Грибанов В.П. Осуществление и защита гражданских прав

Подождите немного. Документ загружается.

неосновательного получения или сбережения имущества и т. п. Поэтому термин

<нарушение права> к случаям недозволенного его осуществления не применим.

Во-вторых, невозможно в данном случае также и использование термина <осуществление

права в противоречии с его назначением>, так как недозволенное осуществление права,

как уже было отмечено выше, выходит за рамки этого понятия. Недозволенное

осуществление права может состоять как в осуществлении права в противоречии с его

назначением в социалистическом обществе, так и в использовании для достижения

дозволенной цели недозволенных средств, равно как и в превышении пределов

предоставленных управомоченному лицу средств его защиты. Использование во всех этих

случаях формулы ч. 1 ст. 5 Основ было бы по меньшей мере условным, не совсем точно

отражающим существо дела.

В-третьих, невозможным представляется в данном случае также и использование термина

<недозволенное осуществление права>, так как это понятие отражает лишь объективную

сторону составов названных правонарушений. Между тем, как правильно отметил В. А.

Рясенцев, субъективный момент в характеристике этого рода правонарушений в равной

мере имеет существенное значение.

В-четвертых, едва ли правильно относить слова <во зло>, входящие в понятие

злоупотребления правом, исключительно к субъективной стороне состава этого рода

правонарушений и на этом основании отождествлять злоупотребление правом с

поведением умышленным. Злоупотребление правом представляет собой зло уже потому,

что в данном случае право используется управомоченным лицом в ущерб интересам

общества и отдельных его членов, т. е. по объективному характеру такого поведения

управомоченного лица, по его противоправности.

Вместе с тем очевидно, что злоупотребление правом имеет место лишь тогда, когда такое

осуществление права допускается управомоченным лицом сознательно. Однако при этом

степень осознания им своего противоправного поведения может быть различной.

Можно согласиться с В. А. Рясенцевым в том, что злоупотребление правом всегда есть

<намеренное> поведение. Но намерение не всегда означает умысел. Намерение, желание,

стремление - действительно характеризуют поведение управомоченного лица с

субъективной стороны. Но понятия эти, строго говоря, не юридические. Ведь преступить

закон можно и действуя с самыми лучшими намерениями.

Например, в случае использования недозволенных способов реализации права

управомоченный субъект может иметь вполне законные намерения и действия его по

осуществлению права будут действиями намеренными, но они будут умышленными не

всегда, а лишь тогда, когда к намерению достичь определенной цели прибавится

намерение воспользоваться недозволенными способами для ее достижения. Если же

последнего <намерения> не будет, то и об умысле говорить нет оснований.

В связи с этим также едва ли можно согласиться с И. С. Самощенко в том, что цель всегда

входит в состав прямого умысла[123], так как и достижение дозволенной цели может быть

осуществлено недозволенными средствами. Такое утверждение верно лишь в отношении

цели, заведомо (для правонарушителя) противной интересам государства и общества.

В-пятых, не убедительными также представляются возражения против использования

термина <злоупотребление правом>, основанные на том, что это создает возможность для

произвольного подхода к конкретным случаям, открывает неосновательно широкий

простор для судейского усмотрения и может повлечь за собой нарушение принципа

социалистической законности.

Понятие злоупотребления правом можно и нужно использовать в науке гражданского

права для характеристики определенного типа гражданского правонарушения.

Злоупотребление правом есть особый тип гражданского правонарушения, совершаемого

управомоченным лицом при осуществлении им принадлежащего ему права, связанный с

использованием недозволенных конкретных форм в рамках дозволенного ему законом

общего типа поведения.

При этом необходимо иметь в виду, что конкретные случаи злоупотребления правом

прямо предусмотрены законом. Нормы, регламентирующие отдельные виды

злоупотребления правом, предусматривают достаточно ясные и четкие критерии их

применения. Отнесение всех этих видов правонарушений к одному типу -

злоупотреблению правом - ни в какой мере не освобождает юрисдикционные органы от

точного и неуклонного применения на практике предусмотренных законом конкретных

составов этих правонарушений. Поэтому опасений, что при этом будет нарушен закон, в

этих случаях ничуть не больше, чем при применении любой другой нормы советского

гражданского права. Действующее гражданское законодательство на этот счет, а также

судебная и арбитражная практика полностью опровергают миф о необъятном просторе

судейского усмотрения, порожденный каучуковым буржуазным законодательством и

некритически используемый иногда в нашей правовой литературе.

3. Развитие принципа недопустимости осуществления

гражданских прав в противоречии с их назначением

Принцип недопустимости осуществления гражданских прав в противоречии с их

назначением в социалистическом обществе впервые нашел свое закрепление в советском

гражданском законодательстве - в ст. 1 ГК РСФСР 1922 г., которая устанавливала, что

<гражданские права охраняются законом, за исключением тех случаев, когда они

осуществляются в противоречии с их социально-хозяйственным назначением>.

Первый советский Гражданский кодекс был разработан и принят в период проведения в

жизнь новой экономической политики, которая предусматривала допущение на известных

условиях частного капитала. Основные направления развития гражданского

законодательства этого периода были определены непосредственно В. И. Лениным. В

письме Д. И. Курскому <О задачах Наркомюста в условиях новой экономической

политики> В. И. Ленин писал: <Идет подготовка нового гражданского законодательства.

НКЮст <плывет по течению>; я это вижу... Не перенимать (вернее, не дать себя надувать

тупоумным и буржуазным старым юристам, кои перенимают) старое, буржуазное понятие

о гражданском праве, а создавать новое>[124]. Исходя из того, что <для нас все в области

хозяйства есть публично-правовое, а не частное>, В. И. Ленин требовал <расширить

применение государственного вмешательства в <частноправовые> отношения>[125].

Характеризуя основные направления правовой политики в период нэпа по отношению к

частнокапиталистическим элементам, В. И. Ленин писал: <Торгуй, наживайся, мы это

тебе позволим, но втрое подтянем твою обязанность быть честным, давать правдивые и

аккуратные отчеты, считаться не только с буквой, но и с духом нашего,

коммунистического законодательства, не допускать ни тени отступления от наших

законов, - вот какова должна быть основная заповедь НКЮста в отношении нэпа>[126].

В своем письме в Политбюро ЦК РКП(б) о Гражданском кодексе РСФСР В. И. Ленин

наметил главную задачу комиссии по разработке кодекса, которая должна состоять в том,

чтобы <полностью> обеспечить интересы пролетарского государства с точки зрения

возможности контролировать (последующий контроль) все без изъятия частные

предприятия и отменять все договоры и частные сделки, противоречащие как букве

закона, так и интересам трудящейся рабочей и крестьянской массы. Не рабское

подражание буржуазному гражданскому праву, а ряд ограничений его в духе наших

законов, без стеснения хозяйственной или торговой работы>

[127].

По этим же основаниям В. И. Ленин настоял на сохранении в гражданском кодексе ст. 1 в

том ее виде, как она была приведена выше. Вспоминая об этом, П. И. Стучка в своей речи

на одном из Пленумов Верховного суда РСФСР в 1930 г. говорил: <Когда мы писали

первую статью ГК, эти слова [имелись в виду слова: <социально-хозяйственное

назначение>. - В. Г.] были неудачно взяты из буржуазной науки, но Владимир Ильич,

очевидно, уже предвидел дальнейшие события и сказал, что статья должна остаться,

потому что она нам очень и очень пригодится>

[128]. В статье <Революция и

революционная законность> П. И. Стучка писал: <В. И. Ленин, как диалектик, одобрил

эту фразу в целом с точки зрения будущего (он так и подчеркнул эту мысль: <Может

пригодиться>)>

[129].

И ст. 1 ГК РСФСР действительно пригодилась. Более того, она определила два

чрезвычайно важных принципа советского гражданского права, нашедших свое

закрепление также и в действующем гражданском законодательстве (ст. 5 Основ).

Прежде всего, ст. 1 ГК 1922 г. четко определила основную направленность советского

гражданского законодательства на охрану тех субъективных гражданских прав, которые

ГК предоставил гражданам и организациям. В отличие от буржуазного гражданского

законодательства, которое главный упор делает на провозглашение прав, но гарантирует

их главным образом лишь для представителей класса буржуазии, первый советский

гражданский кодекс в ст. 1 ГК провозгласил принцип охраны представляемых законом

гражданских прав, принцип юридической гарантированности их реального

осуществления.

Но наряду с этим ст. 1 ГК 1922 г. определяет и пределы осуществления гражданских прав,

закрепляет принцип недопустимости злоупотребления гражданскими правами. При этом

характерно, что уже первый гражданский кодекс регламентирует отказ в защите права

лишь как исключение из общего правила о защите субъективных гражданских прав,

который допускается только в случае осуществления управомоченным лицом своего

права в противоречии с его <социально-хозяйственным назначением>.

В отличие от буржуазного гражданского законодательства, которое использует в качестве

критериев злоупотребления правом категории <доброй совести>, <добрых нравов>,

<справедливости>, допускающие возможность субъективного, произвольного их

толкования буржуазным судом, ст. 1 ГК РСФСР 1922 г. содержит объективный критерий

определения пределов осуществления гражданских прав: соответствие осуществления

прав их <социально-хозяйственному назначению>[130].

Можно, таким образом, констатировать, что ст. 1 ГК 1922 г. сформулировала для

советского гражданского права такие основополагающие принципы, которые коренным

образом отличаются от принципов буржуазного права. Как образно заметил проф. И. С.

Перетерский, ст. 1 и ст. 4 ГК 1922 г. закрепили начала, <которые являются подлинной

<революцией> с точки зрения буржуазного права>[131].

Статья 1 ГК 1922 г. оказалась, однако, трудным <орешком> для цивилистической науки. В

литературе 20-х годов был высказан целый ряд предложений ее истолкования.

Одни авторы в обосновании содержания ст. 1 ГК исходили из теории <социальных

функций> Дюги. Так, по мнению Я. Канторовича, в ст. 1 нашла свое выражение <идея

частной собственности как социальной функции>[132]. Объясняя понятие <социально-

хозяйственного> назначения, Ал. Малицкий во введении к комментарию ГК также

опирается на право как социальную функцию, на гражданское право как общественную

обязанность[133]. Даже по мнению П. И. Стучки, которому в значительной мере

принадлежит заслуга разоблачения антинародной сущности дюгизма[134], <в ст. 1

отражены солидаристские идеи Дюги, но статья наполнена марксистским

содержанием>[135].

Нет сомнения в том, что сам термин <социально-хозяйственное назначение> мог быть

заимствован из арсенала теории <социальных функций>. Но теперь, спустя много

десятков лет, стало очевидным, что ст. 1 в той формулировке, в которой она была

записана в ГК, ничего общего не имеет с теорией <социальных функций>, хотя бы уже

потому, что она допускает признание и защиту субъективных гражданских прав, в то

время как теория <социальных функций> в своей основе есть теория <субъективных

обязанностей>, отвергающая субъективное право как социальную категорию в

целом[136]. Именно по этой причине прежде всего и существует объективная

невозможность наполнить <теорию> Дюги <марксистским содержанием>, как ошибочно

полагал П. И. Стучка.

Вместе с тем необходимо различать дюгизм как теорию, как совокупность определенных

идей, проникнутых единством принципов, и ее словесное выражение, ее терминологию,

которая во многих случаях призвана лишь замаскировать антинародную сущность этих

теоретических взглядов. Поэтому заимствование термина еще не есть заимствование идеи.

Все зависит от того, какое содержание вкладывается в тот или иной термин. И хотя в

словесном, терминологическом выражении ст. 1 ГК и есть известное созвучие с

терминологией названной теории, по своему существу, по своей классовой

направленности ст. 1 ГК 1922 г. есть полное отрицание дюгизма. Статья 1 ГК 1922 г. по

своему происхождению и по своему содержанию является юридическим выражением

новой экономической политики Коммунистической партии и Советского государства,

вытекающей из необходимости известного допущения частного капитала, предоставления

частнику определенных гражданских прав в известных пределах, с определенной целью и

на строго определенных условиях, в частности, при условии недопущения

злоупотребления правом.

В обосновании сущности ст. 1 ГК ее нередко рассматривали неразрывно со ст. 4 ГК,

которая предоставляла гражданам РСФСР гражданскую правоспособность <в целях

развития производительных сил страны>. При этом нередко развитие производительных

сил рассматривалось как единственная и исключительная цель, ради которой

предоставляются гражданские права[137]. Между тем, как правильно отмечал С. И.

Вильнянский, развитие производительных сил нельзя рассматривать как самоцель[138].

Развитие производительных сил предполагало дальнейшее развитие и упрочение

социалистического строя. Забвение этого основополагающего принципа было

равносильно теоретическому обоснованию допущения частного капитала в сферу

<развития производительных сил> без какого бы то ни было ограничения.

Между тем ст. 1 ГК, предусматривая <социально-хозяйственное> назначение прав, имела

в виду не только экономическую, хозяйственную цель, но и цель <социальную>,

общественную и обеспечивала возможность отказа в защите прав, осуществляемых в

противоречии с задачами и целями социалистического строительства. Следует также

иметь в виду и то обстоятельство, что не все гражданские права непосредственно связаны

с развитием производительных сил, хотя и к ним при осуществлении их в противоречии с

социально-хозяйственным назначением может быть применена и применялась на

практике ст. 1 ГК.

Едва ли, например, можно связать с <развитием производительных сил> случай, когда на

основании ст. 1 ГК суд изъял у нанимателя комнату, которая использовалась им не для

проживания членов его семьи, а под вещевой склад[139].

Среди многочисленных высказываний, характеризующих существо ст. 1 ГК, наибольший

интерес представляют те высказывания, которые были направлены на уяснение смысла ст.

1 ГК с точки зрения ее практического применения. При этом одни авторы пытались давать

более или менее общие решения, тогда как другие ограничивались рассмотрением

отдельных конкретных случаев. Например, ряд авторов исходили из того, что статьей 1

ГК охватывается не только шикана, но и иные случаи злоупотребления гражданскими

правами

[140]. А. М. Ладыженский подходил к решению этой проблемы еще более

конкретно, полагая, что в ст. 1 ГК речь идет лишь <о шикане и о clausula rebus sic

stantibus>[141]. По мнению И. Б. Новицкого, содержанием ст. 1 ГК охватываются случаи

не известного советскому праву так называемого <соседского права>, а также случаи

бесхозяйственности, небрежности, хищнического отношения к имуществу[142]. И. С.

Перетерский полагал, что ст. 1 может быть применима в ряде случаев также и в сфере

договорных отношений[143]. Ряд конкретных случаев применения ст. 1 ГК рассматривает

Е. И. Кельман[144] и т. п.

Несмотря на то что в ряде работ, посвященных ст. 1 ГК 1922 г., можно наряду с

ошибочными найти также и ряд очень интересных и глубоких выводов относительно ее

содержания и применения, следует все же сказать, что эта норма в 20-х годах не получила

еще достаточно убедительного теоретического обоснования.

Правильный подход к пониманию ст. 1 ГК 1922 г. в значительной мере был выработан

судебной практикой, хотя и на ее пути встретилось немало трудностей. В первые годы

действия ГК 1922 г. ст. 1 была чрезвычайно популярна и применялась судами очень

широко[145]. Это объясняется двумя основными причинами: во-первых, сравнительно

невысоким уровнем правовой культуры судов того времени, которые, как отмечалось

Пленумом Верховного суда РСФСР уже в наказе ГКК 1924 г., <не находя иного выхода по

сложному вопросу, ограничиваются голословной ссылкой на ст. 4 ГПК или ст. ст. 1 и 4

ГК>[146]; и, во-вторых, тем, что ст. 1 ГК в то время еще не была достаточно четко

обоснована теоретически. Как указывается в докладе ГКК за 1925 г., <беда заключается в

том, что и вся наша теория, касающаяся толкования сущности и значения этой статьи, не

дала ни одного более или менее удачного примера вполне правильного применения этой

статьи>[147].

Такое положение дел на практике побудило высшие судебные органы к максимальной

активности в руководстве практикой ее применения. Как показывает анализ судебной

практики 20-х годов, в этот период были выработаны три основных требования,

предъявляемых к решениям судов, основанным на ст. 1 ГК. Такими требованиями были:

во-первых, требование обоснованности применения судами ст. 1 ГК к тому или иному

конкретному случаю; во-вторых, требование классового подхода к случаям, когда эта

статья могла быть применена; и, наконец, в-третьих, требования соблюдения законности

при применении ст. 1 ГК.

Требования эти вырабатывались на практике постепенно. Прежде всего внимание ГКК

было обращено на недостаточную обоснованность решений большинства местных судов,

применявших ст. 1 либо вообще без каких-либо обоснований, либо ограничивающихся

ссылкой на то, что те или иные действия противоречат <социально-хозяйственному>

назначению, на недопустимость противопоставления частных интересов интересам

государства и т. п. В связи с этим ГКК Верховного суда РСФСР в инструктивном письме

N 1 за 1927 г. указала, что <в каждом отдельном случае судам надлежит установить, в чем

именно со стороны частного предпринимателя или арендатора выразилось нарушение ст.

1 ГК - в полном ли неиспользовании предпринимателем своих прав на предприятие или в

использовании их таким способом, который явно не соответствует социально-

хозяйственному назначению предприятия; лишь такие фактические данные о пользовании

предпринимателей своими правами создают их противоречие ст. 1 ГК>[148].

В условиях новой экономической политики, когда в сферу хозяйственной деятельности на

известных условиях были допущены частнокапиталистические элементы, основное острие

ст. 1 ГК естественно было направлено против злоупотребления нэпом. И это

обстоятельство было отчетливо понято судебной практикой. Пленум Верховного суда

РСФСР уже в наказе ГКК от 12 декабря 1924 г. указывал, что ст. 1 ГК - это одна из тех

норм, которые пресекают контрреволюционные попытки произвольного расширения

гражданских прав, с одной стороны, а с другой - охраняют интересы рабоче-крестьянского

государства и трудящихся масс.

Практике известны случаи, когда частники использовали предоставленные им

гражданские права в явном противоречии с их назначением в социалистическом

обществе, скрыто или явно противодействуя интересам строительства социализма.

Поэтому ст. 1 ГК применялась, например, в случаях, когда владелец мельницы длительное

время отказывался пустить ее в ход, не желая вносить гарнцевого сбора[149]; когда

строение промышленного типа вместе с оборудованием не использовалось собственником

и постепенно разрушалось[150], когда типографские машины в течение длительного

времени <находились в <хаотическом> состоянии и никак не использовались>[151] и др.

Имели место случаи, когда гражданские права использовались частными элементами

непосредственно в целях классовой борьбы. Показательно в этом отношении дело братьев

Хазовых, которые, имея на праве собственности паровую мельницу, использовали ее

таким образом: они мололи зерно своим родственникам, знакомым кулакам, но

отказывали в этом беднякам и представителям Советской власти. Используя эту

возможность, они привлекали на свою сторону часть бедняков, заставляли их выступать

на собраниях против решений Советской власти и т. п. Суд признал такое осуществление

права злоупотреблением нэпом, противоречащим социально-хозяйственному назначению

права собственности, и изъял мельницу, передав ее в ведение местного Совета.

В связи с применением ст. 1 ГК очень остро стоял вопрос о соблюдении

социалистической законности. Как в теории, так и в практике применения ГК нескольких

первых лет ст. 1 нередко рассматривалась как норма, дающая полную свободу судейскому

усмотрению, вследствие чего имели место случаи применения ст. 1 ГК в противоречии с

действующим законодательством. В докладе ГКК за 1925 г. приводятся такие случаи,

когда суд, ссылаясь на ст. 1 ГК, расторг договор аренды мельницы по тем основаниям, что

<общественная мельница не может служить объектом наживы частного арендатора и

должна принадлежать крестьянскому комитету общественной взаимопомощи>, хотя

никаких злоупотреблений правом со стороны арендатора не было допущено; в другом

случае аналогичный договор был расторгнут судом просто потому, что договор этот через

год после его заключения стал невыгодным для уездного исполнительного комитета[152].

Такое явно неправильное понимание смысла ст. 1 ГК и ее соотношения с принципом

социалистической законности в ряде случаев находило известное обоснование в теории.

Так, по мнению Я. А. Канторовича, в силу ст. ст. 1 и 4 ГК <каждое действие, каждая

сделка в области оборота, которые прямо не содействуют развитию производительных

сил, могут быть опорочены, как осуществляемые в противоречии с социально-

хозяйственным назначением прав, вытекающих из этих действий и сделок>

[153].

Нередко из содержания ст. 1 ГК делалось заключение об особом, относительном

характере социалистической законности. Так, например, Б. Рубинштейн писал: <В

понимании советского правоведения законность является не соблюдением законов как

таковых, как норм, и потому подлежащих соблюдению; здесь эти нормы соблюдаются

потому, что они - одно из необходимых средств социальной организации. Они постоянно

находятся в связи со всей социально-экономической обстановкой. Они проверяются и

меняются. Они носят относительный, а не абсолютный характер. Поэтому и создали

термины - революционная законность, которая и стоит сейчас в порядке дня>

[154].

Такое понимание законности по существу есть отказ от нее, подмена принципа

социалистической законности принципом социально-хозяйственной целесообразности.

Между тем В. И. Ленин очень четко различает законность и целесообразность. В своем

письме <О <двойном> подчинении и законности> В. И. Ленин писал: <Рабкрин судит не

только с точки зрения законности, но и с точки зрения целесообразности. Прокурор

отвечает за то, чтобы ни одно решение ни одной местной власти не расходилось с

законом>[155]. Причем под <местной властью> В. И. Ленин понимал также и суды,

которые были обязаны <абсолютно соблюдать единые, установленные для всей

федерации законы>[156].

Особое внимание В. И. Ленин обращал на необходимость строгого соблюдения

законности при переходе к новой экономической политике. В докладе IX Всероссийскому

съезду Советов В. И. Ленин говорил: <Перед нами сейчас задача развития гражданского

оборота, - этого требует новая экономическая политика, - а это требует большей

революционной законности... Чем больше мы входим в условия... прочной и твердой

власти, чем дальше идет развитие гражданского оборота, тем настоятельнее необходимо

выдвинуть твердый лозунг осуществления большей революционной законности>[157].

Этой же задаче укрепления законности служило и принятие первого Гражданского

кодекса. Поэтому ст. 1 ГК ни в какой мере не могла быть применима в противоречии с

требованием социалистической законности. Практически это означало, что там, где то или

иное отношение регулируется прямым указанием закона, ст. 1 неприменима. Она

действует лишь тогда, когда имеет место злоупотребление со стороны управомоченного

лица предоставленными ему гражданскими правами.

Такое отношение к ст. 1 ГК на практике также сложилось не сразу. В решениях судов

первых двух лет применения ГК 1922 г. ст. 1 очень часто обосновывалось требованием

<хозяйственной целесообразности>, <хозяйственной полезности> и т. п.[158] Термин

<хозяйственная целесообразность> встречается и в указаниях Верховного суда РСФСР.

Так, в циркуляре N 24 от 16 июля 1924 г. Верховный суд РСФСР указал, что <продажу

сада на сруб надлежит считать противоречащей хозяйственной целесообразности (ст. 1

ГК) и недопустимой>[159].

Однако уже в докладе ГКК за 1925 г. отмечается, что, <поскольку не установлено еще

твердых взглядов на ст. 1 ГК, ГКК считала, что лучше пусть суды меньше оперируют этой

общей статьей и более останавливаются на конкретных данных каждого дела, тогда будет

и меньше ошибок в ее применении>

[160].

В инструктивном письме ГКК Верховного суда РСФСР N 1 за 1927 г. отмечается

неправильность использования ст. 1 ГК в тех случаях, когда <имелись иные правильные

юридические основания для разрешения спорного по делу вопроса>[161].

С еще большей определенностью относительно строгого соблюдения законов высказался

Пленум Верховного суда РСФСР в разъяснении от 18 февраля 1930 г., которым было

отменено постановление Президиума Московского областного суда от 25 января 1930 г.

как несоответствующее общей политике правительства и действующим законам

[162].

Таким образом, несмотря на всю сложность ее понимания и применения, ст. 1 ГК сыграла

в период новой экономической политики важную роль средства борьбы с

частнокапиталистическими элементами, допускавшими нередко злоупотребления

предоставленными им гражданским законодательством правами. Она служила средством,

обеспечивающим постепенное вытеснение капиталистических элементов из

хозяйственной жизни нашей страны.

С ликвидацией частнокапиталистических элементов и построением социализма в СССР

сфера применения ст. 1 ГК резко сократилась. В судебной практике предвоенных лет

можно отметить лишь несколько случаев, имеющих некоторое отношение к ст. 1 ГК.

Одним из таких дел было известное дело Полякова, который в 1937 г. за хорошую работу

на строительстве Горьковского автозавода был премирован легковой автомашиной М-1,

но сам ею не пользовался, а сдал в аренду спецконторе треста N 30 сроком на один год за

плату в 1200 руб. в месяц. В 1940 г. Поляков предъявил иск в суд о взыскании арендной

платы и стоимости среднего ремонта автомашины. Иск Полякова был удовлетворен.

Однако Судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда СССР признала такой

договор недействительным по ст. 30 и 147 ГК РСФСР 1922 г. по тем основаниям, что

собственник превратил автомашину в источник нетрудового дохода[163].

Несмотря на то что данное дело было разрешено судом по правилам о недействительности

противозаконных сделок, оно тесно связано со ст. 1 ГК, так как в данном случае мы имеем

дело с использованием права личной собственности в противоречии с предусмотренным

ст. 10 Конституции потребительским назначением права личной собственности.

Статья 1 ГК нашла свое применение в некоторых случаях решения жилищных дел. Так, в

Постановлении по делу Козлова от 29 августа 1940 г. Пленум Верховного Суда СССР

прямо ссылается на ст. 1 ГК и отмечает, что систематическое использование жилой

площади в целях извлечения нетрудового дохода есть осуществление права в

противоречии с его социально-хозяйственным назначением[164].

Нельзя вместе с тем не отметить, что наши высшие судебные инстанции в дальнейшем в

течение довольно продолжительного времени как бы избегают прямой ссылки на ст. 1 ГК.

Начало этому было положено еще Постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 12

декабря 1940 г. <О судебной практике по применению постановления ЦИК и СНК СССР

от 17 октября 1937 года <О сохранении жилищного фонда и улучшении жилищного

хозяйства в городах>>[165].

Интересен в этом отношении п. 9 Постановления, который гласит: <В случае

систематической сдачи съемщиком отдельной изолированной комнаты, хотя бы таковая и

не являлась излишком жилой площади для съемщика, в спекулятивных целях (извлечение

нетрудового дохода), используемая в этих целях комната может быть изъята у съемщика

судом по иску прокурора или жилищного управления, но не по иску нанимателя>.

Два момента здесь обращают на себя внимание.

Во-первых, формулируя правило об изъятии комнаты, используемой для извлечения

нетрудового дохода, Пленум, однако, не ссылается на закон, в соответствии с которым

суды должны выносить такого рода решения, хотя ссылка на ст. 1 ГК 1922 г. здесь была

бы уместна. По этой же причине в опубликованной судебной практике мы встречаем

решения, которые никаким законом не обоснованы и в лучшем случае содержат ссылку на

названное постановление

[166].

Во-вторых, извлечение нетрудового дохода отождествляется здесь со спекулятивной

целью. Верно, конечно, что цель спекуляции - это извлечение нетрудового дохода. Но не

всякий нетрудовой доход есть результат спекуляции. Спекуляция есть лишь один из

способов извлечения нетрудового дохода. При сдаче съемщиком комнаты в поднаем с

целью систематического извлечения нетрудового дохода вообще нет спекуляции в

уголовно-правовом ее понимании. Между тем такая формулировка породила целый ряд

неправильных теоретических и практических выводов.

С. И. Вильнянский, объясняя отсутствие ссылки на ст. 1 ГК в названном постановлении

пленума, пишет, что такой ссылки здесь <не потребовалось, так как договор,

заключенный с целью спекуляции, недействителен на основании ст. 30 ГК>[167]. Однако

в постановлении нет ссылки на ст. 30 ГК. Кроме того, <договоры с целью спекуляции> -

это договоры купли-продажи, скупка с целью перепродажи по повышенной цене, тогда

как в данном случае речь идет о договоре поднайма жилого помещения, где названные

признаки отсутствуют.

Такое отождествление привело также к тому, что проблема по своему характеру

цивилистическая была в значительной мере перенесена в область уголовно-правовую.

Именно поэтому в последующие годы в судебной практике мы встречаемся с делами

такого рода, рассматриваемыми в уголовно-правовом порядке либо по правилам о

спекуляции[168], либо по иным нормам уголовного права (например, занятие

запрещенным промыслом), когда речь шла о иных способах извлечения нетрудового

дохода[169].

Победа социализма в СССР и принятие новой Конституции в 1936 г. положили начало

созданию нового гражданского законодательства. Конституция 1936 г. в ст. 14, п. <х>

предусматривала, однако, принятие не республиканских гражданских кодексов, а единого

общесоюзного гражданского кодекса - Гражданского кодекса СССР. Первый рабочий

проект такого кодекса был опубликован сразу же после войны в 1947 г.

Несмотря на то что в литературе этого периода были высказаны соображения о

невозможности использования ст. 1 ГК 1922 г. в новых условиях, названный проект ГК

СССР в ст. 5 предусматривал, что <гражданские права охраняются законом за

исключением тех случаев, когда они осуществляются в противоречии с интересами

социалистического общества>.

Проект, однако, не ограничивался этим, а предусматривал также нормы, определяющие

целевое назначение гражданских прав. Статьи 3 и 4 проекта предусматривали, что

гражданские права и обязанности приобретаются и осуществляются социалистическими

организациями <в соответствии с государственным народнохозяйственным планом в

целях увеличения общественного богатства и неуклонного подъема материального уровня

трудящихся>, а гражданами - <в целях удовлетворения их личных материальных и

культурных потребностей в соответствии с задачами социалистического общества>.

Однако названному проекту было не суждено стать законом. В целях более

последовательного проведения в жизнь принципа демократического централизма в

области государственного строительства, расширения прав и укрепления суверенитета

союзных республик, законом Верховного Совета СССР от 11 февраля 1957 г. было

предусмотрено, что к компетенции Союза ССР относится издание Основ гражданского

законодательства, а издание гражданских кодексов входит в компетенцию союзных

республик[170]. В соответствии с этим был изменен также и п. <х> ст. 14 Конституции

СССР.

С этого времени началась параллельная разработка Основ гражданского законодательства

и гражданских кодексов. Однако первым по времени был создан проект гражданского

кодекса РСФСР, который в качестве рабочего проекта был распубликован Министерством

юстиции РСФСР в 1959 г. В этом проекте уже содержится ст. 5 почти в том виде, в

котором она действует и в настоящее время. Проект предусматривал, что <гражданские

права охраняются законом, за исключением тех случаев, когда они осуществляются в

противоречии с назначением этих прав в социалистическом обществе>. Здесь, в первой

части ст. 5, еще не содержится слов: <в период строительства коммунизма>.