Фрезер Дж.Дж. Золотая ветвь

Подождите немного. Документ загружается.

постыдных. Но веселое правление этого воина было кратковременным и

кончалось трагически: по окончании тридцатидневного срока, в канун

праздника Сатурна, ему перерезали горло на алтаре этого бога, которого он

представлял.

В 303 году нашей эры жребий пал на солдата-христианина Дазия, который

отказался играть роль языческого бога и запятнать распутством последние дни

своей жизни. Непреклонную решимость Дазия не сломили угрозы и доводы его

командира, офицера Басса, и, как со скрупулезной точностью сообщает житие

христианского мученика, в пятницу двадцатого дня ноября месяца, в двадцать

четвертый день по лунному календарю, в четыре часа он был обезглавлен в

Дуросторуме солдатом Иоанном.

Со времени опубликования этого повествования профессором Кюмоном его

историчность, которая тогда ставилась под сомнение или отрицалась,

подтвердилась благодаря одному интересному открытию. Среди других

замечательных древностей в подземной часовне собора, который возвышается

на мысе в Анконе, сохранялся саркофаг из белого мрамора с греческой

надписью, выведенной буквами эпохи императора Юстиниана, следующего

содержания: «Здесь покоится святой мученик Дазий, перенесенный из

Дуросторума». В подземную часовню собора этот саркофаг был перенесен из

церкви Сан Пеллерино в 1848 году. Как явствует из выложенной камнями

латинской надписи, под главным алтарем этой церкви вместе с останками двух

других святых по сей день покоятся кости этого мученика.

Сколько времени саркофаг пробыл в церкви Сан Пеллерино, нам неизвестно;

мы знаем только, что в 1650 году он уже там находился. Можно предположить,

что останки святого были перенесены в Анкону из соображений безопасности в

один из смутных веков, последовавших за мученичеством Дазия, когда в

Мезию одна за другой вторгались орды разграблявших ее варваров. Как бы то

ни было, независимые свидетельства мартирологии и памятников указывают

на то, что Дазий был не мифическим святым, а реальным человеком,

принявшим смерть за веру в Дуросторуме в одно из первых столетий

христианской эры. Итак, мы нашли, что рассказ неизвестного автора жития

мученика в главном, а именно в факте мученичества святого Дазия, находит

подтверждение, и теперь можем с основанием принять его сообщение о

причине и характере его мученичества, тем более что этот рассказ отличается

точностью, обстоятельностью и свободен от каких-либо чудес. На этом

основании я делаю вывод, что описание празднования Сатурналий римскими

солдатами в изложении этого автора заслуживает доверия.

Приведенное сообщение проливает новый, трагический свет на царя

Сатурналий, этого античного Короля дураков, руководившего зимой пирами в

Риме во времена Горация

131

и Тацита.

132

Оно, по-видимому, доказывает, что

не всегда этот персонаж был простым шутом и фигляром, единственная забота

которого состояла в том, чтобы не стихало веселье, чтобы шутки сыпались как

из рога изобилия, пока в очаге потрескивают поленья, улицы пестрят толпами

праздничных людей, а далеко на севере в ясном морозном воздухе

проглядывает заснеженная вершина Соракты. Стоит нам сравнить этот

комический персонаж, царя ликующей, цивилизованной метрополии с его

мрачным двойником в военном лагере на Дунае, стоит воскресить в своей

памяти длинный ряд смешных в своей трагичности аналогичных персонажей,

которые в другие эпохи и в других странах, завернувшись в царственные

одежды, с шутовской короной на голове в течение немногих дней или часов

откалывали свои незамысловатые номера, после чего предавались

преждевременной, насильственной смерти, и у нас не останется никаких

сомнений по поводу того, что царь Сатурналий в Риме в описании классических

авторов представляет собой не более как слабую копию с оригинала, черты

которого благодаря счастливому стечению обстоятельств донес до нас

неизвестный автор «Мученичества святого Дазия». Другими словами,

сообщение автора этого жития о Сатурналиях настолько хорошо согласуется с

сообщениями о сходных обрядах в других местах (сам он не мог иметь о них

никаких сведений), что нельзя усомниться в его достоверности и точности.

Обычай предавать лжецаря смертной казни в качестве представителя бога не

мог быть следствием его правления во время праздничных застолий, а вот

противоположная последовательность событий вполне могла иметь место, и

мы можем с основанием допустить, что в более раннюю и более варварскую

эпоху в местах существования культа Сатурна в Италии 61)1.1 повсеместно

распространен обычай выбирать на роль Сатурна человека, который на

протяжении сезона пользовался сто прерогативами, после чего совершал

самоубийство или находил смерть от ножа, огня или петли в качестве

воплощения доброго бога, который дал миру жизнь. В Риме и других больших

131

Гораций (65 до н. в. – 8 н.э.) – римский поэт

132

Тацит Публий Корнелий (ок. 58 – после 117) – римский писатель-историк.

городах прогресс цивилизации задолго до эпохи Августа смягчил этот жестокий

обычай и придал ему ту невинную форму, в которой он отражен у немногих

классических авторов, удостоивших нас беглыми замечаниями о празднике

царя Сатурналий. Но в отдаленных районах более древний и жестокий обычай

на протяжении долгого времени мог оставаться в силе. Даже после завоевания

Римом Италии (265 г. до н.э.), когда римские власти наложили запрет на этот

варварский обычаи, память о нем передавалась крестьянами из поколения в

поколение, что (как это случается с самыми грубыми суевериями и в нашей

собственной среде) приводило временами к его рецидивам.

Сходство древних Сатурналий с итальянским карнавалом отмечалось

многократно. В свете приведенных данных напрашивается вопрос: не доходит

ли в данном случае сходство до полного тождества?

Мы убедились, что отличительной чертой карнавала в Италии, Испании и

Франции, то есть как раз в тех странах, где вековое римское влияние пустило

наиболее глубокие корни, является участие в нем комического персонажа,

олицетворяющего время года, на которое приходится праздник. После

кратковременного, но славного и бурного правления этого шута

«расстреливали», «сжигали» или предавали какой-нибудь другой «казни». При

этом толпа разыгрывала скорбь, за которой скрывалась искренняя радость.

Паяц этот, если принять наше понимание карнавала, был не кем иным, как

прямым потомком античного царя Сатурналий, руководившего разгульным

весельем. Этот человек олицетворял Сатурна и в качестве бога по окончании

шумного празднества умирал насильственной смертью. Бобовый король

двенадцатой ночи и такие средневековые персонажи, как Епископ дураков,

«Аббат безумия» и глава «пира дураков» в Англии и Шотландии, имеют не

только ярко выраженное сходство с царем Сатурналий – скорее всего они

имеют общее происхождение.

Так или иначе, мы можем с достаточным основанием заключить, что в Древнем

Риме у арицийского Царя Леса, человека, который жил и умирал в качестве

воплощения лесного божества, были двойники – представители Саурна-царя,

бога прорастающих семян, которых по этой причине также ежегодно

умерщвляли.

Глава LIX

ПРАКТИКА УМЕРЩВЛЕНИЯ БОГА В МЕКСИКЕ

Обычай принесения в жертву олицетворяющих бога людей ни у одного народа

не имел, видимо, столь широкого распространения и не соблюдался с тачкой

торжественностью, как у ацтеков. С обрядовой стороной этих

жертвоприношений мы достаточно хорошо знакомы по описаниям испанцев,

которые в XVI веке завоевали Мексику – родину ацтеков. Любопытство

испанских завоевателей было подогрето тем, что в этой далекой стране они

обнаружили жестокую, варварскую религию, имевшую тем не менее много

общего в плане догматики и обрядовости с их собственной церковью. «Из

числа пленников, – рассказывает иезуит Акоста, – они выбирали наиболее, по

их мнению, подходящего и, прежде чем принести его в жертву своим идолам,

присваивали ему имя того из них, которому его предстояло пожертвовать. На

такого человека они надевали те же украшения, которые были на идоле, так

как считали его представителем последнего. В продолжение этого

представительства – в одних случаях оно длилось год, в других полгода и

меньше – почтение и поклонение, оказываемое этому человеку, ничем не

отличалось от поклонения самому идолу. Все это время он ел, пил и радовался

жизни. Когда он проходил по улицам, жители выходили из домов, чтобы

поклониться ему. Все приносили какие-нибудь пожертвования, выводили

детей и больных, чтобы он их вылечил или благословил. Ему позволялось

делать все, что заблагорассудится, хотя, чтобы он не убежал, за ним неотступно

следовали 10-12 мужчин. Иногда о своем приближении он извещал игрой на

небольшой флейте, чтобы у людей было время приготовиться к возданию ему

божеских почестей. В ходе праздника этого порядком располневшего человека

убивали, а его тело разрезали и съедали во время торжественной ритуальной

трапезы».

Поясним это общее описание на отдельных примерах. Так, во время праздника

Токстатль – самого крупного годового праздника ацтеков – в качестве

представителя «бога богов» Тецкатлипока в жертву приносили юношу,

которому в течение целого года воздавали божеские почести. Согласно

сообщению францисканского монаха Саагуна, лучше всех разбиравшегося в

религии ацтеков, жертвоприношение этого человекобога приходилось на Пасху

или совершалось несколькими днями позже, то есть если верить Саагуну, по

времени, как и по своей сущности, оно совпадало с христианским праздником

смерти и воскресения Спасителя. Данный источник уточняет, что это

жертвоприношение имело место в первый день пятого месяца по ацтекскому

календарю, что соответствовало 23 или 27 апреля.

Великий бог умирал на этом празднике в лице своего представителя и

возрождался к жизни в лице другого человека, которому на следующий год

выпадала роковая честь разыгрывать роль бога, чтобы по истечении этого

срока, подобно своим предшественникам, умереть насильственной смертью.

На почетную должность человекобога из числа пленников придирчиво

выбирали самого красивого юношу. Тело юноши не должно было иметь ни

малейшего порока; требовался не высокого, но и не низкого роста, стройный

как тростник юноша с прекрасной осанкой. Если от слишком обильной пищи он

начинал полнеть, его заставляли пить соленую воду, чтобы сбросить вес. А для

того чтобы свой высокий сан юноша мог нести с подобающим достоинством и

изяществом, его, не жалея сил и времени, обучали безупречным

аристократическим манерам: правильному и благозвучному произношению,

игре на флейте, курению и умению вдыхать запах цветов с прямо-таки

щегольским видом. Почетным жилищем юноши был храм, где представители

знати воздавали ему почести, подавали на стол мясо и вообще обслуживали

его как какого-нибудь принца крови. За тем, чтобы на нем всегда был

роскошный наряд, следил сам царь, «ибо и он уже чтил его как бога». На

голову юноши наклеивали орлиный пух, а в прическу вплетали петушиные

перья, которые свисали до пояса. Чело его украшал венок из цветов, гирлянды

цветов обвивали его плечи и предплечья. В носу юноши сверкали золотые

украшения, на руках красовались золотые браслеты, на ногах при каждом шаге

позвякивали золотые колокольчики, а в ушах подрагивали бирюзовые серьги.

Шею юноши обвивали ниспадавшие на грудь ожерелья из раковин. Он носил

плетеную мантию и чресла его опоясывала набедренная повязка из дорогой

ткани.

Когда, играя на флейте, попыхивая сигарой и вдыхая аромат цветов, этот с

головы до ног покрытый драгоценностями щеголь вихляющей походкой

проходил по улицам, попадавшиеся ему навстречу люди падали пред ним ниц

и принимались со вздохами и слезами молиться ему, набирали пригоршни

пыли и в знак величайшего смирения и безграничной покорности прижимали

ее к своим ртам. Появлялись женщины с детьми на руках: поднося к нему

детей для благословения, они приветствовали юношу как бога. Ведь «он и слыл

за господа бога, и народ признавал его господом». С важностью и чувством

своего величия отвечал он на поклонение верующих. Чтобы человекобог не

удрал, за ним неотступно следовала стража, состоявшая из восьми пажей,

одетых в царские ливреи (у четырех пажей макушки были выбриты, как у

дворцовых рабов, а у остальных кудри развевались, как у воинов). Если юноша

все-таки умудрялся сбежать, то принять смерть в качестве представителя бога

надлежало вместо него начальнику стражи. За 20 дней до смерти человекобога

переодевали в новое платье и давали ему в жены четырех благовоспитанных

девиц, названных в честь богинь богиня цветов, богиня молодого маиса,

богиня «нашей матери в водах» и богиня соли. В течение последних пяти дней

божеские почести сыпались на будущую жертву как из рога изобилия. Царь

оставался в своем дворце в одиночестве: ведь весь его двор ухаживал в это

время за человекобогом. Пышные пиры и танцы, устраиваемые в

установленных местах, сменяли друг друга.

В последний день жизни юноша в сопровождении своих жен и пажей вступал

на борт покрытого царским балдахином каноэ и отплывал туда, где над гладью

озера возвышался небольшой холмообразный островок. Он назывался холмом

Разлуки, ибо здесь жены богочеловека прощались с ним. В сопровождении

одних только пажей он отправлялся в небольшой храм, одиноко стоявший у

обочины дороги. Храм этот, как и все мексиканские храмы, был

пирамидальной формы. Поднимаясь по храмовой лестнице, юноша на каждой

ступени ломал одну из флейт, на которых он играл в дни своей славы. На

вершине пирамиды его ожидали жрецы. Схватив юношу, они распластывали

его на каменной плите. Один из них, вспоров юноше грудь, погружал в рану

руку и вырывал его сердце, которое приносилось в жертву солнцу. В отличие от

тел обычных жертв, труп человекобога не скатывали по ступеням храма, а

сносили вниз на руках: у подножия храма у трупа отрубалась голова и

насаживалась на копье. Так кончал свои дни человек, олицетворявший

главного бога мексиканского пантеона.

Честь кратковременной персонификации бога с последующей насильственной

смертью выпадала в Мексике не только мужчинам, но и женщинам. Этим

последним не только позволялось олицетворять богинь, но даже вменялось в

обязанность. Так, во время великого сентябрьского праздника, котором.,

предшествовали семь дней строгого поста, ацтеки посвящали в сан богини

маиса Чикомекохуатль – красивейшую из рабынь, девочку

двенадцати-тринадцати лет от роду. На девочку надевали украшения богини

маиса: на голову ей возлагали митру, в руках и на шее у нее были маисовые

початки, а к ее макушке для большего сходства с маисовым початком было

вертикально прикреплено зеленого цвета перо. Делалось это, насколько нам

известно, для того, чтобы подчеркнуть, что маис ко времени проведения

праздника уже почти созрел, но так как початки его были еще нежными, то и на

роль богини маиса выбирали девочку в нежном возрасте. Целый день

несчастное разряженное дитя с покачивающимся зеленым пером на голове

водили от одного дома к другому. Для того чтобы развеселить людей после

скучного и тяжкого поста, девочка весело отплясывала. Вечером жители

собирались в храме, приделы которого были освещены множеством фонарей и

свечей. В полночь под торжественную музыку труб, флейт и рожков выносили

нечто вроде носилок, наполненных разными семенами и украшенных

гирляндами из маисовых початков и перца. Этот паланкин носильщики

опускали на пол у дверей покоев, в которых находилась деревянная статуя

богини маиса. В этот день покои богини были снаружи и изнутри щедро

украшены венками из маисовых початков, перца, тыкв, роз и всеми сортами

семян, а пол был уставлен подношениями благочестивых верующих. Наконец

звуки музыки стихали и появлялась колонна жрецов и сановников с

курящимися кадильницами и зажженными факелами в руках. В центре

колонны находилась девочка, исполнявшая роль богини. Жрецы подсаживали

ее на носилки, и, стоя прямо на маисовых початках, стручках перца и тыквах,

лежавших на носилках, девочка, чтобы не упасть, держалась руками за

специальные поручни. Жрецы расставляли вокруг нее курящиеся кадильницы.

Вновь раздавались звуки музыки, и одно из высших должностных лиц храма,

неожиданно приблизившись к девочке с бритвой в руке, точно рассчитанным

движением срезало с ее головы зеленое перо и локон, к которому оно было

прикреплено. Затем он с величайшей торжественностью и соблюдением

сложного церемониала посвящал это перо и пучок волос деревянной статуе

богини и с плачем возносил ей благодарность за земные плоды и спелые

колосья, которые она в этом году в изобилии даровала народу. Его стенанию и

молитве вторили все присутствовавшие на этой торжественной церемонии. По

окончании ее девочка спускалась с носилок и в сопровождении свиты

направлялась туда, где ей предстояло провести остаток ночи. Что касается

остальных участников ритуала, то они при свете факелов до рассвета

бодрствовали во дворе храма. Покинуть его пределы было равносильно

совершению святотатства. С наступлением утра жрецы вновь выводили

девочку в наряде богини, с митрой на голове и ожерельем из маисовых

початков на шее. Она опять взбиралась на носилки и стояла, держась руками за

поручни. Старейшины храма поднимали эти носилки, размахивая дымящимися

кадильницами и играя на музыкальных инструментах, с пением шествовали по

главному двору храма в зал бога Уитцилопочтли, после чего возвращались

обратно в покои богини маиса, которую олицетворяла девочка. Там ей

приказывали сойти с носилок и стать на пол, сплошь покрытый злаковыми и

овощами. Пока девочка стояла на растениях, в покои по очереди заходили

старейшины и сановники с блюдцами, наполненными засохшей свернувшейся

кровью, которую они выдавили в знак покаяния за семь дней поста из ушных

раковин. Один за другим эти люди опускались перед ней на корточки – что

являлось ацтекским эквивалентом коленопреклонения – и соскребали кровь с

блюдца к ногам девочки как дар за благодеяния, оказанные им богиней маиса.

После этого кровь смиренно приносили остальные мужчины, а за ними и

женщины.

Продолжалась эта процедура очень долго, потому что предстать пред богиней

и принести ей подношения должны были и стар и млад. По ее окончании все с

легким сердцем расходились по домам, чтобы там радостно вкусить мясные

кушанья и другие яства, как это делают на Пасху добрые христиане после

длительного воздержания во время Великого поста. Вволю наевшись,

напившись и отдохнув после ночного бдения, люди возвращались в храм,

чтобы присутствовать при окончании торжества. Когда все были в сборе,

жрецы величаво окуривали представительницу богини благовониями, после

чего, опрокинув ее на спину на кучу хлебных колосьев и семян, отрезали ей

голову, собирали хлеставшую из горла кровь в лохань и обрызгивали ею

деревянную статую богини, стены ее покоев и подношения в виде наваленных

на полу колосьев, стручков перца, тыкв, семян и овощей. С туловища девочки

сдирали кожу, и ее натягивал на себя кто-нибудь из жрецов. На него надевали

также все ее украшения: митру, ожерелье из маисовых початков, золото и т.д. В

таком виде он появлялся перед собравшимися, которые занимались тем, что

отплясывали под барабанный бой, и присоединялся к ним. Став во главе

танцующих, жрец совершал разного рода прыжки и другие телодвижения с

быстротой, которую позволяла плотно облегавшая его тело липкая от крови

кожа девочки и ее одежда.

В приведенном обычае отождествление девочки с богиней, видимо, было

полным. Представительницу богини зерновых выдает в ней все: и золотистые

маисовые початки, висящие вокруг шеи, и искусственные початки в руках, и

зеленое перо, воткнутое в волосы как символ зеленых стеблей маиса. Кроме

того, мы располагаем прямым указанием на то, что эту совсем еще юную

девочку выбирали представлять молодой маис потому, что ко времени

праздника маис еще не совсем созрел. Отождествление девочки с богиней

зерна подчеркивалось еще и тем, что ее ставили на кучи маиса, и она

принимала поклонение и пожертвование кровью от всего народа, который тем

самым выражал ей свою благодарность за благодеяния, якобы оказанные ею в

качестве богини маиса. Обезглавливание девочки на куче зерна и семян, а

также обычай обрызгивать ее кровью не только изображение богини маиса, но

и сами початки маиса, перец, тыквы, семена и овощи, видимо, имел своей

целью ускорить рост злаков и плодов вообще посредством обрызгивания

отдельных плодов и колосьев кровью самой богини. Пример этой

мексиканской жертвенной церемонии смысл ее никаких сомнений не

вызывает-подкрепляет наше истолкование других обрядов принесения людей

в жертву на благо посевов. Если мексиканская девочка, чьей кровью

обрызгивали маис, действительно была представительницей богини маиса,

увеличивается вероятность того, что девушка, кровью которой обрызгивали

зерно индейцы-пони, также являлась представительницей женского духа

хлебов.

Наконец, чтобы объяснить заключительный акт этой священной драмы (то, что

с тела мертвой богини маиса сдирали кожу, которую вместе со священными

украшениями надевал мужчина и в этом жутком одеянии отплясывал перед

собравшимися), вернее всего, по-видимому, будет предположить, что смысл

этого действа сводился к тому, чтобы сразу же за смертью богини обеспечить

ее воскресение. В таком случае у нас есть основание сделать вывод, что

умерщвление человеческого воплощения божества если не во всех, то по

меньшей мере в некоторых случаях считалось средством сохранения

божественной энергии, недосягаемой для старческой дряхлости.

Этих мексиканских обычаев достаточно для того, чтобы доказать, что

человеческие жертвоприношения, подобные тем, которые, видимо,

совершались в Ариции, систематически приносил народ, находившийся на

таком же (а возможно, и более высоком) уровне культуры, как древние

италийцы – основатели арицийского святилища. Неопровержимые данные о

распространенности такого рода обычаев в одной части света, естественно,

увеличивают вероятность их существования и в других регионах земного шара,

относительно которых мы не обладаем столь полной и надежной

информацией. В целом приведенные нами факты показывают, что обычай

умерщвления людей, которым верующие приписывали божественное

происхождение, был распространен во многих частях света.

Глава LX

МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ

Не касаться земли. В начале этого труда мы задались целью ответить на два

следующие вопроса. Зачем Арицийскому жрецу было нужно убивать своего

предшественника? Почему он должен был перед тем, как это сделать, сорвать

Золотую ветвь? К настоящему моменту мы располагаем ответом на первый из

этих вопросов. Арицийский жрец, если я не ошибаюсь, принадлежал к числу

священных царей, или человекобогов, в непосредственной зависимости от

которых, по единодушному мнению верующих, находилось благополучие

общины и протекание природных процессов. Едва ли подданные и участники

культа этого духовного владыки отдавали себе ясный отчет в том, какая связь

на самом деле существует между ним и ими. Их представления по этому

вопросу отличались скорее всего туманностью и изменчивостью, так что мы не

могли бы с логической точностью определить это отношение. Эти люди знают –

точнее, им кажется, что они знают, одно: каким-то таинственным образом сами

они, их скот и их посевы связаны с их священным царем, так что от его

благополучия зависит благополучие всей общины вместе с принадлежащими

ей стадами скота и полями. И нет в глазах таких людей большего несчастья, чем

смерть их правителя от болезни или от старости – ведь такая смерть, по их

мнению, возымеет самые губительные последствия для них самих и для их

достояния: начнется мор и падеж скота, земля перестанет родить, природное

равновесие будет непоправимо нарушено. Для предотвращения этих

катастрофических последствий царя необходимо умертвить в полном расцвете

сил, чтобы его жизненная энергия, в неприкосновенности перейдя к

преемнику, могла обрести в нем вторую молодость и таким образом навеки

остаться юной и свежей. А в этом залог того, что равным образом удачно будет

передаваться из поколения в поколение молодость и сила всех людей и

животных и что в свой черед будут приходить сев и жатва, лето и зима, дождь и

солнечная погода. Таковы причины, по которым Арицийский жрец. Царь Леса в

Неми, регулярно погибал от меча своего преемника.