Хазанов А.М. Социальная история скифов

Подождите немного. Документ загружается.

на Хамыца обращалась в лягушку. Коварный Сырдон устроил так, что нарты

узнали ее тайну, и она вынуждена была вернуться к родным. Свою беремен-

ность — а она была беременной — жена Хамыца волшебным образом передала

мужу, поместив зародыш между его лопатками. В должное время опухоль на

спине Хамыца разрезали, и из нее появился Батрадз [Нарты, 1955, стр. 146 и

сл.]. Существуют различные варианты легенды, но во всех Батрадз появляется

на свет из спины Хамыца.

Ж. Дюмезиль комментирует эту легенду следующим образом: «Во всех

вариантах сохраняются два существенных момента: Хамыц поражен, притом

самым очевидным образом, некоей болезнью, и эта болезнь вполне заслуживает

названия εήθεα κμοζμξ, „женской болезни", так как опухоль или нарыв скрыва-

ют беременность и кончаются родами. Более того, это временное недомогание,

беременность возложены на него, если не как наказание за ошибку, совершен-

ную им самим, то по крайней мере как следствие поступка (кража маскирую-

щей одежды, болтливость, оскорбление), совершенного „злоде-

ем-родственником... Эта эпическая традиция близка к тому, что рассказывали

греки о „женской болезни", поразившей скифских басилевсов за оскорбление

святилища Афродиты Небесной» [Dumézil, 1946, стр. 253—254].

Наконец, о существовании у скифов кувады, может быть, свидетельствует

замечание Страбона (III, 4, 17) о том, что «нравы кельтских племен также об-

щие с таковыми фракийских и скифских племен; общие черты касаются муже-

ства, именно мужества женщин, так же как и мужчин. Например, эти женщины

обрабатывают землю, а после родов укладывают своих мужей вместо себя и

ухаживают за ними; нередко они рoжают во время полевых работ и тогда от-

ходят в сторону к какому-нибудь источнику и сами моют и пеленают ребенка».

Изложенные данные позволяют допускать наличие у скифов какой-то

разновидности кувады, хотя настаивать на этом категорически я бы не решил-

ся. Тем более трудно определить, что представляла собой «женская болезнь».

Но при всех обстоятельствах можно ли рассматривать гипотетическое бытова-

ние кувады в скифском обществе как свидетельство или пережиток былой

матрилинейности?

По Э. Тэйлору, кувада не встречается только у народов с материнским

счетом родства [Tylor, 1889, стр. 254—256]. Хотя теперь и известно несколько

исключений (например, макуши, араваки, меланезийцы о-ва Новая Ирландия),

в основном его мнение остается в силе. В свое время я высказал предположе-

ние, что в основе кувады лежат магические воззрения, которые во многих об-

ществах в дальнейшем были

переосмыслены как обычай, подчеркивающий отцовские права на ребенка

[Хазанов, 1968].

Однако, каким бы ни было происхождение обычая кувады, само по себе

оно еще не объясняет, почему в некоторых обществах с долгой и устойчивой

патрилинейностью его пережитки удерживаются на протяжении длительного

времени, в то время как в других они отсутствуют или сравнительно быстро и

бесследно исчезают. Очевидно, на это имеются специфические для каждого

общества причины. Надо согласиться с представителями функциональной

школы, подчеркивавшими, что пережиток сохраняется лишь в том случае, если

он отвечает каким-то общественным потребностям и при этом претерпевает

соответствующую трансформацию.

Кувада, при условии что она действительно существовала у скифов, еще

не является доказательством их перехода от матрилинейности к патрилинейно-

сти, тем более в сравнительно недавнем прошлом. К тому же практиковалась

она, по-видимому, в основном лишь в высших слоях общества (царский род,

жречество) — именно к ним относится большинство упоминаний обычая в

письменных источниках — и, возможно, подверглась значительному религи-

озному переосмыслению. Наконец, вопреки мнению Ж. Дюмезиля, я не вижу

препятствий для допущения, что в скифской религиозно-жреческой практике, в

частности в энарейском комплексе, какие-то стороны кувады могли перепле-

стись с элементами травестизма.

Таким образом, письменные источники, равно как и археологические, не

дают оснований допускать наличие сколько-нибудь значительных и, главное,

реальных пережитков матриархата и даже простой матрилинейности в скиф-

ском обществе.

Формы собственности и порядок наследования

Собственность на скот и движимое имущество. Данный раздел касается

только собственности на скот и движимое имущество. Вопрос о собственности

на землю (пастбища) связан с до сих пор дискуссионной проблемой земельной

собственности у кочевых народов вообще. Применительно же к скифам, при-

чем не только кочевникам, но и земледельцам, на нем не имеет смысла оста-

навливаться, пока не будут определены уровень их общественного развития и

основные формы социальной организации, чему посвящены следующие главы.

Имеются серьезные основания полагать, что скот, повозки с передвижны-

ми жилищами и прочее движимое имущество составляли у скифов частную

собственность. В «Токса-

рисе» Лукиана (Тох., 45—46) боспорский царь прямо спрашивает скифа Арса-

кома: «А сколько у тебя, Арсаком, стад или телег? Ведь в этом заключается

ваше богатство». Далее простой и незнатный Арсаком противопоставляется од-

ному северокавказскому аристократу, который имел «десять золотых чаш, во-

семьдесят четырехместных повозок и множество овец и быков».

Частной собственностью становилась и военная добыча после ее раздела.

По Геродоту (IV, 64), скиф, убивший врага в сражении и в доказательство этого

представивший его голову, имел право на долю добычи. Лукиан же добавляет

(Тох., 36), что за пастбища и добычу скифы ведут постоянные войны.

О весьма развитом институте частной собственности свидетельствует так-

же глубокое имущественное неравенство, хорошо прослеживающееся на мате-

риале скифских погребений. О нем же прямо сообщают Геродот (IV, 65),

Псевдо-Гиппократ (De äere, 30), Ппндар (fr. 105, Schol. ad Arist. Avv., 945) и

Лукиан (Scyth., 1). Показательно, что градации в имущественном положении

кочевников-скифов упомянутые авторы прямо связывают с наличием у них

верховых и транспортных животных и передвижных жилищ, а также с их ко-

личеством.

Собственность на скот и движимое имущество у древних кочевников

евразийских степей. Частная собственность на скот отмечается не только у

скифов, но и у других древних кочевников евразийских степей. Применительно

к хунну подобный вывод был сделан В. С. Таскиным в результате анализа ки-

тайских письменных источников [Таскин, 1968, стр. 31—33]. Про ухуаней эти

источники сообщают, что у них «от старейшины до последнего подчиненного

каждый пасет свой скот и печется о своем имуществе» [Бичурин,

1950, т. I, стр. 143], про усуней — что «в их владении много лошадей и богатые

содержат их от 4000 до 5000 голов» [там же, т. II, стр. 190]. Жуаньжуанский

правитель Чэуну за успешное шаманство наградил мужа одной шаманки 3000

голов быков, лошадей и овец [там же, т. I, стр. 197].

На основании археологических данных частную собственность на скот

доказывают для алтайских племен С. И. Руденко [Руденко, 1953, стр. 255—256;

Руденко, 1960, стр. 238— 241], а для савроматов — К. Ф. Смирнов (Смирнов К.

Ф., 1964, стр. 199—200]. Более того, некоторые археологи предполагают ее

становление в евразийских степях и многих других регионах Старого Света

уже в эпоху бронзы [Childe, 1951, стр. 69; Сорокин В. С, 1959, стр. 10 и сл.], и

такое предположение в некоторых случаях кажется мне вполне вероятным и

для еще более раннего времени.

Вывод о том, что частная собственность на скот господ-

ствовала уже у древних кочевников, представляется важным не только для

оценки общего уровня их развития. Существует мнение, что ее становление у

них происходило только начиная с III—II вв. до н. э. или даже с еще более

позднего времени [Черников, 1960, стр. 21]. Однако приведенные материалы

показывают, что в этом отношении между древними кочевниками и кочевни-

ками средневековья и нового времени не было существенных различий.

Надо думать, что становление частной собственности на скот ее только

предшествовало развитию кочевого скотоводства, но и было одной из его

предпосылок. Специфика скотоводства и животноводства как особых форм

производительной деятельности, с одной стороны, и особенности скота как

движимого имущества — с другой, явились причинами того, что, за редчай-

шими исключениями, скот всегда находился в частно-семейной или индивиду-

альной собственности

. Затрата рабочей силы в экстенсивном скотоводстве в

целом меньше, чем в земледелии, но зато уход за животными меньше обезли-

чен. Очевидно, «парцеллярный труд как источник частного присвоения»

[Маркс, Наброски ответа на письмо В. И. Засулич, стр. 419], сделавший воз-

можным накопление богатств, в данном случае скота, явился одним из стиму-

лов в освоении безбрежных степных пространств.

Порядок наследования. В порядке наследования необходимо различать по

меньшей мере три стороны: наследование линейности и родства, наследование

социального статуса, ранга и привилегий и наследование имущества. Правила,

по которым они происходили, далеко не всегда совпадали в одних и тех же

обществах.

О линейности и счете родства у скифов уже говорилось. О наследовании

социального статуса у них известно лишь, что царская власть, как правило, пе-

реходила по мужской линии — от отца к сыну (см. гл. V). Порядок наследова-

ния имущества наиболее тесно связан с семейными отношениями.

Можно полагать, что у скифов существовало представление не только о

семейном, но и о личном имуществе, причем последнее могло достигать зна-

чительных размеров. По-видимому, как и у других кочевников, у скифов часть

скота находилась не в семейной, а в личной собственности. Судя по материа-

лам погребений, личную собственность составляли также оружие, орудия про-

изводства и украшения. Геродот (IV, 68—69) сообщает, что имущество, точнее,

богатство, состояние (ηα πνήιαηα) казненного клятвопреступника переходило к

доказавшему его вину человеку. Из легенды о происхождении савроматов так-

же явствует, что взрослые сыновья имели закрепленную за ними долю се-

мейного имущества (ή κ-ηήαζξ, ηα πδηιαηα), а семейное пра-

во допускало выдел детей еще при жизни родителей.

Порядок раздела семейной собственности у скифов неизвестен. В связи с

этим определенный интерес приобретает вопрос о наличии у них минората.

Существовал ли у скифов минорат? Многие исследователи уверены, что

наличие у скифов минората является твердо установленным фактом [Артамо-

нов, 1947а, стр. 72; Руденко,. 1953, стр. 253; Елагина, 1963, стр. 77; Шелов,

1972, стр. 69]. Подобная уверенность позволяет им делать ответственные вы-

воды о скифской социальной организации. Б. Н. Граков, например, полагал, что

в раннее время наследником, по-видимому, был младший сын. Происхождение

самого обычая он усматривал в неравноправном положении отдельных царских

жен (?) [Граков, 1971, стр. 37]. По мнению Д. С. Раевского, «исходя из скиф-

ской этногонической легенды с ее ярко выраженной традицией минората,

можно предположить, что в Скифии обычным было выделение старших сыно-

вей, тогда как младший становился наследником отцовского очага, хозяйства и

усыпальницы» [Раевский Д. С, 1971, стр.63].

Правда, раздаются и более осторожные голоса. Так, И. В. Яценко, хотя и

констатирует у скифов минорат, все же справедливо оговаривает, что судить по

повествованию Геродота, насколько был распространен этот институт, нельзя

[Яценко, 1959, стр. 102—103]. И действительно, все выводы относительно

скифского минората базируются исключительно на материале двух версий

скифской этногонической легенды в передаче Геродота. Согласно первой,

упавшими с неба золотыми дарами смог овладеть лишь младший из трех брать-

ев — Колаксай, ставший основателем царской династии. Согласно второй вер-

сии, только младший из трех братьев, Скиф, смог выдержать испытание — на-

тянуть лук, оставленный его отцом Гераклом,— и поэтому стал основателем

царской династии.

Прежде чем решать, насколько репрезентативным является материал ле-

генды, необходимо остановиться на сущности института минората [см. об

этом: Elton, 1882, стр. 183 и сл.; Frazer, 1919, т. II, стр. 428—566; Ковалевский,

1886, стр. 324—340; Ковалевский, 1939, стр. 121—122; Мелетинский, 1958, стр.

64—160; Бикбулатов, 1971, стр. 68—70]. Минорат наблюдается преимущест-

венно в тех обществах, в которых отсутствуют большие расширенные семьи, а

старшие дети еще при жизни родителей отделяются, чтобы образовать собст-

венные семьи с самостоятельным хозяйством. При таких обстоятельствах с

родителями обычно остается младший сын, естественно являющийся их пре-

имущественным наследником, а иногда также хранителем семейного культа,

семейных святынь и реликвий. Отдельные проявления минората наблюдаются

на сравнительно ранних стадиях

развития, но наиболее характерен он для тех обществ, в которых основной

ячейкой являются малые семьи и семьи, включающие в свой состав лишь од-

ного из сыновей (ограниченно-расширенные семьи). Нередко это было сопря-

жено с распадом больших расширенных семей.

Известно, что в различных обществах в числе многих факторов на форму и

численность семьи существенное влияние оказывает господствующая система

хозяйства. Выше уже отмечалась вероятность наличия у скифов малых или

численно небольших расширенных семей. Применительно же к кочевникам

вообще вполне можно согласиться с Дж. Фрэзером, писавшим: «У пастушеских

народов... широкий территориальный простор, необходимый для жизни племе-

ни кочевых овцеводов или скотоводов, дает полную возможность сыновьям по

мере их подрастания начать самостоятельную кочевую жизнь с собственными

стадами, тогда как младший сын остается до конца при стариках, кормит их и

поддерживает на склоне лет, а когда они умирают, становится наследником их

имущества» [Frazer, 1919, т. I, стр. 482—483].

Ряд материалов подтверждает известное распространение минората у ко-

чевников средневековья и нового времени. Рашид ад-Дин писал: «Издревле у

монголов и тюрков был такой обычай, что еще при жизни выделяют своих

старших сыновей и дают им [добро], скот и [стадо овец]» [Рашид ад-дин, 1960,

т. II, стр. 107]. У средневековых монголов, по свидетельству Рубрука, «двор от-

ца и матери достается всегда младшему сыну. Отсюда ему надлежит заботиться

о всех женах своего отца, которые достаются ему с отцовским двором...» [Пу-

тешествия Плано Карпини и Рубрука, 1957, стр. 101]. У калмыков минорат был

отмечен не только в сфере наследования имущества. Известны случаи, когда

зайсанги завещали свои аймаки не старшим сыновьям, а младшим [ЦГА КА-

ОСР, ф. 1, оп. 1, д. № 176, 1821]

. В. Радлов писал, что богатый казах «стара-

ется при жизни сделать самостоятельными старших сыновей: выделяет ста-

рейшему значительную часть скота и покупает ему новое зимовье. Если до

конца дней отца все живут вместе, происходит равный раздел, но это бывает

редко, так как невыгодно младшему сыну.

Наследником оставшегося имущества и отцовского жилища является

младший сын... Если скот увеличится настолько, что старого жилья больше не

хватает, то согласно киргизскому (казахскому.—Л. X.) обычаю старший брат

должен приобрести новое жилье, а младший ему помогает лишь частично...

через некоторое время то же может повториться со следующими по старшин-

ству и т. д., пока наконец только младший останется в отцовском

жилище»

[Radloff, 1884, стр. 416; см. также: Народы Средней Азии и Казахстана, 1963,

стр. 433].

Сходная картина наблюдалась у западных бурят [Басаева, 1972, стр.

40—41]. У киргизов младшему сыну доставалась отцовская юрта и несколько

большая доля имущества [Абрамзон, 1971а, стр. 258].

Таким образом, принципиальная возможность существования у скифов

минората едва ли подлежит сомнению. Но одно дело возможность, другое — ее

реализация на практике. Собственно говоря, в скифской этногонической ле-

генде говорится не о наследовании имущества, а о наследовании власти, и не

столько о ее наследовании, сколько о первоначальном возникновении и утвер-

ждении. Между тем имеются основания полагать, что в исторический период

царская власть у скифов отнюдь не переходила от отца к младшему сыну. Так,

трудно допустить, чтобы царь Скил был моложе своего брата Орика, сына

скифянки Опии, одной из жен его отца Ариапифа, доставшейся ему по обычаю

левирата (Her., IV, 78).

П. Н. Шульц выдвинул довольно правдоподобное предположение, что на

мраморном рельефе, найденном в 1827 г. в окрестностях Симферополя, изо-

бражены царь Скилур и его сын — будущий царь Палак [Шульц, 1946]. Если

оно верно, то Палак вряд ли мог быть младшим сыном Скилура, имевшего, как

известно, не то 50, не то 80 сыновей (Strabо, VII, 4, 3; P l u t . , Reg. et imp.

apophth. Sсil.) На рельефе он изображен не мальчиком, а уже взрослым, хотя и

молодым человеком.

Надо принять во внимание еще некоторые обстоятельства. Во-первых, в

отличие от майората с его ярко выраженной социально-правовой стороной ми-

норат в своей основе является главным образом имущественно-бытовым ин-

ститутом. Даже в тех обществах, где он был зафиксирован, в наследовании

статуса, ранга, титула и т. д. обычно соблюдался принцип старшинства. У тех

же самых калмыков, у которых минорат получил довольно широкое распро-

странение, наследником власти хана считался старший сын. Один из сыновей

хана Аюки объяснял в 1731 г. Анне Иоанновне: «А в нашем калмыцком обык-

новении [сыну] последней жены не надлежало быть ханом, но первой жены и

первому сыну надлежало быть ханом» [Пальмов, 1929, ч. III и IV, стр. 119,

121].

Во-вторых, нередко минорат был распространен в низах общества, в то

время как в верхах господствовал майорат. Еще один из первых исследовате-

лей этого обычая, Я. Гримм, отмечал, что в Германии привилегия первородства

встречается главным образом у князей и королей, а минорат — у крестьян

[Grimm, 1881, стр. 475]. В-третьих, минорат ни-

когда и ни у одного народа не был абсолютно господствующим принципом

наследования. По всем изложенным причинам утверждение, что в скифском

обществе наследником обязательно был младший сын, остается неаргументи-

рованным применительно к любому периоду реальной скифской истории.

Но главное даже не в этом, а в специфике единственного дошедшего до

нас свидетельства о «скифском минорате» как произведения фольклорного

жанра. Известно, сколь распространены у самых различных народов сказки о

младшем брате, торжествующем над старшими [применительно к Европе см.:

Thompson, 1932—1936; Андреев, 1929]. В свое время представители антропо-

логической школы в фольклористике полагали, что сказочный юниорат явля-

ется прямым отражением реального минората, существовавшего в прошлом в

тех обществах, где отмечены подобные сказки [см., например, Mac Culloch,

1905, стр. 350—380]. Из подобной же посылки исходят и те исследователи,

которые на основе этногонической легенды утверждают наличие минората у

скифов. Однако в фольклористике воззрения антропологической школы давно

и решительно отброшены.

Е. М. Мелетинский, исследовавший происхождение сказок о младшем

брате, пришел к выводу, что идеализацию младшего сына в волшебной сказке

нельзя считать отражением минората. Напротив, она возникает только тогда,

когда в обществе укрепляется майоратный принцип наследования, приводящий

к обездоливанию младшего сына. Майорат в гораздо большей мере, чем мино-

рат, бытовая основа его идеализации, а сказки отражают общественное мнение,

протестующее против этого принципа [Мелетинский, 1958, стр. 107 и сл.].

Однако тема младшего брата встречается не только в волшебных сказках,

но и в мифах и легендах. Они представляют собой особый фольклорный жанр,

обладающий собственной спецификой и закономерностями развития. Отно-

сительно легенд выводы Е. М. Мелетинского значительно менее определенны

и однозначны. Тут допускается и прямое отражение реально существовавшего

минората, и влияние волшебной сказки, и иные причины идеализации. В част-

ности, про скифскую этногоническую легенду ученый пишет: «В подобных

генеалогических сказаниях еще труднее, чем в мифах, объяснить предпочтение

младшего, выяснить, в какой мере они отражают существовавший порядок и

каково влияние на них народной сказки» [там же, стр. 129]

В литературе уже давно отмечалось, что в скифской легенде имеются ска-

зочные мотивы [Клингер, 1903; А1у, 1921, стр. 113 и сл.]. Эти мотивы в пер-

вую очередь представлены темой состязания трех братьев, победителем из ко-

торого вы-

ходит младший. Не исключено, что именно из сказки проник в скифскую ле-

генду и сам мотив младшего брата. Возможны и иные объяснения, не исклю-

чающие первое. Мотив младшего брата встречается в мифах и легендах многих

индоевропейских народов, например в мифах древних греков (Кронос —

младший сын Урана, а Зевс — Кроноса), в македонской генеалогической ле-

генде (Her., VIII, 137— 138), в Ригведе и Махабхарате, в Шахнаме (Феридун и

Иредж), в эпосе древних скандинавов. Даже в сюжетно-смысловом отношении

они имеют иногда много общего со скифской легендой. Все эти совпадения ед-

ва ли случайны. Существует мнение, что ультимогенитура в подобных про-

изведениях отражает порядок наследования, существовавший во времена ин-

доевропейской общности [Gerschel, 1956, стр. 55 и сл.]. Но возможно, она от-

ражала в легендарной форме присущую индоевропейцам троичную социальную

стратификацию.

Возвращаясь к скифам, я хочу еще раз подчеркнуть следующее. То, что

известно об их обществе, допускает принципиальную возможность наличия у

них минората. Но никаких подтверждений его в источниках нет, а привлечение

в качестве доказательства данных этногонической легенды неправомерно. Та-

ким образом, ответить на вопрос, поставленный в заглавии раздела, невозмож-

но.

Г Л А В А IV

ФОРМЫ СОЦИАЛЬНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ

Различные формы социальной организации скифов, особенно ее низшие и

средние звенья, пожалуй, хуже всего освещены источниками. Поэтому предла-

гаемая реконструкция ее общих контуров — ни о каких деталях говорить, ко-

нечно, не приходится — является во многом гипотетической, основанной от-

части на отдельных свидетельствах греческих авторов и том немногом, что

может дать для этой темы археология, отчасти на сравнитель-

но-этнографическом материале, а иногда и просто на дедукции. И все же иг-

норировать вопрос о структуре скифского общества в работе, посвященной его

социальной истории, невозможно.

Низшие звенья социальной организации

Данные письменных источников. По словам Геродота (IV, 73), в случае

смерти одного из скифов «ближайшие родственники (μζ άβπμηάηω πνμζήημκηεξ)

обвозят покойника на повозке по всем его друзьям (ηαηά ημοξ θίθμοξ); каждый

из «их устраивает угощение провожатым, причем и покойнику предлагает из

всех тех яств, что и другим. Частных лиц возят таким образом сорок дней, а

затем хоронят». Скифский обычай интересно сравнить с тем, что Геродот (IV,

26) рассказывает про исседонов. У них «если у кого умрет отец, то все родст-

венники (μζ πνμζήημκηεξ πάκηεξ) пригоняют к нему скот» и в дальнейшем при-

нимают участие в похоронах. Также и у массагетов в похоронах принимают

участие все родственники, а не только ближайшие (Her., I, 216).

Получается, что у скифов: 1) непосредственная организация похорон —

обязанность не всех, а только ближайших родственников; 2) помимо ближай-

ших родственников в похоронах фигурируют также «друзья» покойного, но их

функции ограничиваются лишь материальным участием в поминках; 3) круг

этих «друзей» весьма широк, поскольку их объезжают в течение 40 дней.

В другом месте своего труда (IV, 65) Геродот употреб-