Иоганн Густав Дройзен. Историка

Подождите немного. Документ загружается.

нравственного мира. Сколь бы поверхностными мы

были, если бы знали только настоящее и его дела! Это

настоящее, каково оно есть, а также любое прежнее,

развивалось лишь в непрерывности длительного про

цесса становления, восходя с одной ступени на другую,

расширяя свое пространство, воздвигая все более высо

кое здание. Оно проектировалось родом человеческим,

поколением за поколением, и оно будет неустанно про

должать развитие, открывая новые грани с большей

энергией, ставя перед собой более высокие задачи; и,

кажется, в некогда проснувшейся и восходящей на все

большую высоту человеческой природе заложены бес

предельные скрытые возможности самоусовершенство

вания, или как сказал поэт:

«Allah braucht nicht mehr zu schaffen,

Wir erschaffen seine Welt».

Эта непрерывность движущегося вперед историче>

ского труда и творчества есть всеобщее и необходимое,

связующее единичные факты истории и придающие

любому факту в его неповторимости определенное зна>

чение, и только тем фактам, которые неповторимы. Эта

непрерывность не есть развитие, ибо тогда была бы пред>

определена уже в зародыше, в первых зачатках, целая

последовательность, а только благодаря труду растут

силы, и с решением каждой решенной новой задачи мы

отвоевываем у бытия в природе, которое вначале гос

подствовало над нашим родом и держала его в тисках,

новые сферы и вынуждаем ее служить нашим целям,

работать для них по нашим указаниям.

В этой непрерывности и восхождении исторический

мир имеет свою идею и истину, наш эмпиризм работает,

чтобы исследовать частности прошлого, насколько их

можно как>либо эмпирически понять, чтобы все более

подтверждать эмпирически в них эту непрерывность,

доказывая отдельные звенья в цепи этого поступатель

ного движения, а именно во всех направлениях духов

но>чувственной сущности природы человека, как в пи

тании, так и познании, как в языке, так и в обычаях,

как в искусстве и ремеслах, промышленности, торгов

ле, ведении войны, так и социальных и политических

условиях — во всем, что в своем настоящем считалось

делом и что происходило.

Каждый небольшой фрагмент материала, который

представляется нашему историческому эмпиризму, мы

исследуем, чтобы увидеть, вторгается ли он и как в эту

непрерывность исторического труда, истина которого

для нас определенна и неизменна, так как мы сами, наш

народ, наше образование, наши социальные условия,—

являемся его суммой, его обобщенным результатом.

В этой идее исторического труда минувшие времена име

ют свою истину, а, насколько мы можем их исследовать,

они подтверждают нам истину этой идеи.

И тем, что наше настоящее, как и любое настоящее

до нас, отталкиваясь от обобщенных результатов более

раннего, которые составляют его содержание, стреми>

лось вперед и, обуреваемое волением, которое опреде>

ляло его деяния, вырывалось в ближайшее будущее,

чтобы претворить свою волю, подтверждается то, что

эта идея движущейся вперед непрерывности, как ра>

нее, так и в дальнейшем, есть верное биение пульса

нравственной, т. е. исторической жизни.

Какого рода эта непрерывность движения вперед,

как ее используют народы и как появляются свежие

силы, готовые и далее взваливать на себя ее труд, об

этом пойдет речь позднее, в другой связи.

Примечания

Как бы (лат.).

Я мыслю, значит, я существую (лат.).

Род человеческий (лат.).

Аллаху не надо уже ничего творить,

Мы закончим его творение (нем.).

МЕТОДИКА

Исторический вопрос

§ 19

Прежде всего попытаемся найти точку, от которой

берет начало историческое исследование. Нам придется

найти ее эмпирическим путем, следуя характеру нашей

науки.

Ребенок, поначалу не ведающий ничего о былом, по>

степенно улавливает из разговоров и рассказов окру>

жающих самое простое и доступное ему, затем, не пере>

ставая задавать вопросы, он узнает многое другое и с ка>

ждым годом все большее; вводя эти отрывочные сведе>

ния в мир своих представлений, восполняя живой фан>

тазией пробелы, он восстанавливает последователь>

ность событий и, вглядываясь в мир как бы из самого

себя, субъективно, зачастую превращает, неизвестно

как, то немногое и малое, что знает, во многое и вели

кое, и удивительное.

Подобным образом поступает любой народ во време

на юности, человечество — на самых ранних стадиях

своего развития. Из окружающей их действительности

и из воспоминаний они творят собственную предшест

вующую историю, богатую и пеструю, заполняя лаку

ны своей фантазией и восстанавливая общий смысл;

тем самым они проясняют для себя мрак минувших

времен и верят всему субъективному и фантастическо

му, или самими же и выдуманному. Таким образом,

мир их представлений отражает скорее их мироощуще

ние, их одаренность, их сиюминутные интересы, а не

реальность их бытия.

Момент, когда пробуждается рефлексия, сомнения в

воображаемом мире, знаменует важный шаг вперед в

истории развития как индивидуума, так и народов.

Ибо эта наполненность нашего Я, т. е. мир вообра

жаемых реальностей и логических связей, окутываю

щих наше Я словно атмосферой, словно дымкой, за

ключающей его как бы в скорлупу, есть прежде всего

что>то традиционное, доставшееся нам по наследству от

предков, вошедшее в привычку, оно наше и как будто

не наше, скорее оно обладает нами, чем мы им, оно вла

ствует над нами.

Но из совокупности того, что у нас есть в действи

тельности или только в воображении, из понимания и

ощущения нашего внутреннего мира, из нашего само>

ощущения рождается у нас новое представление о це>

лом, о части, об отдельном моменте. Наше Я, словно

пресытившись обилием представлений, вместо того

чтобы по>прежнему наивно воспринимать новые, начи>

нает всем своим внутренним содержанием и благопри>

обретенным самоощущением отторгать их.

И, раз начавшись, эта реакция отторжения не пре>

кращается. Сомневаясь, замечая, что последующее не

сходится с предыдущим, что разного рода противоре>

чия и несуразности соседствуют здесь bona fide,

раз

мышляя о том, что все подлежит проверке как возник

шее в нас неосознанно и доставшееся нам от прежних

времен, мы начинаем свободно распоряжаться тем, что

до сих пор владело нами, властвовало над нами, и сами

властвовать над ним.

Гете сказал некогда довольно туманно:

«Was du ererbt von deinen Vätern hast,

Erwirb es, um es zu besitzen».

В некотором смысле эти слова укладываются в ход

нашего рассуждения. Ведь это мы получили «в наслед

ное владенье» от наших предков сумму представлений,

и после того как наша фантазия связала их внутренним

единством смысла, дополнила и расцветила его, у нас

возникло представление о целом, об отдельных частях

целого, об их отдельных свойствах. Мы воспринимаем

вещи так, представляем их себе так, судим о них так.

Но по какому праву? На каких основаниях?

Есть ли у наших взглядов, наших суждений ка

кое>либо реальное содержание? То, что мы имели и во

что верили, мы впитали в себя с молоком матери, полу

чили по праву наследства, заимели как бы ex

autoritate,

а не про праву нами самими приобретенно

го, обоснованного, оправданного.

Вот почему мы перво>наперво должны подвергнуть

сомнению все, что у нас было до сих пор и чему мы вери

ли, чтобы, проверяя и обосновывая, приобрести заново

и осознанно.

Дело заключается тут в моменте зарождения сомне>

ний, который проступает более или менее ясно в разви>

тии любого человека, однако большинство людей до>

вольствуется тем, что пересмотру у них подлежат лишь

житейские отношения, касающиеся лично их, а в ос>

тальном они живут, искренне полагая, что великие все>

охватные явления истории человечества таковы, каки>

ми они привыкли их видеть со школьной скамьи. И те,

кто по роду научной или практической деятельности

далеки от истории,— как юрист, естествоиспытатель

или купец,— обходятся, что касается их представле

ний о прошлом, тем немногим, что они вынесли из

школьных, общеобразовательных предметов.

Впрочем, благодаря прежде всего общему образова

нию у нас и сложились определенные, многократно от

корректированные взгляды на прошлое. Мы знаем уже

о Лютере, Цезаре, Карле Великом; у нас есть некоторое

представление об их деятельности, о тех обстоятельст

вах, в каковых они действовали, о значении их деяний

для их народа и времени, наша фантазия по мере сил

работала над завершением и проявлением этой карти

ны. Но было ли в действительности все так, как меня

учили в школе и как я это себе представляю? Имело ли

выступление Лютера в Вормсе такое огромное значе

ние? И почему оно приобрело такое значение? О каких

таких политических, церковных, национальных во

просах шла речь в Вормсе, что убежденность Лютера в

правоте того, что он свершил возымела такую сокруши

тельную силу?

На этом примере можно увидеть, что подразумевает

ся под понятием «исторический вопрос». Задаваясь

этим вопросом, я уже знаю о Лютере и Вормсском

рейхстаге, знаю в общих чертах сам факт, его контекст,

его значение, по крайней мере, я так думаю. И в своем

вопросе я примерно уже очертил круг того, что я ожи

даю найти в поисках ответа, я уже интуитивно предпо

лагаю, что за известными мне обстоятельствами кроет

ся нечто иное и более важное; моя интуиция основыва

ется на совокупности всего мною пережитого и прочув>

ствованного. Именно поэтому я и могу поставить

вопрос так, ставлю его так.

В таком вопросе уже содержится нечто очень личное,

это уже мой взгляд на эти отношения, мое представле>

ние об этих деятелях, мое понимание этих событий вме>

сте с потребностью в толковании их, ибо пока всё в эм>

бриональном состоянии. В моем уме как бы произошел

акт зачатия, концепции, и тотчас все силы и соки моего

существа подключаются к формированию и развитию

этой концепции. Она, как зародыш, растет и развивает>

ся во мне, прежде чем родиться, как бы проживает в ма

теринском чреве души многие стадии становления и

преобразования, чтобы постепенно созревать и стать

жизнеспособной.

Это долгий и многотрудный путь. С постановки исто

рического вопроса у нас появляется лишь некая воз

можность, проблеск в душе, надежда. Речь идет о том,

чтобы выяснить, так ли все было в действительности,

как мы представляли себе в момент постановки вопро

са, и можно ли это доказать. Теперь следует приступить

к поискам необходимых материалов, к их разработке,

чтобы увидеть, подтверждается ли предвосхищенная

нами мысль. И по мере того, как эта мысль углубляет

ся, как уточняется ее формулировка, она изменяется

сама. Тут нас подстерегает опасность упустить ее из рук

или погрязнуть в мелочах; в огромной массе особенно

стей и частностей мысль, кажется, ускользает от нас;

мы приходим в отчаяние от неразрешимости задачи,

которую самонадеянно поставили перед собой. «Тыся

чу раз я бросал на ветер уже исписанные мною лист

ки,— говорит Монтескье во введении к своему „Esprit

des lois“,

— и если находил истину, то для того только,

чтобы тут же утратить ее».

У многих в поисках ответа

опускаются бессильно руки, они сбиваются с прямой

дороги на окольные тропы, их исследование растекает

ся в ширину, а не идет в глубину, они довольствуются

строительством ученых гипотез или предаются диле

тантским удовольствиям ученого досуга. Для того что

бы держать твердый курс и, несмотря ни на что, идти

неуклонно к цели, надобно обладать характером.

Так обстоит дело в нашей области, да и в любой иной

сфере высшей духовной жизни: будь то у мыслителя,

поэта или любого исследователя, работающего в ка>

кой>либо научной области. При начинании нового ис>

следования все повторяется: зарождение концепции,

интеллектуальные усилия, даже муки творчества. Чем

сильнее развит вопрошающий ум, чем богаче содержа>

ние вкладывает он в свой вопрос, приступая к новой за>

даче, тем значительнее вопрос, который он ставит.

Можно бы сказать, что именно в вопросе и в его поста

новке проявляется гениальность историка. Например,

когда Нибур в своей «Римской истории» задается во

просом, кем были на самом деле плебеи и патриции; или

когда Токвиль, стремясь понять французскую револю

цию, ставит вопрос об экономических и социальных ус

ловиях жизни низших слоев населения Франции и т. д.

Из вышесказанного можно понять: то, что мы обо

значили как исторический вопрос, отличается качест

венно от простой любознательности вопрошающего ре

бенка. Мы также далеки от того, чтобы считать любую

оригинальную мысль, пришедшую нам в голову, исто

рическим вопросом, таким, как его понимает историк и

каковой ему нужен.

Был ли вопрос поставлен по существу или он никчем

ный и порочный, выясняется не в поисках материала

для ответа, не в критике этого материала и его интер

претации — ибо это всего лишь три стадии методиче

ской работы,— а из его аргументированного изложе

ния, о чем пойдет речь в разделе «Топика».

Ибо добытое путем критики и интерпретации пони

мание исследуемого нами по данному вопросу материа

ла требует по свойству человеческой природы, чтобы

его высказали понятным языком, и это понимание, как

мы видели, есть нечто совсем иное, чем реконструкция

объективного факта или внешней реальности того, что

некогда, будучи в своем настоящем, находилось в со

всем ином смысловом контексте, несравнимом с нашим

сегодняшним.

Возьмем такой пример: сотни картин какой>нибудь

пинакотеки,— у любой из них свое собственное бытие,

любая в отдельности поворачивается к ценителю искус>

ства, эстету, ученику художника и т. д. разными свои>

ми гранями. История же искусства ставит их в единый

смысловой ряд, к которому они сами по себе не имеют

никакого отношения, ведь не для того они были написа>

ны, но, поставленные в единый смысловой ряд, они

представляют некую последовательность, непрерыв>

ность, влияние которой испытывали на себе, хотя и не

осознавая этого, творцы этих картин и которая на осно

ве выбора картин, даже по их композиции, технике ри

сунка и колориту позволяет нам, хотя бы приблизи

тельно, различать это пестрое, многообразное собрание

по времени и странам.

Разумеется, историк искусств обязан, приступая к

изложению, критически изучить каждую картину это

го собрания, являющегося материалом его историче

ского вопроса, чтобы убедиться в подлинности отдель

ный картин и их названий; затем он может приступить

к интерпретации каждой отдельной картины по аспек

там, относящимся к его дисциплине, как техника ри

сунка, колорит, композиция, сюжет и т. д. Когда у него

будут в руках все необходимые ему, как историку ис

кусства, результаты, тогда он может приступить к изло

жению их; его !pÜdeixiV

покажет нам, что он правильно

и со знанием дела поставил вопрос. Это выражение

«ÈstorÏhV !pÜdeixiV», т. е. «изложение исследования»,

употребляет Геродот, начиная свой исторический труд.

Напротив, если бы историк без предварительной под

готовки принялся за исследование первого попавшего

ся предмета? — например палимпсеста Плавта, поверх

которого написана монашеская литания,— дабы под

вергнуть его критике и дать его интерпретацию,— что

же из этого бы вышло?

Поскольку он, не будучи филологом, не намерен под

готовить эту литанию или Плавта, написанного под

ней, для научного издания, а желает провести исследо

вание как историк, то его изложение (!pÜdeixiV) свелось

бы к тому, что он>де изучил этот кодекс, свидетельст>

вующий о том, что в монастыре Боббио имели обыкно>

вение счищать текст древних рукописей, чтобы поверх

него написать какой>нибудь новый. Если целью иссле>

дования было проследить историю этого куска ослиной

кожи, который был первоначально исписан комедией

Плавта, затем в IX в. поверх него литанией и который

вот уже 80 лет такие>то и такие ученые трактовали как

палимпсест, то такое изложение показало бы, что дан>

ный историк поставил в историческом смысле пороч>

ный вопрос.

Как видим, !pÜdeixiV есть испытание на расчет, до

гадку. Ибо исследование должно быть нацелено не на

случайную находку, а на поиск чего>то определенного.

Оно должно знать, чего оно хочет найти; вещам следует

задавать вопрос правильно, тогда они дадут нам ответ.

Изложение же только покажет результаты поиска.

Вопрос и поиск, отталкивающийся от него,— это

первый шаг исторического исследования. В «Очерке»

для обозначения этого методического этапа научной ра

боты употребляется слово «эвристика».

Как же нам вести поиск? Как подойти к ответу на во

прос?

Просто мы начнем с другого конца: как я пришел к

этому вопросу? Как возник у меня именно такой образ

того или иного события, причастных к нему людей, об

стоятельств и т. д.? Из каких таких черт сложилось во

мне это представление (öáíôáóôéêïí), которое я хочу про

верить и откорректировать? Откуда у меня взялись чер

ты, которые я обобщил таким образом? Каковы они, ка

кова их достоверность?

Это как бы размышление про себя, вопрос к себе. Эв

ристика, разлагая на составные части якобы простое,

воистину многократно и в разных сочетаниях опосредо

ванное, исследует элементы, из который состоит это Х.

Согласно вышесказанному речь пойдет о двух вопро

сах.

1. Каковы в историческом вопросе элементы, пред>

ставляющиеся мне клубком переплетенных нитей, и

как мне найти материалы, которые помогут мне распу>

тать этот клубок снова на отдельные нити, исследуя ко>

торые, я смогу дойти до их начала, чтобы убедиться

обоснованы ли они, и если да, то насколько.

2. Каков вообще характер тех материалов, из кото>

рых мне всякий раз приходится выискивать необходи>

мое для моей работы? Быть может, в силу того, что они

различны по виду, они различны и по своей ценности?

Все ли они стоят в одинаковом отношении к тем некогда

существовавшим реальностям, о которых они должны

для меня свидетельствовать?