Гуковский М.А. Итальянское Возрождение

Подождите немного. Документ загружается.

вести политику, приспособленную к его подчас очень узким и специфическим интересам,

облегчало борьбу с окрестными феодалами и даже с феодальными претензиями столь мощного

организма, как Священная Римская империя.

Само собой разумеется, что не только названные три причины определили собой ранний и бурный

расцвет экономической и социальной жизни североитальянских городов. Каждый из них имел

свои, особые причины для роста, свою особую обстановку, но несомненно, что названные

причины принадлежали к основным и обнаруживаются более или менее повсеместно. Во всяком

случае, уже к концу XII и особенно ярко к началу XIII в. города Центральной и Северной Италии

по своему социальному, экономическому и политическому развитию далеко опередили города не

только отсталой, южной части полуострова, но и всей остальной Западной Европы. То, что уже

современники ясно осознавали резкое своеобразие структуры североитальянских городов, с

большой определенностью отражается в хронике помощника и летописца, дяди германского

императора Фридриха Барбароссы — Отгона Фрейзингенского, который так характеризует эту

структуру:

«В устройстве своих государств и общественной жизни они подражают древним римлянам. Они так стремятся к

свободе, что, избегая злоупотреблений постоянных властей, управляются консулами, а не господами. Среди них

существуют три слоя: капитаны (крупные феодалы.'—М. Г.), вальвассоры (мелкие феодалы. — М. Г.) и народ,

причем для укрощения гордыни консулы выбираются не из одного какого-нибудь слоя, а из всех трех, и для того,

чтобы не было места стремлению захватить власть, они меняются каждый год. Благодаря этому происходит так,

что вся эта земля (Италия.— М. Г.) разделена на множество городов-государств, из которых каждое принуждает

окрестных жителей подчиняться себе, так что едва ли возможно найти какого-нибудь знатного или

могущественного человека, столь сильного, чтобы он не подчинялся власти своего города-государства... Для того

же чтобы не было недостатка в силах для борьбы с соседями, они не гнушаются подымать до рыцарского пояса и

до высших должностей юношей самого низшего звания, даже из числа неких ремесленников, занимающихся до-

стойным презрения рукодельным ремеслом, т. е. таких людей, каких в других странах как чуму гонят от почестей

и культуры. Благодаря этому они (итальянцы. — М. Т.) намного превосходят другие государства мира богат-

ствами и могуществом».

Заостренный ненавистью взгляд немца-современника разобрал в Италии конца XII в. такие

глубокие и действенные причины ее непобедимой мощи, которые нередко ускользают от

исследователей XX в. Решительное изменение в социальной структуре, в соотношении классовых

сил появление на первом плане новой силы — городского бюргерства, в Италии получающего

наименование «народ» (popolo), в отличие от «грандов», или «магнатов», — представителей

феодальной знати — вот что обратило на себя в первую очередь внимание Оттона и что дей-

ствительно лежало в фундаменте всего дальнейшего развития Италии.

Оттон Фрейзингенский зафиксировал поразившую его социальную структуру итальянских

городов, так сказать, в статике, в готовом виде. Само собой понятно, что для достижения ее

требовалось длительное развитие, неизбежна была ожесточенная борьба. И действительно,

такая борьба предшествует в течение ряда десятилетий тому периоду, с которого мы начинаем

наше изложение, и заходит далеко в глубь этого периода. В борьбе этой участвуют с разной

степенью активности три основные силы — феодальное дворянство, крепостное и полукре-

постное крестьянство и горожане нефеодального происхождения. Что же представляет собой

каждая из этих сил к середине XIII в.?

Средние и мелкие феодальные роды, так называемые вальвассоры, не могут противостоять

напору новой экономической системы, их мелкие поместья разоряются, денег для покупки

городских товаров нужно все больше и больше, и они чаще всего, не порывая окончательно со

своими земельными владениями, переселяются в богатый соседний город. Здесь они строят

себе мрачные, напоминающие замки, дома-крепости, снабженные высокими башнями, и

пытаются найти какие-то пути компромисса с все более победоносной городской жизнью.

Они то занимаются банковско-ростовщическим делом, то торговлей, пытаясь все же

сохранить и привилегированное положение в городе, «и свои аристократические замашки.

Типичным примером такой феодальной семьи может служить род Барди, рано пере-

селившийся во Флоренцию и занявший в ней весьма видное место.

На крупных феодалов-графов, маркграфов и нетитулованных крупных землевладельцев бурно

растущая городская экономика также оказывала весьма немалое влияние. И им нужны были

деньги, и они чувствовали невыгодность хозяйства, построенного на крепостной рабочей

силе, но их большая экономическая и особенно политическая мощь позволяла им не только

держаться дольше, чем их более мелким собратьям, но и вести открытую борьбу с соседними

городскими коммунами, которые в отдельных случаях были некогда их собственностью.

Иногда и они заводили себе дома-крепости в городе для того, чтобы иметь оплот в самом

сердце враждебного лагеря, но значительную часть своего времени они проводили вне

ненавистных городских стен, в родовых замках, все еще вздымавших свои башни и валы на

окружающих город холмах. Таковы, например, во Флоренции и ее округе роды Кавальканти

или Убаль-_дини, с которыми коммуна ведет вековую борьбу.

То, что происходит к середине XIII в. в массах крепостного крестьянства Средней и Северной

Италии, является, естественно, точным отражением только что упомянутых нами про-

цессов ослабления, а иногда и разложения феодального поместья. Уже с начала XI в. широко

распространяется движение крепостных крестьян за освобождение, приобретающее иногда

формы настоящей революционной борьбы.

Одновременно с революционным движением, рука об руку с ним, действуют экономические

силы, исподволь разрушающие крепостные связи. Под влиянием развивающегося денежного-

хозяйства, растущей нужды в деньгах феодалы-землевладельцы сами начинают видоизменять

формы эксплуатации своих крестьян: крепостная зависимость сменяется либо арендным до-

говором, либо чаще всего работой на условии предоставления помещику части продукта—

трети, чаще половины.

Если дворянство в разных своих видах и крепостное крестьянство испытывали на себе

влияние изменяющейся экономической и социальной обстановки, то еще в большей степени

испытывали его города. Основным процессом, происходящим в них, является быстрое и

решительное усиление торговых и ремесленных элементов, создание ими самостоятельных

организаций и борьба этих организаций за политическую власть в городе. Такими

организациями, объединяющими в каждом городе торговцев или ремесленников,

занимающихся одним делом, являются цехи.

Вопрос о происхождении итальянских городских цехов чрезвычайно дискуссионен.

В какой

мере они явились наследниками римских ремесленных объединений-коллегий и в какой —

порождением новой экономической обстановки, сказать трудно. Скорее всего и то и другое

сыграло свою роль, и в результате-к концу XI, особенно же к началу XII в., почти во всех

городах Италии появляются цеховые объединения. Так, в Милане, наиболее крупном и

могущественном городе XII в., уже в конце-этого века образуются самостоятельное

объединение купцов и так называемая «Креденца св. Амвросия» — объединение ре-

месленников, о чем один из хронистов, Гальвано Фьямма, сообщает так:

«В это время (1198 г. — М. Г.) город, как и ранее, был разделен на две части •— часть знати и часть народа, последняя

же, в свою очередь, делится на две части, ибо ремесленники, как то: мельники, хлебопеки и прочие, объединились

вместе и образовали сообщество, каковое назвали Креденцойг св. Амвросия... Другая часть народа, более богатая и

важная, как то: купцы и прочий «жирный народ», управлялась консулами...»

Гальвано Фьямма писал много позднее описываемых событий — в XIV в., но все сообщаемое

им в основном правильно. К концу XII — началу XIII в. между объединениями купцов--и

ремесленников вместе со всем городским населением (ро-polo) — с одной стороны, и

феодальной знатью разных категорий (грандами, или магнатами) — с другой, начинается

борьба за власть в городе-коммуне. Первоначально города, если они не возглавляются

представителями церкви, управляются консулами — представителями местной знати,

распространяющими свок>

власть на все население города независимо от его социального лица. Позднее, после

победоносного конца борьбы городских коммун с Фридрихом Барбароссой, во главе городов

стоят подеста. Это также представители знати, которые управляют всем населением, опираясь

на законодательные органы в виде советов разного типа, чаще всего Большой совет из 200—

300 членов и Малый совет из 50—60 членов. Но наряду с этим официальным

государственным аппаратом существует и приобретает все большую силу и значение другой

неофициальный до поры до времени, это—аппарат цехов, очень рано переходящий от чисто

профессиональных интересов и дел к делам и интересам политическим. Объединение цехов, в

первую очередь цехов зажиточного -купечества, стремится создать как бы государство в

государстве, а при случае захватить и всю полноту власти. Цеховое объединение имеет своих

должностных лиц, свои советы, образуя так 'называемую Малую коммуну, или коммуну

народа, находящуюся внутри общей Большой коммуны, ведущую с последней глухую, но

ожесточенную борьбу.

Эта борьба Большой и Малой коммун, иначе говоря, борьба за власть знати и зажиточных

представителей цехов, и является основным фоном,

;

на котором разыгрываются пестрые

события политической жизни городов-коммун Центральной и Северной Италии в XIII в.

Если в политической жизни этих городов богатеи из цехов играют все более крупную роль, то

в экономической жизни богатеи являются неоспоримыми хозяевами. Население городов

неуклонно и быстро растет. На основании, впрочем, до/вольно спорных источников, мы

можем полагать, что уже к концу XII века население крупнейшего города Северной Италии —

Милана выражается во внушительной цифре—90 тыс. человек и что к середине следующего,

XIII в., оно повысилось до 160 тыс., т. е. почти удвоилось.

Флоренция за это же время растет

несколько меньше, хотя тоже внушительно. С 70 тыс. человек в конце XII в. население ее

возрастает до 90 тыс. к середине XIII в.

Если даже считать, к чему мы склоняемся, что цифры

эти весьма преувеличены, порой чуть ли не вдвое, то и тогда население крупнейших городов

остается значительным.

Во всяком случае, несомненным остается быстрый рост количества населения, о чем

неоспоримо свидетельствует рост территории самого города.

Еще в X, иногда XI в. большинство городов умещалось в тесном кольце старых, часто еще

римских стен, да и в этой ограниченной территории нередки были незастроенные участки,

даже обрабатываемые поля. К XII в. города тесно застраиваются и вырастают настолько, что

требуется новое, во много раз более обширное кольцо стен. К концу века подавляющее боль-

шинство городов получает это новое кольцо, а некоторые, например Павия, приступают к

постройке третьего.

Рост городов и городского населения создает потребность в большом количестве товаров:

продуктов питания, одежды, предметов домашнего обихода и т. п., а это, в свою очередь, не

может не повлиять на рост торговли, как внутренней, так и внешней, и 'на рост ремесла. При

этом рост того и другого оказывается теснейшим образом связанным. В тех городах, з

которых развивается ремесло, а таковы все более или менее крупные города, именно

ремесленники занимаются торговлей, наживаются на ней и вкладывают барыши в свое

производство, быстро и неукоснительно растущее.

Торговля предметами своего производства, неразрывно и естественно связанная с торговлей

любыми другими товарами, могущими дать хорошие барыши, уже в XII в. далеко выходит за

пределы городских стен. Каждый город имеет свою специфическую продукцию: Флоренция

славится своими тонкими сукнами, Милан — бархатом и оружием. Торговые связи между Ве-

нецией, Миланом, Флоренцией, Болоньей и другими, более мелкими городами Центральной и

Северной Италии развиваются весьма оживленно.

Но не только в пределах Италии распространяются торговые операции купцов-ремесленников

итальянских городов, они" проникают и в Англию, где широко закупают шерсть, и во

Францию, где уже цветут ярмарки в Шампани — торговое средоточие всей Западной Европы.

Проникают они и на Восток, на Балканский полуостров, в Сирию, и далеко в глубь Азии.

Торговые сделки в Европе чаще всего осуществляются на многочисленных ярмарках,

устраиваемых в дни религиозных праздников в самых различных местах. В промежутках

между ярмарками, а также во время их действия товары складываются в специальных

складочно-торговых помещениях, так называемых фондако, устраиваемых объединениями

купцов одного города или страны в другом городе. Фондако нередко не только несет функции

склада, но и является также торговой конторой и местом жительства приезжающих купцов.

Таков, например, знаменитый немецкий фондако в Венеции, основанный, по-видимому, еще в

конце XII в.

и просуществовавший затем ряд столетий.

Широкое развитие торговых операций, захватывающее своими петлями весь известный тогда

мир, неизбежно связано с усложнением самой техники торговли, в первую очередь техники

перевозки денег, необходимых для оплаты более или менее крупных партий товара.

Естественно, что появляется мысль избежать таких денежных перевозок, заменить их

взаимными расчетами на месте покупки или продажи, оформляя эти взаимные расчеты при

помощи специального документа — переводного векселя, или тратты. Из такого рода

переводных документов, первоначально не предполагавших кредита, т. е. разницы в сроке

между моментом составления документа и о>пла-

той по нему, вырастает в дальнейшем вексель и ряд сложных кредитных операций.

Одновременно с усложнением техники оплаты, выработкой в этой области новых методов,

естественно, развивается и ростовщичество, существовавшее в течение всего средневековья,

но теперь приобретающее невиданные ранее масштабы. При этом крупными

ростовщическими операциями занимаются чаще всего не ростовщики-профессионалы,

входящие в цех «Менял», а крупные ремесленники и купцы, стремящиеся извлечь выгоду из

каждого флорина.

В торговле, ремесле, ростовщичестве растет и округляется капитал и до того зажиточного

горожанина. Он приобретает уверенность в себе, начинает с презрением относиться к пред-

ставителям других слоев общества. Он стремится влиять на политическую жизнь родного

города, перестроить ее так, как ему это кажется лучшим, имея в виду в первую очередь

собственные выгоду и удобство. Это активное стремление является одной из основных черт,

характеризующих все дальнейшее развитие Италии, но было бы глубоко ошибочным считать

его единственной основой этого развития, изображать его только как продукт деятельности

формирующихся и усиливающихся буржуазных элементов: феодальные элементы в Италии,

особенно в южной ее части, никогда не были разгромлены полностью. Если им и приходилось

терпеть поражения, то они умели притаиться, уйти в подполье, видоизменить свой облик,

чтобы затем с переменой обстановки снова поднять свой голос. В то же время широкие

народные массы, из рядов которых выходят многие из представителей зажиточной,

буржуазной верхушки, также проявляют значительную, иногда исключительную активность.

Правда, им не удается достигнуть сколько-нибудь длительных и прочных успехов, а за их

кратковременными победами следуют обыкновенно периоды жестоких репрессий, но все же

их роль в формировании и ходе дальнейших событий является весьма значительной.

Однако как ни значительна роль, которую с начала XIII в., а затем в течение двух следующих

столетий играли представители феодального дворянства <и широкие народные массы, все же

ведущей фигурой уже с этого времени является фигура горожанина-богатея. Недаром в начале

XIII столетия в своем письмовнике, названном «Подсвечник», болонский нотариус Бене ди

Болонья пишет, устанавливая иерархический порядок приветственных обращений в письмах:

«Каждое лицо, когда оно пишет лицам, стоящим ниже себя, должно раньше ставить свое имя, например:

император — королю, король — герцогу, герцог — князю, князь — маркизу, маркиз — графу, граф — барону,

барон — вальвассору, вальвассор — рыцарю, рыцарь — купцу и любому человеку из народа или плебею... Но

иногда случается, что даже бароны ставят раньше имена купцов, ибо сами они гуляют босыми и ходят пешком,

купцы же разъезжают на колесницах и на конях, ибо святейшая в наши времена вещь — величие богатства».

Так, вторя Оттону Фрейзингенскому, простодушный болонский нотариус с негодованием

замечает, что под напором новой силы денег рушится установленный веками, освященный

обычаем и церковью феодальный иерархический порядок.

§ 3. КУЛЬТУРА

Политическая история, особенности социального и экономического развития уже в середине

XIII в. выделяют Италию на фоне всей остальной Европы как страну своеобразную и во мно-

гом передовую. Естественно было бы ожидать, что и в области культуры мы встретим в

Италии ряд резко своеобразных черт. Это, однако, не вполне так. Культурный уровень Италии

к середине XIII в. в общем незначительно отличается от уровня других европейских стран.

Ведущей в это время является Франция со своими трубадурами, со своими эпическими

поэмами, со своими фаблио, Парижским университетом и «дворами любви». Империя также

стоит, пожалуй, впереди Италии в области культурного развития.

В Италии XIII в. мы найдем то же господство церкви, церковной, богословской идеологии,

которое является основной чертой всей идеологической системы западного средневековья.

Здесь мы встретим то же увлечение феодальной верхушки общества изощренной, но

абстрактной и искусственной поэзией трубадуров и труверов, которое охватывает весь Запад.

Проникают сюда и бродячие по Европе эпические творения, рождающиеся во Франции. При

этом как лирика, так и эпос переходят из Франции в Италию, не меняя своего языкового

убора. Итальянские поэты, певцы, рассказывающие по городам и селам подвиги Роландов и

Рено, пишут и говорят по-французски.

Однако если общий характер культуры Италии XII—XIII вв. близок к культуре остальной

Западной Европы, то одновременно нужно отметить и некоторые черты этой культуры,

которые, не являясь широко распространенными и не меняя общего характера культуры, все

же весьма симптоматичны и чреваты серьезными последствиями. Эти своеобразные явления

связаны в первую очередь с теми античными воспоминаниями, с теми памятниками культуры

Древнего Рима, которые, естественно, сохранились на почве Италии в числе бесконечно

большем, чем где бы то ни было в ином месте. Уже в начале XI в. хронист Радульф Глабер

включает в свой незамысловатый рассказ сведения о некоем Вильгардусе, жителе Равенны,

который «изучал грамматику более упорно, чем это обычно бывает, по примеру тех

итальянцев, которые запускают все науки для литературы, будучи преисполнены гордыни и

слабоумия». Этому,

по мнению автора, безумцу и безбожнику ночью являются дьяволы в образах Вергилия,

Горация и Ювенала и поздравляют его за тщание, с которым он читает их творения и рас-

пространяет «х среди потомства. Дьяволы обещают Вильгарду-су славу, подобную их

собственной.

«И вот этот человек, обманутый хитростью дьявольской, предерзостно осмелился распространять ученье,

противоречащее святой вере. По его мнению, надлежит верить всем словам этих поэтов. Его судил и осудил Петр,

епископ города. В то же время в Италии обнаружили множество людей, проповедующих это же смрадное учение,

— они погибли от меча или огня».

Вильгардус и его последователи — первые мученики за новую культуру, культуру,

построенную на античности и сознательно, несмотря на все опасности, порывающую с

культурой официальной, церковной. Такие люди рождаются на почве Италии, пропитанной

античными воспоминаниями, в течение всего средневековья, но их немного, они гибнут на

плахах и кострах и не добиваются того, чтобы их символ веры получил всеобщее

распространение. Гораздо легче и шире распространяются новые идеи, не столь резко

порывающие с общепринятыми взглядами, стремящиеся не отменить, а реформировать

официальную церковную идеологическую систему.

Особенное влияние в этом направлении оказывает учение калабрийского монаха Иоахима

Флорского (? — ок. 1202). В своих сочинениях, туманных и чисто религиозных по

содержанию, получивших название «Вечное Евангелие», Иоахим доказывает, что вся история

мира должна пройти через три стадии: время Бога-отца — период до рождения Христа, время

Бога-сына — весь последующий период до 1260 г. и, наконец, время Духа Святого — с 1260

г., когда наступит всеобщее счастье, мир и братство, причем не только для богатых и сильных,

а и для бедных, угнетенных. Пр'и всей своей чисто религиозной окраске учение Иоахима

Флорского, апеллирующее к широким народным массам и поэтому необычайно быстро

получающее среди них большое распространение, вызвало опасение у католической церкви,

причислившей его к преследуемым ересям. Несмотря на это, иоахимизм продолжает

распространяться и существует в том или ином виде до XV в.

Иногда в связи с иоахимизмом, а иногда вне связи с ним в конце XII в. и в начале XIII в. на

почве Италии появляется множество более или менее радикальных, более или менее рас-

пространенных еретических движений.

Еще в первой половине XII в. философ и революционер, ученик Абеляра, Арнольд

Брешианский (ок. 1100—1152) резко и решительно выступил против католической церкви,

обвиняя ее в продажности, порочности, в отказе от евангельских идеалов.

«В Риме плата уже осилила справедливость, — проповедует Арнольд,— Плата уже заняла место справедливости,

и злой порок из головы растекся

по всему телу. Все члены бегут за платой и хорошим даром. Все делается за плату. Божественное продают, а то,

что не имеет цены, презирают...». Папа, глава католической церкви — «не муж апостольский и пастырь душ, а

муж крови, покровительствующий пожарам и убийствам, мучитель церквей, гонитель невинности. Он ничего не

делает, только пасет тело, да наполняет свои кошельки и опустошает чужие.. Не следует его слушать и по-

читать...»

Смелая критика церкви, требование ее решительной перестройки находятся у Арнольда в

тесной связи с требованием перестройки всей политической и социальной жизни Италии, с

призывом к возврату к былому величию античного Рима — «священного города, владычицы

мира, матери всех императоров».

В учении и деятельности Арнольда Брешианского причудливо сплетаются самые различные,

нередко противоположные элементы. Неожиданная для представителя городских попола-нов,

явно консервативная ненависть к новой, все растущей силе денег, силе новых

капиталистических отношений сочетается с явно прогрессивным призывом к организации

нового, народного государства, схоластическая аргументация — с преклонением перед

величием Древнего Рима. Эта же пестрота и разнородность характерна для всех религизоных

движений, распространяющихся по Италии в конце XII — начале XIII в.

Арнольд погиб, казненный тем самым Фридрихом Рыжебородым, дядя которого, Отгон

Фрейзингенский, с такой ненавистью отзывался о демократических свободах, царствующих в

итальянских городах. Деятельность его вряд ли оказала особое влияние на идеологическое

развитие Италии, но она весьма симптоматична и характерна.

Ереси катаров и вальденсов в Центральной и Северной Италии не носят того революционного

характера, которым отличаются проповеди Арнольда. Еретики ограничиваются критикой

католической церкви, стремятся в контрасте с ней организовать в городах и деревнях Италии

общины, ведущие жизнь согласно требованиям Евангелия, причем в эти общины втягивается

в первую очередь простонародье — крестьянство, городские низы и пр. Еретики создают

особую иерархию, на верхней ступени которой находятся «перфекты», «совершенные»,

наиболее избранные и проверенные верующие, ведущие аскетическую жизнь странствующих

проповедников, на нижней — народные массы, продолжающие свой нормальный образ жизни

в миру и только содействующие «совершенным» в их деятельности.

Но и не нося революционного характера, ереси «католических бедняков» и вальденсов

способствуют распространению на почве Италии того настроения общего недовольства,

критики всей системы жизни, того ощущения непрочности существующего порядка, которые

столь характерны для конца XII в. Эти же настроения и ощущения особенно ярко отразились в

рели-

гиозном движении, оказавшем немалое влияние не только на идейную, но и на

экономическую жизнь Италии, в движении гумилиатов. Движение это, по-видимому, еще

более умеренное,, чем движение вальденсов, почти нигде не перерастало в ересь;

характерным же для него была организация не верхушки, «совершенных», а организация

народных масс — так называемых терциариев, членов «третьего ордена» (считая первым «со-

вершенных» и вторым — промежуточную группу). Эти верующие гумилиаты должны были

жить совместно, большими группами и, не отказываясь от мира, соо'бща заниматься единым

ремеслом, в первую очередь «lanae exercitium» — изготовлением шерстяных тканей.

Руководствуясь славами апостола «кто не работает, тот не ест», гумилиаты организуют в ряде

городов Италии крупные предприятия по выработке сукна, предприятия, резко отличающиеся

от завещанных средневековым цеховым ремеслом маленьких кустарных мастерских,

предприятия, объединяющие под единой крышей десятки, а иногда и сотни рабочих, впервые

выдвигающие принцип разделения труда, являющиеся родоначальниками мануфактур

капиталистического типа. Недаром устав ордена гумилиатов, хранящийся в Амброзианской

библиотеке, дает в своих превосходных миниатюрах яркое и притом, по-видимому, старейшее

изображение производственных процессов такой мануфактуры.

Если движение гумилиатов только изредка переходило в ересь и порывало с церковью, то

другому движению, возникшему несколько позднее, суждено было стать оплотом церкви.

Организатором и главой этого движения, оказывавшего влияние на всю Европу в течение

последующих веков, был Франциск Ассизский. Сын богатого купца, выросший и

воспитанный в городке Ассизи, Франциск в 1209 г. отказался от жизни в миру и, не принимая

ни одного из рекомендуемых католической церковью средств спасения, разделяя

свойственную еретикам критику церкви, он пошел по пути, напоминающему пути еретиков„

но все же своеобразному. Он проповедует полный отказ от какой бы то ни было

собственности; не сочувствуя пассивной бездеятельности католического монашества, он

призывает к бродячей, проповеднической, активной жизни, ставя в центр внимания

распространение истинной веры и смирения, смирения, покрывающего все страсти и пороки,

свойственные человеку.

Вокруг Франциска скоро собирается значительная группа поклонников, а через несколько лет

группа эта получает и оформление (1217 г.) в виде ордена «францисканцев», или «миноритов»

(меньших братьев), как смиренно предпочитали называть себя ученики Франциска. Орден

скоро становится довольно мощной силой, используемой католической церковью для ук-

репления своего положения, весьма шаткого уже в начале XIII в. Францисканцы —

«терциарии», т. е. миряне, сочувствующие-

францисканскому движению, заполняют села и города Италии, распространяя проповедь

основателя ордена, расцвечивая его образ всеми красками, свойственными народному

воображению.

Франциск Ассизский умер в 1226 г., причем в последние годы своей жизни он отошел от

руководства орденом, излишне официальный характер которого был непримирим с простой и

глубокой религиозностью, вызвавшей к жизни движение. И этот отказ Франциска отнюдь не

случаен: недаром в его сложном образе так своеобразно переплетаются черты чисто

средневекового с чертами нового человека. Дошедшие до нас в чужой передаче писания и

проповеди Франциска и особенно многочисленные его биографии, начиная от «Жития»,

написанного братом Челано, и кончая поэтическим сборником народных новелл о Франциске,

составленным через ряд десятилетий после его смерти и известным под названием «Цветочки

святого Франциска», рисуют нам образ человека, который умеет сочетать чисто аскетическую

ненависть к соблазнам мирской жизни с нежной и трогательной, поистине «возрожденской»

любовью к природе во всех ее проявлениях.

Так, при всем своем аскетизме, при всем своем презрении к плотским радостям, Франциск

называет свое тело с нежностью и сочувствием: «брат мой осел»; так он обращается с

проповедью к птицам, а его верный ученик Антоний — к рыбам; так он уговаривает

свирепого волка, наводившего ужас на жителей Губбио, примириться с ними и вести тихую и

скромную жизнь («Цветочки»), а одно из ранних жизнеописаний его сообщает, что Франциск

мечтал убедить императора «издать особый закон, воспрещающий ловить или убивать или

причинять зло братьям моим жаворонкам. И все правители и владельцы замков и городов

должны были обязать всех людей в день Рождества рассыпать по дороге пшеницу и другие

зерна, чтобы накормить братьев-жаворонков и других птиц в этот торжественный день...».

Тот же источник подробно и восторженно говорит о нежной любви Франциска к воде, камням, деревьям и

особенно к цветам. «Он хотел,—пишет биограф, — чтобы брат-садовник устраивал в саду цветник и насаждал п

нем душистые травы и прекрасные цветы, которые радовали бы всех. Ибо всякое создание говорит и восклицает:

„Бог создал тебя ради тебя, человек"».

Оптимистическая и искренняя любовь к окружающей реальности как нельзя более ярко

отражается в сообщаемом современниками «гимне брату солнцу», сочиненном Франциском:

Хвала тебе, Господи, и всем твоим созданиям,

В особенности брату солнцу,

Которое сияет и светит нам.

Оно прекрасно и лучезарно в своем великолепии

И тебя знаменует, Всевышний.

Хвала тебе, Господи, за сестру луну и за звезды: Ты их создал на небе светлыми и драгоценными и

прекрасными.

Хвала тебе, Господи, за брата ветра,

И за звезды, и за облака, и за всякую погоду,

Которой ты поддерживаешь жизнь твоих созданий.

Хвала тебе, Господи, за сестру воду:

Она благодетельна и смиренна, и драгоценна, и

целомудренна.

Хвала тебе, Господи, за брата огня, Которым ты освещаешь ночь, И он прекрасен, радостен, могуч и силен.

Хвала тебе, Господи, за сестру нашу, мать землю, Которая нас поддерживает и питает, И производит различные

плоды и прекрасные цветы

и траву...

Этот мощный гимн природе является как бы увертюрой ко всей идеологической системе

будущего Возрождения, и мы неоднократно в последующем изложении будем встречать мо-

тивы, напоминающие отдельные его элементы.

Проповедь и особенно образ Франциска Ассизского оказали громадное влияние на Италию

XIII в., но наряду с этим влиянием мы видим и другие струи в идеологической жизни страны в

это же время. Может быть, наиболее характерным было движение, охватившее всю Северную

и Среднюю Италию в 1233 г. и известное под названием «Аллилуйя». Возникшее в период

ожесточенной борьбы между папами и императором Фридрихом II и еще более кровавых

распрей социального характера, раздиравших все крупные города Италии, движение это

провозгласило «мир и покаяние» как свои принципы. В деревнях и городах почти

одновременно появились проповедники, призывавшие к прекращению всякой вражды.

Стремление к покаянию с быстротой эпидемии распространялось по полуострову. Тысячи

людей, одетых в белые покаянные одежды с зелеными ветвями и зажженными свечами в

руках, бродили по Италии и восхваляли бога и мир, распевая на разные лады: «Аллилуйя,

аллилуйя». Особенного размаха «Аллилуйя» достигла в Болонье и близких к ней городах, где

проповедовал, а короткое время и управлял энергичный и восторженный проповедник Иоанн

Виченцский.

Движение «Аллилуйя» исчезло так же внезапно, как появилось, и не оставило сколько-нибудь

заметных следов, но размах и быстрота его распространения свидетельствуют о глубоком

беспокойстве, охватившем население Италии в середине XIII в., которое отразилось и в

распространении ересей, и в возникновении францисканства, в беспокойстве, отражающем

весьма серьезные политические, социальные и экономические сдвиги, происходящие в стране.

Эти же сдвиги, наряду с упомянутыми выше и так проницательно отмеченным Радульфом

Гла-бером воскрешением пережитков античного мира, сказываются и на других сторонах

культурной жизни Италии конца XII — начала XIII в.

Об итальянской литературе этого времени еще почти невозможно говорить. Она делает свои

первые робкие шаги. Только it начале XIII в. вырисовываются четкие контуры итальянского

литературного языка, и в это же время появляются первые произведения в прозе и стихах, в

которых этот язык не пробивается случайно через оболочку языка латинского и французского,

но применяется вполне сознательно. Произведения эти возникают на юге Италии, в первую

очередь при силицийском дворе императора Фридриха II, являвшемся вообще культурным

центром Европы XIII в. Сам император, его сыновья Энцо и Манфред, его канцлер Пьетро

делла Винья и ряд придворных поэтов — Якопо да Лентини, Гвидо делла Колонна, Руд-жери

д'Амичи и другие пишут стихи на народном итальянском языке, причем применяют не

местный, южноитальянский диалект, а специальный литературный язык, базирующийся на ос-

нове диалекта тосканского, уже к этому времени считавшегося наиболее чистым и

благородным.

По своему содержанию и форме стихи этой сицилийской школы мало чем отличаются от

стихов провансальских поэтов, многие из которых часто и подолгу гостили при дворе Фрид-

риха П. Каноны, выработанные провансальскими трубадурами, и в Италии считались

непререкаемыми законами поэтического искусства. Однако внимательный взгляд может

заметить в этих нередко тусклых и бесцветных повторениях провансальских образцов и

некоторые своеобразные черты. То там, то здесь проскальзывают живые, полнокровные

выражения чувств и переживаний, прорывающих изысканное кружево провансальских

канонов, стих становится короче, народнее, живее, преобладающими становятся более

простые стихотворные формы, в первую очередь канцона — длинное стихотворение,

состоящее из нескольких строф, и несколько позднее — сонет с его двумя четырехстрочными

и двумя трехстрочными строфами. Во всех этих специфических особенностях поэтического

языка сицилийской школы с несомненностью сказывается влияние народного творчества,

никогда не угасавшего, но особенно развившегося, по-видимому, в бурные годы первой

половины XIII в.

Это народное творчество известно нам не только из вторых рук —через свое воздействие на

сицилийскую лирику. До нас дошло и некоторое количество произведений, ПО-ВИДИМОМУ не-

посредственно созданных народом. Первое место среди "'них занимает знаменитый

поэтический спор между мужчиной, уговаривающим свою возлюбленную уступить его

страсти, и' этой-возлюбленной, отвергающей домогательства своего кавалера. Спор этот

(contrasto), начинающийся строкой «свежая и душистая роза» («Rosa fresca aulentissima»),

раньше приписывался отдельным писателям, теперь же неоспоримо доказано, что это

произведение — простое, выразительное, яркое, а местами и грубоватое—является

результатом творчества того итальянского

народа, который выдвинул Франциска Ассизского и который тысячами ходил по дорогам

страны с пением гимнов и возгласами: «Аллилуйя».

В литературе на народном языке мы видим черты новой жизни, постепенно проникающие

через старую общефеодальную оболочку, но эта оболочка остается в полной мере нетронутой

в сфере литературы на языке латинском и в первую очередь в области философско-

богословской литературы. Здесь Италия не говорит еще в первой половине XIII в. своего

слова, здесь ее писатели, богословы и философы ничем не отличаются от писателей

схоластического типа, действующих в других странах. Недаром именно в первой половине

XIII в. сформировались два богослова, являющиеся, может быть, наиболее характерными

представителями поздней средневековой философии: мистический «серафический доктор»

Бонавентура (1221—1274) и величайший из схоластов — Фома Аквинский (1227—1274).

Однако расцвет деятельности этих писателей относится уже к следующему периоду, при

рассмотрении которого мы на них и остановимся.

Несколько иначе обстоит дело в области науки. Здесь бурное развитие итальянских городов и

еще более бурное богате-ние их торгово-ремесленного населения вызывает настоятельную

потребность в приемах, которые дали бы возможность быстро и безошибочно производить

подсчеты, необходимые при развитой коммерческой деятельности. Ответом на эту

потребность является написанная, по-видимому, приблизительно в 1200 г. «Книга о счете»

(«Liber Abaci») Леонардо Фибоначчи, или, как его чаще называют, Леонардо Пизанца,

пизанского мореплавателя и торговца.

Широко используя математические достижения арабов и византийской науки, знакомый через

их посредство с элементами античной математики, Леонардо излагает в своем сочинении все

известные к его времени виды счисления, давая их теорию и облегчая их понимание рядом

примеров. При этом он вносит много нового и весьма ценного в научный арсенал средневе-

ковья: решает задачи на сложные проценты, извлекает квадратные и кубические корни,

решает определенные и неопределенные уравнения второй степени. Много нового и важного

дает также другое сочинение Леонардо — «Геометрические упражнения» («Practica

Geomentriae»), вводящие в европейский обиход бессмертные «Начала» Евклида и

свидетельствующие о полном овладении автором сложным материалом греческой геометрии.

Сочинения Леонардо Пизанского, вызванные к жизни настоятельным требованием глубоко и

быстро меняющейся итальянской действительности, начинают победоносное шествие новой

науки, науки, связанной с практическими нуждами человека.

Если в области науки Италия

XIII в. говорит свое новое слово, то не в меньшей, а, может быть, в еще большей степени

оригинальна она в области изобразительных искусств.

Здесь пережитки античных традиций, влияние многочисленных древнеримских памятников,

разрушенных, не ценимых, но нее же встречающихся на каждом шагу, не могло не сказы-

ваться весьма значительно. Влияла и многовековая связь с Византией (особенно в Южной и

Центральной Италии), а также специфические физические особенности страны, ее южная,

приморская природа. Уже в XII в. в Италии создаются произведения, резко отличающие ее от

других стран. Особенно это сказывается в области архитектуры. Живописи в точном

смысле слова в это время еще нет — ее заменяет мозаика, пестрая и церковная, выполняемая

чаще всего византийскими мастерами и близкая к византийским образцам. Скульптура

еще только ищет свой язык, только в отдельных случаях обнаруживая следы определенного

античного влияния. Так, притолока портала церкви Сант Андреа в Пистойе, датируемая 1166

г., в гармоническом расположении заимствованных из античных рельефов фигур резко

выделяется из ряда аналогичных работ романского стиля.

Зато архитектура, навеянная бесчисленными римскими остатками и знойной синевой

итальянского неба, уже в середине XII в. находит свой яркий и своеобразный язык.

Приземистые, неуклюжие, малочлененные постройки с явными следами варварского

формоощущения, характерные для других стран Западной Европы, в это время сменяются в

Италии постройками стройными, с гармоничным членением и явными следами не-

посредственного античного влияния. Блестящим примером этого поистине кружевного

искусства является архитектурный комплекс собора в Пизе с его колокольней и баптистерием

(кре-щальней); недаром на соборе красуется надпись его архитектора Бускета, гласящая: «Сей

белоснежный мраморный храм не имеет соперников» («Non habet exemplum niveo de

marmore templum»). Гармоническое сочетание объемов, стройные очертания, лес мраморных

колонн, в своих деталях романских, но в сумме производящих впечатление чисто античное,

делает собор в Пизе памятником единственным в своем роде и глубоко симптоматичным.

Однако если мы больше не встретим столь обширного комплекса, говорящего о победоносном

продвижении нового искусства, то отдельные весьма характерные здания найдем во многих

местах Италии — таковы фасад собора в Чивита Кастеллана с его легкими колоннами и чисто

римской центральной аркой, таков двор монастыря св. Павла в Риме и ряд других построек.

Чрезвычайно характерным для итальянского зодчества XII в. является так называемый

инкрустационный стиль отделки фасадов: фасад покрывается мраморными плитами двух или

большего количества цветов (чаще всего белого и черного), причем плиты эти образуют

строгий и легкий геометрический рисунок,

с подчеркнутыми горизонтальными членениями и не менее подчеркнутыми стройными

колоннами, арками и сводами, чисто античного характера. Прекрасными образцами этого рода

являются постройки XII в.: церковь Сан Миниато аль Монте и баптистерий во Флоренции и

небольшой, но исключительно гармоничный декор фасада бадии Фьезоле.

То же влияние специфически итальянского формоощущения найдем мы в многочисленных,

нередко восходящих к X или XI вв., постройках Венеции. Их своеобразие определяется боль-

шим влиянием Востока, с которым Венеция находится в постоянной связи. Мраморный

кружевной фасад Турецкого торгового двора (Fondaco dei Turchi), ныне Музея Коррер,

восходящий к XI в.; богатый, пестрый, составленный из разнообразных элементов, фасад

собора св. Марка, построенного между 976 и 1077 гг., — только отдельные, наиболее

замечательные образцы той бурной строительной деятельности, которая превращает «город

на лагунах» уже к началу XIII в. в один из красивейших городов Западной Европы.

Эти архитектурные памятники, легкие, гармоничные и своеобразные, высящиеся в разных

местах Италии, в видимой форме говорят о внутренних процессах, миру не видимых, но не-

уклонно идущих в недра страны с XIII в., процессах, которые с небывалой интенсивностью

развернутся в течение последующих трех столетий и создадут то неповторимое единство,

которое известно как итальянское Возрождение.

ГЛАВА II

ПЕРИОД КОММУНАЛЬНОЙ БОРЬБЫ

(1250—1320 гг.)

§ 1. ПОЛИТИЧЕСКИЕ СУДЬБЫ Неаполитанское королевство

После смерти Фридриха II, который своей личностью и своими делами как бы заполнил всю

Италию, отличительные особенности каждой из частей полуострова проявляются с большой

четкостью. Юг — Сицилийское королевство,

являющееся в собственном смысле слова базой

деятельности Фридриха, и после его гибели продолжает оставаться ареной ожесточенной

борьбы пап и Гогенштауфенов, гвельфов и гибеллинов. Официальным наследником Фридриха

и, следовательно, властителем как всей империи, так и юга Италии остался его 22-летний сын

Конрад IV. Но так как Конрад находился в Германии, то фактическим хозяином юга Италии

был его брат, незаконный сын Фридриха II — 18-летний Манфред, юноша красивый, энергич-

ный и смелый, рыцарь и поэт, яркий представитель культурной традиции Салернского двора

Гогенштауфенов.

Для папы Иннокентия IV (с 1243 по 1254 г.) исчезновение его наиболее грозного врага,

естественно, послужило только сигналом к усилению борьбы с Гогенштауфенами, и он с вели-

чайшей энергией ведет ее на два фронта — против Конрада в Германии, где он выдвигает

претендента Вильгельма Голландского, и против Манфреда — в Италии. Это приводит к

объеди-

нению обоих сыновей Фридриха. Конрад IV с значительным войском совершает поход в

Италию и при содействии гибеллинов, после ряда побед в октябре 1253 г., торжественно

вступает в Неаполь, но вскоре неожиданно умирает, оставив 2-летнего сына Конрада,