Так как в начале 90-х годов внешняя политика КНР в Центральной Азии находилась в
стадии зарождения, во многом, поэтому ее результаты являются достаточно
противоречивыми. С одной стороны, политику Китая можно считать успешной, учитывая
тот факт, что отношения с государствами региона начали строиться «с чистого листа».
Именно на первом этапе был заложен фундамент для выстраивания всей архитектуры
китайско-центральноазиатских отношений.
С другой стороны, объективно и то, что в первой половине 90-х годов Китай был крайне
осторожен и не проявлял особого интереса к развитию институционального и
экономического сотрудничества с государствами ЦА. Кроме того, в условиях крайне
сложной международной обстановки вокруг Китая Пекин прагматично опасался
испортить отношения с Москвой, внеся тем самым ненужные искусственные трудности в
набиравший обороты процесс нормализации китайско-российских связей. В итоге, Китай
в целом оставался как бы на обочине политической и экономической жизни
Центральной Азии.
Второй этап (период 1996 – 2001 годов)
Во второй половине 90-х годов Китай заметно активизировал центральноазиатское
направление своей внешней политики, отказавшись от «стратегии выжидания» в пользу
«стратегии постепенного проникновения» в регион. Помимо глобальных и долгосрочных
соображений, повышение значимости ЦА для КНР было продиктовано растущей
обеспокоенностью Пекином комплексом вопросов безопасности и экономического
развития своих приграничных территорий.
В Китае понимали, что государства региона чрезвычайно уязвимы со стороны
транснациональных угроз, в первую очередь международного терроризма, исламского
радикализма и экстремизма, наркотрафика. Учитывая же перманентную нестабильность
в Афганистане, именно на вторую половину 90-х годов пришелся пик активности в
Центральной Азии различного рода экстремистских организаций религиозного,
террористического и националистического толка. При этом особое беспокойство у
Пекина вызывал рост уйгурского сепаратизма: уйгурские экстремистские структуры
стали все более активно использовать террористические методы борьбы, а также все
чаще наступательно действовать на территории самого центральноазиатского региона.
Кроме того, в середине 90-х годов в ЦА и на Каспии было подтверждено наличие
значительных запасов нефти и газа. Вследствие этого для Китая существенно
повысилась экономическая и, в частности, энергетическая значимость региона. Учитывая
растущие потребности экономики КНР в энергоресурсах и задачу диверсификации
доступа к углеводородам, для Пекина стало крайне важным четко сформулировать и
обозначить свой энергетический интерес к ЦА и смежным пространствам.
Более того, Центральная Азия со своими сырьевыми ресурсами и рынком сбыта стала все
больше рассматриваться Пекином в контексте реализации программы по ускоренному
развитию центральных и западных районов Китая. Используя географическую близость
ЦА, Пекин рассчитывал задействовать ресурсно-сырьевой потенциал региона для
развития промышленности в СУАР, а также продвинуть на центральноазиатские рынки
китайскую продукцию, стимулируя тем самым экономический рост в своих западных
районах.
Институциональное сотрудничество
В 1996 году, опираясь на механизм взаимодействия в рамках рабочей группы «4+1»,
апробированный в первой половине 90-х годов, Пекин совместно с Москвой инициировал
создание нового института регионального сотрудничества по вопросам безопасности и в
военной сфере – «Шанхайской пятерки» (Китай, Россия, Казахстан, Кыргызстан и
Таджикистан). В дальнейшем в 2001 году на ее базе была сформирована Шанхайская
организация сотрудничества (ШОС), к которой присоединился Узбекистан. Таким
23