Хелд Д. и др. Глобальные трансформации. Политика, экономика, культура

Подождите немного. Документ загружается.

Африки и в Восточной Азии. Все они, конечно, имеют свои небольшие, а иногда и не столь

уж небольшие миграционные общины, или диаспоры, в самых неожиданных местах: более

миллиона японских синтоистов в Бразилии; 4 млн. турко-немецких мусульман

392

в сердце христианской Европы; анклав католиков в Гоа на западном побережье Индии.

Квалификация той или иной религии как мировой происходит в некотором смысле post factum.

Ибо верования, которые обычно называются «мировыми», описывались как таковые только после

того, как пространственное распространение верующих значительно выходило за рамки места их

происхождения и формирования. Как говорит М. Манн, «они обрели значимость благодаря одной

общей характеристике: внелокальному чувству личной и социальной идентичности, которое

обеспечивало возможность экстенсивной и интенсивной мобилизации в масштабах, достаточных

для того, чтобы войти в анналы истории» (Mann, 1986, р. 363).

Таким образом, именно их географическая экстенсивность, хотя часто не выходящая за пределы

отдельного региона, и их социальное влияние отличают мировые религии от многих других

верований — существовавших и существующих. Это системы верований и ритуалов, которые

смогли в критические исторические моменты вырваться из места своего происхождения и сумели

обратить или завоевать представителей других культур и других религий. Совершенно ясно, что в

случае с исламом и христианством мобилизующая способность религии дополнялась военным

могуществом и умением оказывать культурное влияние. Ни китайская, ни индийская цивилизации

никогда не предпринимали таких попыток завоевания, и поэтому их местные религии остались

внутри их нечетко определяемых границ, но надо учитывать, как огромны эти территории сами по

себе.

Применяя нашу концептуальную модель глобализации к мировым религиям, мы можем

утверждать, что они обладают необычайной экстенсивностью. Хотя формирование мировых

религий происходило несколько тысячелетий тому назад, мы можем датировать период их

первоначального влияния тысячелетием между зоо г. до н. э. и 7оо г. н. э. Буддизм и индуизм

приняли вид, похожий на современный, за три века до Рождества Христова, тогда как ислам охва-

тил свои главные регионы к 700 г. н. э. В течение этого тысячелетия основными действующими

лицами религиозной экспансии были церковные иерархии. Иногда они действовали в союзе с

господствующими сословиями и политическими и экономическими элитами, в другое время —

использовали внутренние и внешние возможности, предоставляемые государством. Способность

этих религий вмешиваться и определять собою течение повседневной жизни с ее обыденными

представлениями усиливалась благодаря как теологическим, так и технологическим инновациям.

Буддизм и индуизм, оставаясь в пределах Южной и Восточной Азии, создали теологические

концепции, достаточно сложные и достаточно гибкие для того, чтобы они могли привлечь к себе

сторонников в других культурах и лингвистических группах (Weber, 1951,1958). Монотеизм, хотя

он и был создан иудаизмом, преумножил свою власть и способность к распространению благодаря

христианству и исламу, в которых соединились уникальный моральный кодекс и идея спасения,

потенциально возможного для всех. Ислам получил распространение в различных регионах еще в

VIII в., где он сохраняется и до сих пор, хотя во многих местах число его приверженцев невелико

(Gellner, 1981). Христианству, чтобы стать мировой религией, пришлось ждать военной и

колониальной экспансии Европы в XVI и XVII вв. Изобретение письменности сделало возможным

распространение ряда основных текстов, обеспечивших возможность распространения на

больших территориях общепризнанных и неизменных верований

393

и доктрин (Giddens, 1985; Goody, 1986). Распространение письменности, наличие текстов, а

также их интерпретаторов обеспечили возможность установления общепринятых религиозно-

культурных верований и норм поведения, систематизированных и возведенных в канон, что

было невозможно в дописьменную эпоху. Именно это, вместе с развитием

институциализированных и регулируемых церковных иерархий — ключевой культурной

инфраструктуры мировых религий, — сделало возможным расширение и укрепление

культурных отношений между разными обществами. Следует отметить, что эти процессы

культурной глобализации происходили медленно: уходили десятилетия на то, чтобы им

начаться, и столетия, чтобы укорениться.

Конечно, мировым религиям тоже свойственна культурная иерархия и неравномерность

распространения. Религия духовенства и элит редко была той же самой, что и религия

основной массы населения, равно как и община верующих также никогда не была особенно

демократичной в вопросах веры и церковной жизни. Учитывая огромные различия между

приверженцами этих религий в различных обществах, не удивительно, что они

демонстрируют большое разнообразие, обусловленное их географическим местоположением,

и сложную смесь с ранее существовавшими культурами и религиями. Что касается их

влияния, то несомненно, что мировые религии являются одними из самых важных

культурных инноваций человечества. Мировые религии дали религиозным и политическим

элитам огромную власть и возможности, заключающиеся в их способности мобилизовать

армию и народ, в том, что они смогли развить у людей чувство принадлежности и

преданности своей религии независимо от той культуры, в которой они воспитывались, в том,

что создали надежную теологическую и законодательную инфраструктуру общества. В этом

отношении мировые религии бесспорно составляют одну из наиболее мощных и

значительных форм глобализации культуры, существовавших в древние — а фактически и во

все — времена.

7.2.2 ИМПЕРИИ

Экспансия в сфере священного очень часто следовала за экспансией мирской, происходившей

в царстве политики и военной силы. Империям свойственно было устанавливать

централизованную политическую власть на территориях с расплывчатыми границами,

населенных множеством различных социальных и этнических групп. В этом отношении

империи и процесс их строительства можно понимать как форму политической глобализации,

расширяющую и углубляющую отношения власти и контроля (обсуждение этой проблемы см.

в гл. i). Главной проблемой дальнейшего обсуждения является роль культурной власти в

создании и поддержании политических империй.

Все империи неизбежно сталкиваются с рядом взаимосвязанных культурных проблем или

противоречий, особенно те из них, которые с целью добиться сотрудничества или подчинения

своих провинций не полагаются исключительно или главным образом на постоянное

вмешательство принудительной силы (Eisenstadt, 1963; Mann, 1986). Одной из таких важных

проблем является проблема централизации и децентрализации. Поскольку империи

управляются из центра, их способность укреплять свою власть часто оказывается

ограниченной. Постоянное отправление приказов из центра требует времени, ресурсов и дее-

394

способных инфраструктур, поэтому империи нуждаются в том, чтобы по возможности

делегировать власть на периферию. Но при этом под угрозой оказывается их собственная

целостность. Один из способов частичного разрешения этой дилеммы — культурный: империя

может создать универсальный правящий класс, связанный узами родства, верований и религии,

так что основное политическое разделение в государстве становится вертикальным — между

классами, а не горизонтальным — между центром и периферией. Таким образом, сильными

становились те империи, где экстенсивное расширение военной и политической власти

подкреплялось расширением власти культурной. Часто культурная экспансия происходит

спонтанно и внесословно, оказывая большее влияние скорее на подчиненные, чем на правящие

классы. Хорошим примером этого является раннее распространение христианства в Римской

империи. И наоборот, культурная диффузия, состязание, расширение и углубление, создание

культурных инфраструктур могут быть частью сознательной стратегии правителей.

Из-за недостатка места мы не можем долго останавливаться на роли империй в глобализации

культуры, поэтому рассмотрим две империи — одну, существовавшую в древности, другую —

возникшую в начале Нового времени: Римскую и Британскую. Ниже мы обрисуем некоторые

основные формы, которые принимает культурная глобализация в условиях этих имперских

правлений, а затем обратимся к тем уникальным культурным инновациям, которые возникли уже

в современную эпоху.

Римская империя

Римскую империю отличала от ее средиземноморских и ближневосточных предшественниц —

хотя и не обязательно от империи китайской династии Хань на Дальнем Востоке — ее

способность постоянно распространять свою политическую власть из центра на всю управляемую

ею территорию. В противоположность более ранним империям, например, тем, что существовали

в Персии или классической Греции, Римская империя держалась не только за счет применения

военной силы и нерегулярного сбора налогов и дани. Авторитарное, требующее подчинения

правление, влияние и стратегия осуществлялись, с большей или меньшей интенсивностью, на

огромной территории в течение почти пяти веков. Это радикальное изменение характера власти,

осуществленное Римской империей, стало возможным благодаря ряду инноваций. Самыми

важными из них были материально-технические возможности римских легионеров, их

организаторские способности, умение строить дороги и решать сложные социальные проблемы.

Но наряду с этим феноменальным усилением экстенсивного вмешательства военной мощи был

сделан ряд культурных инноваций, позволивших римлянам создать и насадить по всей империи

правящий класс, связанный узами более крепкими, чем просто родство: общностью политических

интересов, врожденной классовой солидарностью и общими культурные традициями,

верованиями и эстетическими вкусами (Millar et al., 1967; Mann, 1986). Немногие империи,

существовавшие до Нового времени, могут сравниться по размаху культурных отношений с

Римской империей. И ни одна не может сравниться по их глубине.

Причина такого углубления заключается в том, что после военного завоевания Рим оставлял у

власти большую часть местной элиты, приобщая ее культур-

395

но и политически к римскому государству и правящему классу, хотя границы между двумя

последними были довольно размыты. Основным средством, с помощью которого это

достигалось, была грамотность. Благодаря специальному и организованному обучению в

римском правящем классе среди мужчин и женщин была почти всеобщая грамотность.

Латинский язык в западной части империи, латинский и греческий языки в восточной части

были общепринятыми официальными языками политики и культуры. Театры и амфитеатры

намеренно строились в провинции, а драма и поэзия распространились по всей империи.

Наконец, местные религиозные культы органически включались в римский Пантеон.

Доказательством успеха и целостности римского правящего класса является географическая

диффузия наследников империи. Когда Римская империя в ззо г. н. э. фактически прекратила

свое существование, представители правящих фамилий перебрались из самого Рима в страны

Средиземного моря и Северной Африки и впоследствии — на Балканы и в придунайские

страны.

Британская империя

В зените своего могущества Британская империя была самой обширной из всех империй.

Поскольку ее колониальная политика была изменчивой и часто весьма опрометчивой, то

естественно, во многих доминионах и колониях должны были жестко соблюдаться определенные

требования культурного или идеологического свойства для осуществления британского

господства и поддержания сложных связей между центром и периферией, метрополией и

провинцией. Эти требования носили самый разнообразный характер, но наиболее важными из них

были два: проведение имперской образовательной политики и создание инфраструктуры

коммуникаций, что является ярким примером глобализации культуры и коммуникаций. В сфере

образования британские, или, скорее, английские, идеи и культурные навыки распространялись

через институциональные структуры первых колониальных образовательных систем. По всему

миру для детей местной элиты создавались аналоги английских закрытых частных и начальных

образовательных школ, а учебники и программы учебных курсов были неизменно английскими по

своему происхождению и содержанию. Кроме того, главным языком образования и обучения был

английский. Особенно эффективными в социализации колониальных элит были небольшие, но

важные потоки студентов в Оксфорд и Кембридж, где они получали образование, необходимое

для службы в колониальной администрации или, впоследствии, в правительстве стран, полу-

чивших независимость.

Если Рим строил дороги, чтобы обеспечить себе основные средства для управления на далеком

расстоянии, то усилия Великобритании были направлены несколько в иную сторону. Поучительна

в этом смысле роль Британской империи в деле развития и использования первых

телекоммуникационных систем (Headrick, 1988). Телеграф был впервые изобретен,

продемонстрирован и запатентован в 1837 г. Семь лет спустя, в 1844 г., в США была успешно

проведена первая связь на далеком расстоянии между Вашингтоном и Балтимором. С момента

появления этого изобретения делались попытки создать подводный кабель. Для этого нужно было

найти подходящий изолирующий материал для кабелей и изобрести способы укладывания кабеля

по морскому дну. Изолирующим материалом стала

396

гуттаперча, разновидность тропического латекса, а вторая проблема была решена прусским

артиллерийским офицером Вернером фон Сименсом. Кабель между Британией и Ирландией

был проложен в 1853 г., а первый трансатлантический кабель — в 1858 г. Однако через

несколько месяцев из-за технических неполадок и плохой изоляция связь прервалась.

Потребовалось дальнейшие технические усовершенствования, прежде чем в 1868 г. через

Атлантику удалось проложить первый постоянно работающий кабель. Британское

правительство с самого начала уделяло большое внимание кабельной технологии, но было

вынуждено заниматься ею еще больше из-за восстания 1857 г. в Индии и потребности в

эффективной и быстрой коммуникации с периферией (см. выше, раздел 1.1.4)- Первые

попытки проложить подводный кабель в 5о-е гг. XIX в. потерпели неудачу из-за несовер-

шенства техники, а прокладывание наземных линий через Османскую империю считалось

стратегически неприемлемым. В 1870 г. начала успешно работать первая британско-

индийская подводная телеграфная система.

После этого прокладка кабеля пошла быстрыми темпами, когда за дело взялась Восточная

телеграфная компания, получившая значительную, хотя и косвенную поддержку от

Британского правительства для решения колониальных задач: были произведены

исследования океанского дна, выделено большое количество служебного транспорта,

предоставлены права на землю и оказана дипломатическая поддержка. После 1878 г.

британское правительство выделяло значительные субсидии для коммерчески невыгодных, но

стратегически важных линий, например, 1,75 млн. фунтов стерлингов для прокладывания

кабеля между Австралией и Южной Африкой в 1890-е гг. К 1887 г. было проложено 214 тыс.

км кабеля по дну океана, 70% из них британские. В последующие десятилетия британское

преобладание немного снизилось, так как другие империи создали собственные телеграфные

сети, но в 1908 г. 56% из 473 тыс. км кабеля были британскими (Headrick, 1988). Однако

нужно отметить, что, несмотря на сближение центра и периферии, не совсем ясно, как это

было отмечено в гл. 1, способствовало ли создание телеграфа более эффективному

непосредственному осуществлению политической власти из центра, хотя оно безусловно

расширило инфраструктуру коммуникаций как в военных (см. гл. 2), так и в гражданских

интересах.

7.2.3 СОВРЕМЕННЫЕ НАЦИОНАЛЬНЫЕ КУЛЬТУРЫ И ВНЕНАЦИОНАЛЬНЫЕ СВЕТСКИЕ ИДЕОЛОГИИ

Глобальный империализм западных государств с XVI до XX в. создал важнейшие

инфраструктуры для насаждения и распространения западных идей, ценностей, культурных

институтов и навыков по всему миру. Однако основное содержание насаждаемого зародилось

внутри самих западных стран: современные национальные культуры, национализм и

вненациональные светские идеологии и философские учения.

Национальные культуры

Мы уже рассматривали происхождение и характер европейских национальных государств в

гл.1. Развитие идей, народов и национальных культур было важным элементом этого

процесса. Вместе с этим появление новой формы территориаль-

397

но ограниченного государства помогло создать и укрепить культурные проекты

националистов. Обсуждение этого довольно спорного вопроса требует, по меньшей мере,

некоторых определений. Как сказано было в гл. i, нация — это сообщество, состоящее из

разных классов, имеющее общее чувство идентичности, солидарности и интересов,

коренящееся в этнической идентичности и общем историческом опыте (реальном,

воображаемом или интерпретируемом), основная политическая цель которого состоит во

владении определенным государством на единой территории. С этой точки зрения

национализм можно рассматривать как психологическую и культурную привязанность,

создающую связь с национальным сообществом, а также как политический и культурный

проект, цель которого — самоопределение, а также создание и формирование государства.

Национальные культуры являются сложными организмами реальных и воображаемых

традиций, верований, ритуалов и установок, которые возникли из этих проектов (см.: Mann,

1993)-

Ни одну сложившуюся нацию в предложенном нами понимании — т. е. как социальную и

культурную сущность — нельзя встретить ранее конца XVIII в. Разумеется, сообщества,

состоящие из разных классов, существовали и до возникновения наций, а этническая

идентичность была мощной объединяющей силой во многих ранее существовавших

обществах. Однако исторические источники свидетельствуют, что даже там, где ранее XVIII

в. возникли прообразы наций — например, во Франции, Швеции и Англии, — это была лишь

одна из многих идентичностей или лояльностей. Этническая идентичность обязательно кон-

курировала с более крупными транснациональными идентичностями и с более частными,

местными и региональными идентичностями. Более того, достигнутая степень культурного

взаимодействия и социальной взаимосвязи между классами на больших пространствах была

минимальной. Нации возникли как особые коллективные социальные действующие силы

только тогда, когда прообразы наций были преобразованы экономическими, социальными и

политическими процессами, происходившими в течение всего XIX в.

О социальных предпосылках возникновения современных наций и национализма написано

очень много (ср.: Smith, 1971; В. Anderson, 1983; Giddens, 1985; Hobsbawm, 1990; Mann, 1993).

Самыми важными факторами были повышение уровня грамотности во всех классах, что

облегчило межклассовую коммуникацию и распространение исторических знаний,

национальных мифов и ритуалов, а также рост власти и значения государства, ибо по мере

того, как государство все больше переплеталось с обществом (через налоги и воинскую

повинность), возрастала и значимость наличия собственного государства. Отношения между

возникающими нациями и государствами складывались по-разному. В Англии, Франции и

Испании, например, формирующаяся нация эффективно поддерживала существующую

государственную машину, которая, в свою очередь, обеспечивала подавление или

выталкивание на периферию конкурирующих национальных идентичностей (валлийцев,

бретонцев, каталонцев). Что касается Германии, то нация здесь была чем-то гораздо большим,

чем любое из разрозненных немецких государств, благодаря чему националисты стали

ведущей силой в деле создании нового, более крупного государства. В Австро-Венгрии нации

возникли внутри транснационального имперского государства и стремились расчленить

последнее. В этих весьма отличающихся друг от друга ситуациях возникающие

398

национальные культуры и национализм принимали разные формы: этническую и гражданскую,

рациональную, конституциональную и романтическую, центральную и периферическую. В нашу

задачу не входит рассмотрение здесь этих различий. Вопрос, который мы хотим исследовать,

заключается в том, как подъем наций, национализма и национальных культур пересекается с

изложенной нами историей культурной глобализации.

До появления наций и национальных государств большая часть культурных коммуникаций и

взаимодействий происходила либо между элитами разных обществ, либо на местном и весьма

ограниченном уровне. С появлением наций и национальных государств изменился

пространственный и социальный масштаб культурных сетей и институтов. Для того, чтобы нация

сформировалась, необходимы были коммуникации между классами, а не внутри элиты. Для этого,

по возможности, требовался и контроль за типами культурных идей и символов, доступных

народу. Сутью этого проекта было создание национальной культуры, которая отчасти коренилась

в устойчивых культурных и социальных особенностях того или иного общества, а отчасти была

изобретена и нередко лишь отчасти успешно. Литература по этой теме тоже весьма обширна

(например, Hobsbawm and Ranger, 1983; Colley, 1992). Для наших целей важно отметить, что эти

новые культурные идентичности в основном занимались укреплением отношений между

национальной идентичностью, национальным самоопределением и территориальными границами

и контролем над государствами, хотя это не означает, что границы культурных идентичностей и

национальных государств обязательно совпадают (так как они часто не совпадают). Чешский

национализм возник в границах Австро-Венгерской империи и стремился создать отдельное и

меньшее государство в пределах ее границ. То же самое можно сказать о менее удачном ка-

талонском национализме. Немецкая национальная идентичность и культура возникли как раз

поверх границы множества разрозненных крошечных немецких государств и княжеств в XVIII—

XIX вв. Даже после создания единого германского государства в конце XIX в. было далеко не

ясно, является ли новое образование единственным вместилищем немецкого народа и немецкой

культуры.

Попытку формирования национальных идентичностей и национальных культур предпринимали

многие социальные силы и институты, государственные же организации и государственные

руководители обязательно принимали в этом участие. Главным вкладом этих сил часто было

создание новых культурных инфраструктур, территориально соответствующих границам

государства и обеспечивающих каналы для распространения национальных культур и

идентичностей (осознаваемых в качестве таковых) и — там, где это необходимо — для контроля,

подавления и искоренения конкурирующих идентичностей и периферийного национализма. Почти

каждое национальное правительство и государство стремилось как-то систематизировать

национальный или официальный язык и старалось контролировать, ограничивать или запрещать

использование других языков в общественной сфере. В большинстве стран власти создали или

пытались создать национальную систему школьного образования и проявляли особый интерес к

учебной программе. Помимо этого, многие государства за последнее столетие установили или

пытались установить контроль за национальной прессой, создали единую национальную

почтовую службу, национальные телеграфные и телефонные системы и, когда стали доступными

технологии телевидения и ра-

399

дио, установили контроль над национальными вещательными системами. И все государства

использовали свои постоянные армии как символы и средства социализации, способствующие

приобщению граждан к национальному единству. Эти организации и такого рода культурная

политика сознательно использовались для конструирования национальной истории, определения

национальных идентичностей и поддержания лояльности. В то время как в более ранние эпохи

культурные институты охватывали множество обществ (мировые религии) или были строго

локализованы по форме и в плане лояльности, возникновение национальных государств привело к

возникновению культурных потоков, институтов и идентичностей, масштабы которых являются

чем-то средним по сравнению с вышеупомянутыми, а также к развитию культурных

инфраструктур, способствующих распространению значительно более эффективных

межклассовых однородных культурных идей и навыков.

В Европе рост наций и национализма привел к организации культурной жизни по национальному

и территориальному признаку и помог укрепить старые государства за счет периферийных наций

и этнических групп. Он способствовал созданию новых государств-наций и развалу более старых

многонациональных империй. Парадоксально, но нередко именно благодаря проникновению евро-

пейских империй идея наций, национальной культуры и национализма распространилась в Азии,

Африке и на Ближнем Востоке. Потенциальные возможности этого нового способа социальной

организации отразились и на остальном мире и внесли вклад в интенсивность и силу

антиколониальных движений в XX в. Однако, хотя Европа, стремясь установить свою культурную

гегемонию, распространила и культурный инструмент своего последующего разрушения —

национальное самоопределение, она также привела к распространению новых транснациональных

культурных практик.

Транснациональные светские идеологии

Как мы уже видели, распространение сложных способов мышления на большие расстояния со

значительными социальными последствиями не является монополией Нового времени. Однако что

отличает европейскую культуру Нового времени, особенно с конца XVIII в., так это появление

идеологий и способов мышления, совершенно светских по своей ориентации и вместе с тем

претендующих на универсальную значимость. Двусмысленными плодами европейского Просве-

щения являются возникновение современной науки и современных морально-политических

программ и философских учений. В ретроспективе ясно, что эти теоретически универсальные

дискурсы носили исторически и географически обусловленный характер. Тем не менее аргументы

и утверждения либерализма, социализма и науки всегда находили восприимчивую аудиторию

далеко за пределами своей североамериканской и европейской родины.

Социализм, особенно в его марксистском варианте, коренится в опыте европейской

капиталистической индустриализации и урбанизации XIX в.; возникновение его связано как с

философскими размышлениями, так и с практической борьбой. Тем не менее, идеи и язык

социализма быстро распространились в регионах с более отсталой экономикой и, в конце концов,

в обществах, даже не тронутых процессами индустриализации и урбанизации. Это не значит, что

идеи со-

4оо

циализма не претерпели глубоких изменений в процессе их распространения на восток и на юг.

Тем не менее бесспорно, что идеи и положения, зародившиеся в котле ранней европейской

индустриализации, быстро нашли себе путь в Россию, Китай, Японию, в страны Карибского моря

и Латинскую Америку. Несомненно и то, что в своих многочисленных местных вариациях

социализм и марксизм оказались главными факторами организации и исхода политической

борьбы и политического правления.

Международным странствованиям социализма и марксизма уделялось большое внимание — что

не удивительно, если учесть сознательное использование этих идей в качестве инструмента

советской международной политики и внутренней политики, проводимой правительствами ряда

стран. Возможно, меньше внимания уделялось параллельному распространению научных и

либеральных идей Запада во всем остальном мире за последние 2оо лет. Этот относительный

недостаток внимания объясняется, возможно, тем, что научные и либеральные идеи

распространялись вместе с целым набором институциональных организаций и практик, в то время

как социализм по большей части распространялся преимущественно как идеологическое оружие.

Западная наука, например, проникла во многие части света как неотъемлемая часть новых

технологий и способов производства, медицинской техники и методов лечения, а также

сельскохозяйственных инноваций. В результате распространение западного научного ми-

ровоззрения, хотя и было глобальным по размаху, медленно просачивалось за пределы элитного

слоя ученых, инженеров и преподавателей, тесно связанных с этими дисциплинами. Хотя элитные

теологические и общественные культуры на Западе и за его пределами поневоле сталкивались с

разногласиями и конфликтными ситуациями, порождаемыми научными и религиозными

мировоззрениями, повседневная жизнь в течение почти всего XX в., в основном, по-прежнему

ориентировалась на принципы и модели мира, возникшие в более далеком прошлом (Hobsbawm,

i994> ch. 8).

Глобальное распространение западного либерализма занимает промежуточное место между

ростом числа сторонников международного социализма и структурной диффузией западной

науки. С одной стороны, западный либерализм внедрил определенную систему идеологических

положений и политических ценностей: гражданские и политические права, ограничение власти

правительств, самоопределение и т. д. Рецепция либеральных доктрин индийской элитой во

второй половине XIX в. является, вероятно, наилучшим из всех известных примеров (см.: Spear,

1990). Увеличение числа индийцев на высших административных должностях, все большее

знакомство с либеральными политическими понятиями — благодаря высшему образованию,

которое получали представители индийской элиты, — общение с британскими чиновниками и

служащими правительственных учреждений — все это внесло свой вклад в развитие индийского

национализма. С другой стороны, постепенное распространение капиталистических рыночных

отношений познакомило широкие массы населения с основными элементами неоклассической

экономики задолго до того, как ее доктрины были научно оформлены и стали предметом

обучения. Сам капиталистический рынок неизбежно порождал особую систему ориентиров и

практических навыков.

4О1

7.2.4 СРАВНЕНИЕ ДОСОВРЕМЕННЫХ И СОВРЕМЕННЫХ ФОРМ КУЛЬТУРНОЙ ГЛОБАЛИЗАЦИИ

Сравнительный анализ таких принципиально разных явлений — задача сложная и грозящая

совершить ошибку, которая в логике называется «поспешным (или чрезмерным) обобщением».

Траекторию культурной глобализации в досовре-менную эпоху мы можем изобразить в виде

предварительного эскиза. Культурная диффузия и подражание были неотъемлемой чертой

человеческой истории с тех пор, как возникла оседлая цивилизация. Примерами являются

миграции людей и военная глобализация (см. гл. 6 и г). Торговля обеспечивала основной способ

для распространения идей и артефактов на огромные расстояния (см. гл. 3)-Но вплоть до XIV в.

основные культурно-институциональные комплексы, с помощью которых осуществлялись

коммуникации и культурные взаимодействия и могли устанавливаться более устойчивые или

глубокие культурные связи, обеспечивались мировыми религиями и империями.

Мы уже отмечали, что культурные навыки распространялись и навязывались не только мировыми

религиями, но и империями как часть их «мультикультур-ной» стратегии. В условиях

материальных ограничений, когда власть насаждалась исключительно военной силой, имперские

столицы стремились создать устойчивые элитарные группы, представители которых были

разделены этнически и географически. Даже там, где эта стратегия терпела неудачу с точки зрения

имперского строительства, она могла оставить после себя определенное культурное наследие.

Например, недолговечная империя Александра Македонского сыграла инструментальную роль в

распространении греческого языка и эллинистической науки, философии и литературы на

Ближнем Востоке. Римская империя создала институциональный контекст, в рамках которого

сначала эллинистическая культура, а потом христианство смогли проникнуть в Северную Африку,

Западную и Северную Европу. Китайская империя Хань создала похожую структуру для

распространения китайской письменности, литературы, ритуальной практики, науки и техники. К

этому краткому описанию имперской культурной политики нужно сделать еще два замечания.

Разумеется, что, хотя культуры и вступали в диалог с другими культурами и религии — с

религиями, встречи их не всегда оказывались плодотворными. Региональные особенности

мировых религий обозначают границы и разделения между ними и империями, с которыми они

были переплетены. Кроме того, для большинства населения эти великие культурные

взаимодействия носили, как правило, мимолетный характер — идентичности, практические

навыки и верования в подавляющем своем большинстве оставались «местечковыми». Очень мало

было таких культурных форм, которые играли бы посредническую роль между деревней и

великими империями.

После падения Рима и китайской империи Хань и первой волны исламской экспансии империи

продолжали возвышаться и падать, способствуя одним и препятствуя другим образцам

культурной диффузии. Однако вплоть до начала смелых имперских предприятий Запада,

начавшихся в XV—XVI вв., мало что в истории могло бы сравниться с великой исламской

военной и культурной экспансией. В эпоху между этими двумя событиями великими строителями

империй были воинственные кочевники евразийских степей. Но их воинская доблесть не сопро-

вождалась культурными инновациями. Их движения и завоевания привели ско-

4О2

рее не к трансформации, а к укреплению прежних культурных образцов. Даже имперские успехи

Запада, начиная с XVI в. и в более позднее время, основывались в значительной степени на

военном, демографическом и эпидемиологическом перевесе над народами, населявшими

американский континент. Можно утверждать, что для демонстрации могущества христианского

Бога, сила и обыкновенная простуда сыграли более значительную роль, чем теология. Непрочные

имперские и колониальные структуры, которые до начала промышленных и политических

революций в Европе были насильственным путем созданы в Южной Америке, изначально

оказались неспособными к осуществлению культурной экспансии среди густо населенных и

стойких по отношению к эпидемиям обществ

Африки и Азии.

Хотя в конце концов европейские империи сделались более действенными инструментами

культурной власти вне Европы, это произошло после возникновения в XVIII в. национализма и

национальных государств в Европе и Америках. В пределах этой зоны сложные образцы

транснациональных и даже трансконтинентальных элитных культурных потоков постепенно

приобрели новую форму, и возникло такое специфическое явление, как народный местный

партикуляризм. Государства стремились управлять унифицированными нациями, а националисты

стремились к самоопределению в рамках собственного государства. В результате, несмотря на

неравномерность и противоречивость процесса, все больше и больше культурных институтов и

культурных потоков стали сосредоточиваться в границах возникающих национальных государств.

Язык, школьное обучение, транспорт и коммуникационные системы, литургическая практика и

идентичность — все это и во все возрастающей степени стало определяться в терминах

территориально единой нации. Внешние или чуждые культурные влияния подавлялись, или же к

ним относились с подозрением и враждебностью. Космополитизм и интернационализм по-

прежнему находили себе приверженцев на Западе. Сохранились и транснациональные культурные

традиции и институты. Действительно, в сердце европейской системы национальных государств

возникли мощные светские идеологии и философские учения: либерализм, марксизм и совре-

менная наука, — просветительский рационализм которых так или иначе сделал их

привлекательными для всех и применимыми где бы то ни было. И все же в итоге именно

национализм стал наиболее мощной культурной силой — по той хотя бы причине, что его

систематически поддерживали, финансировали и развивали современные государства. С этой

точки зрения процесс культурной глобализации достиг своей кульминационной точки в прошлом,

тогда как наиболее мощные и значительные культурные потоки и культурные отношения

развились в границах национальных государств Нового времени. Но убедительна ли такая точка

зрения в эпоху Интернета и Си-Эн-Эн?

7.3 МОДЕЛЬ СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРНОЙ ГЛОБАЛИЗАЦИИ

Современная культурная глобализация ассоциируется с несколькими достижениями, такими как:

новые глобальные инфраструктуры беспрецедентного масштаба, обеспечивающие большие

возможности проникновения элементов культуры через границы и снижения стоимости их

использования; рост интенсивности, объема и скорости культурного обмена и коммуникаций всех

видов; распростра-

403

нение западной массовой культуры и увеличение коммуникаций в культурном бизнесе как

основное содержание глобального культурного взаимодействия; преобладание

многонациональной индустрии культуры в создании и владении инфраструктурами и

организациями для производства и распределения культурных товаров; сдвиг в географии

глобального культурного взаимодействия, отступающей в некотором серьезном отношении от

географии глобального порядка, существовавшего до Второй мировой войны. В этом разделе мы

рассмотрим некоторые эмпирические данные об этих достижениях, отложив обсуждение их поли-

тических и социальных последствий до раздела 7-5-

Развитие глобальных культурных инфраструктур и появление культурной индустрии,

управляемой многонациональными корпорациями, рассматривается в разделах 7-3-

и 7-3-2. В

разделах 73-3> 7-3-4 и 7-3-5 мы исследуем, в частности, развитие ключевых секторов средств

массовой информации: глобальное распространение музыки (посредством радио и

магнитозаписи), кино и телевидения. Эти разделы содержат материалы о новых технологиях и

инфраструктурах коммуникации, а также о роли многонациональных корпораций, но указывают

также на центральное положение западной массовой культуры, изменяющуюся географию

культуры и возрастающую интенсивность и скорость культурного обмена. В разделе 7.3-6 мы

рассмотрим последний фактор изменяющегося культурного пейзажа — индустрию массового

туризма.

7.3.1 ГЛОБАЛЬНЫЕ ИНФРАСТРУКТУРЫ: ТЕЛЕКОММУНИКАЦИИ И ЯЗЫК

В послевоенном мире не было монополии на эксплуатацию телекоммуникаций. Однако есть

веские основания утверждать, что в этот период произошли количественные и качественные

изменения в масштабе и интенсивности коммуникационных потоков и их социальных

последствий. Эти изменения произошли, главным образом, в результате ряда технологических

инноваций, которые основывались на коммуникационных технологиях конца XIX — начала XX в.

Послевоенная эпоха началась с той же самой телефонной техникой, которая была основной и в

начале века. Она представляла собой аналоговые сигналы, идущие по проводам и кабелям, для

отправки и получения которых использовались громоздкие механизмы ригельного переключения.

С тех пор в результате почти непрерывного потока технологических изобретений мощность,

стоимость, скорость и сложность телекоммуникационных систем существенно изменились. Во-

первых, аналоговые сигналы были заменены цифровыми системами, которые сделали возможным

соединение компьютеров, телекоммуникационных систем и всех форм средств информации

(звуковых, визуальных и т. д.). Кабели и провода теперь могут нести огромное количество

информации, сжатой в цифровой формат наряду с обычными голосовыми и простыми текстовыми

сообщениями прежних времен. Во-вторых, коммутационные системы были полностью

реорганизованы с введением электронных схем коммутирования и интернационально коор-

динируемых стандартизованных числовых систем. В-третьих, хотя кабельная и проводная

технологии чрезвычайно повысили свою эффективность, в некоторых случаях они были

вытеснены появлением новых механизмов трансмиссии. Кабели из оптического волокна

значительно расширили число каналов, которые может нести кабель, при этом их стоимость

снижается. Микроволновые и спутни-

404

ковые системы вообще в кабеле не нуждаются. Эти технологии в корне изменили инфраструктуру

коммуникаций, сделав ее по-настоящему глобальной.

Первой новой системой коммуникации, созданной в послевоенное время, были телетайпные

системы, которые обеспечивали двусторонний взаимообмен текстами в отличие от

одностороннего телеграфа довоенного времени. Они составляли большую часть международных

коммуникационных систем в 50—бо-е гг. XX в. Тем не менее в 1956 г. был проложен первый

трансатлантический телефонный кабель, и в большинстве видов международной коммуникации

началось замещение телеграфа и телетайпа телефоном (хотя телефон с использованием радио

действовал для трансатлантической связи с 1927 г.). В 1957 г. был проложен первый телефонный

кабель по дну Тихого океана. Оба кабеля вначале обеспечивали менее сотни речевых каналов. В

следующие два с половиной десятилетия стоимость прокладки кабеля быстро снижалась, а

потребности постоянно росли. К 1983 г. было уже больше 18 тыс. трансатлантических речевых

каналов и около збоо транстихоокеанских, а всего на земном шаре действовало почти 2оо под-

водных кабелей (Hehworth, 1989; Staple, 1991). Кабельная технология постепенно вытеснялась

оптико-волоконными кабелями, которые могли нести значительно большую нагрузку, и

спутниковыми технологиями, которые вообще упразднили потребность в кабеле. К 1997 г. один

трансокеанический кабель мог содержать более 6оо тыс. речевых каналов. Не удивительно, что

стоимость одного трансокеанического речевого канала снизилась с 500 тыс. долларов в 1950-е гг.

до приблизительно тысячи долларов в середине 9О-х гг. (Staple, 1996).

Первый экспериментальный спутник связи был запущен США в 1962 г. За ним последовало

создание INTELSAT — Международной организации спутниковой связи (International

Telecommunications Satellite Organization), которая расширила доступ к спутниковой

коммуникации и сделала возможным участие большинства стран в существующих телефонных и

телевизионных каналах (см. раздел 1.2.3). В 1965 г. американцы запустили первый постоянно

функционирующий спутник связи. Почти весь последующий период США были ведущей страной

в производстве и использовании спутниковой технологии, что неудивительно, учитывая масштаб

их космических программ. Сегодня США владеют и запускают только около 2О% всех

имеющихся спутников, хотя они несут более одной трети общего числа передатчиков (каждый

спутник несет более одного канала коммуникации). Еще одна треть из 2оо действующих в 1991 г.

спутников принадлежит INTELSAT, и ею пользуются много стран. Единственной другой

независимой и значительной программой запуска спутников связи обладал бывший Советский

Союз, имевший около 15% спутников, но Европа и некоторые другие страны, такие как Бразилия

и Индия, разрабатывают свои собственные программы. Не удивительно, что в 7о-е гг. спутники

начали замещать подводные кабели в качестве средства международной коммуникации (Brunn and

Leinbach, 1991; Staple, 1991). Однако в 8о-е и 9О-е гг. XX в. новые оптико-волоконные кабели

бросили вызов спутниковой технике на самых интенсивных коммуникационных маршрутах мира.

Первый трансатлантический оптико-волоконный кабель был проложен в 1988 г., а сейчас их

проложено уже несколько (см. таблицу 7.1).

Если судить по числу каналов связи и их географической протяженности, то в послевоенную

эпоху несомненно происходила глобализация инфраструктуры телекоммуникаций. Вполне

очевидно, что инфраструктура размещена по земно-

405

Таблица 7.1 Рост числа речевых каналов на основных глобальных

телекоммуникационных магистралях, 1986 — 1996 гг.

Трансатлантические речевые каналы Транстихоокеанские речевые каналы

Кабель Спутник Кабель Спутник

1986

1990

1996

22000 78000 145000

283000 1264000 710800

2000 39000 37800

39000 864600 234000

Источни

к:

Staple, 1996

му шару крайне неравномерно. Подавляющее большинство международных кабелей, старых и

новых, пролегают через Северную Атлантику, север Тихого океана и Средиземное море. А

количество линий, например, между Латинской Америкой и Африкой через Южную Атлантику

значительно меньше. Столь же сильно владение и использование спутниковой технологии

смещено к Западу и государствам бывшего Советского Союза. Тем не менее, в послевоенную

эпоху все больше и больше стран могли, по крайней мере, подключиться к этим системам и

создать небольшие национальные телекоммуникационные системы с международными звеньями;

и для всех включенных в эту систему понятие сжатия пространства и времени является живой

реальностью. В чем еще может так поразительно проявляться стирание пространства, как не в

возможности вести разговоры через океаны (с почти мгновенным соединением) или получать

визуальные образы через спутник практически из любого места на планете. Более того, с

созданием глобальных сетей мобильных телефонов, таких как Iridium, начинается эра новой те-

лефонной революции.

Совокупный объем международных телефонных звонков увеличился с 12,7 млрд. минут в 1982 г.

до огромной цифры в 42,7 млрд. минут в 1992 г. и 67,5 млрд. минут в 1996 г. Последующий

ежегодный показатель прироста составлял около 18—20% (Staple, 1991. 1996; ITU, I994a). За тот

же период объем телетайпной и телеграфной связи ежегодно снижался на 10%. В валовом объеме

международной телефонной связи более 50% звонков исходит из пяти стран: США, на долю