люби-

мый ученик Дидро, возвещая наступление

зари нового, счастливого времени

. Но с дру-

гой стороны, сколько лиц, подобно Морелле

и Мармонтелю, всю жизнь высиживавших

философские яйца, теперь почти в отчаянии,

* Стагирит — Аристотель. Три единства — имеется

в виду единство места, времени и действия.

** Флавий Клавдий Юлиан — римский император

с 361 по 363 г., стремился возродить языческий

культ на основе учения неоплатоников. Попытки

Юлиана ввести суровые ограничения для христиан

встретили ожесточенное сопротивление христиан-

ской церкви и не смогли остановить распростране-

ния христианства.

*** Гримм Фридрих Мельхиор (1723—1807) — один

из французских энциклопедистов, друг Дидро;

немец по происхождению, писавший только по-

французски, с 1776 г. дворянин и барон. Известен

своими письмами о литературной жизни Франции,

которые он писал ряду европейских монархов, в

том числе Екатерине II. После Французской рево-

люции бежал в Германию.

200 КОНСТИТУЦИЯ

квохчут над птенцами, которых они вывели!

Так восхитительно было развивать свои

философские теории в салонах и получать за

это восхваления, а теперь ослепленный народ

не желает больше довольствоваться спекуля-

тивным мышлением, а стремится перейти к

практике!

Отметим в заключение наставницу Жан-

лис *, или Силлери-Жанлис, так как наш

супруг одновременно и граф и маркиз и у нас

более одного титула! Эта претенциозная бол-

тушка, пуританка, но неверующая, облекает

свои советы в туманные фразы, лишенные и

тени мудрости. Поскольку Силлери-Жанлис

действует в изящной среде сентименталистов

и выдающихся женщин, она желала бы быть

искренней, но не может подняться выше

показной искренности; показной искренности

во всем, переходящей в ханжество. В насто-

ящее время она носит на довольно еще белой

шее как украшение миниатюру Бастилии из

простого песчаника, но зато из настоящего

бастильского песчаника. Г-н маркиз является

одним из агентов герцога Орлеанского в

Национальном собрании и в других местах.

Г-жа Жанлис, с своей стороны, воспитывает

молодое поколение Орлеанов в отменнейшей

нравственности, однако сама может дать

лишь загадочные ответы относительно

происхождения прелестной мадемуазель

Памелы, которую она удочерила. Таким

образом, она появляется в салонах королев-

ского дворца, куда, заметим кстати, невзирая

на Лафайета, возвратился после своей анг-

лийской «миссии» и герцог Орлеанский; по

правде сказать, не особенно приятной миссии,

потому что англичане не хотели даже гово-

рить с ним. И святая Ханна Моор английская,

так мало похожая на святую Силлери-Жанлис

французскую, видела, как в саду Вокзала его

избегали точно зачумленного

, причем его

* Госпожа Жанлис (1746—1830) — воспитатель-

ница детей герцога Филиппа Орлеанского (Эгали-

те), автор нескольких нравоучительных романов и

книги мемуаров.

бесстрастное иссиня-красное лицо едва ли

стало на одну тень синее.

Глава четвертая

ЖУРНАЛИСТИКА

Что касается конституционализма с его на-

циональными гвардейцами, то он делает что

может, и дела у него достаточно: одной рукой

он должен делать убедительные знаки, сдер-

живающие патриотов, а другую сжимать в

кулак, угрожая роялистским заговорщикам.

В высшей степени щекотливая задача, требу¬

ющая большого такта.

Так, если сегодня Друг Народа Марат

получает приказ об аресте (prise de corps) и

исчезает со сцены, то назавтра его отпускают

на свободу и даже поощряют, как цепную

собаку, лай которой может быть полезен.

Председатель Дантон громовым голосом отк-

рыто заявляет, что в случаях, подобных слу-

чаю Марата, «на силу надо отвечать силой».

В ответ на это начальство тюрьмы Шатле

издает приказ об аресте Дантона; однако весь

округ Кордельеров отвечает на него вопро-

сом: найдется ли констебль, который согла-

сился бы выполнить такой приказ? Шатле

еще дважды издает приказ о его аресте, и оба

раза напрасно: тело Дантона не может быть

схвачено тюрьмой Шатле; Дантон остается на

свободе и увидит еще, хотя ему и придется на

время бежать, как сам Шатле полетит в пре-

исподнюю.

Тем временем муниципалитет и Бриссо

далеко подвинулись с составлением своей

муниципальной конституции. Шестьдесят

округов превращаются в сорок восемь отде-

лений; многое должно еще быть улажено,

чтобы Париж получил свою конституцию.

Она всецело основана на выборном начале,

на котором должно быть основано и все

французское правительство. Однако в нее

проник один роковой элемент, это citoyen

actif — активные граждане. Всякий не платя-

щий marc d'argent, или годовой налог, равный