Хелд Д. и др. Глобальные трансформации. Политика, экономика, культура

Подождите немного. Документ загружается.

строгие условия, на которых неэтнические немцы въезжали в страну, и отказ (до 1998 г.) давать

гражданство ФРГ иммигрантам второго поколения, особенно турецко-немецким, создают

преувеличенное представление о численности иностранного населения в Германии по сравнению

с другими странами Европы.

Первую волну временных рабочих, устремившихся в Германию в 5о-е гг., составляли итальянцы и

отчасти выходцы из других стран Южной Европы. Сооружение Берлинской стены в 1961 г.

ускорило уже намечавшуюся явную тенденцию к внутренней миграции временных рабочих, так

как поток с востока превратился в ручеек. К бо-м гг. эти потоки сменились рабочими,

мигрирующими из Югославии и, главным образом, из Турции. Относительные показатели

иммиграции достигли пика в начале 7о-х гг., а в 1975

- упали с 4% До 1,7%, после чего сохраня-

лись на уровне примерно 2% в год. К концу 8о-х гг. они снова стали резко возрастать. К 1980 г.

численность иностранного населения в Федеративной республике Германии превышала

количество иностранцев в любой другой европейской стране: 4.45 млн. человек, из которых около

трети были турецкого происхождения и еще треть из Югославии и Италии (Mitchell, 1975; 1992;

SOPEMI). К1990 г. количество иностранцев в стране достигло 5,24 млн., причем основная масса

приехала из Польши и Турции, а число приезжих из Южной Европы снизилось. Этот рост вы-

ражался и в относительных величинах: доля иностранцев среди населении ФРГ возросла с 7.2% в

1980 г. до 8,2% в 1990 г. — в Европе соответствующая величина выше только в Бельгии (9,1%) и

Швейцарии (16,3%) (SOPEMI, 1992).

В Швецию начиная с 5о-х гг. XX в. устремился большой поток иностранной рабочей силы. Он

значительно усилился после создания единого Скандинавского рынка труда (Nordic labour market),

охватывающего Швецию, Данию, Норвегию, Финляндию и Исландию (Lithman, 1987)- С начала

бо-х гг. потоки иммиграции составляли о,35% населения ежегодно — значительно меньше, чем в

других европейских странах, — и резко увеличивались в течение бо-х гг., достигнув максимума в

1971 г. В течение следующих пятнадцати лет сохранялся постоянный, но более низкий уровень

иммиграции, который снова вырос в конце 8о-х гг. Значение открытого Скандинавского рынка

труда можно оценить, изучив состав шведского иностранного населения в 1980 г. Другие

скандинавские народы составляли 57% всех иностранцев, проживающих в Швеции, причем среди

них было 44% финнов, затем по убывающей: югославы, турки и чилийцы, приехавшие после па-

дения правительства С. Альенде. Однако к 1990 г. скандинавы составляли только 38%

иностранного населения, тогда как численность турков, иранцев, поляков и греков возросло. В

относительных показателях иммиграция в Швецию была несколько меньше, чем во Францию и

Германию: иностранцы составляли около 5,1% населения и рабочей силы к 1980 г. и 5,6% к концу

десятилетия (Mitchell, 1975; 1992; SOPEMI).

В Великобритании в послевоенный период также наблюдались значительные иммиграционные

потоки, начавшиеся и закончившиеся раньше, чем в большей части Западной Европы (Gilroy,

1987; Solomos, 1993)- Объясняется это отчасти ввозом иностранной рабочей силы и сложностью

процедуры получения гражданства, порожденной деколонизацией. Интересно, что

Великобритания —

378

единственная страна из шести, составляющих предмет нашего исследования, где показатель

ежегодной эмиграции почти так же высок, как и показатель иммиграции. Иммиграция оставалась

на низком уровне в течение 50-х гг., но стала значительно повышаться в бо-х гг. и сохранялась на

уровне гоо тыс. человек ежегодно в течение следующих двух десятилетий, хотя в середине /о-х гг.

ее уровень несколько снизился. К середине 8о-х гг. доля иностранцев, проживающих в Великобри-

тании, достигла 2,8% от всего населения и увеличилась до 3,3% в 1990 г. (Mitchell, 1975; 1992;

SOPEMI). Однако эти цифры скрывают общий уровень иммиграции и возрастающую этническую

гетерогенность населения Великобритании. Например, данные о численности иностранного

населения показывают, что в 1985 г. здесь проживало 138 тыс. индусов, 49 тыс. пакистанцев, 135

тыс. выходцев из стран Карибского бассейна (SOPEMI, 1991 и предыдущие годы; 1992). Однако

данные по этническому составу Великобритании за те же годы значительно выше, что является

следствием высокой степени натурализации.

Наконец, в Японии до начала 8о-х гг. XX в. сохранялись сравнительно низкие уровни иммиграции

и эмиграции (SOPEMI; Fong, 1993)- В первые послевоенные годы экономической реконструкции

наблюдались потоки миграции вовне, но они прекратились с экономическим подъемом 5о-х гг.

Вскоре начался и обратный процесс, так как многие этнические японцы, жившие в Южной и

Северной Америке, стали возвращаться домой. Корейское население, увеличившееся за счет вы-

нужденных переселений во время Второй мировой войны, осталось в Японии и составляло около

полумиллиона человек — менее о,5% населения. В 8о-х гг. уровень эмиграции, особенно

временной, стал возрастать по мере того, как квалифицированная японская рабочая сила двигалась

вслед за экспортом японского капитала в Европу, США и Юго-Восточную Азию. Одновременно в

Японию устремился кратковременный поток неквалифицированной рабочей силы, в основном

нелегально. К концу 8о-х гг. уроженцы Пакистана, Индии, Филиппин и Индонезии тысячами

пробирались в Японию, чтобы заполнить множество низко оплачиваемых рабочих мест в сфере

обслуживания. Число нелегальных иммигрантов, которым отказывали в праве на въезд,

увеличивалось ежегодно в пять раз, а количество ежегодно высылаемых нелегальных

иммигрантов за время с 1986 по 1991 гг. утроилось и составляло 35 тыс. человек (OECD, 1993а).

Несмотря на почти одинаковые тенденции в сфере экономической миграции, у разных стран был

разный опыт в отношении потоков беженцев и лиц, обращающихся с просьбой о предоставлении

им убежища. В целом Европа приняла четыре пятых всех подавших прошение об убежище в

страны ОЭКД, а Северная Америка — остальных. Япония вряд ли принимала у себя каких-либо

беженцев. В Северной Америке львиную долю просителей приняли США, число которых

возросло с 2О тыс. человек в 1983 г. до максимума в 100 тыс. в 1989 г. Политика относительно

беженцев и просителей убежища всегда была тесно связана с внешней политикой. Во времена

Холодной войны принимали любого человека из коммунистического государства. В

послевоенный период и до 1989 г. США приняли 473 тыс. человек из Кубы и 411 тыс. из

Вьетнама. В 1994 г. был отмечен рекордный уровень прошений об убежище, вызванный массовым

исходом гаитян и кубинцев. В Европе наибольшее количество просителей приняла Германия, со

своей самой сильной экономикой и самыми либеральными законами о предоставлении убежища.

В 1981 г. она приняла 65% всех просителей убежища в Европе, в 1991 г.

379

эта цифра снизилась до 47%- Однако абсолютный рост огромен — с 107800 человек в 1980 г.

до более чем 750 тыс. в 1991 г. За четыре года (1988—1991) Германия приняла прошение об

убежище от более чем 670 тыс. человек. Во Франции, Швеции и Великобритании

наблюдались те же тенденции: между 1980 и 1991 гг. количество прошений во Франции

увеличилось с 18 тыс. до 50 тыс., в Швеции — с 6 тыс. до 41 тыс. и в Великобритании с 9 тыс.

до 577ОО человек. В пропорциональном выражении Франция и Швеция приняли каждая

около ю% просителей убежища (население Швеции составляет менее одной пятой населения

Франции), а Великобритания немного меньше.

6.6 ГЛОБАЛИЗАЦИЯ, МИГРАЦИЯ И НАЦИОНАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО

Каковы последствия современной глобальной и региональной миграции для автономии и

суверенитета национальных государств? Можно выдвинуть ряд гипотетических утверждений

относительно институциональных, распределительных, структурных и относящихся к

принятию решений последствий современных образцов глобальной миграции, особенно для

развитых капиталистических стран. Во-первых, поток нелегальных и не имеющих документов

мигрантов, экономических и неэкономических, показывает ограниченные возможности мно-

гих национальных государств защищать свои границы. Во-вторых, те страны, которые

усилили контроль за своими границами, были не в состоянии остановить поток нелегальных

мигрантов. В-третьих, растущее международное сотрудничество с целью контроля или

координации политики разных стран в отношении миграции указывает на признание

изменяющегося характера государственной автономии или суверенитета и необходимость

увеличения кооперации в этой области. В-четвертых, в сфере экономической и культурной

политики миграция трансформировала внутреннюю политическую среду, в рамках которой

должны действовать развитые капиталистические страны: коллективная сила и модель союзов

политических действующих лиц изменились; миграция изменила политические интересы и их

восприятие. И, наконец, миграция изменила типы выбора политики, имеющегося у

государства, а также соотношение затрат и выгод, связанных с этой политикой. Ниже мы

рассмотрим каждое из этих утверждений.

6.6.1 ПОСЛЕДСТВИЯ ДЛЯ ПРИНЯТИЯ РЕШЕНИЙ: ПОГРАНИЧНЫЙ КОНТРОЛЬ VERSUS НАДЗОР

Развитые капиталистические государства никогда не были в состоянии полностью закрыть

свои границы. Два века тому назад государства разделялись аморфной, проницаемой и

довольно смутной областью границ, болотами и окраинами, на которых власть данного

государства не резко прекращалась, а как бы постепенно растворялась (см. гл. i). Государства

всегда пытались контролировать движение людей в этих регионах, заботились о поселениях в

отдаленных районах и передвижении населения. Европейские государства имеют длинный

позорный список насильственных изгнанников, например евреев и гугенотов. Однако было бы

анахронизмом сравнивать политику этих государств с современными формами контроля

границы. Ибо, как показано в гл. i, государства лишь недавно установили границы в их

современной форме как фиксированные, четко обозначен-

38о

ные границы, строго ограничивающие территориальные владения данного государственного

суверенитета. Только с возникновением национальных государств и установлением их границ

появилась документация, свидетельствующая о гражданстве — паспорта, визы и т. д., и

государства разработали бюрократические методы контроля за входящими миграционными

потоками.

Современные формы пограничного контроля впервые появились в США в конце XIX в.

Концентрация иммигрантов на океанских кораблях в нескольких ключевых портах восточного и

западного побережья США показала, что для того, чтобы справиться с этими миграционными

потоками, нужно создать более высокую концентрацию государственных ресурсов, чем та,

которой можно обойтись при наличии длинных сухопутных границах. Наряду с созданием

приемных центров, разрабатывались правила паспортного контроля и иммиграционные критерии,

которые вначале обслуживали весьма открытую иммиграционную политику. И только в период

между мировыми войнами, в связи с ужесточением иммиграционной политики США, этот аппарат

был перестроен. Стремительное снижение эмиграции в США дает основания полагать, что эти

административные и принудительные инновации — которые постепенно принимались всеми стра-

нами — увеличили власть государств по отношению к миграционным потокам. В послевоенную

эпоху этим бюрократическим системам пришлось справляться с резко увеличившимися

миграционными потоками и с большим количеством приезжающих со всех концов земли.

Постоянные мигранты приезжают в качестве рабочих по контракту. Необычайно вырос

международный туризм, число лиц, которые обращаются с просьбой о предоставлении им

убежища, студентов, вос-соединящихся семей и т. д. Растущее количество и сложность этих

бюрократических категорий создали большое напряжение в работе контролирующих границу

организаций. Туристы могут задержаться на более длительное время, а студенты по окончании

курса обучения могут затеряться среди населения (Zolberg, 1993)- В либерально-демократических

странах надзор за деятельностью органов иммиграционного контроля сделал эти лазейки еще

шире.

Если миграционные потоки, которые обслуживаются международными авиалиниям, остаются

достаточно сконцентрированными, то нелегальную и легальную миграцию, которая происходит

через наземные границы, дорого и — по причинам географического характера — довольно трудно

контролировать. Б частности, США не могут должным образом обеспечить охрану своей

протяженной границы с Мексикой. Эта проблема стоит также перед Германией и Францией из-за

их протяженных наземных границ, но, в отличие от ситуации на границе между США и Мексикой,

границы этих государств находятся внутри Европейского союза и фактически являются

открытыми. Однако, как показывает миграция в островные государства — Японию и

Великобританию, физические барьеры становятся все менее эффективными для контроля границ.

На Западе уровень нелегальной миграции возрастает. Японские и американские агентства

сообщают о том, что показатели возврата держатся на уровне 2О%. Несмотря на все усилия, по

подсчетам МОТ (Международная организация труда), в 1991 г. в Германии было 650 тыс.

нелегальных иммигрантов, в Италии — боо тыс., а во всей Западной Европе приблизительно 2,6

млн. человек (Bohning, 1991)- В США в одной только южной Калифорнии количество нелегалов

превышает эти цифры.

В 70-х и 8о-х гг. все западноевропейские страны ужесточили иммиграционные

381

законодательства и усилили полицейские меры. Эти меры включали в себя суровые санкции на

воздушных транспортных средствах; более жесткие требования к визам; отказ от приема тех, кто

обращается с просьбой о предоставлении убежища; соответствующее изменение

законодательства, а также активное наказание для иностранцев, не имеющих документов. Однако

все эти меры не смогли пресечь нелегальный переход границы, — разве что лишь немного

сдержать рост миграционных потоков.

В результате этих изменений государства начали прибегать к различным методам внутреннего

наблюдения и контроля за составом своего населения. В большинстве высокоразвитых

капиталистических стран существуют законодательные, конституционные и политические

препятствия для предоставления полиции полномочий останавливать людей и проверять их

личность по подозрению. Там, где такие полномочия были предоставлены, часто нарушались

гражданские свободы или начиналась регулярная и систематическая дискриминация нацио-

нальных меньшинств. Вследствие чего страны либеральной демократии попытались остановить

нелегальную миграцию, контролируя доступ на рынок труда. Отсюда возникла растущая

тенденция наказывать нанимателей, использующих нелегальный труд. Однако даже в США, где

принимались достаточно драконовские меры, результат был незначителен. Это отражает

ограниченность государственных институтов, ресурсов и техники, доступных им, и неспособность

тех же организаций привлечь к сотрудничеству те социальные силы, которые могли бы им помочь

(Castles and Miller, 1993)-

При обсуждении наблюдения и контроля на границе выясняются три важных аспекта проблемы

государственного суверенитета и автономии. Во-первых, изменился баланс сил между

государствами и мигрантами, особенно теми, кто стремится избежать пограничного контроля,

изменился со временем. Силы развитых капиталистических стран возросли в результате создания

иммиграционных служб, документального оформления гражданства и направления мигрантов че-

рез гавани и аэропорты. Но возможности мигрантов, позволяющие им избежать контроля со

стороны государства тоже возросли, так как рост туризма и студенческих обменов открыл новые

лазейки в практике иммиграционных служб. Во-вторых, способность высокоразвитых

капиталистических стран осуществлять свою политику не всегда, точнее говоря, редко когда

зависит только от государства, которое само зависит от целого ряда социальных акторов,

например от нанимателей, использующих нелегальную рабочую силу, и не всегда имеет над ними

полную власть. Развитые капиталистические государства лишь тогда смогут успешно

осуществлять цели общественной политики, когда обеспечат достаточно высокую степень

кооперации со стороны социальных акторов. В отношении нелегальной миграции им это часто не

удавалось. В-третьих, иммиграционную политику нельзя рассматривать в отрыве от другого рода

политики, влияющей на рынок трудовых ресурсов. Некоторые государства таким образом

вмешивались во внутренний рынок трудовых ресурсов, что привлечение на работу иностранных

рабочих, не имеющих документов, делалось более привлекательным. В частности, в США эрозия

организованной рабочей силы облегчила прием таких рабочих, тогда как во Франции и Германии

высокая стоимость социального обеспечения при найме зарегистрированных и легальных рабочих

поощряет использование иностранных рабочих как способ избежать лишние затраты.

382

6.6.2 ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ: МЕЖДУНАРОДНАЯ КООПЕРАЦИЯ И

ПОГРАНИЧНЫЙ КОНТРОЛЬ ЗА МИГРАЦИЕЙ

Высокоразвитые капиталистические страны, стремясь регулировать современные миграционные

потоки, были вынуждены выработать формы международной кооперации, чтобы перекрывать их в

самом начале — либо с помощью развития и экономической помощи, либо с помощью

международных полицейских мер контроля. Модель развития, контролирующая побудительные

факторы миграционного процесса, функционировала в основном на риторическом уровне или в

рамках организаций, имеющих сравнительно небольшую власть, как, например, Европейский

Парламент. Хотя Япония и осуществляет проекты по обучению и капиталовложению в Юго-

Восточной Азии с целью ограничения миграционных потоков, мало оснований предполагать, что

произойдет изменение японской или чьей-либо другой политики по оказанию помощи и развитию

в сторону увеличения; происходит скорее постепенное сокращение соответствующих статей бюд-

жета. Коллективные попытки регулировать поток беженцев и мигрантов до сих пор также были

ограничены. ЕС достигло в этом некоторого прогресса, заключив Дублинские и Шенгенские

соглашения. Тем не менее следует заметить, что попытки национальных правительств

совместными усилиями контролировать миграцию вошли в резкий конфликт с ранее принятыми

международными законами, конвенциями и обязательствами. И французские, и немецкие

конституционные суды успешно оспорили некоторые статьи Дублинских и Шенгенских со-

глашений; в первом случае это относилось к постановлениям о высылке и контролю за лицами,

попросившими убежище, которые противоречат Женевской конвенции о беженцах; во втором — к

зачислению Греции в категорию «надежной страны» для тех, кто просит убежища, что — согласно

юридической оценки со стороны Германии — не соответствовало тому, как обстоят в этой стране

дела с правами человека.

6.6.3 РАСПРЕДЕЛИТЕЛЬНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ: ДИФФЕРЕНЦИАЛЬНЫЕ МОДЕЛИ ЗАНЯТОСТИ И

БЛАГОСОСТОЯНИЯ

Исследования влияния иммиграции на средние показатели заработной платы в принимающей

стране и дифференциального влияния иммиграции на показатели заработной платы различных

классов и этнических групп на национальных рынках труда свидетельствуют о маргинальном, но

предположительно конструктивном ее влиянии (см.: Ichino, 1993)- Поскольку иммигранты

заполняют нижние уровни рынка труда, местная рабочая сила уходит на более

высокооплачиваемые должности. Такой вывод позволяют сделать исследования, проводившиеся в

Европе в бо-х — начале 7о-х гг. и в наше время в Канаде, Австралии и США (Borjas,

1987,1990,1993)-

Более подробную картину экономических последствий миграции для принимающих стран можно

получить в результате качественного анализа. Влияние миграции зависит прежде всего от

конкретного характера иммиграции. Мигранты не являются однородной массой с точки зрения

оценки их экономического влияния. С другой стороны, последствия для разных групп в

принимающей экономике весьма различны. На рынках труда принимающих стран среди

иммигрантов

383

заметна сильная поляризация. Во многих странах ОЭСР значительный процент иностранных

работников составляют высококвалифицированные специалисты, нередко из других европейских

стран. На другом конце шкалы рабочие-иммигранты занимают самые ненадежные и

низкооплачиваемые места. В последние двадцать лет в странах ОЭСР обе эти ниши увеличились.

Разрушение системы регулирования рынка труда и возникновение небольших компаний и нефор-

мальной экономической деятельности привело к появлению таких видов работы, за которую могут

взяться только обнищавшие иммигранты. Рост доходов самых состоятельных сегментов

американского общества породил, в частности, значительную потребность в работниках по дому.

В то же время распространение высоких технологий и индустрии обслуживания создало рабочие

места для специалистов, менеджеров, инженеров, которых часто не хватает в стране. Общины им-

мигрантов также создают значительное количество рабочих мест и предприятий (Light and

Bonacich, 1988; Waldinger et al., 1990). В Великобритании азиатские предприниматели оживили

розничную торговлю, пищевую, текстильную и мануфактурную промышленности. В Германии то

же самое сделали турки, во Франции — алжирцы, в США — корейцы и вьетнамцы.

В целом влияние мигрантов на страны ОЭСР в определенные периоды было, возможно,

позитивным. Очевидно, что, если бы не было крупномасштабной миграции, европейские страны

испытывали бы очень серьезные проблемы на рынке труда в 5о-е и бо-е гг. Необычайно долгий

период устойчивого экономического роста, полной занятости и довольной низкой инфляции был

возможен отчасти потому, что инфляционные последствия пустующих рынков труда смягчались

постоянным потоком низкооплачиваемых мигрантов, попадавших в нижние слои этих рынков

(Kindleberger, 1967). Хотя эта ситуация, особенно после 1973 г., усилила давление на

неквалифицированных мужчин на внутреннем рынке труда, но тем не менее они оставались в нем.

Более того, это не они, а иммигранты вынесли основную тяжесть реструктурирования экономики

стран ОЭСР в 8о-е гг. Повсюду показатели безработицы этнического меньшинства превосходят

таковые для местного европейского населения. Точно также устойчивую конкурентоспособность

Калифорнийского сельского хозяйства и значительной части американской промышленности

нельзя отделить от того факта, что в США существует единственная высокоразвитая экономика с

легко доступным, очень дешевым, нерегулируемым или нелегальным рынком труда. США также

оказались самой привлекательной страной для квалифицированных профессионалов со всего

мира, что, вероятно, объясняет в какой-то мере их конкурентоспособность в сфере высоких

технологий и обслуживания. Японская экономика до сих пор мало затронута этими

экономическими изменениями, хотя это, очевидно, является результатом мощной японской волны

заграничных капиталовложений. Скорее, это японский капитал гнался за дешевой рабочей силой,

а не наоборот (см. гл. 5).

6.6.4 СТРУКТУРНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ: НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ И НАЦИОНАЛЬНОЕ

ГРАЖДАНСТВО

Люди не только работают. Структурные последствия миграции, вызываемой экономическими

причинами, неизбежно сказываются в социальной, культурной и политических сферах. Сейчас в

европейских странах проживает большое коли-

384

чество чернокожего населения. В США, разумеется, чернокожие, латиноамериканцы и азиаты

живут уже давно, но и здесь их численность быстро растет. Иммигранты селятся в основном в

бедных районах (хотя в принимающих странах появляются анклавы состоятельных

иммигрантских общин). Иммигрантские общины собираются в больших городах и образуют

концентрированные этнические поселения. В Великобритании афро-карибские и азиатские

общины сконцентрированы в Лондоне, Бирмингеме, Брэдфорде, Ливерпуле, Бристоле и Лидсе.

Азиатские иммигранты в США селятся преимущественно в больших городах Западного

побережья, латиноамериканцы — в южной Калифорнии и Техасе. Более половины иммигрантских

общин в Нидерландах сконцентрированы в четырех самых крупных городах. Это является, в свою

очередь, результатом государственной политики в области жилищного строительства, географии

рынков труда и активного создания городских соседских поселений самими иммигрантскими

общинами (White, 1984; Glebe and O'Loughin, 1987).

Вопрос о национальной идентичности в обществах, становящихся все более мультикультурными,

все чаще и чаще ставится на повестку дня современными процессами глобализации и

регионализации миграции. Высокоразвитые капиталистические страны, которые стремятся

следовать исключающей модели гражданства и идентичности, могут столкнуться с тем, что целый

ряд меньшинств окажется географически сконцентрированным на их территории, а также, весьма

вероятно, с растущей волной недовольства и конфликтов. Маловероятно, что они обеспечат себе

пространство для маневрирования, поступая таким образом. Они просто обменяют один набор

политических и культурных проблем на другой. Государства, которые пытаются следовать

мультикультурной модели идентичности и гражданства, могут избежать пагубных последствий

исключающего курса. Однако такая стратегия может привести к дальнейшим, скорее внутренним,

чем внешним, напряжениям в автономии этих государств. Ибо высокоразвитые ка-

питалистические страны, в общем, являются плохими катализаторами культурного изменения, и

особенно в либерально-демократических обществах, где они лишены монополии в сфере

образования и культурной деятельности. Если они хотят претворить в жизнь настоящий

мультикультурализм, то должны будут получить поддержку от более просвещенного и

мультикультурного гражданского общества. Но ресурсы для этого часто оказываются

чрезвычайно малы и несовершенны.

6.7 ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Современные образцы миграции в географическом отношении более экстенсивны, чем глобальная

миграция нового времени, но в целом — немного менее интенсивны. Между этими эпохами

произошли значительные изменения в технологической и социальной инфраструктуре. С точки

зрения смешения западноевропейские страны стали в настоящее время наиболее

многонациональными со значительным количеством неевропейских иммигрантских общин. В

Японии впервые появились значительные иностранные общины, тогда как Америка возвращается

к уровню иностранного населения, зафиксированному на пике иммиграции перед Первой мировой

войной. Автономия национальных государств пересматривается под влиянием прошлой легальной

и продолжающейся неле-

385

гальной миграции. Высокоразвитые капиталистические страны больше не в состоянии

охранять свои границы и следить за населением так, как этого требуют современные задачи.

Международное сотрудничество тоже пока еще не разрешило перечисленных проблем. Более

того, понятия гражданства и национальной идентичности определяются заново в ответ на

современные модели глобальной миграции и культурной глобализации. Но какими будут эти

новые определения и к чему они приведут — это во многих случаях пока еще совершенно не

ясно.

7 ГЛОБАЛИЗАЦИЯ, КУЛЬТУРА И СУДЬБА НАЦИЙ

Немногие проявления глобализации так заметны, широко и повсеместно распространены, как

всемирное проникновение торговых марок тех потребительских товаров, которыми торгуют во

всем мире, глобальное господство популярных культурных символов и артефактов и

одновременное освещение событий с помощью спутникового вещания для сотен миллионов

людей на всех континентах. Наиболее известными символами глобализации являются Кока-Кола,

Мадонна и новости на Си-Эн-Эн. Каковы бы ни были причины и практическая значимость этих

явлений, можно не сомневаться, что одной из наиболее воспринимаемых и остро ощущаемых

форм глобализации является культурная. Каким бы сложным ни было культурное взаимодействие

между обществами в течение последних трех тысяч лет, все же усиливающаяся мобильность

образов и символов, необычайно широкое распространение методов мышления и способов

коммуникации — это уникальные и беспрецедентные особенности конца XX в. и начала нового

тысячелетия. Не существует исторического эквивалента глобальному проникновению и объему

культурного движения с помощью современных телекоммуникаций, радиовещания и

транспортных инфраструктур.

7.1 АНАЛИЗ КУЛЬТУРНОЙ ГЛОБАЛИЗАЦИИ

В современных дискуссиях выявились три подхода к проблеме, связанной с последствиями и

природой культурной глобализации (см. Введение). Гиперглобалисты описывают или

предсказывают гомогенизацию мира под покровительством американской массовой культуры или

западной потребительской культуры в целом. Гиперглобалистам противостоят скептики, которые

подчеркивают тонкость пленки и суррогатный характер глобальных культур по сравнению с наци-

ональными культурами, сохраняющееся и даже растущее значение культурных различий,

указывают на конфликты на геополитических границах крупнейших цивилизаций мира.

Трансформисты толкуют о том, что смешение культур и народов порождает культурные гибриды

и новые глобальные культурные сети. Мы еще вернемся к различным аспектам этих дискуссий.

Ясно, однако, что они происходят в основном по поводу влияния современной культурной

глобализации на национальные сообщества. Здесь возникают три проблемы. Во-первых, у сторон-

ников этих точек зрения существует тенденция либо преувеличивать, либо недооценивать размах

и глубину современных форм культурной глобализации. Из-за отсутствия строгой концептуальной

схемы для описания культурных потоков внутри и между обществами, а не просто из-за

недостаточной изученности их влияния невозможно правильно оценить культурную

глобализацию. Во-вторых, многие авторы не учитывают важность концептуального подхода к

историческим проблемам. Большинство представляют себе мир, в котором глобальные потоки

культуры должны противопоставляться потокам и институтам на национальном уровне. Хотя это

занимает главное место в современных дискуссиях, при рассмотрении мира до возникновения

национальных государств и националь-

387

ных культур это мало что дает. В-третьих, авторы не делают точного различия между

влияниями, которые влекут за собой изменения в культурной идентичности и системе

ценностей нации, и теми влияниями, которые трансформируют контекст и процессы

формирования национальной культуры. Как мы покажем далее, это различие имеет

фундаментальное значение. В этой главе мы рассмотрим основные дискуссии о современной

культурной глобализации и, используя схему, описанную во Введении, разовьем такую ее

характеристику, которая не оставит без внимания ее изменяющиеся исторические формы.

Прежде всего отметим, что наша аргументация состоит из пяти пунктов. Во-первых, наличие

трансрегиональных, трансцивилизационных и трансконтинентальных культурных потоков и

институтов — культурной глобализации — имеет глубокие исторические корни.

Действительно, можно утверждать, что исторически высшая фаза культурной глобализации, с

точки зрения ее способности формировать общества и идентичности, приходится на период

гораздо более ранний, чем Новое время, и имеет форму мировых религий и имперских элитар-

ных культур. Во-вторых, мы утверждаем, что начиная с конца XVIII в. центральное

положение этих прежних форм культурной глобализации было утрачено, с одной стороны, из-

за появления национальных государств, национальных культур и национальных культурных

институтов, а, с другой стороны, из-за развития и распространения на Западе новых светских

идеологий и способов мышления, в первую очередь либерализма, социализма и строгой

науки. В-третьих, несмотря на космополитические и интернационалистские заявления этих

идеологий и способов мышления, а также развитие новых технологий передачи культуры

(телеграф, авиация, кино и пр.), баланс эффективной культурной власти в течение почти двух

последних столетий складывался в пользу национальных государств и национальных культур.

В-четвертых, в современную эпоху ряд технологических и институциональных

трансформаций еще раз изменил этот баланс. Новые технологии телекоммуникаций и

появление международных корпораций, распоряжающихся средствами массовой информации,

наряду с другими факторами породили глобальные культурные потоки, чей размах,

интенсивность, разнообразие и быстрое распространение превзошли все, происходившее

ранее. Соответственно, брошен вызов центральному положению национальных культур,

национальных идентичностей и их институтов. В-пятых, этот вызов исходит отчасти от

продукции массовых культур и от диффузного и двусмысленного культурного поля

потребительства и материализма. Следовательно, это сложная и чрезвычайно трудная задача

— правильно интерпретировать влияние этой новой формы культурной глобализации на

политические идентичности, национальную солидарность, культурные ценности и т. д. Мы

находим, что большая часть дискуссий о влиянии современной культурной глобализации

ведется пристрастно, и в то же время, когда указывают на потенциальную хрупкость и

изменчивость национальных культур и идентичностей, доказательства этого, если их тщатель-

но взвесить, оказываются чрезвычайно сомнительными. Культурная глобализация изменяет

контекст, в котором происходит производство и воспроизводство национальных культур,

меняет средства, с помощью которых это осуществляется, но ее конкретное влияние на

характер и эффективность национальных культур — на власть и влияние их идей, ценностей и

содержания — пока еще очень трудно определить.

388

7.1.1 ПОНЯТИЯ

Понятия культуры и коммуникаций неоднозначны. Представление о культуре имеет долгую и

сложную историю в дискурсах западной эстетики, социальной и политической теории и

социологии. Наверное, можно сказать, что культура связана с социальным конструированием,

артикуляцией и восприятием смысла (meaning). Мы используем термин «культура» в его

наиболее полном, хотя, может быть, иногда неопределенном смысле: культура как жизненный

и творческий опыт индивида, а также совокупность артефактов, текстов и предметов; она

включает в себя специализированные и профессиональные дискурсы об искусстве,

материализованную продукцию культурной индустрии, спонтанные и неорганизованные

выражения культуры в повседневной жизни и, конечно, сложные взаимодействия между

всеми перечисленными компонентами. Коммуникация в этом контексте означает те способы,

с помощью которых эти артефакты, представления и идеи перемещаются во времени и

пространстве. Она, в свою очередь, может быть разбита на ряд отдельных процессов. Ибо

идеи и значения могут записываться, сохраняться и воспроизводиться. Стало быть, должна

существовать физическая возможность переносить и передавать их в другое время и в другое

место, а для этого должны существовать способы хранения, передачи и приема информации и

соответствующие институты, обеспечивающие возможность этих процессов (J. В. Thompson,

1990).

Пространственно-временные параметры культурной глобализации

Для целей этой главы наиболее подходящим из понятий, рассмотренных во Введении, является

представление о глобализации как о движении объектов, знаков и людей в регионах и

межконтинентальном пространстве. Глобализация культуры включает в себя движение всех трех

составляющих. Совершенно естественно, что люди оказались наиболее важными и влиятельными

агентами передачи культуры. Действительно, до появления телекоммуникаций в XIX в. (и,

возможно, голубиной почты в XVIII в.) все коммуникации (или их отсутствие) были связаны со

способами передвижения, так как ни один человек, книга, знак или идея не могли двигаться

независимо от людей и лошадей, кораблей или повозок, которые их перевозили. Однако

глобализация культуры включает в себя и движение предметов. Так как, хотя индивиды были

важными носителями культурных навыков, возможности коммуникации для них были ограничены

личным присутствием. Помимо людей, культурные формы и идеи распространялись в

пространстве через книги, записи и всевозможные культурные артефакты — как развлекательного,

так и научного характера. Наконец, с возникновением телекоммуникаций передача культуры через

артефакты уменьшилась, так как бестелесные знаки — в виде электрических сигналов —

распространяются в пространстве и времени почти мгновенно. Мы можем нарисовать карту

глобализации культуры, используя такие понятия, как географическая экстенсивность этих

движений и их интенсивность, или объем, в национальном и локальном масштабе. Можно также

построить диаграмму культурной глобализации, показывающую скорость, с какой образы или

идеи могут передаваться из одного места в другое.

Как и в других случаях, когда речь идет о глобализации, исключительное вни-

389

мание к потокам лишает нас возможности заметить важность длительных отношений,

устанавливаемых этими потоками, и переживания участников на обоих концах потоков. В случае

культурных потоков это относится к производителям и получателям/потребителям культуры и

передаче культурных явлений от одних к другим. Очевидно, что некоторые потоки, движения или

объекты мимолетны и не влекут за собой серьезных социальных последствий. Маловероятно, что

один-единственный путешественник, прибывший из одного изолированного общества в другое,

навсегда изменит культуру в каком-либо из этих обществ или наладит постоянную сеть

взаимодействия и культурного обмена между ними. Однако там, где такие отношения

устанавливаются, мы можем утверждать, что глобализация культуры расширяет и углубляет

культурные отношения и навыки культурной жизни. Возможно, эта идея лежит в основе

представления М. Манна о трансцендентальной мощи культуры, благодаря которой движение

людей и текстов помогает формировать общие культурные представления на обширном

пространстве и — тем самым — модели взаимодействия и обмена между отдельными местами, в

силу чего культурные идеи, возникшие в одном регионе, влияют на идеи, бытующие в другом

(Mann, 1986). Конечно, степень взаимодействия и культурного подобия будут разными. Так,

помимо расширения мы можем говорить также об углублении культурных отношений в том

случае, когда изменения, дискуссии и инновации, возникшие в одном месте, с большой

вероятностью будут перенесены в другое (или отвергнуты в нем). Это соединение мест и людей,

разделенных во времени и пространстве, можно рассматривать и как форму сжатия времени и

пространства. Однако степень влияния глобализации культуры трудно градуировать. Возможны

разные типы взаимодействия — в том числе гомогенизация, состязание, гибридизация,

безразличие, — и их необходимо оценивать в зависимости от изменяющегося контекста и

изменяющихся условий.

Организационные параметры культурной глобализации

Описывая глобализацию культуры, не следует рассматривать только сознательную активную

деятельность индивидов и непосредственно локальное влияние артефактов и объектов, поскольку

это ведет к укреплению ложного мнения о том, что главными движущими силами культурной

глобализации являются проповедничество и вербовка сторонников. Конечно, культурные навыки

могут навязываться и активно навязываются в местах, далеких от места их возникновения.

Империи, в частности, являются типичным примером экстенсивного проникновения новых

культурных идей, влияние которых поддерживается угрозой использования принудительной силы

и фактом политического подчинения. Но исторические источники свидетельствуют о том, что

процесс глобализации культуры более сложен и разнообразен по своим формам и отношениям

между производителями и реципиентами. Так, важный аспект этого процесса связан с понятием

способов взаимодействия, т. е. основных методов, с помощью которых осуществляется

культурная глобализация — таких как навязывание, соревнование, диффузия. Движение и

усвоение культурных навыков может происходить путем активного импортирования и

воспроизводства. Кроме того, существуют менее сознательно организованные процессы

культурной диффузии, когда культурные навыки постепенно усваиваются другими культу-

390

рами благодаря постоянным контактам между ними и приспособлению к местным условиям.

Понятие империи позволяет нам выделить следующие элементы глобализации культуры: система

инфраструктур культурного производства, передачи и приема и уровень институциализации

культурных потоков и процессов, позволяющий судить о том, в какой степени они

отрегулированы и запечатлены во времени и пространстве. Как и любая форма власти, культурная

власть не может быть мобилизована и развернута, если нет организаций, которые создают,

передают, воспроизводят и получают культурные идеи или навыки. К числу таких организаций

относятся способы передачи и коммуникации культурных ценностей. Однако эти способы

означают нечто большее, чем технологии, какими бы важными они не были, так как технологии

создаются и действуют благодаря социальным организациям. Для постройки океанских судов

требуются кораблестроители, картографы и мореходные компании. Культурный империализм

требует создания колониальных образовательных учреждений и обучения учителей. Все эти виды

взаимодействия требуют от участников минимальных лингвистических знаний — навыков

разговорной речи, наличия би- и мультилингвизма, средств перевода, что является, наряду с

технологиями и организациями, ключевым элементом культурных инфраструктур. Поэтому мы

можем говорить о глобализации культуры там и тогда, где и когда появляются инфраструктуры и

институты передачи, воспроизводства и восприятия культуры в глобальном — межрегиональном

и межконтинентальном — масштабе. Например, если речь идет о телевидении, то сюда могут

входить развитие международного рынка телевизионных программ, создание межнациональных

компаний по производству и распространению телепрограмм, создание телевизионных установок

во всем мире и транснациональных систем спутникового вещания, а также возникновение соответ-

ствующих регулирующих порядков.

Перечисленные способы культурной глобализации — расширение и углубление отношений,

движения знаков, объектов и людей, культурная диффузия и подражание, создание инфраструктур

и институтов — могут порождать соответствующие модели стратификации, т. е. иерархии и

неравенства. В случае с телекоммуникациями очевидно, что доступ к звеньям глобальной

коммуникации чрезвычайно асимметричен и неравномерен для разных обществ и внутри одного

общества. В отношении телевизионных программ совершенно ясно, что только очень немногие

страны и компании производят их на экспорт. И ясно, что большинство из нас большую часть

времени являются получателями и потребителями «массовой культуры», а не ее производителями

и распространителями (хотя Интернет и начинает стирать это различие).

Мы считаем, что этот концептуальный арсенал обеспечивает нас широким набором инструментов

для изучения причин и последствий культурной глобализации; он позволяет избежать

исключительной сосредоточенности на последствиях культурной глобализации и исследовать в

первую очередь трансформации и достижения, которые делают возможными такие последствия.

Далее, мы можем использовать эти концептуальные рамки для того, чтобы проследить историчес-

кие формы культурной глобализации, посмотрев, как сами национальные культуры, которые

сегодня кажутся такими укоренившимися, выковывались, изобретались и переделывались в

течение долгого времени, и убедившись в том, что

391

современные культурные потоки имеют конкретных исторических предшественников.

Именно к этим предшественникам мы теперь и обратимся.

Остальная часть этой главы состоит из следующих разделов. В разделе 72 мы рассматриваем

некоторые из основных исторических форм культурной глобализации, существовавшие до

начала XX в., воздействие которых было, вероятно, сильнее, чем глобальное распространение

корпоративных символов и поп-культуры: великие мировые религии, огромные империи,

национализм нового времени и космополитические светские идеологии. В разделе 73 мы

рассматриваем некоторые количественные и качественные аспекты глобализации культуры и

коммуникаций в новейшее время. Мы рассматриваем шесть ключевых сфер: те-

лекоммуникации и язык; многонациональные компании, производящие средства массовой

информации; радио и музыкальная индустрия; кино; телевидение и туризм. В разделе 74

сравниваются основные исторические формы культурной глобализации и рассматривается

вопрос о том, есть ли новые специфические черты в современном глобальном созвездии

культур. Наконец, в разделе 75 мы резюмируем наши выводы и размышляем о преимуществах

и недостатках идеи культурной глобализации, уделяя особое внимание ее влиянию на

национальные культуры, национальную идентичность и политику государств развитого

капитализма.

7.2 КУЛЬТУРНАЯ ГЛОБАЛИЗАЦИЯ В ИСТОРИЧЕСКОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ

Бесспорно, глобализация культуры имеет чрезвычайно длинную историю. Как показано в

главе з о глобальной диффузии торговли и в главе 6 о глобальной миграции, люди, предметы

и идеи путешествовали по планете в течение значительного времени. У нас нет здесь

возможности представить всеобъемлющую картину этого процесса. Однако, чтобы

установить характерные черты современной глобализации культуры, мы рассмотрим ранние

формы технологических и социальных инноваций, которые способствовали

пространственному распространению культурных навыков. В каждом случае мы остановимся

на экстенсивности, интенсивности, скорости, влиянии и организационных формах,

способствовавших этим процессам. Проведенный нами анализ позволит нам поместить более

поздние высказывания о глобализации культуры в правильную историческую перспективу.

7.2.1 МИРОВЫЕ РЕЛИГИИ

Парадоксально, но факт: приверженцы ни одной из традиционных религий мира —

христианства, ислама, конфуцианства, индуизма, иудаизма и буддизма — не составляют

большинства ни на одном континенте и ни в одном регионе, хотя христиане и иудеи есть во

всех уголках земного шара. Индуизм, буддизм и конфуцианство сосредоточены в своих

региональных цитаделях — Южной и Восточной Азии и Китае. Ислам занимает

промежуточное положение — он сильнее всего распространен на Ближнем Востоке и в

Северной Африке, хотя значительное количество его приверженцев имеется в остальной части