Голуенко Т.А. Политология

Подождите немного. Документ загружается.

191

по их разумению, можно принести самую большую пользу. Авторитет

парламентария возрастает по еще двум причинам. С одной стороны, в

результате того, что, чем дольше он находится на посту, которого его

никто не может лишить в период полномочий, тем более независим он

от партийной массы и в конечном счете — от партийного руководства

[...] В момент избрания его зависимость от партии лишь

опосредованна. Непосредственно же он зависит от избирателей и

поэтому обязан в конечном счете своим положением неорганизованной

массе. [...]

Сегодня партийные массы настолько привыкли считать парламент

главным местом сражения за их интересы, что прилагают все усилия,

чтобы облегчить дело своих стратегов, находящихся там. Это

убежде-

ние определяет отношение масс к своим парламентариям. Положение

фракции в рейхстаге становится решающим моментом, высшим зако-

ном во многих вопросах. Массы старательно избегают любой резкой

критики, способной каким-то образом ослабить позиции парламент-

ской фракции, даже если эта критика носит принципиальный характер.

Если же ее не удается избежать, то

она из-за тех же опасений опровер-

гается и решительно осуждается вождями. [...]

Опираясь на более высокую компетенцию по отдельным вопросам,

депутаты фракции социалистов считают, что они стоят выше съездов,

судов своей партии и могут претендовать на право принятия решения.

Так, многие члены социал-демократической фракции в Германии хоте-

ли решить так

называемый вопрос о вице-президенте или кайзерстве в

самой фракции, т.е. в обход партийному съезду. [...]

Вожди парламента — как социалистические, так и буржуазные —

присваивают права и приобретают черты закрытой корпорации и в от-

ношении оставшейся части партии. Германская социал-

демократическая фракция в рейхстаге неоднократно дезавуировала по

своей воле отдельные важные

составные части политики своей партии.

[...]

Еще более резко, чем в политической партии, господствующий ха-

рактер вождей и их стремление управлять демократическими организа-

циями по олигархическому принципу проявляются в профсоюзном

движении.

Зарождение любого профсоюзного движения показывает, к какому

широкому отрыву от демократии приводит первоначально демократи-

ческое рабочее движение централизованная бюрократия. В

профсоюзах чиновникам еще легче осуществлять и продолжать

практику, которая не устраивает большинство представляемых ими

192

членов...

Уже в течение многих лет центральные правления профсоюзных

объединений отняли у своих членов и оставили только себе право оп-

ределять подъемы и спады движений за повышение заработной платы.

[...] а также решать вопросы о том, является ли та или иная забастовка

«оправданной» или нет. Поскольку руководители союзов обладают

значительными суммами

, то и дело спор идет вокруг того, чтобы выяс-

нить, кому принимать решение об «оправданной поддержке» забастов-

ки. Здесь перед нами встает вопрос, затрагивающий жизненный нерв

демократического самоуправления и самоопределения профсоюзных

коллективов. Если на решение этого ключевого вопроса претендуют

вожди и, более того, уже захватили его в свою руки, то

это означает

только одно: они исключают принцип элементарнейшей демократии и

сами открыто провозглашают себя олигархами, в то время как массы,

оплачивая расходы на содержание олигархов, должны с этим мириться.

Конечно, это стремление вождей можно оправдать, исходя из сообра-

жений тактики и компетенции. Но здесь речь о другом. Для нас важно

лишь

обратить внимание, сколь незначительны различия между тен-

денциями развития государственных олигархий (правительство, двор и

т.д.)и олигархий пролетарских.

Характерно, что социал-демократические вожди в Германии при-

знают существование явно выраженной олигархии в профсоюзном

движении, а профсоюзные вожди — существование олигархии в

социалистической партии. Но о себе каждая заявляет, что она-

то

обладает иммунитетом против всех бацилл олигархии...

Вожди, как правило, невысоко ставят массы (хотя среди них нахо-

дятся и такие, кто восторгается массами и платит им за оказанное себе

уважение сторицей). Но все-таки в большинстве случаев эта любовь не

взаимна, и прежде всего потому, что в течение срока своего правления

вождя была возможность в непосредственной близости познакомиться

с нищетой масс...

Фактически различия в уровне образования и компетенции, суще-

ствующие среди членов партии, проявляются и при распределении

обязанностей. Вожди делают ставку на безмолвие масс, когда

устраняют их отдел. У них складывается мнение: партия не может

быть заинтересована в том, чтобы меньшинство

ее членов,

наблюдающих и размышляющих за развитием ее жизни, зависело от

большинства тех, у которых еще нет собственного мнения по

определенным вопросам. Поэтому вожди выступают противниками

референдума или не применяют его в партийной жизни. Чтобы

193

выбрать подходящий момент для действий, надо иметь кругозор,

которым обладают всего лишь немногие представители массы, в то

время как большинство подчиняется сиюминутным впечатлениями

эмоциям. Ограниченный корпус чиновников и доверенных лиц,

совещающихся на закрытом заседании (где они не испытывают

влияния пристрастных газетных отчетов и где каждый может говорить

без опасения внести сумятицу

в лагерь противника), являясь кол-

легиальным, может рассчитывать на объективное суждение о себе. Для

замены прямых выборов в партии косвенными кроме политических

причин ссылаются и на сложное строение партийной организации. В

отношении же гораздо более сложного государственного устройства в

качестве программного пункта выдвигается требование прямого зако-

нодательства народа на основе

права внесения предложений и наложе-

ния вето.

Противоречие, заключенное в столь различном понимании

сходных сторон партийной и государственной политики, пронизывает

всю партийную жизнь.

Фактическое превосходство рабочих вождей над руководимыми

ими массами и твердая воля не идти у них на поводу, а даже, наоборот,

иногда отказывать им в послушании признаются порой самими

вождями с откровенностью, граничащей с цинизмом. [...]

Итак, представители социалистов в парламенте служат

пролетариату, но при непременном условии, что он не требует от них

совершать глупости. В случае допущения последних вожди

отказываются выполнять волю руководимых ими масс и выступают

против них. Это понятие «не совершать глупости» каждый раз,

разумеется, истолковывают сами

представители, чем обеспечивается

их единоличное право решения по всем вопросам.

Концентрация власти в руках относительно немногих, как это

имеет место в рабочем движении, с естественной необходимостью

приводит к частому злоупотреблению ею. «Представитель»,

ощущающий полную свою независимость, превращается из слуги

народа в господина над ним. Вожди, являясь первоначально творением

масс, постепенно становятся

их властелинами — это истина, которую

познал еще Гёте, вложивший в уста Мефистофеля слова о том, что

человек всегда позволяет властвовать над собой своему творению.

Крайности конституированной партийной власти воспринимаются

партией, выступающей против государственной власти, как

естественная необходимость. По отношению к своим вождям масса

проявляет гораздо больше послушания, чем к правительствам.

Она

194

терпит от них даже многие несправедливости, которые не потерпела

бы от правительства...

Одновременно с образованием вождизма, обусловленного длитель-

ными сроками занятия постов, начинается его оформление в касту. Где

ему не препятствуют явно выраженный индивидуализм и фанатичный

политический догматизм, как во Франции, там старые вожди противо-

стоят массам компактными группами, по крайней

мере до тех пор, пока

массы не доходят до серьезного протеста и не угрожают их господству.

Процедура делегирования регулируется вождями порой путем особых

соглашений, в результате которых массы фактически отстраняются от

всяких форм соучастия в принятии решений...

Нет никаких признаков того, что эта обнаруживаемая на практике

власть олигархии в партийной

жизни в ближайшей перспективе будет

подорвана. Независимость вождей усиливается по мере их незамени-

мости. Влияние, которое они оказывают, и экономическая

безопасность их положения все более привлекательно действуют на

массы и возбуждают честолюбие самых одаренных для вступления в

привилегированную бюрократию рабочего движения. А она из-за этого

становится все более неспособной к

тому, чтобы направить возможную

скрытую оппозицию против старых вождей, опираясь на новые силы.

[...]

Массы время от времени могут выступить и с сознательным

протестом, но их энергия всегда укрощается вождями. Только

политика господствующих классов, хватающих во внезапном

ослеплении через край, способна выдвинуть партийные массы на сцену

истории в качестве активных действователей

, свергающих власть

партийной олигархии, поскольку прямое вмешательство масс всегда

происходит вопреки воле вождей. Если не считать этих эпизодических

нарушений, то естественное и нормальное развитие организации по-

прежнему накладывает и на революционно-социалистические партии

печать устойчивости и покоя.

[...] Демократия очень хорошо уживается с определенной степенью

тирании и подругам психологическим и историческим

причинам:

масса легче переносит господство, когда каждый ее индивид имеет

возможность приблизиться к нему или даже включиться в него.[...]

Избранный вождь в силу демократичности своего избрания

склонен в большей степени считать себя представителем общей воли и

требовать в качестве такового послушания и подчинения себе, чем

прирожденный вождь аристократии. [...]

Сами вожди,

когда их упрекают в недемократическом поведении,

195

ссылаются на волю масс, которая терпит их, т.е. на качества своих из-

бирателей и себя как избранных. До тех пор пока массы выбирают и

переизбирают нас вождями, утверждают они, мы остаемся законными

представителями массовой воли и образуем с ней единое целое. При

старых аристократических порядках несогласие с требованиями прави-

теля

означало прегрешение против Бога. В условиях современной де-

мократии действует правило: никто не может уклоняться от

требований олигархов, ибо в этом случае он грешит против самого

себя, своей собственной воли, добровольно переданной

представителю. [...]

В условиях демократии вожди основывают свое право

командования на фикции демократического всевластия масс. Каждый

партийный чиновник получает

свое место от массы и зависит от ее

благоволения во всем, что касается его существования и действия.

Ведь в условиях демократии каждый, по меньшей мере косвенно,

отдает себе приказ выполнять поступающие ему сверху указания в

высшей степени самостоятельно.

С точки зрения теории защита вождями принципа «требовать под-

чинения масс» абсолютно очевидна

и безупречна. Но на практике если

и не выборы, то перевыборы вождей массами совершаются всегда при

такой сильной обработке сознания и различных способах навязывания

идей, что свобода принятия решения оказывается при этом в

значительной степени подорванной. Нет никакого сомнения в том, что

в процессе развития партии демократическая система сжимается в

конечном счете до прав масс самим выбирать себе в данный период

времени господ, которым они после их избрания обязаны оказывать

послушание. [...]

Бюрократ также легко верит в то, что он знает потребности масс

лучше, чем они сами. [...]

Печатается по: Михельс Р. Социология политической партии в ус-

ловиях демократии //Диалог. 1990. № 5, 9; 1991. № 4.

ЗАДАНИЕ №9:

Прочтите текст и ответьте на следующие основные вопросы:

1) Каково, по мнению автора, конкретно-политическое

содержание понятий «правый» и «левый»?

2) Что понимает автор под традиционализмом и

196

рационализмом?

3) Каковы основные цели «левых» и «правых» политических

партий?

С.Л. ФРАНК

По ту сторону «правого» и «левого»

[...] Мы привыкли употреблять слова «правый» и «левый» как по-

нятия, которые, во-первых, имеют всем известный, точно определен-

ный смысл и, во-вторых, в своей совокупности исчерпывают всю пол-

ноту возможных политических направлений и потому имеют

всеобъемлющее значение каких-то вечных «категорий» политической

мысли. Мы забываем, что эти понятия имеют

лишь исторически

обусловленный смысл, определенный своеобразием эпохи, в которой

они возникли и действовали (или действуют), и что им рано или

поздно суждено, как всем историческим течениям, исчезнуть, потерять

актуальный смысл, смениться новыми группировками. И мы, отдаваясь

рутине мысли, не замечаем, что в современной политической

действительности есть очень существенные тенденции, которые уже

не

укладываются в эти старые, привычные рубрики.

Что разумеется, в конце концов, под этими понятиями «правого» и

«левого»? Конечно, можно брать их в совершенно формальном и

общем смысле, в котором они действительно становятся некоторыми

вечными, имманентными категориями общественно-исторической

жизни. А именно, можно разуметь под ними «консерватизм»

и«реформаторство» в

общесоциологическом смысле — с одной

стороны, склонность охранять, беречь уже существующее, старое,

привычное и, с другой стороны, противоположное стремление к

новизне, к общественным преобразованиям, к преодолению старого

новым. Но прежде всего при этом понимании логично было бы не

двучленное, а трехчленное деление. Наряду со «староверами» и

«реформаторами» должны найти себе место

и те, кто сочетает обе

тенденции, кто стремится к обновлению именно через его реформу,

через приспособление его к новым условиям и потребностям жизни.

Такое не «правое» и не «левое», а как бы «центральное» направление

совсем не есть, как часто у нас склонны думать, какое-то

эклектическое сочетание обоих первых направлений;

оно качественно

отличается от них тем, что, в противоположность им, его пафос

197

есть идея полноты, примирения. Практически крайне важно, что

различие в этом смысле между «правым» и «левым» менее

существенно, чем различие между умеренностью и радикализмом (все

равно — «правым» или «левым»). Сохранение наперекор жизни, во что

бы то ни стало старого и стремление во что бы то ни стало

переделать все заново сходны

в том, что оба не считаются с

органической непрерывностью развития, присущей всякой жизни, и

потому вынуждены и хотят действовать принуждением,

насильственно — все равно насильственной ли ломкой или

насильственным «замораживанием». И всяческому такому, «правому»

или «левому», радикализму противостоит политическое

умонастроение, которое знает, что насилие и принуждение может

быть в политике только

подсобным средством, но не может

заменить собою естественного, органического, почвенного бытия.

Но главное в нашей связи — то, что понятия «правого» и «левого»,

употребляемые в этом чисто формально-общем, универсально-социо-

логическом смысле, очевидно, не имеют ничего общего с

политическим содержанием, которое обычно вкладывается в эти

понятия, и лишь в силу

случайной исторической обстановки могли

психологически ассоциироваться с ними. Мы привыкли, в силу еще

недавно господствовавших политических порядков, что «правые»

находятся у власти и охраняют существующий порядок, а «левые»

стремятся к перевороту, к установлению нового, еще не

существующего порядка. Но когда этот переворот уже совершился,

когда господство принадлежит «левым», то роли, очевидно

меняются: «левые» становятся охранителями существующего — а

при длительности установившегося порядка даже приверженцами —

«строго» и «традиционного», тогда как «правые» при этих условиях

вынуждены взять на себя роль реформаторов и даже

революционеров. Если мы будем спутывать общесоциологические

понятия «охранителей» и «реформаторов» (или еще общее:

«довольных» и «недовольных») с политическими понятиями «правых»

и «левых», то мы должны будем в республиканско-демократическом

строе назвать республиканцев и демократов «правыми», а

монархистов — «левыми» или всех противников советского строя

назвать «левыми», а самих. коммунистов — «правыми», т.е. дойти до

совершенной нелепицы и полной путаницы понятий. Итак, каково же,

собственно, конкретно-политическое содержание понятий «правого» и

«левого»?

Но прежде чем ответить на этот вопрос, еще одно замечание

общесоциологического порядка. Если мы отвлечемся на мгновение от

198

этих понятий или этикеток и непредвзятым взором попытаемся

обозреть все возможное многообразие политических мировоззрений,

то чисто логически заранее очевидно, что оно не может быть

исчерпано делением его на два противоположных типа. Политическое

мировоззрение есть комплекс или система, слагающаяся из

совокупности ответов на ряд существенных вопросов общественной

жизни. Каждый вопрос допускает разные

решения; ясно, как неисчер-

паемо велико возможное многообразие политических мировоззрений.

Конечно, всякое многообразие допускает классификацию по основным

высшим родам, в том числе иногда и дихотомическое деление. Но для

этого деление должно быть произведено по единому и притом су-

щественному признаку, т.е. такому, видоизменение которого

определит различие хотя бы основных

и важнейших из остальных

признаков. Удовлетворяет ли деление на «правое» и «левое»

указанному требованию единства и существенности признака

деления? Бесспорно, что долгое время оно практически ему удов-

летворяло — иначе оно не могло бы достигнуть такого широкого

распространения и всеобщего признания.

Однако для судьбы этих понятий в наше время существенно, что

интуитивно-психологическое единство обоих мировоззрений не

определялось логически-необходимой связью идей в них. Дело в том,

что оба этих соотносительных понятия лишены внутреннего единства

и не могут быть определены на основе какой-либо одной, центральной

для каждого из них и объединяющей его идеи. Наоборот, вдумываясь в

них, мы заключаем, что

в них по историческим, с точки зрения

существа дела случайным, условиям скрестились три ряда духовных и

политических мотивов, по существу совершенно разнородных.

Прежде всего — чисто философское различие между

традиционализмом и рационализмом, между стремлением жить по

историческим и религиозным преданиям, по логически не проверяемой

традиционной вере (по вере и обычаям отцов)

и стремлением по-

строить общественный порядок чисто рационально, умышленно

планомерно; во-вторых, чисто политическое различие между требова-

нием государственной опеки над общественной жизнью и утверждени-

ем начала личной свободы и общественного самоопределения (в этом

смысле «правый» значит государственник, этатист, сторонник сильной

власти, в противоположность «левому» — либералу); и, наконец, чисто

социальный

признак — позиция, занимаемая в борьбе между высшими,

привилегированными, богатыми классами, стремящимися сохранить

или утвердить свое господство в государстве и обществе и низшими

199

классами, стремящимися освободиться от подчиненности и занять

равное или даже господствующее положение в обществе и

государстве. В этом смысле «правый» значит сторонник аристократии

или буржуазии, «левый» — демократ или социалист.

Некоторая связь, по существу, между этими тремя парами тен-

денций, соединяющая первые члены их в понятие «правого», а послед-

ние — в понятие

«левого», бесспорно есть. Так, рационализм, высту-

пая против традиционной веры, требует свободы «критической»

мысли, и в этом смысле первый признак связан со вторым, и точно так

же свобода, в качестве общественного самоопределения, требует все-

общности и в этом смысле равенства в свободе (формального равно-

правия всех людей, в том числе

и членов низших классов) и этим

соединяется с третьим признаком. Этими двумя связями определено

единство либерально-демократического или радикально-

демократического миросозерцания, а тем самым, отрицательно, и

единство его антипода — консервативно-аристократического

умонастроения. Однако связи эти очень относительны и столь же легко

— чисто логически и потому и практически — могут уступать место

отталкиваниям, и взаимной борьбе. Так, чистый рационализм, требуя

свободы отвлеченной, «критической» мысли и основанного на ней

общественного действия, с другой стороны, в своей враждебности к

вере и традиции, может и должен стремиться к стеснению свободы

религиозной веры и к подавлению свободного пользования

традиционным порядком, обычаями, нравами (якобинство, «комбизм»,

коммунистическое преследование

веры и традиций). Более того — и

это здесь самое существенное: рационализм, требуя свободы для себя,

в своей идее устройства жизни на основании рационального порядка

имеет сильнейшую имманентную тенденцию к началу

государственного регулирования, к подавлению той иррациональности

и сверхрациональности, которая образует самое существо свободы

личности (просвещенный абсолютизм, якобинство, коммунизм в его

теории и практике; ср. программу Шигалева в «Бесах»: «начав с

провозглашения свободы, утвердим всеобщее рабство»). Еще более

очевидна слабость связи между вторым и третьим признаком. Лишь в

процессе борьбы низшие классы требуют для себя свободы, и идея

свободы легко связывается с идеей равенства. По существу, притязание

низших классов на улучшение их

правового и, в особенности,

материального положения не имеет, очевидно, ничего общего с

требованием свободы. По существу, начала свободы и равенства, как

известно, скорее антагонистичны, что не раз и обнаруживалось в

200

историческом опыте; начало свободы личности предполагает, правда,

всеобщность самодеятельности и в этом смысле формальное равнопра-

вие всех, но, с другой стороны, стоит в резком антагонизме к началу

реального равенства: в силу фактического неравенства способностей,

условий жизни, удачи между людьми свобода должна вести к неравен-

ству социальных положений, и, наоборот, реальное равенство

осуще-

ствимо только через принуждение, через государственное регулирова-

ние и ограничение свободной самодеятельности личностей, свободного

выбора жизненных возможностей. К этому присоединяется и то, что

народные массы, представляя собой низший духовный уровень

человека, вообще более склонны к деспотизму, легче мирятся с ним и

охотнее им пользуются, чем высшие слои общества. Наконец,

уже

совершенно очевидно, что первая пара признаков (традиционализм и

радикализм) только случайно исторически в нашу эпоху сплелась с

третьей парой (господство высших классов и восстание низших) и не

имеет с последней никакой связи по существу. Рационализм и

просветительство, стремление переделать жизнь по отвлеченно-

намеченным планам, по требованиям «разума», естественно составляет

особенность

слоев образованных, привыкших к работе мысли, тогда

как народные массы, по общему правилу, более склонны к

традиционализму, к вере и жизни по примеру отцов. До совсем

недавнего времени консервативная власть всегда опиралась на

народные массы против образованных классов, и, напротив, власть,

вступая на путь радикального и планомерного переустройства

общества, наталкивалась

на оппозицию народных масс (реформы

Петра Великого и стрелецкие бунты). В настоящее время, начиная с

середины XIX в. и вплоть до современности, это соотношение, правда,

радикально изменилось: рационализм, потеряв в значительной мере

свой кредит у образованных, стал достоянием народных масс. И все же

и теперь примитивность инстинктов низших классов, несмотря на весь

их рационализм, часто приводит к утверждению или даже вос-

крешению старых форм быта, по крайней мере поскольку для них су-

щественна грубость и упрощенность нравов. Этим в значительной мере

определены реакционные результаты господства коммунистически на-

строенных масс в Советской России.

Так, эти столь разнородные, по существу, между собой не

связанные

или лишь весьма слабо связанные три пары соотносительно

противоположных тенденций в силу своеобразных исторических

условий с конца XVIII в. и в течение XIX в. почвенно связались между

собой и совместно образовали ту характерную для этой эпохи