Хомяков А.С. Всемирная задача России

Подождите немного. Документ загружается.

321

русское общество — НАциоНАльНое созНАНие

разумная критика указывает на односторонность или раздвое-

ние начал жизненных и духовных, предшествовавшее явному

разрыву и необходимо приводившее к нему. Одностороннее

знакомство с Западом и признание его за норму человеческой

деятельности привело к произвольной теории, выдаваемой за

закон развития человеческого. Те же самые причины привели

к ложным понятиям о ходе просвещения и художества: так,

например, заграничные теоретики, а вслед за ними многие из

наших, в просвещении, особенно же в художестве, признают

необходимость двух эпох: народной, безличной, и личной, от-

решенной от народности.

Эта теория принадлежит в особенности Франции и Гер-

мании.

В этих двух странах она имеет некоторый смысл, как

наблюдение над домашними явлениями, но она становится

ложною, как скоро является с притязаниями быть законом

общим. Высшее художественное явление греческой и, может

быть, всемирной словесности – творения, носящие имя Гоме-

ра, были песнию народною. В тесной области Афин вся бес-

конечно богатая литература и чудная пластика были явлени-

ем чисто народным. Поэзия аравитян принадлежит к тому же

разряду, и, конечно, ученая критика не скоро найдет страну,

которая превзошла бы красотою своего художественного раз-

вития эти две страны. В новейшие времена, как я уже сказал,

такие явления не могли повторяться в областях, в которых все

носило характер основного раздвоения. За всем тем многие и

даже лучшие художественные явления не подлежат мнимому

закону, выдуманному досужею критикою. Так, например, в

Италии идет постоянный размен музыкального вдохновения

между народом и маэстрами; так, живопись итальянская есть

столько же собственность народа, понимающего и глубоко

чувствующего ее красоту, сколько и высших сословий; так по-

эма Тассо

отчасти усвоена и принята венецианскими гондо-

льерами; так в Англии Шекспир принадлежит почти всем со-

словиям, и Берне есть поэт народный не потому, что из народа

вышел, а потому, что принят народом как свой. За всем тем

322

А. с. Хомяков

внутреннее раздвоение всей организации на Западе бесспор-

но мешало развитию истинно народных художеств и мешало

тем более, чем это раздвоение сильнее. Явления художества

народного возможны отчасти в Англии, где существовала на-

родная саксонская стихия, подавленная, но не уничтоженная

норманнским наплывом; еще более возможны в низменной

Шотландии, где этот наплыв был почти ничтожен; до некото-

рой степени возможны в Италии или Испании, где от древно-

сти до нашего времени внутренний разрыв состава народного

был далеко не так силен, как в Средней Европе; в полноте сво-

ей невозможны нигде и совершенно невозможны во Франции,

где никогда не было ни языка, ни народа, ни истинной жиз-

ни. Впрочем, по мере того, как художество народное делает-

ся менее возможным, там оскудевает художество и вообще,

и Франция по необходимости всегда была в высшей степени

страною антихудожественною, то есть не только неспособною

производить, но неспособною понимать прекрасное в какой

бы то ни было области искусства. Так, например, в наше вре-

мя Франция и офранцузившаяся публика встречала с слепым

благоговением произведения Жорж Санд, которые совершен-

но ничтожны в смысле художественном (какое бы они ни име-

ли значение в отношении движения общественной мысли), и

не нашла ни похвал, ни удивления, когда та же Жорж Санд

почерпнула из скудного, но уцелевшего источника простого

человеческого быта прелестный и почти художественный рас-

сказ «Чертова лужа», под которым Диккенс и едва ли не сам

Гоголь могли бы подписать свои имена. Художество, как я уже

сказал, не есть произведение единичного духа, но произведе-

ние духа народного в одном каком-нибудь лице. Сохранение

же имен в памяти народной или их забвение есть чистая слу-

чайность, не составляющая действительно никакой разницы в

истории искусства. Менее ли народны песни аравитян потому,

что аравитяне помнят имена их сочинителей, умерших за не-

сколько тому веков?

Что сказано об искусстве, относится и к просвещению во-

обще; но просвещение истинное, которое есть достояние всех

323

русское общество — НАциоНАльНое созНАНие

и ничем иным быть не может, доступно только тем странам,

которых внутренний состав основан на единстве стихий пле-

менных и умственных; на Западе же, особенно в тех землях,

которые, по-видимому, идут передовыми вожатыми науки,

оно невозможно, потому что разница между богатствами лор-

да, питающегося в Англии тропическими фруктами, и бедного

поденщика на угольных копях, с трудом достающего насущ-

ный хлеб, не так велика, как разница между их умственными

развитиями или между образованием так называемых обще-

ственных вершин в Париже и бедных пастухов, бегающих на

ходулях за стадами своими по прибережью Бискайского зали-

ва. Язва духовного пролетарства ужаснее язвы пролетарства

вещественного. Обе неисцелимы везде, где слабость и скудость

личная не восполняется и не укрепляется плодотворным обще-

нием любви и духа народного. Но то, что теперь недоступно

Западу, доступно нам и нашим единокровцам, особенно же

единоверцам-славянам.

Кстати о славянах. Некоторые журналы называют нас

насмешливо славянофилами, именем, составленным на ино-

странный лад, но которое в русском переводе значило бы сла-

вянолюбцев. Я с своей стороны готов принять это название и

признаюсь охотно: люблю славян. Я не скажу, что я их лю-

блю потому, что в ранней молодости, за границами России,

принятый равнодушно, как всякий путешественник, в землях

не-славянских, я был в славянских землях принят как люби-

мый родственник, посещающий свою семью; или потому, что

во время военное, проезжая по местам, куда еще не доходи-

ло русское войско, я был приветствуем болгарами не толь-

ко как вестник лучшего будущего, но как друг и брат; или

потому, что, живучи в их деревнях, я нашел семейный быт

своей родной земли; или потому, что в их числе находится

наиболее племен православных, следовательно, связанных с

нами единством высшего духовного начала; или даже потому,

что в их простых нравах, особенно в областях православных,

таятся добродетели и деятельность жизни, которые внушили

любовь и благоговение просвещенным иностранцам, каковы

324

А. с. Хомяков

Бланки и Буэ

. Я этого не скажу, хотя тут было бы довольно

разумных причин; но скажу одно: я их люблю потому, что нет

русского человека, который бы их не любил; нет такого, кото-

рый не сознавал бы своего братства с славянином и особенно

с православным славянином. Об этом, кому угодно, можно

учинить справку хоть у русских солдат, бывших в турецком

походе, или хоть в московском гостином дворе, где француз,

немец и итальянец принимаются как иностранцы, а серб, дал-

матинец и болгарин как свои братья. Поэтому насмешку над

нашей любовию к славянам принимаю я так же охотно, как

и насмешку над тем, что мы русские. Такие насмешки сви-

детельствуют только об одном: о скудости мысли и тесноте

взгляда людей, утративших свою умственную и духовную

жизнь и всякое естественное или разумное сочувствие в ще-

голеватой мертвенности салонов или в односторонней книж-

ности современного Запада. Восстановление наших частных

умственных сил зависит вполне от живого соединения с

стародавнею и все-таки нам современною русскою жизнию,

и это соединение возможно только посредством искренней

любви. Иные твердят о своих патриотических чувствах, а

«людей в Киеве ничем зовут», как царь Калин в сказке, или

ругаются над неученою Русью, как чиновник в повести До-

стоевского, высказавшего (не знаю, сознательно или нет) в

этом презрении Девушкина к мужику и бабе страшное оправ-

дание его собственных страданий

. Иные уверяют, что вся

будущность русская заключается в грамматическом знании

русского языка, как будто бы язык, а не вся духовная сила

русского человека, создал нашу великую родину. Она при-

няла многих, ей служили многие; но ее корни живут и пита-

ются только в душе русских людей. Все эти мнимые формы

любви – не любовь. В них суждение самое доброжелательное

может признать только холодное благоволение или ту гордую

благотворительность, которой лучшим выражением считаю

я статью в «Земледельческой газете» прошлого года 12 фев-

раля, начинающуюся снисходительными похвалами смыш-

лености и толку русских крестьян, а оканчивающуюся тем,

325

русское общество — НАциоНАльНое созНАНие

что автор рассказывает с одобрением, как староста вылечил

кликуш посредством чего-то вроде рекрутского осмотра

. Не

так понимаю я любовь и общение.

Общение заключается не в простом размене понятий,

не в холодном и не в эгоистическом размене услуг, не в сухом

уважении к чужому праву, всегда оговаривающем уважение к

своим собственным правам, но в живом размене не понятий

одних, но чувств, в общении воли, в разделении не только горя

(ибо сострадание – чувство слишком обыкновенное), но и ра-

дости жизненной. Только такого рода общение может возвра-

тить нас к началам жизни, нами утраченной, и привести нас из

состояния безнародной отвлеченности и мертвой самодоволь-

ной рассудочности к полному участию в особенностях, харак-

тере и физиономии народа. Наши школьнические полузнания

развились бы до науки и развили бы науку, внеся в нее великие

и до сих пор ей чуждые начала, отличающие нас от западно-

го мира с его латино-протестантскою од-носторонностию, с

его историческим раздвоением. В нашем быте отозвалось бы

то единство, которое лежало искони в понятии славянской об-

щины и которое заключается не в идее дружинного договора

германского или формального права римского (т. е. правды

внешней), но в понятии естественного и нравственного брат-

ства и внутренней правды

. В художестве наступила бы новая

эпоха, и оно перестало бы влачиться бессильно по стезе раб-

ского подражания, а стало бы выражать свободно и искренно

(посредством звука, или слова, или формы) идеалы красоты,

таящиеся в душе народной; ибо корень искусства есть любовь,

формальное же изучение его есть не что иное, как приобрете-

ние материальных средств для успешнейшего выражения лю-

* В истории нашей Руси идея единства общинного лежала всегда, как

основной камень всех общественных понятий; но долго происходила борь-

ба мелких общин с идеею великой общины. Наконец, идея единства вели-

кой общины восторжествовала, после кровавых смут, ополчением всей

Руси за Москву и избранием царя — молодого Михаила. Тогда обнаружи-

лось, что единство, казавшееся следствием исторической случайности

при царях Рюриковичах, было действительно делом Русской земли. (Прим.

А.С. Хомякова.)

326

А. с. Хомяков

бимого идеала; но без этого идеала и без любви к нему искус-

ство есть только ремесло. Профессор может сказать ученику

или богач своему подрядчику: «Напиши победу Александра

Невского над шведами», и ученик или подрядчик напишет ру-

сого молодца в завитках, который бьет и рубит более или менее

рыжих или русых молодцов. Он может сказать: «Напиши по-

беду Пожарского над Литвою», и опять ученик или подрядчик

напишет такого же русого молодца в завитках, который бьет и

рубит более или менее русых или черноволосых молодцов. Но

во всем этом нет и признака художества, ото всего этого веет

могильным холодом. Только в живом общении народа могут

проясниться его любимые идеалы и выразиться в образах и

формах, им соответственных; но для того, чтобы оживилась

наука, быт и художество, чтобы из соединения знания и жизни

возникло просвещение, мы должны, сознавая собственное свое

бессилие и собственные нужды, слиться с жизнию Русской

земли, не пренебрегая даже мелочами обычая и, так сказать,

обрядным единством, как средством к достижению единства

истинного, – и еще более, как видимым его образом.

Я знаю, что многие говорят с пренебрежением об этих

мелочах и что петербургские журналы объявляют во всеуслы-

шание, что народность не в бороде и не в зипуне. Я не спорю.

Не имею притязаний на монополию любви к России и не изъ-

являю сомнения на счет чувств наших критиков. Я готов не

только признать в них любовь к нашей Святой Руси, но готов

признаться и в том, что это чувство похвальнее во многих из

них, чем во мне: во мне оно невольно и прирожденно; во мно-

гих из них оно – чувство, приобретенное волею и рассудком

и, так сказать, наживное. Но, с другой стороны, от этой раз-

ницы в начале чувства происходят, может быть, разные поня-

тия о предметах и разные взгляды на народность. Тонкие, не-

видимые струны, связывающие душу русского человека с его

землею и народом, не подлежат рассудочному анализу. Может

быть, нельзя доказать, чтобы русская песня была лучше ита-

льянской баркаролы или тарантеллы; но она иначе отзывается

в русском ухе, глубже потрясает русское сердце. Точно так же

327

русское общество — НАциоНАльНое созНАНие

для русского глаза особенно приятны образы, окружавшие его

детство и встречавшие его взгляд на свободе сельского про-

стора. Нападение на русское платье есть нападение на свободу

вкуса и чувства, нисколько не посягающую на чужой вкус и

чужое чувство; оно будет разумно только тогда, когда будет

доказано, что фрак разумнее или удобнее зипуна, или когда ху-

дожники произнесут приговор о сравнительном изяществе на-

рядов. До тех пор отвержение одежды только потому, что она

русская одежда, должно казаться несколько странным, чтобы

не сказать: несколько оскорбительным.

Конечно, о таких мелких подробностях не стоило бы упо-

минать, но не мешает и упомянуть, чтобы привести мысль

и чувство так называемой образованной публики к большей

простоте (необходимому условию того жизненного общения,

о котором я уже говорил). Только в этой безыскусственной

простоте может пробудиться возможность искусства, науки и

разумного быта; ибо только в живом общении с народом вы-

ходит человек из мертвенного одиночества эгоистического

существования и получает значение живого органа в великом

организме; только при нем может всякая здравая мысль и вся-

кое теплое чувство, возникшее в каждом отдельном лице, сде-

латься достоянием общим и получить влияние и важность, не

изъявляя и не имея притязаний на важность и влияние; только

при нем возможно то просвещение, к которому Запад стре-

мится безнадежно и которого достигнуть не может вследствие

своего внутреннего раздвоения. Конечно, для каждого из нас

перевоспитание самого себя сопряжено с немалым трудом; но

труда жалеть не должно, когда предположенная цель есть воз-

рождение жизненных начал в нас и развитие истинного про-

свещения в Святой Руси.

Что до меня касается, то, приглядываясь к бесплодным

усилиям многих к добру и пользе, прислушиваясь к общим

жалобам Европы на безжизненность, на бессвязность, на бес-

плодность общества, я не могу не считать отрадным такого

состояния, в котором каждое частное лицо, как бы ни было

низко или высоко его звание, как бы ни были скромны или

328

А. с. Хомяков

блистательны его способности, чувствует, что уже одним

нравственным достоинством своей жизни оно взносит значи-

тельный вклад в общую сокровищницу и что, с другой сторо-

ны, сколько бы оно ни вносило в нее, оно всегда получает из

нее во сто крат более, чем может принести.

нРавственнОсть жизни «частнОй,

ОБщественнОй и гРажданскОй»

письмО к издателю т.и. филиппОву

Милостивый государь Тертий Иванович!

Я обращаюсь к вам как к сотруднику «Русской Беседы»,

но не знаю, не ошибаюсь ли. Не отступились ли от вас все

прочие сотрудники, не удалили ли вас общим мирским при-

говором по русскому стародавнему обычаю? Прошу вас не

оскорбляться таким предположением. Важный петербургский

журнал так определительно объявил, что у вас ничего нет об-

щего с остальными сотрудниками «Беседы», так решительно

предписал им удалиться от вас, чтобы не подпасть ответствен-

ности за нетерпимость, выказанную вами в разборе комедии

г. Островского, что едва ли они решились, едва ли даже могли

ослушаться. Как совершился приговор, афинским ли записы-

ванием на раковинках или просто словом устным, я не знаю,

но, вероятно, он уже совершен, и совершен торжественно.

Ведь предписание дано было важным журналом, а составлено

и провозглашено – кем? Да, подумайте только, кем? Челове-

ком, который объявляет во всеуслышание, что он вам даже от-

вечать не может, потому что для такого спора «или вы должны

выучиться всему тому, что знает он, или он должен забыть все,

что знает». (Правда, тут же он признает в г. Самарине неко-

торые права на равенство с собою, но это, очевидно, только

признак скромности с его стороны, да и г. Самарин едва ли

решится принять на себя какое бы то ни было соучастие в по-

знаниях великого незнакомца

.) Итак, вы видите, какой и коли-

кий муж предписал сотрудникам «Беседы» отказаться от вас.

329

русское общество — НАциоНАльНое созНАНие

Скажите, когда вы прочли такое предписание, не охватил ли

вас ужас? Не пробежал ли у вас мороз по коже? Смелы же вы.

Мне так и вчуже стало за вас страшно. Все мои знакомые, все

деревенские соседи уверены, что громовые слова, поразившие

вас, произнесены не русским каким-либо писателем (где у нас

найти столько учености?). Нет! их произнесла какая-нибудь

колоссальная знаменитость европейская, выучившаяся по-

русски – собственно, для изречения приговора над вами. (Не

сам ли многоведатель Гумбольдт? Это моя догадка: что вы об

ней скажете?) Очевидно, сотрудникам «Беседы» приходится

повиноваться. Нашелся было кто-то, который вздумал уверять

нас, что статья «Современника» написана не европейскою

знаменитостью, не многоведателем Гумбольдтом, а просто

весьма неизвестным русским автором, который, скромной фи-

алке подобный, расцветает журнальными статейками в тени

своего собственного темненького имени, – но этому никто не

поверил: этому быть нельзя. Есть же предел всякому чело-

веческому самохвальству, даже самохвальству журнального

писателя. – Отойди, Израиль, в палатки свои и отступись от

грешника! – Вероятно, приговор этот уже исполнен над вами.

Вы видите, милостивый государь, что мое предположение

очень вероятно и нисколько не оскорбительно для вас, ибо оно

основано не на признании какой-нибудь вины за вами, а на не-

вольном благоговении перед сокрушающим величием вашего

судьи в «Современнике». За всем тем, как ни вероятна моя до-

гадка, так как ваш острацизм не объявлен, я еще считаю себя

вправе обратиться к вам как к участнику в «Русской Беседе»,

не скрывая, впрочем, удивления своего к мужеству или упор-

ству других сотрудников, которые еще медлят исполнением

приговора, произнесенного великим Анонимом.

Вы навлекли на себя грозу, и, позвольте сказать, отчасти

поделом. Пишете вы о комедии, пишете вы статью в журнале,

положим, трехмесячном, но все-таки журнале, и вздумали за-

тронуть нравственный вопрос, да еще и затронуть его не так

как-нибудь слегка, а затронуть глубоко, серьезно, искренно.

Я спрашиваю у вас самих: водится ли это, делается ли это в

330

А. с. Хомяков

других журналах, принято ли это в литературном обычае?

Вы знаете, что нет. Ведь вы должны же понимать, что такие

вопросы прямо могут коснуться совести читателя, отчасти

встревожить и, может быть, даже расстроить ее; а какое имее-

те вы на это право? Или вы думаете, что затем подписываются

на журнал, чтоб, прочитав его, повесить голову да задуматься

над своей душою? Вы скажете, что это бывает кое-где. А где,

например? Во Франции ли, у нас ли? Нет, даже и не в Герма-

нии. Так и вам не следовало заводить нового обычая. «On n�

s� pr�par� pas a �a ��ct�r� d'�n j��rna�, c�mm� a �n �xam�n d�

c�nsc��nc�»

,– сказала при мне одна дама, и очень мило сказа-

ла. Вот ваша первая вина.

Вторая не легче. Пришла вам несчастная мысль кос-

нуться вопроса нравственного, вопроса живого, крайне ще-

котливого, можно сказать, задорного – женской эмансипации

и ее проповедников, а в особенности великой проповедницы

Жорж Санд. Не могли ли вы, даже разрешая вопрос по-своему,

сделать какие-нибудь исключения в пользу страстных натур,

гениальных умов, непонятых женщин, душ вольнолюбивых,

угнетенных мелкою пошлостью ежедневной жизни? Такими

исключениями всякий мог бы воспользоваться и смотрел бы

снисходительнее на вашу теорию; но вы не умели или не хо-

тели подготовить себе таких простых, облегчающих обстоя-

тельств. Еще более: вы употребили, и не раз, выражения край-

не грубые и неприличные – грех, разврат и даже мерзость. Вы

так наивно виноваты, что мне даже жаль вас. Позвольте мне у

вас спросить: если мы будем употреблять такие резкие слова,

к чему же служит прогресс, к чему цивилизация, к чему смяг-

чение нравов, к чему, наконец, весь девятнадцатый век? Знае-

те ли, к какому разряду людей вы приписываетесь? Приехал

как-то в Петербург москвич (славянофил, что ли) в бороде, в

русском платье; был где-то на большом вечере, и вдруг какая-

то милая петербургская дама, вся в кружевах (ну, просто вся

блеск и трепет, как где-то сказал Гоголь), обратилась к нему,

прося от имени многих разрешения бросить мужей. Что ж вы

думаете? Медведь отказал, не позволил даже петербургским