Ильин В.В. Философия истории

Подождите немного. Документ загружается.

Человеческий смысл истории

Но я предлог раздоров и войны.

Им это лишь и нужно...

Не персона — "предлог", не лицо — "функция". Не обилие

деклараций собственной исключительности, не излияние чувств,

не безвольный мир отрешенных созерцаний. Выполнение назна-

чения

—

вот что требуется.

"Назначение" лица — не явленческая перипетия, а судьби-

ческая функция, принадлежащая сфере державного. За что уко-

ряет Сталин Ивана IV? За нерешительность в расправе над бояр-

скими родами в достижении властного абсолютизма: надлежало,

дескать, не раскаиваться, не замаливать грехи, а последователь-

но ликвидировать политических противников. Что же — один

преступник упрекает другого в недостатке квалификации? От-

нюдь. Дело в разности фамильной (персональной) и державной

(социальной) логики. В соответствии с императивами жизневос-

производства существования первая диктует "не убий". В согла-

сии с требованиями укрепления государственной стати вторая

инициирует репрессии, обязывает реализовывать мероприятия

карательные. Циньский царь Ин Чжен объединил Китай периода

Чжаньго — эпохи борьбы семи царств (Цинь, Чу, Ци, Чжао,

Янь,

Вэй, Хань)

—

железной рукой, мерами беспощадно-прину-

дительными, казня в день до 400 000 человек.

Вместе с тем никакой необходимости, чтобы "будущее разы-

грывало нами придуманную программу" (Герцен), разумеется,

нет. Наша мысль, состоящая в подчеркивании расхождения фа-

мильной и державной логики, вовсе не означает апологии маро-

дерства. История легализует величие, а не скудость. По этой

причине столь убогим, тривиальным лицам, как Николай II,

Керенский, Горбачев, в ней нет места. "Удушливая пустота и

немота" — атмосфера историй, а никак не истории.

В пошлой лени усыпляющий

Пошлых жизни мудрецов,

Будь он проклят, растлевающий

Пошлый опыт

—

ум глупцов.

"Томительно желанная действительность" творится в руко-

водствовании "значимостями", смыслами высокими, породнить-

ся с которыми позволяют не до лоска стертые штампы насилия

(мечтания урода Блюма о временах, где "мать не осмелится

Там же. С. 270.

1.4. Принципы вершения истории

погладить своих детей, а желающий улыбнуться предварительно

напишет завещание"), не стремления, чтоб "все огни погасли",

не реабилитация социальных иуд, не простор осатанелого мизан-

тропизма, но счастье ощущать себя человеком. Дабы не сложи-

лось впечатление, будто, по-нашему, в истории остаются одни

висельники, укажем на сугубую порочность жестких воплотитель-

ных технологий, неизменно обнаруживающих свою непрочность.

Первый император объединенной китайской империи Цинь (221 г.

до н. э.), принявший помпезный титул Ши-хуанди, практически

стал и ее последним императором. Затратность социотворчества,

перенапряжение экономики, массовый террор вызвали полное

истощение населения, стимулировали фронтальный протест, вы-

разившийся в бескомпромиссном восстании. Преемник Цинь

Шихуанди Эр Шихуанди свергнут в 207 г. до н.э.; скрепляющая

империю насилием династия Цинь заменена династией Хань.

Если весь народ топнет, будет землетрясение,

—

гласит восточ-

ная поговорка. Причастность к великому важно совмещать с

уважением к народу.

Посему, во-вторых, разведение персонального и социального

в разгадке ребуса истории дополняется разведением высокого и

низкого. Библия повествует: сказал царь

—

"это ли не величест-

венный Вавилон, который построил я... силою моего могущест-

ва, во славу моего величия". Олицетворение деспотического

самовластия — Навуходоносор — утратил человеческий облик,

завершил жизненный путь в стаде животных. Материальное во-

площение величия

—

самочинная власть

—

порочна. Но какова

непорочная власть? Что противостоит демону власти в творении

истории? По Данилевскому, мощь рока. На коротком отрезке

изложения автор "России и Европы", ретардируя поиск, дважды

уточняет: "В том, что мировые решения судеб человечества

почти совершенно изъяты от влияния узкой и мелкой политичес-

кой мудрости деятелей, современных каждому историческому

перевороту, должно ... видеть один из самых благодетельных

законов, управляющих историческим движением"; "Если чело-

век, употребляя данную ему долю свободы не соответственно с

общим, непонятным ему историческим планом событий, начер-

танным рукою промысла, может замедлить его выполнение и

временно .исказить его линии, план этот все-таки совершится,

хотя и иными, более окольными путями".

Ток истории независим от усилий лиц действующих? Сомни-

тельно. Тот же Керенский, в период с февраля по октябрь

выступавший с требованием соблюдения "строгой законности",

последуй он установкам какого-нибудь Стучки, утверждавшего,

Человеческий

смысл истории

что путь революции состоит в "захватном праве", — и многое

свершилось бы иначе. Ь истории важен поступок, от имени

"смысла", "значения" совершаемый. Отсутствие поступка — от-

сутствие цели, бессмысленность деятельности — подписывает

приговор социальным лицедеям, несостоятельным, призрачным

фигурантам истории. Однако есть поступки и поступки. Ввиду

избытка проектов, служащих лжи, плодйщих imitator Dei, не

всякий поступок подлежит оправданию.

Поэт творит в вечном, а не в "теперешнем времени", — не

уставал напоминать Толстой. Выходя из вечности, поэт деквали-

фицируется, перестает быть служителем муз, самое поэтом. Со-

ответствующую трагедию дефицита питательной почвы вечного

пережили Блок, потерявший ощущение "музыки мира"; Есенин,

не могущий стремиться "в вечную сгнившую даль"; Мандельштам

(как и Пушкин), утративший способность "дышать" ("нельзя

дышать, и твердь кишит червями, и ни одна звезда не говорит").

Дефицит вечности для поэта означает внутренний кризис.

Почему? Потому что вечность поэта —

его.

собственный идеал,

через призму которого поэт и создает себе вечность. В свете

сказанного понятна "эволюционная обреченность" булгаковского

Берлиоза

—

духовного нигилиста, не способного к творческой, а

потому лишаемого и натуральной жизни

С поэтом — более или менее ясно. А как с политиком? В

каком времени, как движется, утверждается вершитель истории?

На данный вопрос, надо признать, односложно-однозначного

ответа не существует. Правильно фиксировать две стратегии со-

циотворчества, связанные с преимущественной ориентацией на

"жизнь" и на "идеал жизни". С позиций гуманитаристики первая

стратегия охранительно-конструктивна, тогда как вторая — разру-

шительно-деструктивна. Одна, нацеливая на освоение реалий,

утверждает настоящее, культивирует бытие сущее; другая, на-

правляя на освоение идеалий, отрицает настоящее, культивирует

бытие вымышленное. Допустимо ли, сближая политику с поэ-

зией,

вершить историю по образу и подобию "вечного"

—

идеаль-

но-потребного, чаемого? Цель исторического процесса, настав-

ляет Герцен, — "каждый данный момент"; цель истории — "мы с

вами, плюс настоящее всего существующего". Так допустимо ли

хрупкое "теперешнее" класть на алтарь отрешенного "вечного"?

Сказанного довольно для извлечения эффекта из проводимых

дистинкций. Некогда Колмогоров обосновывал необходимость

двух курсов математики: строгого, нереалистичного, выполнен-

Подр.

см.:

Сарнов

Б.М.

Указ.

соч.

1.4. Принципы вершения истории

ного в языке интуиционизма, и нестрогого, реалистичного, вы-

полненного в традиционном теоретико-множественном языке ра-

ботающих математиков. В одном воплощается идеал, в другом —

опыт. Возвращаясь к нашим баранам, логично констатировать,

что на мельницу адекватного вершения истории льет воду ориен-

тация на "жизнь", а не на "идеал жизни".

Стратегия "жизнь" своим идейным подспудьем имеет экзис-

тенциально выверенную философию "моментализма", в качестве

непреходящего, самоценного поднимающего на щит полноту,

глубину, ненарушимость переживаемого мгновения. Момента-

листский мир со стержнем "каждое поколение, каждый человек —

цель сами для себя" (Герцен) — позитивен, ввиду чего крайне

инертен, коснен. Стратегия "идеал жизни" не укоренена в

жизнь, покидая реальность, преодолевает ее романтической

экстраполяцией, мечтой. Напомним, что в поэтическом — вы-

мышленном, мифическом — мире лица, ввиду своей бессмыс-

ленности, духовной тривиальности из идеальности выпадающие,

попросту удаляются с авансцены. Таков, к слову сказать, не-

счастный Берлиоз, подлежащий беспощадной элиминации. (За-

метьте: детоубийце Фрцце даруют прощение, Берлиозу же

—

нет.)

Отталкивающая нелицеприятность конкретных моментов устраня-

ется в мысли простым вытеснением. В жизни также есть место

подобному вытеснению в случае, когда, говоря слогом Пастерна-

ка, "ампир царствований" оборачивается "вампиром револю-

ций".

Превращение падких на перекройку действительности по

идеалу неуемных властителей в отвратительных бандерлогов —

хорошо известный эмпирический факт, обостряет проблему ста-

туса идеала в жизни.

Откуда тенденция навязать мечту, заставить жить по идеалу?

Скорее всего, имея корни антропогенетические (эффект подра-

жания), она связана со стремлением выработать в ином желатель-

ное.

Не в себе (что мучительно трудно)

, а в подобном себе

воплотить совершенное — исправить природу в сознательном ее

творчестве. Исправить природу посредством подгонки реалий под

идеал безболезненно — такое доступно искусству. Что такое

искусство? — вопрошает Кинэ: "Задумайтесь над содержанием

этого слова. Среди всех обитателей Земли я встречаю одного

человека, который сам создает скульптурные образы существ,

поражающих его взор... Странное дело, эти образы не простая

репродукция существующих форм. Он добавляет, он отнимает,

Также см.: Общественное сознание

и его

формы.

М., 1986. С.

203—240.

Человеческий смысл истории

он исправляет то, что есть. Как! Разве природа не кажется ему

завершенной? Разве он задумал нечто высшее? Радость, безумие,

гений, какое имя дам я этому побуждению? Переделывать самые

законченные создания! Не хочет ли он продолжить труд природы?

Да, это именно то, чего он хочет... Человек в нетерпении войти

в будущее. Он заранее овладевает им в искусстве".

В искусстве. А в жизни? Перекройка природы в искусстве

уместна, респектабельна, ибо не насильна. Перекройка природы

в жизни преступна, множит экологические, экономические, со-

циальные катастрофы. Прометеева устроительная гордыня несо-

стоятельна в двух отношениях. В отношении вседозволенности:

человек не бог. И в отношении рациональности: жизнь — явле-

ние, к рациональному не сводимое. Задача искусства

—

констру-

ировать реальность по идеалу. Если такую задачу вменить поли-

тике, возникает производство умышленных, нарочитых форм, не

сопряженных с реальностью в принципе. От богатства привне-

сенного в реальность содержания значительность искусства воз-

растает, политики — убывает. Креативизм в искусстве равноце-

нен проявлению существа творческого как универсально-целост-

ного,

свободного. Креативизм в политике равноценен проявле-

нию односторонности, зависимости существа некомпетентного,

в жизни несведущего. Игра сил в своей собственной власти без

рифмовки с событиями допустима в образной, понятийной

сфере, но не в сфере жизненно-практической. События не ско-

вывают искусства (свобода здесь реализуется непосредственно как

способность самочинно давать начало событиям) и сковывают

политику, решающую, как от идеи (идеалов) переходить к собы-

тиям.

Искусство не требует почитать свои творения за действитель-

ность: элемент условности, иллюзорности в них предзакладывает-

ся.

В политике все творения действительности реальны; имею-

щаяся условность подлежит экспертизе фронтальной. "Тоска по

идеалу" в искусстве удовлетворяется прямо — актами творчества;

в политике косвенно

—

через логику жизни.

Искусство использует возможности, политика — действи-

тельности. Свободе, игре, фантазии искусства противостоит в

политике сбалансированность, обстоятельность, осмотритель-

ность.

Сопоставительные ряды оттеняют особенности творческих

процедур в поэтической и политической сферах. Высшая сме-

лость человека

—

смелость дерзания под водительством ума твор-

ческого. Но как разнится созидание в рассматриваемых случаях.

В искусстве — изобретение, в политике — приобретение. Мир

1.4. Принципы вершения истории

искусства — мир образов, мир политики — вещный, материаль-

ный мир. Средство искусства

—

исповедь, самообнажение, сред-

ство политики — сдержанность. Почва искусства — личный

опыт, претендующий на обобщение. Почва политики — коллек-

тивный опыт, ставший уделом лица. Искусство

—

царство "пре-

красной видимости" (Шиллер). Политика

—

царство "непригляд-

ной реальности". Механизм искусства

—

побудительность мечты.

Механизм политики

—

цензура побудительного порыва.

Что подразумевал Блок, наделяя художника знанием жизни?

Скорее всего сам дух творчества, высвечивающий полноту бытия

в муках искания. Поэт знает высшую реальность по полету души,

наитию. Такого рода знание ценно, однако не эффективно для

вершения истории, фактического творения жизни. Парадиз твор-

чества, вдохновение обусловливает прорыв к высокому, но этот

прорыв возможно реализовать через жизнь — всесторонностью,

глубиной постижения тока жизни. В этом случае поэтические

модели "начал" и "концов" заменяются политическими моделями

"ада" и "рая". Ад и рай — оппозиции, в границах которых

свершается жизнь. Суть в том, что, преследуя частные цели,

субъект истории формирует общие смыслы того, как, избегая

ада, попасть в рай. В переносном и очень даже прямом значении

слова. От великого до смешного — один шаг. Как же не осту-

питься? Чем выверять деятельность? Не поэтическим, а кристал-

лизуемым жизнью политическим идеалом. Логика устроения

жизни, отметая запах "гари, железа и крови" (Блок), самолично

отлагает инвариантное, которое в качестве должного в дальней-

шем детерминирует сущее. Социальные явления двойственны —

натуральны и ценностны. Доказавшие мирскую натуральную со-

стоятельность ценности в последующем приобретают статус импе-

ративов. В императиве важна гарантийность, жизнеутвержден-

ность. Исторический процесс только потому прогресс, что под-

чинен гуманитарно оправданному императивному, обеспечиваю-

щему жизнь при общедоступности удобств жизни.

Весомость лица в социальной среде или, напротив, "про-

межуточность человека" определяется его способностью согласо-

вывать конкретный жизненный курс с универсальными гумани-

тарными параметрами жизни — экзистенциальными абсолютами.

Многие на этом пути не выдерживают высот ответственности:

впадают в анемию, волюнтаризм, честолюбие. Окончательный

вердикт о вплетении известного имени в венок истории выносит

коллективный разум, исходя из основательной проработки суще-

ства деятельности в триаде "цель — средство — результат".

Естественно, возможны разные исходы, детали которых нет

Человеческий

смысл истории

смысла перебирать. Однако важно представлять максимальную

нежелательность нерезультативного исхода. Цель в истории оп-

равдывает не средство, а результат. В качестве итоговой форму-

лы,

таким образом, недопустимо получать формулу капитана

Лебядкина "стакан, полный мухоедства", — удел организующих

тараканьи бега, а не жизнь народную, историческую. Таких, как

не различимый с управдомом царь, история не сохраняет. Несо-

мненно, по этой причине совокупность знаков "Николай И",

"Керенский", "Горбачев", выводимых нередко не с прописной

буквы, встречается взрывной волной насмешки. Протестующе-

грустной. Грустной — оттого, что из реальной истории тех, что

стоят за ними, не устранить. Протестующей — оттого, что

сделать это необходимо. Как? Народной волей, умудренной оче-

редным страдальческим опытом. Надо полагать, окончательным.

Прошли те времена, как верила Россия,

Что головы царей не могут

быть

пустые,

И будго создала благая дань творца

Народа тысячи

—

для одного глупца;

У нас свободный ум, у нас другие нравы:

Поэзия не льстит правительству без славы;

Для нас закон царя

—

не есть закон судьбы,

Прошли те времена

—

мы

уж не рабы!

1.5

МЕТАФИЗИКА СОЦИАЛЬНО-

ИСТОРИЧЕСКОГО

"Наука не учит ни о ценностях, ни о целях" — свобода от

последних, составляющая пафос стандартной социальной теории

(CT),

формирует влиятельную интенцию на толкование феноме-

нов социосферы как чисто "природных явлений". Оформление

теоретической социологии в духе соответственных директив, рас-

суждает Л. Гумплович, оплачивается ясной ценой — вьщворением

из рассмотрения индивида. В фокусе внимания CT

—

не напря-

жение участков мировых линий человека, а динамика групп,

удовлетворяющая законам натурального мира

. Аналогична пози-

ция Дюркгейма, всей объективистской школы, поднимающей на

Gumplowicz L. Das wesen der Soziolofcik // Ausgewaihete Werke. Innsbruck, 1928. V. 4.

S. 191-192.

7.5. Метафизика социально-исторического

щит "типы", "факторы", "коллективы" и гиперболизирующей

редукционистские методики фиксации материала.

Апелляция к "натурализму", "объективизму" навеяна тенден-

цией использовать в рассуждениях приемы точных наук, дабы

строить, получать каноническую теорию. Однако: теорию чего?

Общества без жизнедействующей личности? Полноценной модели

(онтологии) подобного общества (истории, цивилизации, госу-

дарства) задать невозможно. Естественный предел редукционизму

(в лице натурализма, объективизма) полагает двойственное дви-

жение: от параметров предметной среды, сопротивляющейся де-

персонализации, и от способов рефлексии Я-содержащей, субъ-

ектнесущей реальности. Каждый умирает в одиночку, оттого со-

циология смерти невозможна (есть хронология смерти). Жить в

одиночку нельзя, оттого социология жизни возможна. Вопрос в

том,

как ее развертывать в качестве теоретичной и одновременно

смысложизненной. Стандартная

достижением такого единства

не озабочивается.

Выбор

делается

пользу

"теории"

с конструиро-

ванием чего-то действительности чуждого, к ней не причастного.

В принципе: стоит ли страшиться фиктивных конструкций? Фик-

тивность

—

общее и непреодолимое место теории. Та же механика

изучает не реальные события-вещи, а поведение искусственного

объекта

—

материальной точки.

Допустима ли аналогия для искомой социологии? Однозначно

нет: социальная среда личностна, персоналистична и как таковая

должна находить адекватное рефлексивное воплощение. Если со-

циальная жизнь складывается из "самости", "жизни" и "жизни

самости", то данные слагаемые не подлежат устранению из тео-

рии.

Возвращаясь к сказанному, понимаешь, как ошибался Гум-

плович, утверждая, будто, скажем, образование государства —

"природный процесс", результат животной борьбы за выжива-

ние

. Подобная этатогенетика, конечно, возможна, но что в ней

глубокого? Метафизика социальности должна отвечать глубине ос-

мысливаемой в ее горизонтах предметности.

Дьявол скрывается в мелочах. "Нога познающего неохотно

вступает в воду познания не тогда, когда та грязна, но тогда,

когда она мелка", — точно высказывает Ницше. Мелководье

стандартной CT проявляется в задании узкой фундаментальной

схемы, вводящей как гипотезы существования, онтологические

Gumplowicz

Rasse

und

Staat. Wien,

1875.

Человеческий смысл истории

допущения, так и "пункты сосредоточения" мысли, системы

отсчета интерпретативной деятельности.

Одномерность онтологии сказывается в элементаризации со-

циальной реальности. Из множества факторов, участвующих во

взаимодействии, выпячивается на поверхности лежащая группа

причин, которая наделяется исключительностью. К примеру,

истоки олигархии выводятся из количественной определенности

социального вещества: когда численность организации превышает

фиксированный уровень (возрастает с 1000 до 10 000 единиц),

начинает-де действовать "железный закон" концентрации власти

Михельса. Теоретикам невдомек, что в том же количественном

интервале способна материализоваться не олигархия, а демокра-

тия,

отменяющая близлежащую идею "давление власти на землю

—

камертон истории". Нечто сходное уместно

адресовать

марксовой

мысли изоморфности способов производства и народонаселения:

каждому "исторически особенному способу производства... свой-

ственны... особые законы народонаселения"

. Откуда вытекает:

относительное перенаселение при капитализме обусловливается

спецификой капиталистического накопления — пролетариат,

"производя накопления капитала, тем самым в возрастающих

размерах производит средства, которые делают его относительно

избыточным населением. Это — свойственный капиталистичес-

кому способу производства закон народонаселения"

. Тогда как

при социализме, где якобы полная, оптимальная занятость,

получаемая в качестве следствия рационального ведения хозяйст-

ва,

достигается благоприятная динамика численности населения.

Нет и еще раз нет. Законы народонаселения не изоморфны

характеру производства. Хорошо известно, что в слаборазвитых

странах рождаемость выше, так же как выше детская смертность

(в бывших социалистических странах оба показателя были выше,

чем в странах капитализма). Кроме того, имеются демографичес-

ки разреженные ареалы (Россия), а есть перенаселенные области

(Фергана), государства (Китай, Индия), регионы (Европа).

Одноколейность интерпретативного процесса просматривает-

ся в презумции "рациональности" организации мира. Как уточ-

няет Фома, "человеческий закон имеет характер истинного зако-

на в той мере, в какой он соответствует разуму: при подобном

подходе он с очевидностью выводится из вечных законов". Идея

разумности устройства оправдана по части общего противопостав-

Маркс К.,

Энгельс

Ф. Соч. Т. 23.

'С.

646.

Там же. С. 645-646.

1.5.

Метафизика социально-исторического

ления общества природе: в первом в отличие от второго действует

не стихия, а порядок, закон, регулярность.

Владыки! Вам венец и трон

Дает Закон

—

а не природа.

Отсюда соблазн прямой импликации применительно к нашей

отечественной ситуации. Помните:

Послушайте, ребята,

Что вам расскажет дед.

Земля наша богата,

Порядка

ней лишь нет.

Введи порядок, регуляризуй, все и устроится, образумится.

Так ли?

Допущение рациональности мироздания встречает три возра-

жения.

Общее — отрицание разумности исторического универсума.

Выразил его Гуссерль: "Поскольку вера в абсолютный разум,

придающий смысл миру, рухнула, постольку рухнула и вера в

смысл истории, в смысл человечества"

Особенное — отрицание разумности российского историчес-

кого космоса. Сформулировал его Белинский: "...все русское

может поддерживаться только дикими и невежественными форма-

ми азиатского быта"

Единичное

—

отрицание разумности социальности через про-

тивопоставление логизма эстетизму истории. Провел его Герцен:

"я не верю, чтоб судьбы мира оставались надолго в руках немцев

и Гогенцоллернов. Это... противно исторической эстетике"

; а

также: "горе бедному духом и тощему художественным смыслом

перевороту"

Итак, "жизнь имеет свою эмбриогению, не совпадающую с

диалектикой чистого разума"

. Saltus mentis or "жизни" к "рациональ-

ной жизни" несостоятелен. Предпосылка "разумно организован-

ной истории" проходит по такому уровню абстракции, который

исключает эмпирическую критику.

Гуссерль

Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная философия // Вопр.

философии. 1992. № 7. С. 142.

Белинский

В.Г Собр. соч. М, 1955. Т. 8. С. 386.

Герцен

А.И.

Собр. соч.: В 30 т. М., 1957. Т. 11. С. 482.

Там же. Т. 20. С. 592.

Там же. Т. 6. С. 29.